Читать книгу Испокон веков - Карина Мингалёва - Страница 2

Кукушка кричала вслед да каркали вороны

За плечами прожитых дней на все стороны.

Распустила из листьев свои же локоны

В пламени осень….

Заметается ветер, покружит да влюбится

В ту, из-за которой листья желтые кружатся;

В ту, что зимой леденеет и просто рушится

Среди сосен….

Напророчила как-то солнце цветом неспелой вишни.

Она знает, что в этой жизни никто не бывает лишним.

Июль смеётся над ней, целуя порывами ветра,

И бежит от неё крича: «Эй, догоняй меня, ведьма».

А ей неинтересен Июль своими глупыми прятками —

Манит травами лес, напитанный старыми сказками.

В сердце вонзился еловой иглой. Безумно колется,

Будто на травах плясала с бубенцами и кольцами.

И если брать силы от леса, то только ведь смолоду.

В старости лишь настойки да украшенья из олова.

Уже знает цену своим словам – на ошибках учится,

Где любая фраза пророчеством в один миг озвучится.

_______________________

Её винят в том, что на княжий двор наводит горе-беду.

Её кличут дикой, но коль что случилось, так к ней идут.

«У тебя ли мне просить совета, милая?

Ночь, что бледнее снега да прозрачней инея,

Знать бы, что мне вороны те в спину каркали,

Унося венок мой с рук его в это зарево».

За воротами зелень простиралась змеями,

Бубенцы, звеня, упали на землю звёздами.

Тяжкой поступью к ней на встречу медведица

Прямо к нашей заросшей травой околице.

А дышать труднее, аки камни кладут на грудь,

Когда смотришь прямо в глаза, а в глазах тех – грусть.

И молвила Ночь рёвом медведицы, не тая:

«Ты не бойся, родная, но он не твоя судьба».

Там, где корчится береста, не цветут сады,

Не растёт трава в душе и не растут цветы.

«Ты, как дар, мои слова к сердцу своему прими.

Горечь твоя пройдёт, как только прилетят грачи».

Слёзы ветер уносит с щёк, и те оседают росой.

«Ночь, хочешь сказать, что счастье моё будет весной?

Медведицей поклонилась Ночь, оставив шалфей:

«Приложи его к сердцу, и будет не так больней».

_______________________

Вмиг на пути медведица, и сейчас тут так глупо вспомнилось,

Что в избе, коль не прибрано, не видать никому пророчество.

Я гадала на каплях солнца, чтоб он помучился,

Если в ближайшую седмицу со мной не обручится.

Я брала, как бабка учила, чабрец и лютики:

Зов мой станет слаще в разы для него любой музыки.

Я носила только на шее своей жемчужины.

Сделаю так, чтобы был он лишь мне верным суженным.

Ветер играет с листвой, манит нашими гуслями,

Шепчет мне: «Милая, ты не играй с его чувствами».

Травник прошёл, а он смотрит всё на меня искоса,

Лишний шаг в мою сторону не сделает за изгородь.

Душа бьётся, комом слёзы к горлу подкатывают.

Привороты на него не действуют, не срабатывают.

А он опять собирается в лес, поохотиться,

Но сердце моё в его сетях давно уже водится.

Липовый мед, цветки розмарина, другие травы,

Чтоб душу ро́дную исцелить – нет такого отвара.

Жемчужины с шеи вмиг на пол осыпались перьями,

И выросли крылья дивными, быстрыми, крепкими,

Лучше брони не пробить ни мечами, ни стрелами.

Обернулась орлицей, взмыла в небо над избами.

И верным другом стала ему в жизни, вечным спутником,

Охраняла его путь через войны и сумерки,

Гадала на каплях солнца, чтоб враги его мучились.

Была для них его ручным и крылатым чудищем.

_______________________

Прослужила ему до конца его жизни, став мудрей.

Защищала его детей, а когда те взрослели, и их детей.

Ты под рёбра залезь, только боль мне не причини,

Смерти не важно кому голову с плеч сносить.

Она чертит круг на моей руке и говорит:

«Рыцарь мой, это нас сохранит».

И вдруг вспоминаю, что это сезон охоты,

Как мы гнались за ней, будто за звонкой славой.

Я хватаю ведьму за эти чёртовы косы,

Пока не напоила отравой.

С укором смотрят глаза, разрывая на части.

