Читать книгу Приют святой Люсии для девочек, воспитанных волками - Карен Рассел - Страница 3

Мой братишка Воллоу уже час мотается вокруг кладбища кораблей Гэннона, не желая признать, что никаких призраков там нет. В конце концов, яростно бьет рукой по воде и начинает браниться. Ругательства так и сыплются у него из трубки. Воллоу замолкает, только чтобы поправить защитные очки, в которых он смахивает на дьявола.

Вообще-то его дьявольские очки скорее годятся для девчонок. Они розовые, а на прикрепленной к ним трубке – веселый цветочный узор. Еще у них регулируемый ремешок и стекла, не боящиеся царапин. Воллоу говорит, что с их помощью мы обязательно найдем нашу умершую сестру Оливию.

Все лето мы с братом шастали сюда по ночам. Кладбище кораблей – морская помойка, где люди за деньги избавляются от своих старых посудин. Его владелец Гэннон, седой дядька, весь покрытый татуировками, буксирует старые суда к своему причалу. Побитые парусные шлюпки и скособочившиеся ялики, облупившиеся яхты с дурацкими названиями вроде «Пожиратель миль» или «Селяви». Проржавевшие и обросшие ракушками, они постепенно погружаются в воду, самым причудливым образом склоняя свои мачты. Это морское кладбище легко грабить. Мы едем на велосипедах вдоль каменной стены мимо обитой жестью лачуги Гэннона и останавливаемся у заброшенного причала. Потом подкрадываемся к лестнице, прыгаем в ближайшую лодку и начинаем грабеж.

Добыча у нас весьма сомнительная. Обычно нам попадается всякое барахло, которое ничего не стоит: отсыревшие сигнальные ракеты и радиоприемники, одноглазая кошка, мяукающая в шлюпке. Очки были нашей первой приличной находкой. Мы нашли их в ведре для живца в каюте «Гуляки», полузатопленной шхуны из Ларго. Мы пролезли туда через небольшую дыру на носу. В каюте повсюду была вода и ужасно воняло. В ведре не оказалось никакого живца, в нем плескалась только какая-то пенистая жидкость, похожая на овощное пиво, в которой и плавали эти очки. Я подзадорил Воллоу, чтобы он надел их и сунул голову в ведро. Найти там что-либо было нереально, я просто хотел посмеяться над братом в розовых очках. Но, подняв голову из воды и сдернув очки, он сообщил мне, что видел привидение, напоминающее рыбу, которое светилось каким-то дьявольским оранжевым светом. Причем там была не одна, а несколько таких жутковатых кефалей.

– Знаешь, братишка, они были похожи на обычных рыб, но только каких-то совсем уж неживых, вроде как из нездешнего мира, – сообщил Воллоу.

Я сказал брату, что про привидения мне известно, но все-таки не поверил ему.

Сейчас Воллоу испытывает очки в воде, желая проверить, есть ли призраки где-то помимо ведра. Я сижу на краю причала и болтаю ногами, опасаясь, что кто-нибудь схватит меня за них и утянет в воду.

– Эй, Воллоу! Ну как, видел призраков?

– Нет, – мрачно бурчит брат в трубку. – Ни черта не видно.

Ничего удивительного. Вода здесь совсем мутная. Но настойчивость, с какой Воллоу пытается обходиться одной рукой, меня впечатляет.

Вообще-то ему пока нельзя плавать. В прошлый четверг он поскользнулся на одной из банановых шкурок, которые наша бабушка разбрасывает вокруг дома. Раньше я думал, что подобное случается только в мультиках. Но теперь его правую руку закатали в гипс, и он держит ее над головой, когда входит в воду. Словно катается на водном мотоцикле. Такая плавучесть весьма неожиданна. На земле Воллоу довольно неуклюжий парень. Сносит все, что попадается ему на пути: детские коляски, пожилых вдовцов, меня.

Мы с братом разные. У меня отцовские светлые волосы, голубые глаза и довольно хрупкое телосложение. У Оливии тоже был европейский тип – щеки, как яблоки, и ровные белоснежные зубы. Но Воллоу иной. Неровные клыкастые зубы делают его похожим на кабана. Он носит набриолиненный кок, а сзади волосы у него, как лохматая шкура. Объяснений этому нет. Отец шутит, что наша мама, вероятно, согрешила с Минотавром.

