Читать книгу Различные миры моей души. Том 3. Сборник повестей - Карина Василь - Страница 3

Где-то рядом нудно гудел телефон… Какой идиот звонит в такую рань? Я пошарила рядом, нашла что-то пластиковое и ткнула в кнопку.

– М-да? Алё? – промямлила я в трубку. Телефон гудел. Я разлепила глаза: в руке вверх ногами я держала пульт от телевизора. Я потянулась к тумбочке, на которой в своём гнезде завывала трубка телефона. Надо сменить звонок. Честное слово – в тоску вгоняет. – Алё? – зевнула я в неё. – Кто говорит? – промямлила я.

– Наташка! Чучело! Какого чёрта ты дома?! – заверещало в трубке. Я невольно поморщилась. – Ты уже полчаса как должна быть здесь! Сергуня рвёт и мечет!

– Не тараторь, – вставила я, когда говорившая на секунду замолчала. – Юлька – ты, что ли? Чего звонишь в такую рань?

– Конечно, я! Кто ещё тебе задницу прикроет! Какая рань? Одиннадцать уже! Чего ты ещё дома? Похмелье?

– Иди ты в жопу со своим похмельем, – вяло возмутилась я. – Покатайся между Кёнигом, Питером и Москвой с недельку, тоже забудешь, какой сегодня день. – Я села, нащупывая ногой тапки. – Кстати, а какой сегодня день?

– Афигела? Четверг!

– А число?

– Семнадцатое! Харош придуриваться! Я за тобой Ёжика отправила – чтобы через десять минут была готова!

– С ума сошла! – буркнула я и отключилась.

Медленно приходя в себя, я побрела в ванную, и там со всей возможной скоростью сделала свои дела. Через десять минут я уже кое-как пришла в себя и кинулась за одеждой. Через ещё пять минут у меня уже звенел домофон. Услышав в нём голос Ёжика – обожателя Юльки, я крикнула:

– Юра! Уже бегу! Только кроссовки натяну!

И одной рукой в рубашке, а другой – в кроссовке, я повесила трубку домофона. Кое-как одевшись, я схватила сумку и выскочила за дверь. Смазанный неделю назад перед отъездом замок своих обычных фортелей не выделывал. Я бегом кинулась к лифту, и через минуты три меня уже мчали на студию. Я свернулась на заднем сидении и попыталась подремать…

…Нынешний сериал планировался многосюжетным. Когда я начала читать сценарий, мне показалось, что это я уже где-то видела. В тихой деревне молодая аферистка год за годом вешает лапшу на уши землякам. Тем и живёт. Пока однажды один из любовников первой девки на деревне, с которым эта аферистка её развела, видя, как та со скуки определиться не может – он или муж, так вот, этот горе-любовник спьяну не приложил её обухом топора. Она впала в кому. Лежит себе «мультики» смотрит, с духами беседует, о жизни рассуждает… Ну, и прочая ерунда. А пока она расслабляется, тот любовник, которого участковый по всем огородам ищет, по дури чуть не оттяпал себе ногу. Я не вникала во всю эту муть, если честно. Но его в лесу нашла деревенская блаженная, которая его выходила и чуть не молилась на него. Что там дальше сценаристы придумали, я не стала читать – прочитанного уже хватило. Если честно, я не знала, что я должна играть. В первой части, где эта аферистка ещё живая, мне достаточно в гриме и с распущенными волосами таращить глаза и изрекать прописные истины, написанные в любой «мистической» книжке. Во второй – тупо лежать с перебинтованной головой или прыгать козой перед зелёным экраном, на котором потом кулибины из компьютерного отдела студии нарисуют всякие кошмары коматозника. Я взялась за эту роль из-за денег: несмотря на то, что я снималась в какой-то псевдоисторической нудятине в Кёниге и заумном философском фильме в Питере, денег мне катастрофически не хватало. И надо было мне влезать в эту ипотеку?

Один из продюсеров нашего сериала, Пётр Аргунов, которого я про себя «герцогом» звала, хотя из него такой же герцог, как из меня наследная принцесса, но уж очень он любил все атрибуты рыцарского средневековья – весь дом был забит рыцарскими доспехами по углам, мечами с арбалетами по стенкам и щитами рядом с каждым входом в комнаты, так вот, этот «герцог», «владелец заводов, газет, пароходов», решил вписать своё имя в историю и уподобиться меценату Морозову. Как-никак фамилия обязывала: он считал себя потомком живописца Ивана Петровича Аргунова, портретиста, крепостного графа Шереметьева, жившего в XVIII веке. Весь капитал Аргунов сколотил на мясе. Начинал он, как большинство в перестройку, с фарцы, потом подсуетился и купил дохнущий заводик в провинции, а потом… А потом стал выпускать сосиски. И потихоньку прибрал к рукам провинциальный городок. Поднялся, стал выпускать колбасы, копчёности и прочие радости желудка. Когда заработал первый миллион, решил податься в Москву, но пока застрял в Подмосковье. В Москве своих деляг хватает. И лучше быть первым в провинции – владетельным помещиком, чем рядовым в Москве, где тебя имеет кто угодно и когда угодно, а на взятках проще разориться, потому что конкурентов больше, чем блох на собаке. Он несколько раз разорялся, богател, снова терял деньги. На него покушались, как обычно, пытались отжать бизнес… Но он устоял. И теперь наравне с Сергеем Лущенко, нашим режиссёром, и ещё парой толстосумов продюссирует наш сериал. Я с ним как-то быстро нашла общий язык. Простой, без претензий дядька не строил из себя пуп земли. Ему была по душе моя ирония и язвительность. Которая заставляла морщиться Сергуню.

– С таким языком ты никогда замуж не выйдешь, – назидательно говорил мне он.

– А на фига мне лишнее животное в доме? – недоумевала я, чем приводила в недоумение его. – Корми его, обстирывай, обихаживай, дифирамбы пой, танцуй, на цыпочках ходи… Да я лучше кота заведу! Хоть не буду его нытья и жалоб, капризов и придирок слушать. Да и, в конце концов, «все мужчины мне братья по Адаму, а выходить за родственников я считаю грехом»3.

Серёга тогда вытаращил на меня глаза из-за этой фразы. Вот чёрт! А я и забыла, что он о Шекспире слышал только краем уха!

«Герцог» тогда веселился, слушая наш диалог. А у Сергуни лицо вытягивалось и покрывалось красными пятнами: ну как же, вроде сказала что-то умное, даже где-то знакомое. А в чем смысл и юмор – он уловить не мог, как ни пытался. А я недоумевала: он что, всерьёз думал, что он подарок для любой женщины? Или что любая, ломая ноги, рвётся замуж?

– А секс как же? – не сдавался он. – А кран, там, починить, шкаф собрать, пианино перетащить, обои переклеить? Да с банальной проводкой справиться?

Я тогда вытаращилась на него: он смеётся? Это же когда он сам собирал шкафы и таскал пианино? А по поводу электричества я вообще молчу: слава богу, он знает, что в розетку втыкают вилку от электроприборов, а не столовый инструмент.

– Для крана сантехники есть, – начала я тогда, загибая пальцы, – шкаф соберут те, кто его из магазина доставил, пианино грузчики подымут – да и нафиг оно мне сдалось? Обои я и сама переклею. И никто под руками орать не будет: подай то, убери это, что ты копаешься, где у тебя глаза, быстрей принеси, унеси и вообще ты дура криворукая. А проводкой я электрика найму заняться. Что до секса… – Я оглядела его с ног до головы. Он поёжился. – Так мужья секса хотят и удовольствие получают. Даже если жена на работе упахалась. Так что, предпочитаю место, время и человека выбирать сама. Чем зависеть от ваших прихотей и настроения. Да и не каждый мужик может то, о чём говорит. По большей части все языком треплете. Секс-машины, ёп вашу мать, для нецелованных девственниц и резиновых кукол. Вот тем точно сравнивать не с кем и не с чем.

«Герцог» тогда долго ржал, потому что всем было известно Сергунино хвастовство. Лущенко потом два дня на меня дулся. А я рада была, что он не доставал меня идиотскими разговорами. Один раз он заикнулся по поводу мужской роли отца для детей, но я быстро ему напомнила, что он сам бросил двух своих жён – одну с ребёнком, другую беременную. Да ещё привела кучу примеров, когда мужчины, чтобы уберечь свою «нежную» и «ранимую» психику, сбегают к любовницам, оставив жену с ребёнком-инвалидом на руках. Как будто у женщин нет психики и нервов! И это женщин ещё истеричками называют! Я тогда ему чуть в морду не дала от возмущения…

…Машина резко остановилась. Я открыла глаза и осмотрелась.

