Читать книгу Бездна - Карина Финкель - Страница 5

Я и она.

Брюнетка и блондинка.

Настя блондинка. Как мама. Как моя сестра. У меня, в отличие от них, волосы темные. Единственный след нашего отца. В остальном я и сестра – копии мамы, абсолютно не похожие друг на друга. Мы словно были сделаны из разных ее частей. Глядя на нас, сразу было видно, что мы ее дочери, но никто не угадывал в нас сестер.

Настя была мне как сестра. До нее у меня вообще не было подруг. Мы познакомились в командировке в Сочи. Пересеклись по работе, а потом пошли пить вино на набережную. И что-то случилось. Что-то заискрило между нами.

Настя:

+1 к скрытности;

+1 к общительности;

+1 к постоянным неудачным романам;

+1 к вечной турбулентности в финансах;

+1 к порядку и умению его поддерживать;

+1 к пассивной агрессии;

–1 к терпимости к хаосу;

–1 к умению быть одной.

Кстати, все плюсы и минусы можно поменять на обратные. Вместо «+1 к скрытности» написать «–1 к открытости». Заметили? Зависит от точки зрения. То ли концепцию надо доработать, то ли в этих перевертышах есть какой-то смысл.

Я помню последний раз, когда у нас все было хорошо. Было лето. Мы сидели у нас дома на ярком ковре в стиле бохо, который ужасно нравился мне при покупке и очень быстро надоел. На плетеном журнальном столике стояла бутылка вина, лежали конфеты вперемешку с фантиками (большей частью моими), суши и соевый соус в блюдце, пластиковая коробка с кусочками сыра и медом – «сырная тарелка» из супермаркета – и кокос с трубочкой. Мы пили из него по очереди, не меняя трубочку. Мы всегда пили друг у друга из чашек, ели из тарелок, пробовали мороженое и коктейли. На гигиену нам было наплевать.

Я объелась конфетами, а кокос был слишком сладкий, так что уже не лез. Кислое вино немного перебивало приторный вкус во рту.

На экране стоявшего на полу ноутбука шел фильм. Звук мы приглушили и не смотрели – разговаривали. Мы никогда не досматривали кино и начинали под него разговаривать.

– Зря я ем эти конфеты, и так жирная, а теперь потолстею еще больше, – сказала Настя.

– Ты все время обещаешь и не толстеешь.

– Толстею, ты просто не замечаешь.

Настя действительно не толстая. Она молода, чуть старше меня, и, как и я, невысокая, но что-то действительно было не так. Ее тело выглядело бесформенным и неприятно мягким, вязким, словно зыбучие пески. При взгляде на него возникало смутное чувство беспокойства. В одежде это незаметно, тем более она всегда носила мешковатые вещи, – но на пляже бросалось в глаза. Это было непонятное и странное чувство, и именно его она пыталась облечь в конкретные слова, обозначающие причины ее непривлекательности, – толстая, неспортивная. Но такой она не была.

– Смотри, какой закат, – сказала я.

Закат был потрясающий. Умирающее солнце окрасило облака в пронзительно розовый цвет.

Настя сфотографировала его. Потом выложит в соцсети, как всегда. Она все выкладывала.

Я перебралась на подоконник. Всегда стараюсь провожать солнце. Из наших окон его видно только летом. Когда я говорю людям о закате, они так реагируют, словно это не важно. Но, честно говоря, что может быть важнее, чем красивый закат?

Настя сделала звук фильма громче. Мы пропустили большой кусок, пока болтали. Теперь было непонятно, что происходит, и оттого неинтересно. Но Настя смотрела. Может, она уже видела этот фильм? Может, хотела от чего-то отвлечься?

Немного посмотрев в экран, Настя начала наводить порядок. Солнце как раз падало за горизонт. Фантики от конфет отправились в мусорку, крошки – в раковину. Она постоянно что-то выкидывала, иногда даже нужное. С ней ничего нельзя было оставить валяться. В ее комнате был идеальный порядок. Как только что-то портило его, она избавлялась от нарушителя. Я же терпеть не могла убираться. Да и сейчас мне больше хотелось смотреть на закат. Он не повторится, а уборка подождет. Я продолжила сидеть на подоконнике, но уже с чувством вины.