Воллоу его ненастоящее имя. На самом деле его зовут Вальдо Своллоу[1], так же как меня Тимоти Спэрроу[2], а нашу умершую сестру – Оливия Ларк[3]. Родители были помешаны на птицах. В свое время отец встретил мать на экскурсии по болотам, где им показывали живущих там птиц, и ее красота показалась ему ошеломляющей благодаря десятикратному увеличению бинокля. Отец говорит, что когда колпицы, которых он разглядывал, улетели, он его опустил, но к этому времени уже успел влюбиться. Когда мы с Воллоу были маленькими, они брали нас на свои птичьи экскурсии, где спускались на каяках по островным каналам, наблюдая за голубыми цаплями и лысухами. В то время, которое родители не любят вспоминать, они часто оставляли нас на несколько месяцев с бабушкой.

Вскоре после смерти Оливии родители стали регулярно ездить в страны «третьего мира». Детей с собой больше не брали.

Бабушка наша живет на противоположной стороне острова. Ей восемьдесят четыре года, мне двенадцать, а Воллоу четырнадцать, так что это еще вопрос, кто за кем приглядывает. Этим летом наши родители поехали в Сан-Паулу и присылают нам оттуда открытки с изрешеченными пулями фавелами и горящими кучами мусора. «Слава Богу, что вас с нами нет. Ваши предки». На самом деле вся эта жуть просто заставляет их забыть о собственных семейных проблемах.

– Эй! Подвинься! – говорит Воллоу, вылезая из воды.

Он карабкается по лестнице и плюхается на причал, оставляя на нем лужи грязной воды. За дьявольскими очками глаза его превратились в щелочки.

– Ну что, видел их?

Воллоу мычит в ответ.

– Вот что. – Он сдергивает свои девчачьи очки и бросает их мне. – Они мне малы, я в них плавать не могу. Попробуй ты.

Вздохнув, я начинаю снимать пижаму. Эластичный ремешок очков врезается мне в затылок. В соленом воздухе мой пенис подрагивает, как маленькая розовая улитка. Воллоу кивает на него и смеется.

– Может, попробуешь еще разок? – спрашиваю я.

С причала океан кажется темным и недружелюбным, как зыбкая тень чего-то жуткого.

– Нырни еще раз, Воллоу. Может, глаза у тебя привыкнут…

Брат прижимает палец к губам и показывает на что-то позади меня. Я слышу, как поскрипывают на ветру лодки, бьются о сваи волны, а потом улавливаю топот. Кто-то идет по причалу. В темноте светится огонек сигареты и раздается глухое покашливание.

– Сокровища ищете, ребята? – смеется Гэннон, приближаясь к нам. – А ведь это посягательство на частную собственность.

Потом он узнает Воллоу и печально присвистывает, как это делает при виде нас все взрослое население острова.

– Ах, это ты, сынок? Только не говори мне, что вы ищете…

– Мою покойную сестру? – мрачно усмехается брат. – Угадал!

– Но вы вряд ли найдете ее у меня в затоне, ребята.

В темноте Гэннон похож на огромный трафарет, пускающий дым из ноздрей. Воцаряется молчание. Воллоу смотрит на Гэннона, а тот лишь пожимает плечами. Затушив сигарету, он идет к берегу.

– Ладно, братишка. Пошли домой, – произносит Воллоу, беря меня за локоть и пытаясь посадить на причал.

Он делает это так бережно, что меня вдруг охватывает непонятный страх. К чему тянуть, так только хуже. Я разбегаюсь и прыгаю в воду. Мне нравится этот момент: ты в полете, выбор сделан, но его последствия еще не наступили и черная вода пока под тобой. Я лечу, готовясь встретиться со своим отражением, – плюх! Наступает менее приятный момент: я с головой погружаюсь в черную, как деготь, воду, а в очки вливается режущая глаза вода. И долгое время я вообще ничего не вижу.

Когда глаза наконец привыкают к воде, я замечаю беловатое свечение, которое быстро движется по дну. «Наверное, это лунный свет», – думаю поначалу я. Но луны-то сегодня нет.

Оливия исчезла в новолуние. Это случилось ровно два года назад, и с тех пор луна нарождалась двадцать четыре раза. Воллоу говорит, что сегодня ночью как раз вторая годовщина ее смерти. Это немного жутко. Наше горе как бы совпадает с лунными фазами. Оно растет и уменьшается вместе с луной. А в новолуние происходит очередной прилив.