– Вылазь, соня. Лучше от Серёги сейчас по башке получить, чем постоянно ждать подвоха.

– Добрый ты, Юра, – скривилась я, вылезая из машины. Ёжик загоготал, запрокидывая голову и почёсывая свои коротенькие жёсткие волосики, за которые от Юльки получил прозвище. Да и сам он был чем-то похож на ёжика из мультика: лицо с кулачок, востроносенький, тёмные глазки пуговками и маленький ротик, как канцелярская кнопка.

Я разглядывала пересечённую местность с разбросанными там и сям складными стульями, софитами, белыми экранами и снующими туда-сюда людьми. И как я забыла, что сегодня съемки на пленэре? Я медленно побрела к небольшой группке, где слышался истерический крик среди нервного бубнёжа. Какого чёрта такая спешка? Нет меня – могли бы сцены снимать, где моя героиня не задействована. Чего хай поднимать? Сами бы помотались между тремя городами!

Подойдя к софиту, где кучковались размахивающие руками люди, с нервными воплями что-то кричащие друг другу, я наткнулась на Юльку: она в этом сериале играла деревенскую красотку, вокруг которой всё завертелось. Схватив за руку, она меня куда-то потащила.

– Молодец, быстро собралась, – вполголоса затараторила она. Я снова поморщилась. Удивляюсь, как на площадке она может играть вальяжную деревенскую бабу, если в жизни это чёрт-те что с мотором в заднице? – Никита отвлёк его, снимают без тебя. Петюня, что тебя хряпнуть молотком должен, со вчерашнего с похмелья. Сергуня в ярости – все как сонные мухи. Беги пока гримируйся. А то он вспомнит, что тебя не было.

– Господи, какой молоток? – вяло засопротивлялась я. – Топор же был. И вообще… Я жрать хочу. Я вчера прямо с самолёта с Кёнига, съёмки первый день… А у вас тут вино рекой…

– Ну, отметить решили – большое дело! Чего напиваться было?

– Я не напивалась, – вяло отбивалась я. – Опрокинула парочку всего. Спать очень хотелось. А вот чего остальные пили?..

– Наташка! Сколько ждать надо? – проорал голос у меня над ухом. – Твоя сцена, твою мать, а ты ещё не в гриме! А ну, живо Инку искать!

Юлька подхватилась и, потрясывая своими двумя молочными фермами, кинулась искать гримёра Инну. По пути она едва не задела какую-то статистку с кипой бумаг. Та от неожиданности выронила несколько листков из кипы и шустро хлопнулась на них задом. Я внутренне улыбнулась: театральная примета, когда на упавший текст нужно сесть, в её случае это что? У неё же неглавная роль. И, даже, если она забудет свой текст, который наверняка состоит из междометий и причитаний, от этого никому плохо не будет. Даже не заметят.

Инну Юлька нашла довольно быстро, и пока мне рисовали лицо – не сходя с места, – я оглядывала площадку. Петюня, вроде, пришёл в себя. По крайней мере, не таращился на топор, как баран на новые ворота. Его помятый вид и щетина весьма уместно смотрелись по сюжету. Если бы он ещё перегаром мне в лицо не дышал…

Мы отрабатывали нашу сцену. Но нашему режиссёру всё время что-то не нравилось: то, как Петюня замахивается, то, как я уклоняюсь… Если честно, я уже притомилась от этой гимнастики, если учесть то, что я так и не успела поесть. Петюня тоже притомился. Я видела, как ходили желваки у него на лице – не дай бог, всерьёз прибьёт! А Сергей как будто светлел лицом. Наконец он хлопнул в ладоши и заорал:

– Так! Запомни! Теперь все по местам! Начали!

Красные с перепою глаза Петюни и его дикий вид после дублей меня напугали настолько, что я оступилась в самом неподходящем месте. Но как оказалось, удачным для меня: Петюня не удержал замах, и со всей дури обрушил топор мне на голову. И если бы я не оступилась, лежать бы моей героине вместе со мной не в коме, а в гробу. А так, получив увесистый удар обухом в левую часть лба, я благополучно хлопнулась спиной на землю. Меня потом спрашивали, видела ли я искры или звёзды, или вокруг моей головы, как в американских мультиках, летали птички? Нет, ничего подобного не было. Просто удар – и темнота. А потом я уже в кресле с перевязанной головой, а Юлька мне суёт что-то в рот.

– Убери пальцы, – буркнула я ей. – Откушу.

– Ну, если шутить начала, значит, пришла в себя, – прогудел Сергей. – Не тошнит? Голова не кружится?

Я попыталась встать. Земля со всеми суетящимися людьми, качнулась в сторону.

– Не тошнит, но спать хочется, – пробормотала я.

– Так! – хлопнул в ладоши Сергей. – Тебе – живо в койку и лежать неделю!

– За эту неделю можно сцены с комой снять, – встряла какая-то гадюка, в которой, поднапрягшись, я узнала одну из любовниц Петюни. Эта язва думала, что будет играть роль, на которую выбрали Юльку. И, разобиженная, пакостила нам по-всякому. Я обычно сдерживалась, чтобы чего-нибудь не брякнуть. Юлька, наивная душа, ничего вокруг не видела. А мне было обидно за неё: ведь именно эта крыса развела Петюню и Юльку, которые были шесть лет женаты. А теперь вешается на Юлькиного Ёжика.

– Я сейчас тебя в кому уложу, – прошипела я, вставая. Перед глазами у меня всё качалось, но эта дрянь, наверно, что-то во мне увидела, и с визгом драпанула куда-то в сторону. Юлька, держа меня под руку, помогла снова сесть.

– Вера подала хорошую идею, – задумчиво загудел Сергей, поглаживая подбородок. Он походил вокруг своего стула и завис над ним в задумчивости. Не знаю, что на меня нашло – предчувствие или от сотрясения ум за разум зашёл, но я вдруг поняла, что знаю, что сейчас будет.

– Куда? – заорала я. Сергей вздрогнул, не успев сесть, и замер в полусогнутом положении над стулом. Все остальные подскочили. – Уходи! Уходи немедленно!

Сергей вытаращил на меня глаза и медленно сполз со стула, с опаской глядя в мою сторону. Остальные заинтересованно смотрели на пустое место. Сергей стоял, не шелохнувшись. Потушенные софиты тоже не собирались падать ему на голову, как я это только что ощутила.

– В чём дело? – недовольно спросил он.

– Я видела… – А что, собственно, я видела? – Мне показалось, что сейчас софит тебе на голову упадёт… – Я ничего не понимала. Я была уверена, как будто видела это своими глазами.

Сергей серьёзно смотрел на меня пару минут, потом гаркнул куда-то за спину:

– Крамского сюда! Пусть её в больницу отвезёт! Если надо будет – прям там кому и снимем!

«Ах ты, чтоб тебя!» – подумала я, но покорно позволила отвести себя к машине Юлькиного Ёжика, который уже не ржал, как конь, а заботливо усадил меня назад. Прибалдевший от всего этого Петюня хотел поехать со мной, но Сергей его остановил, схватив, буквально, за штаны. И со мной поехала Юлька.

Остальное я помню весьма смутно. Как будто я была зрителем или статистом в пьесе. Если не ошибаюсь, Ёжик привёз меня с Юлькой в травмпункт. Прекрасно помню по ранним своим походам в поликлинику это место: вечно забитый бабками коридор и постоянное нудное жужжание их голосов. От того, что на пенсии им нечем себя занять, они постоянно толкутся по общественным местам: поликлиникам, почтам, собесам, аптекам, где создают очереди, которые потом самоуверенно контролируют, чтобы хоть такой нелепой властью придать себе вес в собственных глазах. И сейчас я не ожидала, что нас пропустят без очереди, даже истекай я кровью. Юлька тащила меня под одну руку, что-то громко шепча в ухо, Ёжик – под другую.

Когда мы были уже в коридоре, Юлька истошно завопила:

– Рубленая рана головы! Рубленая топором рана! Топором!

Ёжик зашипел мне в ухо:

– Подыграй. Видишь же, Юлька надрывается…

Я жалобно застонала и обвисла у них на руках. Ёжик чуть не споткнулся о мои подкосившиеся ноги. Тихо обматерив меня в макушку, он поволок меня дальше. Юлька орала, я стонала, то запрокидывая голову, то обессилено вешая её на грудь. Ёжик меня перехватил и встряхнул. Я невнятно заблеяла, снова запрокинув голову.

– Ну ты, это… Не переигрывай, – снова зашипел он, на этот раз уткнувшись мне в шею.