Когда Настя закончила с уборкой, солнце уже зашло за горизонт.

Сейчас мне кажется, что уже тогда все катилось к закономерному финалу. Так же, как солнце спокойно умирало за горизонтом. А тогда казалось, что все спокойно и стабильно. Что так будет всегда.

Иногда мне приходилось искать Настю. Она пропадала. Я этого не любила. Мне не нравится, когда люди пропадают. Не люблю искать и ждать, гадать, что стряслось. Мне нужно, чтобы человек был рядом. Чтобы он был понятный и предсказуемый.

Мне ужасно не хотелось ее искать.

Вдруг я узнаю, что она просто бросила меня. Вдруг я так надоела ей, что она исчезла, лишь бы я не была рядом.

Вдруг с ней случилось что-то по-настоящему страшное? Как с моей сестрой.

И, наконец…

Что, если ее вообще не существовало?

Честно говоря, у меня просто никого не было, кроме Насти. Теперь, когда мы перестали общаться, я чувствую себя совсем одиноко. Мне физически тяжело это выносить.

Раньше у меня были мама и сестра. Наверное, отношения с Настей были чем-то похожи на то, что было у нас с сестрой. Поэтому что-то между нами и получилось. Я так и не научилась строить отношения с кем-то еще. Я запрограммирована на отношения с ними двумя, а остальные не вписываются в этот шаблон. Но дружба с Настей была похожа на отношения с сестрой. По крайней мере, я так думала.

Всю осень мы почти не общались – еще до того, как она пропала. Делили одну квартиру на двоих, но практически не пересекались. Я старалась поменьше там находиться.

Настя уходила раньше меня – ее рабочий день начинался в восемь утра. Вечером, когда я возвращалась, она уже сидела в своей комнате. Оттуда доносились тихие звуки лекций и подкастов, которые она слушала, или фильмов, которые она смотрела.

Нам обеим было так неловко от всего этого. Надо было заканчивать наши отношения, но никто не начинал этот разговор. Мы стали похожи на супругов, которые уже ничем не связаны, но ничего не предпринимают. Мы были как муж и жена, которые не идут разводиться и не разъезжаются, а зависли где-то посередине, в мутном болоте своих умирающих отношений.

В последнее время Настя стала проводить много времени с этими людьми. Большую часть своих вечеров и выходных. Все началось в конце лета. Сначала изредка, потом постоянно. Постепенно они заняли все ее свободное время. Несколько раз она брала для встреч с ними и каких-то совместных выездов отгулы и короткие отпуска.

Сначала она скрывала, что ходит к ним. Ее можно понять. Потом стала упоминать о них в шутку – вот, мол, начала ходить в секту.

Потом мы уже не говорили об этом. Секта стала частью ее жизни. Ей казалось, что там она нашла общность, понимание, принятие. Наверное, всем так кажется.

После встреч с ними Настя была на подъеме, практически в эйфории. Но ее радость пугала. Это состояние было какое-то грязное, подгнившее, с душком. От этой радости хотелось отвернуться, как от чего-то мерзкого.

Настя сказала мне, что нашла смысл жизни. Что теперь она счастлива.

Она сказала, что эти люди открыли ей глаза на то, что скрывается за пеленой повседневности.

Что она увидела реальный мир.

Звучало жутковато.

Однажды я сходила с Настей к этим людям. Мне просто было интересно. Хотелось увидеть, что там происходит.

Мы пошли втроем – взяли с собой Луизу. Она, конечно, надела оранжевое платье и ярко накрасилась. Настя была в джинсах и мешковатой кофте. Я – в джинсах и свитере. В незнакомом месте не хотелось быть слишком заметной.

Было тревожно. Всем всегда кажется, что они-то в секту не попадут. Но как-то ведь попадают. С другой стороны, я надеялась увидеть, что не такая уж там и секта. Что не такая уж Настя и ненормальная. Что ничего плохого не происходит.

