Читать книгу Объять весь мир - Карина Аручеан (Мусаэлян) - Страница 3
Любовь = Рифма
Оглавление«Может ли быть что+либо более другое для Мужчины, чем Женщина?! И более желанное для соития…
Бог – Поэт: ему нужна рифма! Ведь рифма, по сути, – отклик, созвучие разнокоренных слов. Рифма – это Любовь».
(Карина Аручеан «Полководец Соня, или В поисках Земли Обетованной», роман)
«Поэзия, прости! Любовь, твоя сестрица…»
Поэзия, прости! Любовь, твоя сестрица,
уводит вновь меня в обжитые сады.
Поэзия, прости! Никак не раздвоиться!
Поэзия, прости. Возьму твои лады.
Возьму твои лады – и губы зарифмую
на белых простынях, отбросив карандаш.
Величью слов равно величье поцелуя.
Поэзия, смирись! Уйди, мой верный страж!
Уйди, мой верный страж – и я пройду по кромке.
Миг в вечность обращу. И вечность – в сладкий миг.
А прошлую любовь, перечеркнув и скомкав,
Отброшу и скажу: «Всего лишь черновик!»
Скажу, что черновик, – и вновь зажгутся звёзды.
И пни дадут ростки. И в шорохе минут
вспять реки повернут. Нальются соком гроздья.
Поэзия, прости: я подданство сменю.
Я подданство сменю. Смешаю ямб с хореем.
В размер не уложить ни ночь, ни день, ни жизнь!
Крадётся тихо тьма. И сумерки сереют.
Рука дрожит в руке. Анапест, отвяжись!
Поэзия, я вся в рубцах твоих отметин.
Но смыслу точных слов я всё же предпочту
метафоры любви, бессвязность междометий,
и верности твоей – неверную мечту…
…Любовь моя, прости! Ты тихо в щёку дышишь.
И сны твои тебя из рук моих крадут.
На кухне за стеной царапаются мыши…
Я зажигаю свет. И… белый лист беру…
«И вечность плескалась…»
И вечность плескалась
в раструбах портьер.
И Бог был – Любовь.
И Любовь была мною —
бессмертной, смеющейся,
теплой, живою.
И Бог был Любовью.
И нас было двое.
И вечность плескалась
в раструбах портьер…
Отрывок из романа «Полководец Соня, или В поисках Земли Обетованной» – «…Любовь никогда не перестаёт…»
(Библия, Первое Послание к Коринфянам)
Кипр… Кипр… будто пузырьки в бокале с шампанским лопаются.
– Ты красивее всех, – Соня гладит Осю по закрытым глазам, спускается к шее, ведёт пальцем по груди к пупку и ниже.
Развесистая кипрская пальма прячет их от нескромных взглядов.
– У тебя дурной вкус. Я толстый.
– Ты не толстый. Ты большой.
– Я лысый.
– У тебя восхитительный череп!
– Я волосатый.
– Ты мужественный, как первобытный мужчина. Не какая-то безволосая лягушка…
– У меня зубы вставные.
– У меня тоже. Это сближает.
– Мои глаза уже хуже видят.
– Зато не видишь моих морщинок…
– У тебя нет морщинок. Ты у меня молодая! На тебя мужики заглядываются. Это ты красивее всех!
– У тебя дурной вкус. Я толстая.
– Ты аппетитная.
– У меня целлюлит на бёдрах.
– Это соблазнительные ямочки.
– У меня слишком большая грудь.
– Грудь слишком большой не бывает. Бывает грудь и её отсутствие. У тебя грудь.
– Я буйная.
– Ты живая.
– Я ворчу на тебя временами.
– Ничего. Я стал глуховат. Я тебя не слышу.
– Добрый ты.
– Потому что не слышу?
– Потому что говоришь это.
– Я че-е-естный!
– Вот пойдём плавать – утоплю!
– И ты добрая…
Оба смеются. «Так не бывает, – в который раз благодарно удивляется Соня, – чтобы после почти тридцати лет совместной жизни мужчина хотел всё время прикасаться к женщине и говорить нежности»…
– Вообще-то я ещё ничего, – довольно оценивает Соня своё отражение в витрине бара.
– Ты выглядишь на все сто! – подтверждает Ося.
– Лучше б на тридцать… Впрочем, кто мне даст пятьдесят пять?
– Если кто и даст, мы не возьмём! И сами никому не признаемся.
– Ну почему же? – кокетничает Соня. – Мне очень даже приятно, когда я называю свой возраст, а мне не верят, изумляются…
– Тогда давай станем говорить, что тебе восемьдесят. Удивятся ещё больше – и тебе будет ещё приятнее! – Вредный ты, – деланно сникает Соня.
– Я не вредный. Я полезный! – Ося строит морду верной собаки, сложив у груди руки, как лапы пёс, который «служит».
Оба прыскают смехом. Они не могут долго оставаться серьёзными, когда вдвоём.
Засыпая, они отодвигались друг от друга на широкой кровати – жарко. Но просыпались всегда в обнимку – сонино лицо тонуло в седых зарослях осиной груди или в складках его горячего живота, а длинные «горильи» руки Оси крепко обхватывали её большими ладонями, будто он баюкал, баюкал своё дитя, да так и заснул, придерживая её и ногами, как руками, – чтоб не укатилась. В такой «колыбельке» очень уютно.