Я посмотрела на него расфокусированными глазами снизу вверх.

– Думаешь, в таком состоянии я могу переиграть?

Я снова повисла у них на руках. Что там было дальше – я не вникала. Вроде бы Юлька ругалась с какой-то старухой в очереди, вроде бы Ёжик уговаривал какого-то врача – я слышала только нужный гундёж. Но, вроде бы, приняли нас быстро. Меня куда-то усадили, что-то щупали, задавали вопросы, а потом быстро-быстро запихнули на каталку и в холодную машину, и мы поехали. Я пыталась дремать, но Юлька меня всё время тормошила. Куда подевался Ёжик я так и не заметила.

Подскакивая на кочках, машина наконец приехала. Меня на каталке снова куда-то поволокли. Юлька бежала рядом, держа меня за руку, как будто я сейчас вот отдам богу душу.

Остановились мы у кабинета. Меня пересадили на стул, снова общупали, обсмотрели и начали выводить из себя идиотскими вопросами о бабушке из Каргополя и дедушке из Рязани. Я покорно и тупо отвечала, лениво начиная приходить в бешенство, когда эскулап выбесил меня совершенно кретинским вопросом:

– Эпилепсией, прогерией, гипертрихозом, порфирией, шизофренией в родне никто не страдал?

– Бабушка в Каргополе, – буркнула я, мысленно попросив прощения у покойницы.

– Да? – Эскулап явно заинтересовался.

– Да, – пробурчала я. – Бывало, влезет на дерево и кричит: «Я чайка! Я чайка!». А потом херакнется мордой вниз и бормочет: «Глупый пингвин робко прячет тело жирное…», ну, и далее по тексту…

Юлька прыснула за моей спиной.

– Девушка, вы не в цирк пришли, – сурово отчитал эскулап Юльку. – А вы!.. – Он ткнул в мою сторону ручкой. – Я не развлечения ради лазаю по вашему генеалогическому древу – оно мне надо! – Чем он сильнее возмущался, тем явственнее чувствовался его одесский говорок. – Елена Степаненко нашлась…

– Таки Елена Воробей, – подыграла я.

– Что?

– Елена Воробей. Вы на мою фамилию посмотрите.

А и в самом деле: моя фамилия была Скворцова

– Таки ж я тоже зовсим не от большого кохання до вас сижу, – в тон ему ответила я. Он поднял голову и ошалело уставился на меня. – Ну шо вы на меня уставились, как туземец на мобильный телефон? Травма у меня. Производственная.

– То есть? – подозрительно спросил он.

– Мой клиент меня чуть топором не зарубил, – бурчала я.

Я не видела, что там за моей спиной, но слышала придушенный Юлькин смех. Помня окрик о цирке, она не решалась фыркать вслух. Но и удержаться, видимо, не могла.

После моих слов про клиента эскулап вытаращил глаза и издал звук, как будто то ли очень хотел есть и стонал от голода, то ли ему сильно нужно было в туалет. Я не стала вдаваться в выяснения. Перед моими глазами как будто была пелена. Слышала я, на удивление, хорошо. А вот видела как сквозь вату, если для зрения уместна аналогия со слухом.

– Вы в милицию сообщили? – встревожено спросил он. – Или вашему… работодателю?

Ни дать, ни взять, решил, что мы две пострадавшие проститутки!

– Не беспокойтесь, доктор. Он меня ещё в кому должен уложить. – За моей спиной Юлька, наверно, задохнулась – звук был похожий. – Кстати, не подскажете, куда должен влететь обух топора, чтобы я отправилась в кому? Если дать в лоб, то это потеря сознания только, да?

Эскулап ошалело переводил взгляд с меня на Юльку и обратно. Та, не выдержав, выскочила в коридор. За дверью я слышала её мощный здоровый смех. Эскулап нахмурился.

– Вам смешно? Вы издеваетесь?

Я устало смотрела на него. Как ни пыталась, я не могла сосредоточиться. Если бы меня попросили его завтра описать, я бы не вспомнила его лица.

– Никто над вами не издевается, – произнесла я, прикрыв глаза. – Я и она, – я слабо кивнула головой в сторону закрытой двери, – мы актрисы. Сейчас со съёмок сериала. По сюжету мне должен был обух топора прилететь. Но всё не совсем так получилось – и я здесь.

Эскулап недоверчиво смотрел на меня.

– Надеюсь, наш разговор убедил вас в моей адекватности? – Он не сводил с меня тяжёлого взгляда. – Если есть ещё какие-то вопросы – давайте в другой раз: я смертельно хочу прилечь.

Эскулап ещё с минуту посмотрел на меня, потом что-то быстро написал и сказал:

– Зовите вашу подружку. Пусть с этими бумагами отведёт вас в приёмный покой.

Юлька не заставила себя ждать – вошла сама. На её порозовевшем лице подозрительно поблёскивали глаза. Эскулап что-то говорил ей, но я не слушала. Я очень хотела полежать и передохнуть.

Наконец она меня подняла, куда-то потащила, меня раздели-разули и уложили на очередную каталку. Она ещё что-то чирикала мне на ухо, но я, вяло махнув рукой, закрыла глаза. Каталка поехала в тишину коридора.

Меня ввезли в палату. Юлька, всё ещё что-то щебеча, помогла мне слезть с каталки и улечься в кровать. Затем она пару раз настойчиво подёргала меня за рукав и повторила:

– Я тебе позже перезвоню. Отдыхай.

Я слабо махнула рукой. Куда она будет звонить? Ведь все мои вещи она забрала с собой. На мне осталось только бельё. Я пошарила у себя по заднице – ан нет, джинсы на мне. А в заднем кармане лежит мой мобильник. Ещё бы зарядку положила…

– Ты есть хочешь? – уже от дверей спросила Юлька.

Я помотала головой. Хоть я и не завтракала, но мысль о еде сейчас вызывала у меня тошноту.

Наконец дверь хлопнула, и по коридору застучали Юлькины каблучки. Санитары с каталкой исчезли раньше. Я даже не заметила, когда. Блаженный покой снизошёл на меня. Я не знала, сколько людей в моей палате и на месте ли они. Я хотела отдохнуть.

Закрыв глаза, я провалилась в сон без сновидений.

Проснулась я глубоким вечером. За окном была темень. Фонари светили внутрь, создавая таинственную атмосферу потустороннего.

Я минуту приходила в себя, чтобы осознать, где я. Оглядев палату, я отметила ещё три койки, кроме моей. Люди на них мирно спали. Слегка повернув голову, я увидела пару ироничных глаз на лукавом лице.

– Новенькая?

Я кивнула.

– Есть хочешь?

Мой желудок сам ответил.

– К сожалению, у меня только холодный беляш и помидор. Ты не на диете?

– Я похожа на идиотку? – слабо возмутилась я. Ещё бы! С моим астеническим сложением только на диетах и сидеть. – А беляш не беляш – мне по фиг: с утра ничего не ела.

– Тогда держи.

Незнакомая женщина подошла ко мне. При свете фонарей с улицы я увидела у неё в руках промасленный пакетик, помидор и солонку. Она положила всё это на мою тумбочку, девственно одинокую под незашторенным окном.

– Воды нет. Только «липтон». – Она помахала у меня перед носом бутылкой с лимонным чаем.

– Огромное спасибо, – ответила я с набитым ртом.

Когда я немного перекусила, я посмотрела на свою соседку. Маленькая, полненькая, с непонятным цветом волос – с ней было просто и уютно. Ну прям как с Юлькой. Я почувствовала мгновенную симпатию и расположение. Женщина непосредственно забралась на мою кровать, села по-турецки и наблюдала, как я ем.

Вы всех так встречаете? – спросила я, доедая помидор.

– Нет. – Она улыбнулась и стала похожа на довольную кошку. – Только голодных актрис.

– Вот оно что, – протянула я. Ну, сейчас начнётся! Расскажите о съёмках… В каких фильмах вас видели… Дайте автограф… Проведите на площадку… Помогите засветиться в эпизоде…

Но женщина вдруг спустила ноги с моей кровати, нашарила босой ногой тапки и направилась к своей койке.

– Как вас зовут? – успела спросить я, прежде чем она натянула одеяло на голову.

– Вильгельмина, – донеслось до меня.

– Как? – Я чуть было не поперхнулась остатками чая из бутылки.

– Можно Геля, – успокаивающе произнесла она.

– Этого мне ещё не хватало, – пробурчала я. Весь этот короткий диалог напомнил мне сцену из фильма «Москва слезам не верит». Нелепая ситуация.

– И давай на ты, – проговорила Геля. – Я не намного тебя старше, чтобы ты мне «выкала».

