Читать книгу Одинокий некромант желает познакомиться - Карина Демина - Страница 8

В этом доме было уютно. И дело отнюдь не в светлых стенах и не в террасе, где стояли стол и стулья. Не в простой скатерти и даже не в булочках, остро пахнущих чесноком.

Дело было в самом месте. Странном.

Да, Глеб знал, что женщины любят цветы, но… не настолько же! Растения были везде. В длинных кадках, наполненных мелкими камнями, в высоких вазонах, куда умещались уже почти дерева, в крохотных, с мизинец, горшочках, что стояли на полочках, вытеснив обычные для таких мест фарфоровые статуэтки. Растения вились, оплетая и столбы, на которых лежала крыша, и решетку террасы. Они расстилались разноцветными коврами листьев и спешили заселить все поверхности.

Но это не раздражало. Напротив, она, бледная женщина со светлыми волосами, смотрелась естественной частью этого живого мира… пожалуй, довольно нечеловеческой частью. Куда более нечеловеческой, чем Арвис.

Глеб помог поднять поднос. И расставил чашки. Принял высокий заварочный чайник. И сам наполнил чашки ароматным, куда более ароматным, нежели в столичной чайной, напитком.

– С липовым цветом и мятой, – пояснила Анна, устраиваясь напротив. – Надеюсь, вы не возражаете?

– Ничуть.

– Рекомендую добавить гречишный мед, если любите сладкое. Сахар убивает вкус.

Гудели пчелы, но где-то далеко, и гул этот не вызывал страха, хотя стыдно признаться, но пчел Глеб побаивался. Чай был терпким и сладковатым сам по себе, мятные ноты – легкими. А липа… липа – это всегда липа.

– Арвис… он ведь из радужного народа, верно?

– Исшхасы, – согласился Глеб. – Так они себя называют. Но в нем лишь половина крови, а как такое получилось… не буду лгать, что знаю. Предположу.

Небо было светлым. Солнце – ярким. Женщина молчала, ожидая продолжения истории, которая станет своеобразной платой за чай и несколько минут покоя.

– У исшхасов есть обычай. Они отпускают молодняк гулять по миру, полагая, что тем стоит удовлетворить свое любопытство, а заодно узнать, что и вне холмов есть жизнь. Молодые отличаются от стариков. Они гибче. Куда лояльней к людям. И порой ищут странного, к примеру, связываются с человеческими женщинами. Реже – с мужчинами.

Та деревушка называлась Малые Козлики. И забавно, что козлов в ней не было, не считая разве что двуногих.

Обыкновенная. Приткнувшаяся меж двумя речушками, подпертая с одной стороны лесом, она жила своей неторопливой жизнью, в которое время, казалось, вовсе отсутствовало. Здесь менялись дни и сезоны, но… не люди. Да, кто-то появлялся на свет, кто-то умирал, однако что это меняло?

Нет, деревня не была бедной. Беленые стены домов. Соломенные крыши, а местами и дранкой крытые. Просторные дворы и скот, который здесь ценили куда больше людей.

Тогда еще на подходе Глеба поразили местные коровы – невысокие, но какие-то до того ладные, что взгляда не отвести. Их шкуры цвета темной меди лоснились. Белые рога были круты и остры с виду, а глаза полны печали.

Будто знали что-то.

Его напоили молоком. Просто так, ибо путников положено встречать, ведь всяк знает, что с идущим по дороге и милость Господня, а уж какая, так то от хозяина зависит.

И потому от монетки отказались. Мол, так оно не по обычаю.

Почему Глеб решил остановиться в той деревеньке? Сложно сказать. Может, и вправду притомился, все ж от Збесского кряжа путь был долог. Может, решил дать отдых коню. А может, и вправду Господь, с которым у Глеба отношения не складывались, привел. В нем весьма скоро опознали мага, но не обрадовались, только староста, крепкий еще мужчина с окладистой бородой, вежливо попросил от коров держаться подальше. А то ж мало ли, вдруг молоко закиснет. Взамен он пригласил Глеба в свой дом.