Секта располагалась в построенном несколько лет назад деловом микрорайоне. Жилые дома отсутствовали – только башни с офисами. На табличке у двери было что-то написано про НИИ. НИИ чего именно, я не успела разглядеть.

Нас встретил охранник. Настю он, очевидно, уже знал в лицо, а нас пропустил за компанию, не задавая вопросов.

Внутри оказался типичный офис. Серые стены, коридор со множеством дверей. Пройдя по нему, мы зашли в большое помещение со стеклянными стенами. Скорее всего, изначально оно предназначалось для планерок и других мероприятий. Там уже собралось человек тридцать.

Люди там были самые обычные. Те, кого можно встретить в метро или на работе. Домохозяйка лет сорока – из тех, что «всю жизнь на детей положила» и вечно пытается похудеть. Пара мужчин в деловых костюмах – им явно было особенно неловко за то, что они тут. Один, помоложе, все время поглядывал в телефон. Тот, что постарше, выглядел серьезно, словно пришел на занятие MBA. Молоденькая девушка с короткой стрижкой и далекой от женственности одеждой – непонятая обществом, прячущая под маской агрессивности свою уязвимую натуру. Многие почему-то были одеты по-домашнему или в спортивном стиле.

Сектанты обменивались понятными только завсегдатаям намеками и снисходительно смотрели на новичков. Все были без масок, как и всегда в неформальной обстановке, и мы тоже стянули свои.

Странным было то, что у многих из них были шрамы на веках. Две тонкие линии – одна на левом, другая на правом.

Встретив первого такого человека, я подумала, что с ним что-то случилось. Где-то на четвертом сектанте со шрамами мне стало жутко.

Сначала мы толклись возле двух поставленных рядом столов. На них стояли пластиковые стаканы, упаковка чайных пакетиков и банка «Нескафе». Воду можно было налить из кулера. Меня не отпускало ощущение, что одноразовые стаканчики уже кем-то использовались. Пить я не стала – где-то читала, что в сектах в кулеры подмешивают наркотики для внушаемости и галлюцинаций. Но никто и не настаивал. Хотелось есть, и я взяла из вазочки дешевое безвкусное печенье. Вряд ли в него засунут наркоту, подумала я. Когда съела, вспомнила про голландские кексы. Ну ладно, деваться уже некуда.

Но, кажется, наркотиков в печенье действительно не было.

Настя сразу бросила нас с Луизой и присоединилась к компании знакомых. Меня это раздражало. Очевидно же, что мне тут не по себе, могла бы и не бросать меня. Луиза, конечно, осталась со мной, но и она постоянно пропадала – то в туалет, то покурить. Ей тут вроде тоже не очень понравилось. Настя же была в восторге. Самая крутая группа – видимо, как раз местные завсегдатаи – ее приняла. Она выглядела так, словно рядом с ней были министры или кинозвезды, не меньше. Группа состояла из трех человек: худощавая блондинка лет под 40 в красном свитере, полный парень с самодовольно-рассеянным видом, невысокая девушка с нервным тиком. Все они были со шрамами.

Настя сияла. Горела, словно маленькое солнышко. Старалась им понравиться.

Я не слышала, о чем они говорили.

Мы с Луизой неловко стояли у столов с кофе и едой.

– Я где-то слышала, что в сектах подмешивают наркотики в воду и еду, – сказала я ей.

– Да ну, бред, – ответила Луиза.

Но есть не стала.

Поев, некоторые расселись на стульях перед «сценой» – пустым пространством с микрофоном. Некоторые остались стоять у столов и болтать. Ждали мы долго – часа полтора, – но, казалось, никого кроме нас с Луизой это не возмущало. От Насти я знала, что мы ждем некоего Игоря, который прочтет нам лекцию.

Наконец, к микрофону вышел мужчина – суховатый, высокий, худой. Судя по всему, это и был Игорь. На вид лет 30. Все сразу замолкли. Мужчина не стал извиняться за опоздание и здороваться. Он приглушил свет и, когда помещение погрузилось во тьму, начал свою лекцию.

Надо сказать, говорить он умел. Его тихий ровный голос гипнотизировал, как маятник.