Слышу, что Псы Короля всё ближе и ближе:

«Рыцарь мой, если я умру в их проклятой пасти,

То лишь с тобой и в одной могиле».

Здесь брезжит рассвет, он тянет руки к моим плечам.

Она давит в вену мою, а саму знобит:

«Я твоя госпожа – одновременно твой палач.

Ты меня обязательно защити».

Ламия пускает мне кровь и силу мою жрёт.

Не шелохнуться, но упрямо гляжу на меч,

Чуть слышно эхо мои мысли ей передаёт:

«Вот бы голову твари отсечь».

Ты под рёбра залезь, только их мне не раздроби,

Прорастая цветком прямо из моей груди.

Она смотрит томно, покуда мелькают огни:

«Рыцарь мой, сдохни, но сохрани».

Солнечный луч протыкает насквозь,

Словно само копьё.

Нечем дышать, бой окончен в мороз.

Жив я или же мёртв?

Нужно вставать, но вино до краёв

Или же это вина?

Нельзя оставаться среди снегов:

Может начаться буран.

Боль так сильна, но шагаю я сам.

Нужно помочь другим.

Иду по своим и чужим следам:

Эти следы в крови.

Мне застилает глаза пеленой

Нежная дымка сна.

Шепчу, как молитву, что я живой…

А живой ли? – решит весна.

Началась охота. Они напали на прозрачный след.

Стрелы врываются в пустоту, и читает стихи поэт.

А бубны стучат о камни, создавая скрипучий звук.

У Охотников золото в сундуках, а ещё сотни слуг.

В эту самую тёмную ночь станут жечь все костры.

Станешь бежать по полям, знай: за полями только обрыв

Ну же, милая девушка, прыгни через жаркий огонь,

Возьми да протяни же Охотнику своему ладонь.

А червонное золото нынче сейчас на зуб.

Пастор читает приговор, совершая над всеми суд.

У Охотников тех чернее, чем сама ночь глаза,

На огромных щитах их острый меч обвивает лаза.

Они открыли охоту, а значит, к утру будет пир.

Слуга, открывая бутыль, предлагает кому-то: «Сир?».

Охотники и Гончие Короля – одно и то же лицо.

Если постучались в дверь, считайте, не повезло.

Началась охота. Они напали на прозрачный след.

Стрелы врываются в пустоту, и читает стихи поэт.

Так заведено на земле у них уж испокон веков, —

Запирают на ночь свою дверь, ставя на засов.

За холмом над рекой птицы падали вниз камнями,

И я не мог им никак помочь, даже если б хотел.

Она называла каждое лето – длинными днями,

А я каждый раз уходил перед ней невидимкой в тень.

Одна семья приютила меня и обогрела.

Я жил в кузнице, и горя там никакого не знал.

Но как-то в мои семнадцать вёсен полетели стрелы

От рыцаря Короля, которому я плюнул в глаза.

Они пришли в нашу деревню и её разорили.

Я ведь не мог просто так стоять и на это смотреть!

Рыцари ничего совершенно не говорили,

Смотря им в глаза, каждый видел их друга – смерть.

Я ни храбрец, ни воин и тем более ни дурак,

Понимал, что бежать от них нет никакого проку.

Дальше только чей-то глубокий вдох и глухой удар.

…А над головами закружил королевский сокол.

Они приходили только за теми, кто ведает.

В нашей стороне такая была лишь она одна.

Кто приведёт к ведьмам, того Король богатым сделает,

Но ценность сокровищ не в камешках по сундукам.

Забрали меня с собой, как добычу или трофей,

Так я думал тогда, в самом начале извилистых троп.

Вынули душу мою из груди, сделав её темней —

И видят боги, я боролся с ними, как только мог.

А потом без чувств на земле сырой всю ночь пролежал.

Скрестили мечи и стрелы: я стал таким, как они.

Я больше не чувствовал и ни о чем не мечтал,

И мог прочитать за раз на всех языках сотни книг.

Нет имён. Мы служили исключительно Королю.

А говорить порой мне также казалось бессмысленно.

Стоит Королю отдать приказ, и мы снова в строю

В тёмных доспехах. Видеть нас для любого мучительно…

Когда я встретил её, подумал, что не дрогнет рука,

И покуда меч со мной, душа будет чернее сажи.

Я должен был сделать то, что делал до этого всегда.