Еще до того, как мы потеряли сестру, мне всегда было как-то не по себе, когда исчезала луна, и место, где ей положено было находиться, зияло чернотой, как пустой сейф. Что бы там ни случилось с Оливией, надеюсь, она все-таки видит хотя бы полоску заката. Мне просто невыносимо думать, что сестра остается в полной темноте.

Последний раз мы видели Оливию в сумерки. Мы тогда целый день катались на крабьих панцирях. Любимый зимний спорт у детей нашего острова. Забираешься в перевернутый панцирь гигантского краба и с криком съезжаешь с песчаных дюн. И чем быстрее едешь, тем выше вздымается вокруг тебя песок. Когда достигаешь воды, он уже покрывает тебя целиком, скрипит на зубах и забирается в волосы.

Крабьи санки делает Хэб. Он потрошит крабов, выжигает паяльной лампой их глазные стебельки и краской выводит на панцирях полоски. А потом дает их напрокат за два доллара в час или за двенадцать на весь день. Наша троица каталась на санках целый день. Мы обгорели, проголодались и чесались от морских вшей. Воллоу наступил на морского ежа, а вскоре упал еще на нескольких. Мне был нужен сок алоэ и хотелось попкорна, а Воллоу нуждался в обезболивающем и был не прочь посмотреть порнофильм. Поэтому мы решили идти к бабушке – у нее был демерол и нелегальный кабельный канал.

Однако Оливия запротестовала:

– Мы еще полчаса можем пользоваться санками! – И пустила слезу – испытанное детское средство. – Вы можете со мной не ходить.

Но Хэб установил правило, по которому дети до двенадцати лет могли кататься только в сопровождении старших. Правда, после смерти Оливии он его отменил. Но тогда мы с Воллоу не горели желанием опекать сестру. Оливии было восемь с половиной лет, что, по нашим понятиям, не слишком отличалось от двенадцати.

– Держись береговой линии, – распорядился Воллоу. – И верни санки до захода солнца. А то сама будешь платить за просрочку.

– Да, да, – кивнула она, забираясь в санки. Солнце стояло уже совсем низко. – Я только один разок прокачусь.

Мы затащили санки с Оливией на дюны. Она сидела там по-индейски и напевала что-то себе под нос. Потом мы столкнули санки вниз, и они понеслись по склонам. Мы видели, как сестра, перелетев через камни, врезалась в пенистую воду. Но к тому времени, когда мы свернули полотенца и собрались идти, Оливия была уже лишь точкой на горизонте. Мы и не заметили, как быстро унес ее отлив.

Большинство людей считает, что на приливы и отливы влияет луна, но это не всегда так. Раз в месяц солнце и луна оказываются на одной стороне земного шара. Тогда Атлантика пасует перед их общим притяжением. Это похоже на перетягивание каната между небом и землей.

В новолуние побеждает небо. Весенние приливы и отливы особенно мощные. Они показывают зубы. Отлив может унести лодку гораздо дальше, чем в другие фазы луны. Когда санки Оливии наконец нашли, они уже были на полпути к Кубе, и в них никого не было.

– Ну, что ты там видишь, братишка?

– Ничего.

Откашлявшись, я снова опускаю голову в воду. Рядом с моим лицом вспыхивает настоящее северное сияние.

– Один планктон.

Когда я выныриваю, чтобы протереть очки, Воллоу уже еле виден. Лишь силуэт на причале на фоне желтого фонаря. Вода, вытекающая из носа и ушей, скапливается в уголках очков. Стащив их, я начинаю тереть кулаками глаза, но от этого становится хуже. Болтаю ногами, чтобы держаться на плаву, и трубка тычется мне в лицо. Я машу рукой брату, но он не отвечает.

Не хочу говорить об этом Воллоу, но то, что я видел, меня озадачило, хотя этому может быть вполне прозаическое объяснение. Я стараюсь убедить себя, будто это сине-зеленые водоросли или светящиеся отходы с клеевой фабрики Бимини. Однако перепроверять мне как-то не хочется.

Я бултыхаюсь в воде, пока на плечах не выступает соль, и слушаю, как в трубке отдается мое дыхание. Хорошо бы сейчас завернуться в полотенце. Но Воллоу не спускает с меня глаз. Я натягиваю очки, опять опускаю лицо в воду и чуть не вскрикиваю от неожиданности, впиваясь зубами в мундштук трубки. Очки делают свое дело. Кажется, что весь океан заполнен потусторонними существами. Вокруг снуют призраки рыб, проплывая у меня между пальцами. Из-за затонувшего якоря выглядывают духи крабов, грозя мне своими бестелесными клешнями. Мимо проползают осьминоги, оставляя за собой лучезарный красный след. Стайка мелкой рыбешки вплывает прямо в мой пупок. «Призраки, все это призраки, – думаю я. – На самом деле они мертвы».