А что, дом был хорош. Каменный. Крылечко резное. Ставни расписные. Лавки. Кудель, которую мучила меланхоличного вида девица, то ли дочка, то ли одна из невесток. В доме было людно, шумно и, несмотря на окна, чадно. И Глеб попросился в сарай.

Он все одно к дороге привык. Да и лето на дворе. Солнце припекает. В сарае-то, на душистом сене, совсем иначе спаться будет, чем в духоте дома. А взамен он заговорит пару камней от шукш. Нечисть мелкая, для людей неопасная, а вот от курятника ее отвадить непросто.

На том и сговорились.

В первую ночь Глеб просто спал. И спалось хорошо. Он помнит, что видел что-то чудесное, пахнущее молоком и творогом, который принесли поутру. Жирный, рассыпчатый, щедро приправленный сметаной и медом, тот был сладок. И пожалуй, Глеб согласился, что лучшего завтрака и пожелать нельзя.

– Они не знали, ни кем он был, ни к какому племени принадлежал, – про тот творог рассказывать было неуместно, как и про тоненький вой, который разбудил его посреди ночи.

Тогда Глебу почудилось, что воет пересмешник, который любит притворяться ребенком. Вдруг да дрогнет бабье сердце и жалость затмит разум…

Пересмешника следовало изничтожить. И Глеб поднялся.

Он с немалым трудом избавился от сна, где все так же сладко пахло молоком и сеном. Он выбрался из копны, смахнул тяжелый тулуп, выданный ему вместо одеяла.

– Да и только смог добиться, что чужак… думаю, они его даже не видели, кроме дочки старосты. Она родилась красивой, но… как бы выразиться, не особо умной.

Пустота в глазах. Удивление. И рот приоткрытый, будто она точно знает, что ничего не знает. И главное, не притворялась.

– Ее поставили пасти коров. Чем она зацепила исшхасов, вряд ли получится узнать. Подозреваю, всему виной любопытство. Связь их была недолгой. И он ушел раньше, чем узнал о беременности. В общем, от плода бы избавились, если бы не коровы.

Те самые медношкурые коровы с белыми, будто из мрамора выточенными рогами.

– Исшхасы по своему обычаю оставляют подарки. Вот и этот… я не понял, что именно он сделал. У исшхасов совсем иная сила, но коровы изменились. Точнее, девушка их изменила. Поэтому ее и не рискнули тронуть…

Вой то обрывался, то вновь растекался песней по деревне, заставляя нервничать собак. А Глеб все не мог обнаружить, откуда же он доносится.

Но скрипнула дверь. И на пороге появился староста.

– А ну цыц, оглашенный! – рявкнул он кому-то.

Вряд ли пересмешнику. Того и здоровые мужики опасаются, потому как тварь, пусть и невелика, но юрка и коварна, а уж когти ее острее косы будут. Взмахнет рученькой и вскроет горло.

Вой прервался ненадолго, а после зазвенел с новой силой.

– Тихо, сучье семя! А то разбудишь сейчас… – староста хлестанул кнутом. – Я с тебя тогда шкуру сыму.

Вой звенел.

– Ах ты ж…

– Идем, Костень, – на пороге появилась старостиха, женщина крупная, степенная. В белой ночной рубахе до пят она походила на призрака. – Идем, а то и вправду разбудишь.

– Так ведь…

– Сам знаешь, на нашем сене так спится, что ни один… – договаривала она уже шепотом, и Глеб напрягся. Как-то вот… не любил он этаких сюрпризов. – А ты орешь.

Добавила это женщина с упреком.

– Он же ж не со зла. Голодный. Небось днем не покормил, да и вечером запамятовал?

Крякнул староста.

– И воды опять же… сейчас я ему плесну чего, пусть поест, бедолажный…

Глеб сотворил полог. Уж очень интересно стало ему, кого там собралась кормить старостиха. Он умел ходить беззвучно, к шишиге подбираться доводилось, что уж говорить о немолодой женщине. Та долго возилась в сенях, перебирая горшки, бормоча что-то под нос, то ли супруга ругая, то ли того, воющего.

Наконец, плеснув из горшка в ведерко, она подхватила его и пошла. Она минула дом, и сарай, где обретались коровы, обошла махонький, но вполне себе крепкий с виду курятник, чтобы остановиться у зарослей малины.