– Хорошо, – ошарашено сказала я. – Спокойной ночи.

– И тебе того же.

Через минуту Геля ровно дышала. Я, кое-как утолив голод, тоже закрыла глаза. На этот раз я никуда не проваливалась, а просто заснула.

Назавтра я Юльку не ждала. Однако она была уже у моей палаты, когда закончился обед.

Радостно влетев в неё, она шлёпнула на мою койку сумку с вещами. От такого резкого движения из неё вывалилась книжка, которую я начала читать ещё в поездке. Я переложила её на тумбочку.

– Какого лешего ты встала? – набросилась Юлька на меня, втаскивая на кровать. – Тебе лежать надо! У тебя сотрясение было!

– Ну, было. И что? Меня же не парализовало.

– Ты дура, да? А если в коридоре голова закружится?

– Ниже пола не упаду, – буркнула я. Юлька была права: на завтрак и обед я ходила по стенке.

– Врач твой где? – рявкнула она на меня.

– Завтра придёт, – вяло махнула я рукой.

Юлька открыла было рот, чтобы что-то сказать, но я её перебила:

– Лучше скажи, что там, на площадке? Сергуня ещё хочет меня тут в коме снимать?

Юлька поперхнулась своими не высказанными словами и затараторила:

– Ты не представляешь, что сегодня случилось! Те софиты таки ёбнули Сергуню по башке!

– Какие софиты? – не поняла я.

– Ну, ты вчера орала, чтобы он на стул под ними не садился.

– А-а… И что?

– А сегодня он туда нарочно сел! Я ему говорила, чтобы не садился, а он только рукой махал. Дурь, мол, тебе от сотрясения в башку лезет, мнишь себя ясновидящей.

– И дальше что?

– Ну, снимали мы сцену, как Петюня меня лапает. Как вдруг грохот! Петюня даже промахнулся – вместо щеки меня в губы поцеловал. И стоит ошалелый. Смешно было. Я даже расхохоталась в кадре…

– Не отвлекайся. Что там с Серёгой?

– А, да. Ну, оказалось, что грохот – это софиты ему по башке прилетели. Стеклом рожу посёк, шишак на лбу побольше твоего, руки ожёг… Хорошо, в глаза не попало. Откуда ты знала, что на него софиты упадут? – Она с интересом смотрела на меня.

– А откуда ты знаешь, что вчера был четверг? – огрызнулась я.

– Потому что позавчера была среда, – не задумываясь, ответила Юлька. – Ладно, колись. Когда Серёгу из-под софитов доставали, он тебя материл по-чёрному. Говорил, что тебе роль в башку ударила. Посоветовал тебя святой водой окропить…

– А обряд экзорцизма он не предлагал? – раздражённо спросила я. – Если ему так надо – пусть кропит. Пусть ладаном окурит, миррой обмажет и псалом споёт. Придурок. Передай ему, что мне на его заморочки плевать.

– А мне ты что предскажешь? – заинтересованно спросила Юлька, подавшись ко мне. – Сложится у меня с Ёжиком?

– Я тебе гадалка? – Я пожала плечами. – Не знаю я. Скажи, пусть машину проверит.

– А что не так? – сверкая глазами, Юлька ещё ближе придвинулась ко мне. – Тормоза? Авария?

– Техосмотр у него заканчивается, – ответила я. – Прекрати нести чушь. Никакая я не предсказательница…

Как только я это произнесла, так отчётливо поняла, словно увидела: змея-Вера высыпает что-то в Юлькин бумажный стакан с тёмной жидкостью, а потом протягивает его ей…

– Юль, тебе Верка не предлагала с ней кофе попить?

– Нет. Думаешь, предложит?

– Уверена. Не пей ничего из её рук.

– Думаешь, отравит? – Глаза Юльки снова заблестели. Я поморщилась.

– Вряд ли. А вот мочегонное или слабительное может какое-нибудь всыпать. Не хотелось бы, чтобы всё время с Ёжиком ты провела в его сортире. У тебя аллергия есть?

– Да.

– На что?

– На клубнику.

– Ну, думаю, клубнику насильно она в тебя пихать не будет.

– Как интересно.

Юлька в самом деле была заинтригована. И, когда ей пришло время уходить, она с явной неохотой шла к двери.

– Ты изменилась, – сказала она, уходя. – Перестала быть скучной. Эх, если бы я знала, сама бы тебе по башке топором дала!

– Вот спасибо, – пробурчала я.

Юлька ушла. А я решила подремать. Соседок по палате не было, Геля тихо сопела в своём углу. Я закрыла глаза…

– Ну, и чего разлеглась? – вдруг услышала я. – Думаешь, тебя для того подключили, чтобы ты дурацкими фокусами развлекала своих знакомых?

Я резко открыла глаза. Около моей кровати стоял незнакомый молодой человек водолазке странноватой расцветки и каких-то нелепых штанах на размер меньше в непонятных пятнах. Свет из окна падал прямо на него, но, казалось, проходил насквозь. Он как-то плавно переместился к моей тумбочке и с осуждением смотрел на меня.

– Вы кто? – спросила я его.

– Конь в пальто, – грубо ответил он мне. – Куратор твой.

– Кто?

– Куратор по сверхъестественному. А проще – призрак, приведение. Меня к тебе прикрепили.

«Здрасьте! – подумала я, глядя на непонятную сущность, маячащую у меня перед глазами. – Сколько ж я вчера выпила и насколько сильно меня приложил Петюня, если мне глюки мерещатся?».

Странная сущность недовольно скривилась.

– Никаких глюк у тебя нет. Кончай придуриваться. Думаешь, мне очень нравится убеждать всяких дур в наличии себя и у них каких-то там способностей? Никого не трогал, шлялся себе по старым домам, книжки древние читал, сталкеров пугал… И нате, пожалуйста: изволь к какой-то актрисульке прийти и убеждать в том, что она, дура, понимать не хочет!

– Эй! – воскликнула я. – Какого чёрта? Видимо, я хорошенько мозгами тронулась, раз с привидениями разговариваю! А ну сгинь!

Сущность снова скривилась.

– Дура и есть. Сумасшедшие видят то, чего нет. А я приведение. Призрак. А призраки существуют. Так что, прекрати кудахтать и слушай меня.

– Какого?.. – начала я.

– Да заткнись ты, наконец! – заорал призрак.

Я решила промолчать. Если в моём мозгу глюки такие неадекватные, их лучше не раздражать: может, просплюсь, и всё будет, как раньше.

– Слушай, что тебе говорят, – спокойно сказал недовольный призрак. – Тебе, курица глупая, был дан дар. А ты его задвинула. Пришлось напомнить и о нём, и о твоём предназначении…

– Тебе пришлось? – вставила я.

– Да при чём тут я? – снова взорвался призрак. – Я вообще тут мелкая сошка. Припахали ни за что с тобой возиться.

– А кто дал мне этот дар и на фига это надо было делать? Я о том не просила.

– Слушай, чего привязалась? – раздражённо спросил призрак. – Я тоже не просил, чтобы меня в двадцать три года убивали. И тем более, не напрашивался быть твоим куратором. На фига мне это?

– Ты – мой куратор? – Странные у меня фантазии с перепою.

– Дошло, наконец! – раздражённо сказал призрак. – Дашь мне продолжить?

– Да, я слушаю.

Призрак недоверчиво посмотрел на меня и сказал:

– Так вот, пришлось напомнить тебе о даре и твоём предназначении…

Я уже открыла было рот, чтобы спросить, о каком предназначении, но увидела, как светлые брови стали сдвигаться к переносице. Тронулась я или нет, но я решила промолчать. Он снова подозрительно посмотрел на меня, подождал, не брякну ли я чего-нибудь, и недовольно продолжил:

– Понятия не имею, зачем вся эта фигня нужна. По мне, одной полоумной больше, одной меньше – мир не перевернётся. Но надо, так надо. То, что ты дёрнула режиссёра со стула – не блажь. Просто ты рано это сделала…

– Почему? – вырвалось у меня.

– Откуда мне знать? – вспылил призрак. – Это твой дар. Ты с ним и разбирайся. Меня прислали тебе помогать и тебе советовать, направлять. Хотя, убей бог, не знаю, зачем.

– Значит то, что я выставила себя идиоткой, сбудется?

– Сбудется, сбудется. Уже началось. Твоя подружка же тебе рассказала, – недовольно сказал призрак. – Только слушай свой внутренний голос. Чем быстрее ты этому научишься, тем меньше будешь выглядеть круглой дурой. Кассандра недоделанная.