– Эй, Воллоу, я больше не могу, – бормочу я, выплевывая трубку.

– Можешь, можешь.

Крепкий широкоплечий брат стоит у лестницы, охраняя ее, будто горгулья. Мне остается лишь снова нырнуть в воду.

Постепенно к подводным призракам привыкаешь, как к холодной воде. После того как проходит первый шок, тело коченеет и больше не реагирует на холод. Еще несколько столкновений со светящимися рыбами – и мой пульс приходит в норму. Убедившись, что призрачные рыбы не причинят мне вреда, я расслабляюсь и даже получаю удовольствие, несколько подпорченное чисто физиологическими неудобствами.

Следующие два часа я провожу как бы в поисках Оливии. Преследую ламантинов, у которых все спины в шрамах от гребных винтов. Пробираюсь между электрическими скатами. Вокруг резво носятся альбулы. Я пропускаю сквозь пальцы голубое свечение мертвых коралловых рифов и смеюсь. Все это начинает мне нравиться, и я почти забываю об Оливии, когда перед моими очками, точно фотография, погруженная в проявитель, материализуется стайка призрачных креветок. Они раскачиваются и извиваются, выкладывая своими телами буквы алфавита. Потом они выстраиваются в линию, образуя слова, будто бы начертанные какой-то невидимой рукой.

П-Е-Щ-Е-Р-А С-В-Е-Т-Л-Я-Ч-К-О-В.

Мы всегда думали, что Пещера светлячков – выдумка Оливии. Она обожала рисовать карты несуществующих мест с невидимыми замками и затонувшими городами. Если Пещера светлячков находится в одной папке с Вафельной горой, трудно принимать ее всерьез.

Я любил Оливию. Но это вовсе не означает, что я не замечал ее странностей. У нее случались припадки ностальгии, причем в собственной спальне. Когда сестра была совсем маленькой, она часто просыпалась ночью с криком «Хочу домой! Домой хочу!». И мы расстраивались, потому что она ведь находилась дома.

Я бы не удивился, если бы выяснилось, что Оливия нам не родная, а прилетела с какой-то другой планеты. В школьном автобусе она надевала желтые ласты Воллоу, а потом бегала по школе, как залетевшая туда утка. Играла в «дом», сметая с берега шваброй мертвых неоновых медуз. Глаза у нее были пронзительно-голубые, все в черточках и блестящие. Отец говорил, что их, вероятно, сделал Нептун из осколков стекла затонувшей Атлантиды.

Воллоу сохранил все ее рисунки. Один из них назывался «Пещера светлячков», и на нем была изображена темная красноватая пещера, в которую заплывает моя сестра. На другом рисунке можно было видеть свод этой пещеры. Он был усыпан звездами и какими-то желтыми точками.

– Это то, что ты видишь, когда плывешь на спине, – объясняла Оливия, истирая очередной карандаш. – Пещера светлячков похожа на ночное небо.

– Здорово, – говорили мы, обмениваясь взглядами.

Мы с Воллоу прекрасно знали, что у нас на острове нет никаких пещер. Я считал, что это фантазия сестры, а Воллоу думал, будто на нее так действует кладбище кораблей.

– Наверное, это ржавый ангар напоминает ей вход в пещеру, – объяснял он.

Очень может быть. Особенно когда тебе восемь лет, ты близорук и мечтаешь о местах, где никогда не бывал.

Но если Пещера светлячков действительно существует, это меняет многое. Там сейчас может обитать дух Оливии, который недовольно морщит нос – «я же оставила вам карту!» – и недоумевает, почему мы до сих пор не нашли ее.

Когда я наконец выныриваю из воды, звезд на небе уже нет. Края облаков розовеют. Слышно, как храпит на причале Воллоу. Я вылезаю на причал и иду по теплым доскам, чувствуя себя просолившимся и заново рожденным. Выплюнув трубку, я не сразу привыкаю к нормальному воздуху – он кажется каким-то едким и чужим. Пещера светлячков. Жаль, что придется рассказать все Воллоу. Лучше бы мы вообще не находили эти проклятые очки. Есть вещи, которые мне совсем не хочется видеть.