– Посмотрите вокруг. Что вы видите? Фикция. Иллюзия. Матрица, – он откашлялся. – Кто сказал вам, что эта комната существует? Кто сказал, что существуете вы? Вы так думаете? Вы просто знаете это? Так вам сказали другие – общество, мама и папа, блогер из соцсетей… А теперь скажу я. Все, что вы видите, – ложь.

Его тихий голос погружал в транс. Слушая его, я словно задремала. Иногда сознание выныривало и выхватывало еще несколько кусков его речи.

– Все, что происходит с нами по мере взросления, – построение и утолщение завесы между нами и миром. Возможно, только младенцы видят мир таким, какой он есть, но ничего не понимают. Потом, к счастью, эти воспоминания стираются из их памяти. К счастью – потому что жить с этим невозможно. Единственный путь с таким ясным зрением – сойти с ума. Клиенты психиатрических клиник, как и младенцы, видят все – и не выдерживают. Истина для жизни не нужна. Нам требуется больше сказок, иллюзий и лжи. И плотный кокон, чтобы не замечать ничего вокруг и спокойно жить в грезах. Чтобы оставаться нормальным, здоровым, иногда даже радоваться жизни. И все равно мы страдаем. Все равно живем во лжи и занимаемся бесполезными вещами. У нас не получается жить даже в наших сказках. От этого тоже можно сойти с ума. Люди живут так мало и глупеют к концу жизни именно для того, чтобы не начать понимать чуть больше.

Обратная связь ему не требовалась. Он рассказывал просто в пространство, пересекая сцену то в одном, то в другом направлении.

– Некоторые ученые считают, что человек постоянно испытывает боль. Телу приходится непрерывно забрасывать в себя эндорфины и другие вещества, чтобы мы не замечали страданий. Если это так, то наркоман в ломке таков, кем был бы каждый человек, лиши его внутренних наркотиков. То же и с сумасшедшими. Душевнобольной – всего лишь человек, лишенный кокона, стены вокруг, психических защит, здоровой человеческой слепоты, называйте как угодно. Только душевнобольные и грудные младенцы видят все так, как есть.

Я даже забыла проверять телефон. Обычно я делаю это на автомате, практически постоянно – вдруг что по работе. Я тихонько вытащила телефон из кармана. Конечно, яркость была выставлена максимальная, экран засиял на полкомнаты – в темноте было очень заметно. Послышались раздраженно-возмущенные вздохи. Никаких уведомлений не было. Я спрятала телефон обратно.

– Мне стыдно за наш мир. То, во что мы верим, то, что нам важно… Мы придаем этому огромное значение, но это все – чистые случайности. Про Гитлера говорят, что у него имелись проблемы с психикой, он ненавидел все подряд, был очень агрессивным. Ему требовался объект для ненависти, которым стали евреи и другие не-арийцы. Вот и все. Это и определило жизни огромного количества человек.

Игорь перестал ходить и остановился на месте, словно задумавшись.

– История всего человечества свернула не туда, потому что один из людей свихнулся и громче прочих орал какую-то бредятину, а другие за ним пошли. Вот так люди строят свои жизни. Гормоны, особенности мозга и психики, разные болезни, душевные и телесные травмы, неспособность и неумение думать – все это валится в кучу и выдает случайный результат. И этот рандом – якобы наш выбор, наши убеждения, наши чувства. Есть ли смысл тогда их отстаивать? Люди готовы умирать за бред психически больных. Это же абсурд. Как будто мы все в психиатрической клинике, наполеоны и параноики, и наши врачи тоже уже сошли с ума, – он повысил голос. – Вокруг есть реальный мир. Он за стенами психбольницы, и потому недоступен нам. Но тот, другой мир, есть. Познать его доступно очень немногим. Большая часть людей проживает жизнь, так ничего и не увидев по-настоящему. Я могу показать вам все, о чем говорю. Но это зрелище только для избранных людей. Достойных. Может, именно для вас.

Видимо, это было традиционное окончание его речи, потому что после этой фразы почти все встали. Мужчина на сцене сделал странный жест: поднял руки к лицу, поставил большой палец на нижнее веко, средний – на бровь, и развел их, будто раскрыл глаза шире. На каждом веке у него было по шраму – тонкому и аккуратному. Большинство присутствующих тоже стали растягивать веки. Я поднялась с места, но ничего не стала делать. Луиза осталась сидеть.