– Слушай, перестань меня оскорблять! – возмутилась я. – Я не просила, чтобы мне было что-то там даровано. И тебя не просила ко мне присылать! Я себе жила спокойно, снималась в сериалах… А теперь – извольте радоваться! – я гадалка-прорицательница с личным призраком!

– Ёп-ти мать, какие мы нервные! – ухмыльнулся призрак.

– А сам-то ты кто? Вернее, кем был? – спросила я.

Призрак нахмурился.

– Торчком я был, хипстером, как это сейчас называется, – неохотно произнёс он. – Однажды перебрал дури – и вперёд, увидел чёрный туннель…

– Что – правда? – с любопытством спросила я.

– Брехня это всё. Один придумал, другие подхватили. Совсем как с инопланетянами ещё лет сто назад.

– А с ними что не так?

– А ты помнишь, как тот же Герберт Уэллс их описывал? А остальные фантасты? Это в пятидесятых уже их канонизировали: зелёные, низкорослые, большеголовые с хилыми тельцами, огромными глазищами, мелким ротиком и без носа… Так и со смертью: кого черти в ад тащили, кого ангелы под белы ручки в рай, кто по золотой лесенке подымался, за кем огненная колесница приезжала… А после Роуди с его «Жизнью после смерти» все как сговорились – прутся через туннель к свету…

– А с тобой-то что было?

– А ничего. Как очухался – прадедушка передо мной стоит. Я его по старым фоткам помню. Что, говорит, Гарик, просрал ты свою жизнь? Меня и накрыло… А он мне всё разобъяснил и говорит: в роли человека ты говном оказался, может, как призрак на что сгодишься. Не списывать же тебя в утиль. Начальство кадрами не любит разбрасываться…

– Значит, бога ты не видел…

– Не-а. И не спешу. Мне дед сказал, что потом пути сюда уже нет. Ни в каком качестве. А я ещё тут не всё посмотрел.

– Так чем же ты занят в роли призрака?

– Пока мне не поручили тебя – наслаждался свободой: путешествовал по миру, в библиотеках сидел, со всякими уёбками по пустырям и развалинам в прятки играл, даже, прикинь, интернет освоил!

– Так когда ж ты помер? – Освоил интернет! А я и забыла, что было время, когда молодёжь не сидела сиднем в этом самом интернете в соцсетях…

– Тринадцатого июля тыща девятьсот девяносто восьмого года. Мне всего-то было двадцать три. И только с двумя девками трахнулся…

– Ох ты, бедный, – съязвила я.

– Зато хоть пожил! – снова разозлился он. – А ты? Ни мужа, ни парня. Мотаешься по стране. Снимаешься в какой-то хуйне. И думаешь, потом, когда-нибудь начнёшь жить? А если «потом» не настанет?

– Ты что-то знаешь? – встревожилась я.

– Да нихуя я не знаю! Я вообще не за этим тут.

– Так зачем, прах тебя побери?

– Сто раз сказал уже: напомнить тебе твоё предназначение.

– Какое? – терпеливо спросила я. Какие у меня вспыльчивые галлюцинации! Надо будет врачу сказать.

– Сколько раз тебе говорить, что я не галлюцинация? – вскричал призрак.

– Так скажи, в чём моё предназначение, и иди в жопу.

– Не знаю я, – буркнул призрак.

– Ничо се! Какого чёрта ты тогда тут?

– Чтобы помочь тебе вспомнить.

– Вспомнить – что? – Меня уже тоже начинал бесить этот дурацкий разговор.

– Не знаю.

– Чёрт знает что.

Ну, и чему я удивляюсь? Наверняка у меня потихоньку едет крыша, если мне уже призраки являются и ум за разум у меня заходит.

– Ладно. Хорошо. Ты сказал – я услышала, – произнесла я. – А теперь, дай мне передохнуть. Да и сам вали, откуда пришёл. Может, там побольше информации надыбаешь.

Призрак что-то недовольно пробурчал и медленно растаял. А я задумалась – что это, на божескую милость, со мной творится? Гарик, значит…

Поначалу, пока я лежала в больнице, нервный и вспыльчивый призрак – хипстер Гарик – больше не являлся. Глядя на его одёжу, я всякий раз невольно вспоминала, что хипстер производное от хиппи. Если верить википедии, то хипстеры в США 1940-х годов – поклонники джаза, особенно его направления бибоп, которое стало популярным в начале 1940-х. Слово это первоначально означало представителя особой субкультуры, сформировавшейся в среде поклонников джазовой музыки. Хипстер принимал образ жизни джазового музыканта, включая всё или многое из следующего: одежда, сленг, употребление марихуаны и других наркотиков, ироничное отношение к жизни, саркастический юмор, добровольная бедность и ослабленные сексуальные нормы. Название образовалось от околоджазового словечка «hip» (ранее «hep»), означавшего «тот, кто в теме» или жаргонного «to be hip», что переводится приблизительно как «быть в теме» (отсюда же и «хиппи»). В России идейно близкими предшественниками первой волны хипстеров были стиляги. В современном смысле хипстеры появились после 2008 года. Пика своего развития субкультура хипстеров достигла в 2011 году. Никогда не интересовалась подобным, потому пришлось насиловать телефон, чтобы понять, что мне своим выпендрёжем хотел сказать Гарик. Сначала я опасалась говорить о нём с врачом – ещё в дурку меня запихнёт, и я вообще не выйду из больнички до скончания века. А потом, видя, что Гарик ко мне не приходит, я успокоилась. Видимо, сотрясение действует на всех по-разному: какой-нибудь работяга начнёт дома в стенку гвозди забивать, призывник – «дедов» из автомата поливать, учёный от обилия ума ложки с солонками пересчитывать, чтобы спокойно сесть за обеденный стол… Ну а я, творческая личность, с привидением беседую. Только почему хипстер? Я была бы не против Ришелье, Пушкина или там Эйнштейна с Верой Холодной… Да ещё какие-то глупые претензии: я должна вспомнить своё предназначение! Да ещё какой-то дар! На фиг надо?