Когда мы возвращаемся к бабушке, ставни в ее домике еще закрыты и там темно. С крыши свисают крупные капли дождя, этакие тропические сосульки. Она смотрит по телевизору «Евангелическое бинго» и кричит:

– «Откровение» 20:13! Бинго!

Наш завтрак уже на столе: банановые блинчики и такой же пудинг. Кухня пропитана липким банановым сиропом, и везде валяются банановые шкурки. У бабушки выпали все зубы. Последние двадцать лет она ест только бананы и то, что из них можно приготовить. Голыми деснами не очень-то пожуешь. Когда бабушка пускает ветры, запах тоже бывает какой-то банановый. От такой еды она уже еле волочит ноги. Поэтому мы с братом стараемся есть на стороне.

Воллоу находит рисунки Оливии, на которых она изобразила Пещеру светлячков. Мы раскладываем их на столе вместе с картой нашего острова. Воллоу изучает изрезанную береговую линию, отмечая места, где могут находиться пещеры. И тут в кухню, шаркая, входит бабушка.

– Вы что тут делаете?

Она заглядывает мне через плечо.

– Господи, опять за старое взялись?

Бабуля не понимает, к чему вся эта суета. Она не плакала на похоронах Оливии и вряд ли помнит ее имя. Ей не повезло с рождением, как и остальным девяноста двум миллионам детей, появившимся на свет в то время. Все ее братья погибли на войне. Во время «депрессии» она воровала редис из соседского огорода и ловила голубей, чтобы съесть их. Отец всегда мрачно напоминает нам об этом, словно объясняя ее теперешнюю черствость. «Ребята, ведь вашей бабушке пришлось есть голубей».

– Так себе нарисовано, – заявляет она, ткнув пальцем в плывущую на рисунке Оливию. – Да и плавать-то она толком не умела.

Воллоу напрягается. Я даже начинаю опасаться, что сейчас он двинет бабку по дряблой шее. Но тут она, подняв белесые брови, произносит:

– Да это же нудистская пещера. Мы с вашим дедушкой купались там голыми.

Мы с Воллоу вздрагиваем. Я представляю два очищенных грецких ореха, плавающих в стакане с водой.

– Ты хочешь сказать, что узнала это место?

– Да, только не по этим каракулям!

Бабушка указывает на оранжевую точку в углу рисунка, такую маленькую, что я ее даже не заметил.

– Посмотрите, где она нарисовала заходящее солнце. Пошевелите мозгами. Это одна из тех пещер, что на западной стороне острова. Но я точно не помню, где именно.

– А эти звезды на своде?

– Светляки обгадили! – усмехается бабушка.

– Что?

– Светляки обгадили, – повторяет она. – Ты никогда не слышал про светляков, мистер Ученая Голова? Их дерьмо светится в темноте. Все пещеры ими загажены.

Тело Оливии так и не нашли. Через два дня после ее исчезновения налетел тропический шторм «Вита», и поиски пришлось прекратить. Лейтенант береговой охраны сказал, что это слишком опасно. Это был толстый серьезный мужчина с маленькими черными глазками, похожими на арбузные семечки.

– Когда на море шторм, волны вырастают с дом, – важно продекламировал он.

– Благодарю вас, господин Шекспир, – тихо буркнул отец.

Его просто убивало то, что нам нечего хоронить. По-моему, для отца это было даже большим ударом, чем сама смерть Оливии.

Возможно, ее выбросило на какой-нибудь берег или она запуталась в рыбацких сетях. Или просто наглоталась воды и утонула. Но мне не хочется об этом думать. Гораздо легче представлять, что Оливия превратилась в рыбу-ангела и уплыла в море или же ее живой взяли на небо.

Отец говорит, что скорее всего Оливию смыло с санок волной, и их быстро унесло течением. Порой мне снится, что из моря поднимается огромная рука в перчатке и утаскивает мою сестру на дно. Однажды я рассказал об этом Воллоу, надеясь на его братское сочувствие, но он поднял меня на смех.

– Ты серьезно? Это у тебя такие ночные кошмары? Какая-то дурацкая перчатка, вылезающая из моря?

Он насмешливо кривил губы, но в голосе его звучала зависть.

– А я вижу только свои собственные руки, какими столкнул ее с того холма.

Следующим вечером мы с Воллоу отправляемся к Хэбу. Он курит на крыльце в желтых трусах и потертом колпаке Санта-Клауса, который носит при любой погоде. Раньше, когда мы еще катались на санках, Воллоу подшучивал над этим нарядом.