Мне сделалось не по себе.

Тем временем Настя старательно растягивала веки (у нее шрамов не было). На лице ее читались раболепие и щенячий восторг. Я не верила своим глазам. Она, видимо, почувствовала мой взгляд, посмотрела на меня и поняла мои мысли. В ее взгляде мелькнула злость.

Когда мы вернулись домой, я сказала Насте:

– Знаешь, по-моему, на этих собраниях происходит что-то не то.

Помню, как она посмотрела на меня тогда.

– Ты просто ничего не поняла, – сказала она. И ушла в свою комнату.

После этих слов между нами все было кончено. Даже, наверное, еще в середине предложения. Или тогда, когда Настя поймала мой взгляд, нелепо растягивая веки перед мужиком на сцене. Больше мы не сказали друг другу ни одного слова – до самого ее исчезновения.

Я сразу поняла, что она меня не простит.

Потом уже я узнала, что это стандартная уловка секты. Они вбивают в головы участникам: кто не с нами, тот против нас. Нейтралитет тоже не подходит. Не высказав восторга, я для нее умерла.

Как, интересно, это работает? Она знала их всего несколько месяцев. А меня – несколько лет. Иногда я начинала винить себя. Что-то не додала ей. Не сказала то, что было ей нужно.

Правда, я и не знаю, что нужно было сказать.

До этого момента мы, бывало, ссорились, ругались, не разговаривали по нескольку дней. А потом мирились.

Теперь же мы просто перестали общаться.

Мы. Настя и Лера. Две девочки, сплетничающие про мужиков, сидя в «Шоколаднице». Гуляющие ночью по Покровке и Патрикам. Смотрящие сериал под суши и шоколадки. Сидящие в самолете, который летит в Таиланд. С жаром обсуждающие Очень Важные Вопросы: зачем нужна обычная тушь, если есть термостойкая, которую можно смывать теплой водой, а не специальным средством для снятия макияжа? Куда именно нужно накладывать румяна и в каком количестве? Что конкретно имел в виду очередной бойфренд?

Что сказала та коллега?

Почему развелась знакомая пара?

Как отреагировала начальница на то-то?

Куда мы бы хотели поехать в следующий отпуск?

Идут ли кому-то, кроме японок, красные тени для глаз?

Есть ли смысл делать наращивание ресниц, и не вредно ли это?

Как же мне не хватает теперь этих разговоров.

Говоря одно, люди нередко имеют в виду совсем другое.

Мы подруги. Мы близки. У тебя есть я, а у меня – ты. Я тебя слышу, вижу и понимаю. Мне важно, что ты говоришь. Я тебя поддерживаю, и так будет всегда. Ты не одна. Я тебя не оставлю. Ты мне нужна. Мы всегда будем вместе.

Хотя, возможно, я все это выдумала, и мы имели в виду совсем другое.

Мне скучно. Я не могу быть одна. Развлекай меня. Слушай меня.

Честно сказать, я и не знаю, о чем конкретно мы говорили.

Многие наши моменты стерлись из моей памяти. Канули в вечность.

Наши посиделки, понятные только нам двоим шутки – все это ускользает от меня.

Две подружки, провожающие закат на пляже под Лиссабоном с вином и пирожными. Две подружки, сидящие на кухне с чаем: одна рассказывает о самом тяжелом событии в своей жизни, а вторая ее обнимает. Две подружки, пляшущие под ритмичную музыку посреди толпы в баре. Две подружки, не замечающие, как все это становится прошлым. Как хиреет, отслаивается и умирает. Как время, словно кислота, разъедает воспоминания, только что такие яркие. Как наши смешные смазанные фотки тихо выцветают на холодильнике.

Как нас больше нет. Как мы – молодые, красивые, беззаботные – умираем, и рождаемся новые мы. Другие. Как мы распадаемся на ты и я.

Как мы умираем.

Как все вокруг бесконечно, непрерывно умирает, и ничего из этого не спасти.