Серёга, козёл такой, все-таки приволок съёмочную группу, чтобы снять меня «в коме», чем вызвал возмущение главврача и переполох в больнице. Все медсёстры, как одна, забегали полюбоваться на Петюню и молоденького красавчика-актёра, игравшего врача. Слыша его реплики, хирург закатывал глаза и скрипел зубами. Иногда у него вырывалась пара матерных слов, когда считал, что актёр несёт ахинею. Серёга спервоначалу терпел. Но когда мат хирурга запорол особенно душераздирающую сцену над моим телом, Серёга вытолкал его из палаты, где происходили съёмки, и о чём-то долго кричал с ним в коридоре. После этого все наши актёры-«медики» пропали дня на три вместе с хирургом и, как я слышала, с ещё кое с кем из врачей. Напивались они или проходили ликбез – не знаю. Но я развлекалась на полную катушку: строила дурацкие предположения, язвила по поводу Серёгиных познаний в медицине и спрашивала, медицинский спирт действует только на медиков или режиссёры тоже с него пьянеют? Петр Аргунов, «герцог», над моими шутками и иронией ржал, как конь, что у меня вызывало недоумение: я не стремилась приобрести себе популярность таким способом. Я вежливо улыбалась его незатейливой весёлости – ну совсем как снисходительная мамочка примитивному анекдоту своего ребёнка, который в первый раз в своей жизни спешил его рассказать. Собственно, он ничего плохого мне не сделал, чтобы я язвила ему. Относился вполне сносно для мужчины. И когда проскакивало у него барско-покровительственное отношение к женщине, я тактично, как могла, указывала ему на это. Его простоватость, которую в некоторых случаях можно было бы счесть беспардонностью, и моя вежливость создали между нами вполне сносные дружеские отношения. Чего не скажешь в наших отношениях с Сергуней, который своими перепадами настроения и истериками меня просто выводил из себя. Да и вообще отношения с мужским коллективом нашего сериала у меня не складывались. Деревенский герой-любовник Петюня заслужил моё презрение тем, что, женившись по огромной любви на моей подруге Юльке и прожив с ней лет пять-шесть, он бросил её из-за пошлой интрижки с Веркой, одной из ведущих тогда актрис. Влюблённая в него до потери мозгов, она чуть не сорвала им свадьбу. Пришлось мне вмешаться, чтобы эта психопатка не устроила похороны в ЗАГСе. В результате я опоздала, и свидетелем Юльки был кто-то другой. Она на меня, естественно, обиделась. А я не могла ей ничего объяснить, потому что спешила в Питер на съёмки. Но Юлька, душа отходчивая, всё простила. А когда по возвращении я ей всё объяснила, уже она рвалась просить у меня прощения, что обиделась на меня. Цирк, да и только! С тех пор Верка возненавидела меня, Юльку, и стремилась захомутать Петюню. То ещё сокровище! Что в нём бабы находят? Алкаш алкашом, даром, что тело атлета, пока не стало дряблым от чрезмерных возлияний, да рожа усталой фотомодели, на которой уже стала проявляться одутловатость пьяницы. Никогда его не любила. Спервоначалу он подкатывал ко мне с пошлыми намёками. Но я его быстро отшила, чем безмерно обескуражила. Но он не злопамятный. Поудивлялся, решил, что нафиг ему такая непонятная несговорчивая баба, и насмерть влюбился в Юльку. Она же насмерть влюбилась в него и недоумевала, почему он мне неприятен. Потом свадьба, несколько лет неземного счастья, прерываемого его запоями, его измена и столь же быстрый развод: Юлька была скора на эмоции. С тех пор Петюня для неё умер как муж, мужчина и просто знакомый. А я была рада, что она не нарожала дебилов от алкоголика. И… Верка. С новой силой принялась его окучивать. Но Петюне была нужна только бутылка. Потому веркина любовь тянулась долго и нудно. Редкий секс, на который Петюня давал себя уговорить, да беготня ему за опохмелкой с утра – вот и всё её счастье. В гробу я такое видела. Не раз Аргунов хотел снять его с роли, выведенный из себя его опозданиями и пьянством в кадре. Но странное упорство, с которым защищал Серёга Петюню, побеждало все рациональные доводы нашего спонсора. В конце концов, он махнул рукой на петюнины закидоны и пригрозил Серёге лишить его средств для сериала. Поначалу Лущенко это напугало. Но потом он сообразил, что «герцог» не единственный вложился в это тягучее безобразие. Хотя именно его вклад был основным. И, отойдя от шока, он начал окучивать Петюню, чтобы тот напивался хотя бы раз в неделю, а не каждый день. Одуревший Петюня согласился даже закодироваться. Но продержался недолго. Всё-таки двадцать лет алкогольного стажа просто так не выкинешь… Юлька всё это видела, но по доброте душевной жалела это животное. Любить перестала, а сочувствовать нет. В конце концов, Петюня сам выбрал забвение на дне бутылки! И он этим счастлив, как свинья в грязи. Так с чего его ещё жалеть? У каждого своё понятие о счастье. И, в конце концов, вокруг него скачет Верка. Петюня не пропадёт. Такие не пропадают. Всегда найдётся сердобольная дура, которая будет с ним нянчиться. Поначалу Юлька порывалась. Но я её тормозила. А потом появился Юра Крамской – Ёжик. И Юлька снова влюбилась насмерть. Ёжик сначала ошалел от такого счастья. Но потом проникся. Его любовь была спокойнее и несколько… ироничнее, что ли. Он считал Юльку непоседливым ребёнком, и относился соответственно. Но если это устраивало их обоих – мне-то что? Я рада, что Юлька счастлива: Ёжик за рулём, пьёт редко. А в запои вообще никогда не уходил. Да и, насколько помню, я его и пьяным-то никогда не видела. После петюниных концертов с поисками, кому бы морду набить, Ёжик был просто ангел небесный. Если бы ещё Верка не путалась под ногами, в стремлении соблазнить и его, чтобы подгадить Юльке… Но Ёжик её постоянно так отшивал и матом, и нет, что я диву давалась: неужели ей так нравится постоянно нарываться? Это же мазохисткой надо быть голимой. Ведь Ёжик её как-нибудь побьёт. И эта дура потом будет мелко мстить и ему. Удавить бы её в тёмном углу…

Так, что-то меня в грусть потянуло… А всё от безделья! А что, вся моя роль – это лежать разукрашенной в жуткий полутруп с трубками и не шевелиться и не улыбаться. Шевелиться мне особо и не хотелось, а вот чтобы не улыбаться – мне надо было собрать всю свою волю. Юлька завывала надо мной так, что стёкла дрожали. Петюня, который по роли должен был тайком просочиться ко мне, чтобы попеременно то каяться, то проклинать, играл так, что меня смех разбирал. Хорошо, что я его только слышала, а не видела. Иначе Серёга накинулся бы на меня. И помимо сотрясения я ещё бы какой-нибудь инсульт заработала. Словом, моё лечение проходило весело. Ночные сцены снимались при закрытых наглухо окнах. Кто и чем их прикрывал – я не в курсе. Но ночами снимать главврач запретил наотрез. Итак, больница стала похожа на одесский рынок, режим дня шёл псу под хвост, потому что каждая идиотка хотела потрогать своего кумира, сфоткаться на телефон, получить автограф или влезть в кадр, чтобы увековечить себя в сериале для потомков. Только Геля смотрела на это с какой-то ехидной иронией, не лезла под руки актёрам и не путалась под ногами остальной съёмочной группы. Её вообще как будто не замечали. Серёга, раздувшись от самодовольства, ходил как петух в курятнике, между нами, потирая руки и покрикивая с глупым и надменным видом. Ещё бы! Второразрядный режиссёр дешёвых сериалов, а сколько внимания – столичной «звезде» на зависть! Однако его суета и позёрство вызывали только ненужные хлопоты и хаос. Поэтому его вопли в этот раз не возымели действия. Верка всячески хотела мне навредить. Только в её дурью голову не приходило, что трубки с капельницами и пищащие аппараты – бутафория. И сколько бы раз она «случайно» не пережимала трубки, не задевала катетер или крутила ручки – мне от этого ни жарко, ни холодно. Одно меня грызло: мне почему-то казалось, что эта курица чем-то больна. И вся её вздорность не только от ревности, но и от болезни. И однажды, когда вздрюченный, но удовлетворённый Сергей объявил перерыв, я нарочито отлепила пластырь от руки: в капельнице не было иголки, которая была бы воткнута в вену.

– Вер, – сказала я ей, выдирая из её пальцев трубку от капельницы. – Ну что ты злобствуешь? Сходила бы лучше к врачу и не мучилась – больная или здоровая. А то, упустишь время, и никакая роль с Петюней тебе будет даром не нужна. Да и он сам тоже.

Лицо Веры пошло пятнами. Она вцепилась в трубку, свернув её узлом.

– Откуда ты знаешь? – прошипела она. Её лицо исказилось, и я на нём явно увидела то, что должно с ней случиться – рак: облысевшая голова, запавшие глаза, худое лицо, узкие белые губы, синюшные складки у губ и злобно блестевшие глазки. Я моргнула – видение пропало.

– Ниоткуда не знаю, – буркнула я, неприязненно глядя на неё. – Хочешь сдохнуть от рака – дело твоё. А ни я, ни Юлька в этом не виноваты.

Вера задохнулась, выпустив трубку. Та шлёпнулась на постель.

– Ты, Ванга доморощенная! Нет у меня никакого рака! Не надейся!

И она выскочила из палаты, оттолкнув по дороге мою кровать. Если она так рассчитывала мне навредить или причинить боль – глупо: я просто прокатилась немного вместе с кроватью и поморщилась – дешёвенькая месть. Ну а что я могла сделать? Насильно потащить человека к врачу? Да и не поверит она мне.

– Что ты такое Верке сказала, что она от сюда вылетела, как в жопу ужаленная? – подскочила ко мне Юлька. Любопытство так и пёрло из неё. – Прикинь, она даже Петюне своему чуть по морде не дала!

– Да ничего я ей не говорила, – снова поморщилась я. – Эта дура подхватила рак, а верить не хочет. И к врачам идти – тоже. Если не перестанет изображать упрямую ослицу – помрёт месяцев через пятнадцать.

– Снова вангуешь? – Глаза Юльки заблестели. – А про меня ничего не говоришь. – Она обиженно поджала губы, присаживаясь на край моей кровати.

– Ничего я не вангую. – Я снова поморщилась. – Разве сама не видишь? Ты приглядись к её серому лицу.

– Это Инка ей такой грим кладёт, – с сомнением сказала Юлька. Она уселась поудобнее. Кровать под ней заскрипела. – Да и ты, когда гоняешь по стране, выглядишь, как приведение. – Я вздрогнула и покосилась в угол, где мне являлся хипстер Гарик.

– Да при чём тут Инна? – раздражённо спросила я. Неужели, кроме меня, этого никто не видит и не чувствует? – А запах?

– А что с ним?

Я замолчала. А и в самом деле, как описать запах больного раком человека? Да ещё, если никто, кроме меня, его не ощущает? Я махнула рукой.

– Не бери в голову.