– Ого, – удивленно произносит он. – С рождеством Христовым. Слышите, как звенят колокольчики? – Хэб трясет носком, полным четвертаков. – Притормозите-ка, мореходы. Без разрешения кататься запрещено.

После случая с Оливией все дети на острове могут кататься на санках, только прослушав четырнадцатичасовой курс безопасности на море. Кроме того, они должны быть в шлемах и спасательных жилетах и подписать кучу всяких условий. Хэб трясет перед нами бланком разрешения. Воллоу берет его, говорит «спасибо» и сминает в своем здоровом кулачище.

– Одну минуточку… – чешет за ухом Хэб. – Я… я вас не узнал, ребята. Извините, но вам я не могу давать санки. Скоро стемнеет, а вы не проходили инструктажа по безопасности.

Воллоу подходит к санкам и сталкивает одни из них в воду. Он выбрал самые прочные, двухместные, ярко-красного цвета. Еще он берет пару весел, чтобы мы могли грести против течения. Потом смотрит на Хэба:

– Мы забираем санки на всю ночь – сегодня, завтра и ежедневно, пока не вернутся наши родители. Мы будем брать их, пока не найдем Оливию. – Брат делает паузу. – За это мы заплатим тебе триста семьдесят шесть долларов наличными.

Эта сумма точно совпадает с пенсионным пособием бабушки.

Хэб молча берет пачку денег и, пересчитав послюнявленным пальцем, прячет под свой колпак. Подождав, пока мы залезем в панцирь, он говорит:

– Вот что, ребята. Вы должны вернуть эти санки, пока не рассвело. Иначе я звоню в береговую охрану.

Каждый раз мы заплываем все дальше. Ночами здесь масса падающих звезд, прямо целые галактические стада. Промчавшись по небу, они весело уходят в небытие. Мне они чем-то напоминают леммингов, скатывающихся с астрального утеса. Мы постепенно огибаем остров, взяв за точку отсчета кладбище кораблей. Я плыву вдоль берега, а Воллоу следует за мной в крабьем панцире, отмечая наш путь на карте. Крестиком он помечает все места, где Оливии нет. Продвигаемся мы медленно. Я не очень опытный пловец и каждые пятнадцать минут подгребаю к брату.

– А что мы будем делать, когда ее найдем? – спрашиваю я.

Мы ищем Оливию уже третью ночь. За это время обогнули половину острова и добрались до песчаной отмели рядом с отелем «Миска и койка». Лицо Воллоу освещает луч маяка, нацелившего на нас свой циклопический глаз. Его свет выхватывает нас из темноты, которая от этого становится только страшнее.

– Что мы будем с ней делать, Воллоу?

Последнее время этот вопрос все сильнее мучает меня. Предположим, мы находим Пещеру светлячков, в которой действительно обитает призрак Оливии. И что дальше? Мы загоняем его, как джинна, в бутылку? Или посещаем по выходным? Я представляю, как субботними ночами мы топчемся в сырой пещере и поем колыбельную тому, что осталось от Оливии, и внутренне содрогаюсь.

– К чему ты клонишь? – мрачнеет Воллоу. – Мы спасем ее. Сохраним ее, ну, или память о ней.

– А как именно ты собираешься это делать?

– Пока не знаю, братишка!

Воллоу озабоченно хмурит брови. Он явно не думал о том, что будет дальше.

– Ну… мы посадим ее в аквариум.

– В аквариум? – усмехаюсь я. – А потом что? Купишь ей детский бассейн?

Похоже, мы чего-то недодумали. А если у призрака Оливии нет глаз? Или носа? А если у нее в черепе поселился электрический угорь, заставляющий светиться ее глазницы потусторонним светом?

Воллоу грозно смотрит на меня.

– Намерен свалить, братишка? Она ведь твоя сестра. Хочешь сказать, что боишься своей маленькой сестренки? И поменьше напрягайся насчет того, что мы будем с ней делать. Сначала ее нужно найти.

Я молчу, но в голове у меня продолжают крутиться мысли. Миновало уже два года. А если все, что произошло с Оливией, давно вознеслось к небесам, к темному нагромождению облаков? Затем пролилось дождем, опять испарилось и пролилось на землю? И Оливия растеклась по всем рекам, деревьям и грязным городам мира? А здесь остался лишь ил и наше глупое желание найти ее. Только вот искать нечего: от нашей сестры не осталось вообще ничего.