– Ишь, поперла, – пробурчала, раздвигая колючие ветки. И Глеб шагнул следом.

В малине имелась тропинка, которая вывела к старой груше. А уж у корней ее Глеб и увидел решетку.

– Иду, иду… не ори так, – женщина остановилась и, опустившись на карачки, принялась развязывать веревку. – Что за напасть на нашу голову… да кабы не коровушки, кормилицы наши…

Из ямы несло тьмой. А еще болью, гнилью и характерной вонью отхожего места.

– Фу, завтра соломки принесу…

– Кому? – поинтересовался Глеб, и женщина ойкнула, схватилась за сердце. Она охнула, покачнулась было, но упасть Глеб не позволил. Подхватил под ручку и предложил: – Сама расскажешь или как?

– К тому времени, как интересное положение девушки стало заметно, скот уже в достаточной мере переменился, чтобы гулящую не побили камнями. В деревнях живы некоторые суеверия.

Так, господин магик, она же ж с лесным человеком спуталася, – староста разводил руками и недовольно поглядывал на жену, будто именно ее полагал виноватой во всех нынешних бедах. – А они только и радые отродье свое честным людям подбросить.

Отродье сидело на цепи. Оно было тощим. Грязным. И злым.

Оно скалилось одинаково что на Глеба, что на старосту, признавая лишь старостиху с ее котелками. Оно ело из корытца, шумно чавкая и запихивая обеими руками варево из картофельных очисток и каши, щедро заправленное сывороткой.

А еще оно было темным.

– Мы ж его честь по чести в лес носили, на три ночи. Так не забрали же ж, – староста чесал бороду, а Глеб пытался понять, что ему с полукровкой делать. Оставлять было нельзя, дар давно уже очнулся и перешел в активную фазу. Чудо просто, что малец никого не угробил. – Мы б его того, да… тогда ж что с коровками станется? Коровки-то больно ладные, а молоко-то, молоко… мед, а не молоко.

Анна слушала внимательно. Она подперла щеку рукой, и солнце коснулось бледной ее кожи, сделав ее будто прозрачной. Над ее волосами плясали пылинки.

А неведомое растение с толстыми мясистыми листьями точно опустилось ниже, пытаясь коснуться этих волос.

– Они побоялись избавиться от мальчишки. Но и принять его не приняли. Будь он человеком, да… поговорили б люди, но и только. А вот ту, что с нелюдью спуталась, и камнями закидать могли.

Так же ж дочка… единственная… как же ж… мы же ж… свадебку в том годе… вона, дом тут поставили… коровок дали…

Не из жалости. Из того же нежелания упускать ту, кому посчастливилось – или напротив? – получить дар.

– Сельчанам сказали, что дите родилось мертвым. В деревнях такое бывает. Там порой не любят ненужный приплод, – это признание далось нелегко. – А мальчонку сперва растили в доме, с поросятами, а там уже в яму посадили.

– И что вы сделали?

– Ничего. – Глеб отставил кружку.

Он мог бы устроить процесс. Скандальный. Показательный. И староста со старостихой отправились бы на каторгу. А с ними и дочь, и вся деревня недолго простояла бы.

Но разве стало бы кому от этого легче?

– Написал доклад в министерство образования. Но это скорее для очистки совести. Мальчишку забрал… Им повезло. У него стала открываться сила. Думаю, пара недель, и то, что Арвис не мог сказать, он бы сделал. Для проклятья слова не нужны, достаточно желания, идущего от сердца.

Его пришлось отмывать.

Арвис упирался и верещал, не желая заходить в баню. А после, когда Глеб сам надраивал его тягучим дегтярным мылом, просто выл.

Одежду срывал. Передвигался на четвереньках, и был момент, когда Глеб подумал, что вряд ли из полукровки что-то получится.

– Он со мной два года. Прогресс очевиден, но с речью у него по-прежнему сложно.

Анна молчала.

Смотрела на чашку и молчала. Думала? О чем? О том ли, что назойливое растение все же коснулось волос, легло, выпустив тонкие усики, зацепившись за тонкие же пряди.