Юлька ещё некоторое время подозрительно смотрела на меня. Потом принялась щебетать так, что у меня начала болеть голова.

– А ведь с тормозами ты права оказалась. – Она счастливо улыбалась в свои тридцать два зуба. – Я Ёжику так заморочила голову твоими предсказаниями, что он отправил машину на какой-то там профилактический осмотр. Или как это там называется… Так вот, там действительно всё износилось. И даже со взяткой он бы техосмотр не прошёл – просто бы наебнулся где-нибудь по дороге. Так что, спасибо тебе. Ты нам жизнь спасла.

Я снова махнула рукой. Ворвавшийся Серёга хлопнул в ладоши, собирая команду. Я с облегчением вздохнула: пытка в виде съёмок на сегодня закончилась.

– Серёж, – вдруг сказала я. – Не бери у того амбала денег – дороже выйдет.

Сергей посмотрел на меня.

– Какого амбала? Какие деньги? Ты о чём?

– Не знаю я, какие деньги, – сварливо сказала я. Что на меня снова нашло? – Только тот полубритый амбал тебе предлагал охуенную сумму. Сериал, что ли, закончить. Не бери.

– Да какой, нахуй, амбал? – взорвался Сергей. – Откуда знаешь?

– Ванга во сне сказала, – огрызнулась я.

– Чё ж она тебе про топор не сказала? – влез Петюня хриплым голосом.

– Занята была – к тебе не могла достучаться, – съязвила я. Петюня скривился. – Ещё сказала: не прекратишь пить – тебя электричка переедет. – Ну вот! Меня снова накрыло!

Петюня вытаращил глаза.

– Какая, в жопу, электричка? Совсем сбрендила? Сроду на них не ездил!

– А я не сказала, что ты на ней будешь ездить, – неприязненно ответила я: не люблю кобелей. Тем более, если они бросают моих подруг. – Я сказала, что она тебя переедет. Если не прекратишь пить, – веско добавила я.

Петюня снова вытаращил на меня осоловевшие глаза и издал какой-то звук, нечто среднее между кряканием, кудахтанием и блеянием. Он перевёл взгляд на улыбающуюся Юльку. Та сияла, как новый рубль.

– Чё уставился? – весело спросила она. – Серёгины софиты помнишь? А ведь она предупреждала. Что они ему на башку упадут. А в Ёжиковой машине тормоза сказала проверить. Права оказалась. А Верке…

– Юль, – остановила я. – Уймись. Никакая я не пророчица. Это ж итак всё всем видно. Просто вы внимания не обращаете…

Вдруг я чуть не подавилась словами, которые хотела сказать: в простенке между окнами на тумбочке как ни в чём не бывало сидел Гарик и укоризненно смотрел на меня. Я замолчала. Петюня таращился на Юльку, а Юлька озабоченно смотрела на меня. И, похоже, ни они, ни кто другой в палате его не видели. Я поморгала. Гарик не исчезал.

– Дура, – сказал он. – Меня видишь и слышишь только ты.

– Сам дурак, – буркнула я.

– Чево? – очнулся Петюня. Он уставился на меня ошалелым взглядом. – Я же только подумал, – обиженно бурчал он.

И, медленно пятясь, он сбежал из палаты. Юлька залилась радостным смехом.

– Чего ржешь? – буркнула я. – Если я не очухаюсь, вокруг меня никого не останется.

– Ну, я-то тебя не брошу, – проникновенно сказала Юлька, нежно обнимая меня. – Никуда ты от меня не денешься.

– Ты так говоришь, потому что я тебе ничего плохого не напророчила, – буркнула я. – А как брякну – убежишь, только пыль столбом.

– Не-а, не надейся, – весело ответила Юлька. Она отлепилась от меня и села рядом. – Кстати, почему ты мне ещё ничего не напророчила?

– Видать, ничего нехорошего не ждёт, – буркнула я. – Радуйся.

– А ты только гадости видишь? – спросила она, елозя по кровати.

– Да всё она видит, – встрял Гарик. – Просто гадости видеть проще. Повторяю тебе, – обратился он ко мне, – вспоминай свой дар.

Я уже хотела ему ответить что-нибудь, но покосилась на Юльку. Да, видимо, она его действительно не слышала.

– Гадости видеть легче, – повторила я слова Гарика. – А на хорошее я должна настроиться.

Гарик закатил глаза. Я невольно улыбнулась.

– Вот и скажи тогда, когда я забеременею, – озабоченно сказала Юлька. – Должна же я время распланировать. А то, кому я нужна буду на площадке беременная?

Я внимательно посмотрела на неё. Нет, я ничего не чувствую. Я перевела взгляд на Гарика. Тот ухмыльнулся и показал мне кукиш. Я хотела ему ответить, но вспомнила про Юльку. И только от души обматерила его про себя. Он вытаращил глаза – совсем как Петюня.

– Ну и сука ты, – сказал он.

Я мысленно пожелала ему лопнуть и перевела взгляд на Юльку. Та выжидающе смотрела на меня.

– Ты ведь что-то видишь, да? – Она наклонилась ко мне. – Ну скажи!

– Привидение вижу, – буркнула я.

Юлька отшатнулась.

– Чего вдруг? Сейчас же день!

– А этому козлу по фигу. Является, когда хочет.

– Дура, – брякнул Гарик.

– Сам дурак, – повторила я.

Юлька подозрительно посмотрела на меня, потом оглядела палату у себя за спиной.

– Ну и кто это? – Она явно думала, что я её обманываю или подшучиваю над ней.

– Понятия не имею, – сказала я, удобно устраиваясь в кровати. Подтянув одеяло, я снова посмотрела на Гарика. – Какой-то бомжара-наркоша, Гариком зовут…

– Сука, – обиделся Гарик.

– Козёл, – отозвалась я.

– Ты прикалываешься, что ли? – спросила Юлька, встав с моей кровати.

– Чтоб ты так прикалывалась, – буркнула я.

Юлька снова оглядела палату за своей спиной.

– Ты меня пугаешь, – сказала она.

– Во! А я о чём говорила! – обрадовалась я. – Теперь тебе остаётся, как и остальным, сбежать от меня в ужасе.

Юлька нахмурилась.

– Сбежать… сбежать… Ты так хочешь остаться одна? – Она серьёзно посмотрела на меня.

– Нет, Юль, не хочу. – Я взяла её за руку. – Просто, даже Вангой быть не надо, чтобы понимать человеческую психологию…

– Иди ты в жопу со своей психологией! – возмутилась Юлька, вырвав руку. – Я к тебе как к человеку, а ты…

– Слышь, Гарик, докажи ей, что ты есть, – обратилась я к призраку.

– Ага, щас, – огрызнулся он. – Спешу и падаю.

– И ты ещё меня сукой называл, – укоризненно сказала я.

– Сука и есть. Бомжарой меня обозвала. Хипстер я, а не бомжара.

– И ты обиделся? Разницы же никакой. Видел бы ты себя со стороны…

– Курица! – взорвался он. А я и забыла, что мой глюк такой вспыльчивый! – Я призрак, приведение. Не имею ни вида, ни формы. Если хочешь, я туманчик, дымка, облачко, шаровая молния…

– Вот по поводу молнии ты прав: такой же взрывной и неуправляемый. Слова не скажи – ругаться начинаешь.

– Потому что ты дура, – раздражённо сказал он. – Ты видишь то, что выдумало твоё грёбаное воображение. А у меня папашка депутат был, мамашка свой бизнес вела. И не какие-то там три палатки на колхозном рынке. А вполне себе ничего… Потому я и маялся от безделья и за наркоту взялся, из дома сбегал, по подвалам ночевал. Рисовать пытался – мазня выходила. Даже за абстракцию или авангардизм какой выдать не получалось. На эстраду хотел податься, папашка не пустил – на фиг, говорит, ему, чтобы его сына гомиком считали? Братва не поймёт. Книжки писать не умею, в компах не секу… Чем мне было заниматься?

– С папашкиной помощью мог бы до депутата или главного мента города дослужиться…

– А у того свой сынуля есть, – ухмыльнулся Гарик.

– Тогда егерем в Сибири. А что, работа – не бей лежачего: ходи себе на природе, цветочки нюхай, белок считай. Да за взятки охоты папочкиным дружкам устраивай.

– Ну и где ты была со своими советами? – буркнул он.

– В школе училась, – огрызнулась я. – Ну так как?

Гарик злобно посмотрел на меня. Юлька, слыша наш диалог, вернее, только мои ответы, недоумённо смотрела на меня тоже.

– О чём ты с ним беседуешь? – спросила она.