На четвертую ночь поисков я натыкаюсь на целый выводок призрачных детишек. Они плывут прямо на меня, опутанные водорослями, безглазая мешанина рук, ног и волос. Я в панике выскакиваю из воды, и сердце у меня громко стучит.

– Воллоу! – кричу я, залезая в санки. – Я только что видел… я… нет, с меня хватит, я больше не могу. Теперь ты суй голову в воду и врезайся в мертвых малолеток. Пусть Оливия сама нас ищет.

– Успокойся, это лишь мусор, – произносит Воллоу, тыкая в сторону океана веслом.

Он выуживает из воды грязную кучу салфеток, куриных хрящей и рыжих щетинистых водорослей, намотавшихся на какую-то пластиковую тару.

– Видишь?

Забившись в угол панциря, я тупо гляжу на черную воду. Я-то знаю, что́ видел.

Эти очки становятся для меня каким-то Божьим наказанием, одним из изощренных мучительств, которые встречаешь в греческих мифах. Я вот думаю, насколько все было бы проще и приятнее, если бы они были волшебными и позволяли видеть невидимое. Ну, например, я бы мог читать послания, написанные чернилами каракатицы, или проникать взглядом сквозь купальники бразильских девчонок. Но тут эти мысли прерывает Воллоу, макая меня в воду. А потом опять и опять.

– Давай, смотри, – недовольно ворчит он, вытирая мокрое лицо.

На пятую ночь я вижу плезиозавра. Он похож на неонового бегемота, который, как вялая комета, скользит в воде. У меня возникает первобытное ощущение чего-то знакомого, будто оживает когда-то виденный сон. С неторопливой птичьей грацией он приближается ко мне. Длиннющая шея изгибается, как буква S, а ящерообразное тело размером не уступает бабушкиному буфету. Призрачные лапы переливаются всеми цветами радуги. Я пытаюсь отплыть подальше, но он слишком большой, чтобы я мог уклониться от столкновения. Плавник этого Левиафана полосует мое тело, и в животе у меня загорается знакомый холодный свет. А в голове вдруг всплывают строчки из учебника, правда, не помню, из какого: «Некоторые доисторические существа до сих пор обитают под водой».

Я просыпаюсь, когда начинается гроза. Вероятно, я заснул в крабьем панцире. Темная пена облаков озаряется голубым потусторонним светом. Воллоу стоит на носу нашей посудины. При свете молний видны его сверкающие зубы и темные провалы глазниц. Словно кто-то снова и снова делает рентгеновские снимки горя.

– Я просто хочу попросить у нее прощения, – тихо произносит Воллоу.

Он не видит, что я проснулся, и разговаривает сам с собой, а может, с океаном. В его голосе нет ни тени страха. И я вдруг понимаю, что таким замечательным братом, как Воллоу, я уже никогда не стану.

Мы обогнули почти весь остров. Через четверть часа вернемся на кладбище кораблей. Господь милосерден. Завтра приезжают родители, и можно будет с чувством выполненного долга заняться компьютерными играми, ощущая себя сухим и безупречным. Маяк вдруг выхватывает из темноты скалистый обрыв, который мы не заметили раньше. По воде прыгают белые блестки света.

– Ты видел? Это здесь! – взволнованно восклицает Воллоу. – Это то самое место!

– Прекрасно.

Дальше мы плывем молча. Я гребу с обреченным видом приговоренного к галерам. Течение относит нас назад, однако мы продвигаемся к цели. Я молюсь, чтобы скалы оказались скопищем низких облаков или сплошным камнем без всяких там пещер. Но выясняется, что в них много дыр. Сначала я вздыхаю с облегчением – все они такие маленькие, что в них не заплывет даже столь мелкая рыбешка, как Оливия. Воллоу судорожно шарит взглядом по камням.

– Здесь должен быть вход, – бормочет он. – Смотри!

И правда, из-под изъеденного солью выступа, будто из-под двери, пробивается тусклый свет.

– Мне туда ни за что не пролезть, – заявляю я, но сразу понимаю, что это не так.

А вот посудина наша там застрянет. Это означает, что встретиться с Оливией мне придется одному. А вдруг этот свет и есть Оливия?

– Это светлячки, – объясняет брат, словно читая мои мысли.

Но лицо у него безнадежно печальное, а в тусклых глазах не отражается свет.

Я оглядываюсь. Мы в полумиле от берега и можем добросить камень до островков мангровых деревьев. И все же земля кажется далекой, как недостижимая мечта.

– Готов? – спрашивает Воллоу, сгребая меня за шею и подталкивая к воде.