– А с ишхасами вы пытались связаться? – Она подняла руку и с легкостью отцепила лиану. – Насколько я знаю, они дорожат своей кровью.

– Пытались. Я трижды отправлял запрос, но возможно, дело в том, что парень темный, а эта сила противна сути ишхасов… хотя в кого тогда? Не знаю. Позволите ваш амулет?

Она молча сняла амулет с шеи. Протянула. Замерла, наблюдая с интересом.

Что ж, за пару дней проклятье выпило половину, это неплохо, если подумать… если хорошо подумать… Глеб коснулся пальцами кости выпня, которая сама по себе была лишь отличным проводником, а вот тончайший срез жабьего камня, скрытого внутри, служил накопителем и преобразователем.

Сила текла легко. И лишь что-то, коснувшееся ноги, заставило прерваться на мгновенье. Очередное растение? Да это же… если Глеб не ошибается, а он не ошибается, поскольку платит вот за эти мясистые листья пунцово-красного оттенка по три рубля за штуку…

Гадючник. То есть у него наверняка было другое название, научное и тяжелое в произношении, но в народе его прозвали гадючником.

Он и вправду на змею походил. Толстые мясистые побеги и крохотные листики, прижатые к ним, будто чешуя.

– Простите, – Анна, улыбнувшись, дернула плеть. – Он весьма жаден до темной силы, а в активной фазе еще и подвижен. Зато мошек нет. Всех переловил.

Гадючник не спешил отпускать ногу Глеба. Сила? Почему бы и нет… а на здешнюю коллекцию, пожалуй, стоит взглянуть поближе.

– Вот, – зарядив амулет силой, Глеб вернул его Анне.

– Спасибо. Мне неловко, но я не стану отказываться. Однако мне будет менее неловко, если вы назовете цену, – она поглаживала толстый стебель. – В таком случае это даст мне возможность обращаться к вам в случае необходимости.

Цену? Отчего бы и нет.

– А листья у вас есть?

– Лобрарии красной?

– Гадючника, – на всякий случай уточнил Глеб.

– Вам утренние или вечерние?

– А в чем разница? – кажется, подобного вопроса от него не ждали. Глеб развел руками: – Я артефактор, как-то все больше с рунами работаю.

Анна склонила голову, показывая, что приняла объяснение:

– В рассветных высока концентрация дубильных веществ, они идеальны для кровеостанавливающих мазей или для составов, которые используют при операциях с плотью. Они замедляют разложение. В то же время в вечерних максимален набор эфирных масел и эфедринов.

Кажется, Глебу стоило бы заглянуть в учебник по травологии. Или…

– И тех и других, – решил он. – Если хотя бы с полдюжины будет…

– Будет, – Анна поднялась. – Идемте.

Спорить желания не возникло.

А в доме пахло лесом, свежим сосновым лесом, и еще немного грозой. Травяным лугом, которого коснулось солнце. Запахи эти никак не вязались с обыкновенною, кроме, пожалуй, обилия растений, обстановкой.

– Вот, – Анна толкнула дубовую дверь. – Моя кладовая. То, что подписано именами, это на заказ. Из остального берите что нужно…

Комната была невелика. Слева вытянулись полки. Справа. И впереди, кажется, тоже.

А на полках… Глеб взял ближайшую коробку, до половины наполненную белесыми комками, на первый взгляд показавшимися просто кусками камня. Но нет, корневища бледной вечерницы. Земляной, кажется, ругался, что достать их почти невозможно.

Тонкие нити кровохлебки черной. И пучки травы, перевязанные лентами. Та же вечерница. Анемоны бледные. Лютик ядовитый и луковичный. Вех… пометка, что полуночный. А на пучке рядом знакомый знак полнолуния.

Корни. И клубни. Листья. Побеги. Полупрозрачные склянки. Сухие лепестки в коробках из-под монпансье. И даже куски коры.

– Осторожно, – предупредила Анна. – То, что в красных коробках, лучше голыми руками не трогать.

Глеб и не стал. Он обвел сокровищницу – и ведь никакой защиты, помимо щеколды! – взглядом. А потом сказал:

– Знаете, у меня к вам деловое предложение… вы бы не хотели поработать в школе?