– Мавпочка моя, – бормочет сонно Ося, который в частых командировках на шахты Донбасса выучил украинский и употреблял иногда словечки, напоминающие Соне детство. – Мавпочка…[1]
Соня в самом деле чувствовала себя обезьянней деткой в руках взрослого заботливого обезьяна. Не хотелось ни о чём думать и говорить, а только вот так покоиться в бессловесном безмыслии. Вместо мыслей и слов – ощущение доброты и надёжности мира, сосредоточенного в лапах её обезьяна.
– Да, – шепчет Соня. – Да…
В этом «да» – и покорность, и доверие, и любовь, и благодарность с нежностью, и согласие быть его «мавпочкой».
Они просыпались, когда солнце вовсю заливало комнату-каюту, подбираясь к широкой кровати с голубыми, как море, простынями. А само море призывно шумело под распахнутым балконом.
Неспешно завтракали в беседке на берегу, кормили шнырявших под столами котов, лениво разговаривали и курили, слушая рокот прибоя и любуясь нависшими над морем деревьями, обвитыми невообразимыми красными, жёлтыми, сиреневыми, оранжевыми и даже совершенно неправдоподобными синими цветами.
Море было пустынным, время переставало существовать, – и они погружались в вечность, становясь её частью.
За скалой поотдаль можно сбросить одежды, остаться в «ничём» и ощущать себя то богами, рождёнными из пены прибоя, то морскими черепахами, выползшими на берег, то спустившимися к морю жителями белеющего на склонах цветущей горы древнего города, развалины которого оживали в воображении, наполнялись шумом виноградных и масляных давилен, тонким свистом гончарных кругов, музыкой цитр, криками торговцев рыбой. Вряд ли у жителей этого белого города были купальники, и, конечно, они тоже сбрасывали туники перед тем, как войти в море.
– Мы как древние греки, – восторженно говорила Соня.
– Очень древние, – грустно соглашался Ося.
Среди дня Ося заказывал в соседней таверне «лямб чоп» – жареного барашка на огромном блюде под грудой картошки с овощами – и приносил под пальму. В одиночку съесть это невозможно. Брали одну порцию на двоих. Долго и со вкусом ели, запивая всё это бренди. Лёгкость внутри и воспарение духа!
– Интересно, отчего так? После первых трёх рюмок под вкусную еду с хорошим сотрапезником так и тянет сказать: «Я тебя люблю!»
– Потому что рот на минуту освобождается! – глубокомысленно отвечает Ося.
И опять оба смеются.
Снова плавали. И потом дремали то под пальмой, то под оливой, то под гигантским фикусом.
Соня не знала, что бывают такие огромные фикусы: высоченный, ствол обхватом в полметра, толстые раскидистые ветви. Не чета её московскому фикусу на подоконнике. Под её фикусом мог спрятаться только кот. А под этим – стая львов!
Но сейчас под ним лежат Соня с Осей. – Мне ужасно нравится жить! Даже больше, чем в молодости, – говорит прочувствованно Соня. – Совсем не наскучило!
– Привыкла, – снижает её пафос Ося.
– Как раз-таки нет. Каждая минутка – как плод другого вкуса.
– А пузо не треснет?
– Нет, – мотает головой Соня. – И ты мне почему-то не наскучил, хоть ты и вредный.
– Я поле-е-езный, – традиционно отвечает Ося.
Соня глядит сквозь мясистые листья фикуса на солнечную синеву неба с морем. Она по-прежнему так много всего хочет! Если б явился волшебник и предложил исполнить хотя бы семь… нет, десять желаний!
Она стала обдумывать, какие желания загадала бы. Набралось штук сорок. И все – главные.
Соня хотела, чтоб она и её любимые жили долго и счастливо, а если случится болеть, то пусть недуги не мешают наслаждаться полнотой жизни. Хотела много путешествовать. И ещё много-много раз – до глубокой старости и даже в глубокой старости! – сидеть с друзьями за шашлыком с коньяком, глядя на красивую природу, беседовать о вечном и не быть друзьям скучной, и они чтоб не были скучны ей. И хотела успеть побыть с Осей старичками, которые идут и разговаривают, взявшись за руки, в пене прибоя по песчаному берегу под закатным солнцем с чувством хорошо прожитой жизни и с любопытством к завтрашнему дню. И хотела, чтобы была у неё внучка – умная, весёлая, работящая. И чтобы солнце никогда не погасло, и Земля бы не взорвалась, не покрылась водой или льдом, и чтобы всегда были реки, моря, леса, поля, цветы, птицы, звери. И человечество жило бы вечно. И чтобы люди однажды вдруг все разом восхитились бы красотой мира и тварей, населяющих его, сердца их раскрылись бы любви – и они, удивившись, как могли жить иначе, перестали бы воевать, стали добрей друг к другу, а стремление созидать и сберегать живое стало бы необоримей желания убивать. И чтобы… в общем, много чего она бы хотела…
– Но чего я хочу больше всего? – спросила себя Соня. И стала сокращать число желаний – до трёх, до двух, до одного.
1
Мавпочка – мартышка (укр.).