– Нет!

При виде темных скал меня охватывает ужас. Я стаскиваю с лица очки.

– Иди сам играй в детектива! – восклицаю я, вешая очки на край панциря. – А я сыт по горло.

Воллоу пригвождает меня к краю посудины. Здоровой рукой он пытается выкинуть меня за борт, но я отчаянно сопротивляюсь, выгибаясь во все стороны.

– Тимоти, не делай этого! – предупреждает он, но уже поздно.

– Вот как я поступлю с твоими проклятыми очками! – кричу я.

Подняв очки над головой, я изо всех сил швыряю их на дно крабьих санок. Но результат меня разочаровывает. Очки остаются целыми и невредимыми. На них не появляется ни малейшей трещинки. Мерзкие небьющиеся линзы.

Самое неприятное то, что Воллоу спокойно наблюдает за мной, терпеливо дожидаясь, когда я перестану валять дурака. Потом ногой подвигает ко мне очки.

– Ты успокоился?

– Волли! – умоляюще хнычу я. – Это просто безумие. А если со мной там что-нибудь случится, а ты не сможешь прийти на помощь? Давай вернемся.

– Что? – с отвращением переспрашивает брат. – И оставим Оливию здесь навсегда? Ты этого хочешь?

– Бинго!

Вот чего я на самом деле хочу. Может, бабуля немного не в ладах с пищевой пирамидой, однако о смерти судит весьма здраво. Я мечтаю, чтобы мои родители перестали кататься по миру и фотографировать суданских прокаженных. Хочу, чтобы Воллоу повернул к берегу и мы, наконец, стали спать по ночам, как нормальные люди. Чтобы наше семейство оставило Оливию в покое.

Но брат мой думает иначе. И борется с собственным отвращением, словно энтомолог, обнаруживший новый вид какого-нибудь мерзкого жука.

– Что ты сказал?

– Я сказал, что готов, – бормочу я, становясь на край посудины и стараясь не смотреть брату в лицо. – Уже иду.

Я не могу допустить, чтобы он так на меня смотрел. Пусть уж лучше меня утопит призрак Оливии.

Попасть в пещеру можно только распластавшись на спине, будто ты письмо, которое опускают в ящик. Когда я вплываю, что-то скребет меня по копчику. Вода здесь ужасно холодная, и внутрь не проникает ни одного лучика света. Но свод пещеры светится сам по себе. Этакая мерцающая шахматная доска из дерьма, на какой трудно представить узоры – слишком уж все однообразно и не располагает к полету фантазии. Пещера светлячков совсем не похожа на звездное небо. Здешние светила горят одинаково ярко, и весь этот космос весьма унылый.

– Оливия!

В пещере пахнет солью, кровью и летучими мышами. Стены, как паутиной, опутаны тенями. Я пытаюсь нащупать дно, но его нет.

– Оливия-я-я!

Ее имя эхом отдается в пещере. А затем снова наступает тишина, и только журчит вода. Еще минут десять, прикидываю я. Поплескаюсь тут десять минут, и хватит. Можно даже снять очки. Нырять вовсе не обязательно, Воллоу все равно не узнает.

– Оли…

Глубоко вздохнув, я ныряю.

Подо мной крошечные рыбки выплывают из золотых цилиндриков кораллов, похожих на неслышно играющую каллиопу. Одна из рыбок натыкается на мои небьющиеся очки. Обычная, серебристая, живая и вполне себе в теле. Она тычется в толстое стекло, явно не понимая, что это. Я скашиваю глаза, чтобы ее лучше видеть.

Рыбки уплывают, двигаясь в такт с подводной музыкой. Здесь под водой танцует все – зеленоватое свечение светлячков, зыбкие стены и пятнистые полипы. И погоня за рыбкой напоминает превращение танца в песню. Но я ее не слышу и не смогу запомнить ни единой ноты. От этого мне становится грустно.

Я следую за рыбкой на почтительном расстоянии, чувствуя себя теплокровным чучелом в ластах, втиснутым в неуклюжее человеческое тело. Будто я неудавшийся монстр, выдающий себя за обитателя морей.

Я продолжаю искать сестру, но дело это явно безнадежное. Очки у меня запотели, и каждая рыбина светится, как фонарь. Сейчас я вряд ли отличу живое существо от призрака. Все сливается в неясное свечение, словно небеса пометили камни и затонувший мусор своими бесчисленными отпечатками пальцев. Оливия может находиться где угодно.