Её голос: «Привет. Может ты мне хоть что-нибудь скажешь?».

Щелчок в голове. Мой меч направлен в сторону братьев.

Я умирал, проливая свою и чужую кровь.

Она стояла недалеко в своём синим платье,

Наверное, опять призывала каких-то богов.

Она ушла, по-девичьи звонко смеясь надо мной.

И вдруг я понял то, что никогда её не любил.

Убила рыцарей, используя меня, как щит свой.

Я вспомнил, что зелье её, как живую воду, пил.

В который раз меня тащили к тому костру?

Надоело за тебя в сотый раз умирать!

Я закрою глаза, и память себе сотру,

Чтобы в следующей жизни тебя мне не знать.

Забуду, как встретил я девочку лет семи,

А затем ещё девушку с багровым платком.

В голове своей досчитаю лишь до восьми,

И забыл ту, что ранила булатным мечом.

Верный конь, унеси меня в ту золотую степь,

И оставь моё сердце без печали и горя.

Я ослеп. Я, возможно, болел так, но теперь

Не боюсь ни холода и ни жаркого зноя.

За тебя! В сотый раз за тебя седеет земля.

Песни древних льются рекой, и дрожит листва.

Под ногами тлеет трава, но тут только я

Не горю на костре, как горели все до меня.

Песни древних поёшь, но как же тебе не знать, —

То солнце, что ты любила, сожжёт и тебя.

И я так устал раз за разом тебя спасать.

Может в этот раз, ведьма, ты умрёшь за меня?..

Выковать сердце. Что на этом свете может быть проще?

Особенно если твоя душа по безмолвной роще

Бродила и падала в тёмные ямы охотников,

Но не находила нигде отклика.

Сердце, а оно, представляете, ведь не из пластмассы.

Бьётся в груди, птицей вырывается в людные массы,

Гонит душу в глубины леса да в пропасть срывается,

По-человечески ноет и мается.

Сердце из чистого льда, чтобы никак нас не ранили.

Чтобы чужие войска с севера замертво падали

В бездну тихую белокаменную, где бывали мы

Только враги вот не знали бы.

Сердце прозрачней воздуха, чтобы дышать было легче.

«Пусть не удавка душит, а нить из белого жемчуга», —

Говорили тогда мудрецы, а мы им не верили.

Небесные звезды тому свидетели.

Выковать сердце. Что на этом свете может быть проще?

Особенно если твоя душа по безмолвной роще

Бродила и падала в тёмные ямы охотников,

Но не находила нигде отклика.

Вздохнула и отворила двери избы бревенчатой:

«Ведунья, прошу, душе моей помоги обвенчанной.

Ноги опутались запахом жженого вереска.

Чует сердце, больше не вернётся мой милый с берега».

Стоит, на пол капают слёзы хрустально-горючие.

«Ты, девица, поди-ка отсюда, пока не сдюжила.

Так и в Навь тебе провалиться к такому случаю!

А я не хочу мириться с чужой такой участью.

Мне уж знаешь грех тяжкий на душу никак не надобно».

Мара стоит, шелохнуться не может. Вокруг снадобья.

«Если нужно в Навь, то туда за ним и последую.

Что захочешь – отдам! Для тебя буду самой щедрою».

Солнца луч сквозь оконце глядит на неё, вздыхая,

А Ведунья бормочет: «Ой, дуреха ты молодая».

Неожиданно окинула взглядом по-волчьи цепким:

«Твоя душа без него в этом мире сидит, как в клетке…

Если ты пройдёшь по мосту на Реке Смородине,

Если забудешь о крае своём родном – о Родине,

Если, деточка, не отступишься, не передумаешь,

Навь распахнёт объятья свои… их ты ни с чем не спутаешь.

Но Калинов мост охраняет ужасный трехглавый змей.

У твари той есть один господин, и его злить не смей.

Чернобог правит миром Нави всю свою вечность, поверь.

Он умен и хитер, и в гневе страшней, чем собственный зверь».

Мара собралась, низко кланяясь в ноги Ведунье.

«Иди за ветром. Проход в Навь там, где он сильней дует».

_______________________

Седмица прошла, и только духи разносят сплетни:

– «Заявилась тут девица в Навь, одна из последних…

Бает, что надобно к Чернобогу, что идти некуда,

И смотрит так… покуда со Змеем ей болтать некогда.