– О жизни, – ответила я. – Оказывается, Гарик – сын депутата. Бедный богатый мальчик, которому было так тяжело, что от скуки решил передоз себе устроить.

– Тварь ты, – сквозь зубы сказал Гарик и отвернулся к окну.

– О, он обиделся, – констатировала я.

– Погоди, это не Игорь Солодовников, сын Анатолия Солодовникова, которого лет пять назад взорвали в машине?

Гарик заинтересованно посмотрел на Юльку.

– Откуда мне знать? – Я пожала плечами. – Я в то время вообще в Е-бурге была.

– А, помню, – ответила Юлька. – У тебя там главная роль в фильме была. И большая любовь.

Гарик заинтересованно посмотрел уже на меня.

– Какая любовь? – махнула я рукой. – Пашка решил, что я ему в жёны подхожу и строил из себя то Ромео, то Отелло, то Петруччо, то хрен знает ещё кого. А я отбивалась, как могла. Ну, переспали пару раз. Но это не повод считать меня своей собственностью! – В волнении я комкала одеяло. – А он мне начал указывать, в каких фильмах сниматься, с каким режиссёром общаться, что носить, куда ходить… Оно мне надо?

– И ты его бросила?

– А я его не подбирала, чтобы бросать. – Я раздражённо сжала край одеяла. – Я его просто послала. Но этот самоуверенный козёл не понимает, как это женщина может его, такого всего из себя, не хотеть… Словом, то ещё приключеньице было…

Гарик внимательно слушал.

– Ну, чего вытаращился? – обратилась я к нему. – Думаешь, только ты на свете живёшь, а остальные – статисты для твоей главной роли?

– Ты это кому? – подозрительно спросила Юлька.

– Да вон, ему. – Я кивнула на Гарика.

Тот задумчиво смотрел на меня.

– А знаешь, наверно, я действительно так думал, – медленно сказал он. – Может, потому и маялся от безделья, что моя главная роль переставала быть главной…

– О, дошло, наконец, – съязвила я. – Пуп земли… Задница в форточке…

Гарик хотел что-то сказать, но сдержался, всё так же задумчиво глядя на меня.

– Знаешь, – сказал он, помолчав. – Может, меня к тебе приставили не только для того, чтобы я заставил тебя вспомнить свой дар, но и чтобы ты меня что-то заставила осознать… Надо подумать…

Я хотела было съязвить, но, видя его нахмуренное лицо, отягощённое первым, наверно, в его жизни пониманием себя, удержалась. Юлька с интересом смотрела на меня. А я ждала, пока Гарик придёт в себя.

Наконец он очнулся и посмотрел на Юльку.

– Как она хочет, чтобы я доказал, что я есть?

– Он спрашивает, какие тебе доказательства его существования нужны? – спросила я Юльку.

Та склонила голову на бок.

– Если он призрак, значит общается с покойниками, – сказала она. – А они всё знают. Пусть скажет, когда я забеременею.

Я перевела взгляд на Гарика.

– Сможешь ответить?

– Бабы… Одно на уме, – проворчал он. – Пусть Ежа своего спросит. Тот никак определиться не может: то ли ему погулять ещё, то ли жениться на этой курице.

– Погулять? – спросила я. – Это Ёжик-то – блудливый котяра?

– Кому погулять? – встрепенулась Юлька.

– Погоди, – сказала я ей. – Ты хочешь сказать, у него кто-то есть? – обратилась я к Гарику.

– Ну да, – удивлённо ответил тот. – Инна, ваш гримёр. Неужели не заметили?

Я вытаращила на него глаза.

– Что он сказал? – затеребила меня Юлька.

– Он сказал, что тебе надо Ёжика спросить, – потрясённо ответила я. – Чтобы он выбрал между тобой и Инной…

– Что? – Юлька вскочила. – Этот гад ещё выбирает? Ну, я ему сейчас выберу…

И она быстрым шагом отправилась к выходу из палаты.

– Юль! Ну куда ты!

Она обернулась на пороге. Наверное, в первый раз в жизни я увидела на её лице такое серьёзное и мрачное выражение.

– Мало мне было Петюни, который мне бошку морочил? Так ещё и этот? Ну уж нет. Хочет блядовать – пусть ищет другую дуру.

И она выбежала, хлопнув дверью. Я не успела её остановить. Гарик задумчиво смотрел ей вслед.

– А я не сказал, что он ей изменяет, – произнёс он.

– Ты обманул её? – возмутилась я.

– Нет, она просто неправильно меня поняла.

Он отошёл от окна и прошёлся по палате.

– Ну да ерунда. Чем раньше они выяснят отношения, тем лучше.

– Почему? – удивилась я.

– Ты же её сама слышала: её время идёт, она не молодеет. Сейчас у неё роли есть, потом может и не быть. И она останется ни с чем. А она одиночества очень боится.

– Это да, – согласилась я.

– Она не ты. Наблюдал я за тобой. Ещё когда был там. – Он показал пальцем наверх. – Ты не боишься быть одна. А для неё это просто катастрофа.

– Согласна, – ответила я, поморщившись. Я не боюсь быть одна. Просто не воспринимаю это как трагедию.

Гарик, прочтя мои мысли, кивнул.

– И что, я всегда буду одна? – спросила я. Мне было просто интересно. Видя, как от меня разбегаются люди, я была готова умереть в одиночестве после одиноко прожитой жизни. Ну, я думала, что готова…

Он чуть улыбнулся.

– Серёга ваш ведёт к тебе мужика: будет твоим партнёром на площадке. Эпизодическая роль следака…

– И что? – спросила я.

– Сама увидишь, – улыбнулся Гарик.

Я подозрительно посмотрела на него. Он ответил невинным взглядом. Я сжала губы.

– Гад ты, – прошипела я. Гарик широко улыбнулся.

Я нахмурилась и стала ждать очередного развлечения. Гарик удобно уселся на подоконнике. За дверью послышались быстрые шаги и громкий голос Серёги. Он что-то говорил кому-то, постоянно перебивая сам себя. Наконец дверь распахнулась, и он, как всегда, стремительно влетел в мою палату. За ним нормальным шагом вошёл высокий крепкий мужчина со щетиной на довольно приятном лице. Я поморщилась: не люблю полубритых мужчин – выглядят как бомжи в гламурных костюмах. Мужчина равнодушно посмотрел на меня. Правда, в глазах его что-то блеснуло.

– Так, быстренько знакомьтесь – вам надо будет пару сцен сыграть, – затараторил Серёга, потирая руки. – Это, – он ткнул в меня, – Наташа Скворцова, наша звезда. – Я опять поморщилась: дурацкое слово. К тому же, ну какая я звезда? Кто меня знает? – А это, – он ткнул в сторону равнодушного мужчины, – Владимир Морозов. Он будет играть следователя по твоему «делу». – Серёга снова потёр руки. – Ладно, мне пора.

– Погоди, – остановила его я. – Какой следователь? У нас же был актёр. Куда ты его дел?

– А, тот деревенский мент? Он остался. – Серёга рассеянно посмотрел на часы. – Но я пересмотрел сценарий. У нас будет московская «шишка». Для пикантности. – И он направился к двери.

– Какая «шишка»? – возмутилась я. – Ты хочешь переделать сериал?

– Немного прибавить интриги и динамики, – сказал Серёга, держа полуоткрытой дверь, и быстро убежал, что-то эмоционально бормоча себе под нос.

Я откинулась на подушки. Ну конечно! Стоило только на день-два исчезнуть с площадки, как тебя списывают в тираж или утиль! Ясное дело, динамика! Этот гад просто решил переделать сериал: вместо мистики или слезливой мелодрамы, которыми сейчас полны каналы, будет очередной детектив. Которыми, к стати, каналы тоже полны. Однако зритель лучше будет смотреть стрелялки с кровью, чем что-то заумное или интеллектуальное. Я тяжело вздохнула.

Молодой человек проводил Серёгу ничего не выражающим взглядом, взял ближайший стул и поставил его рядом с моей кроватью.

– Будем знакомы, – равнодушно сказал он, усаживаясь.

– Будем, – столь же равнодушно ответила я.

Гарик с интересом смотрел на нас.

Мужчина молчал, равнодушно разглядывая палату. Молчание затягивалось. Я некоторое время смотрела на своего гостя. Мужчина явно считал, что оказал мне честь своим посещением. А мне-то что? Я вообще с сотрясением лежу в больнице. Его я не звала, и развлекать не обязана.

Я подождала ещё немного. Видя, что он не собирается начинать разговор, я взяла с тумбочки книгу и углубилась в чтение.

– Ну скажи ему что-нибудь! – нетерпеливо воскликнул Гарик. Я подняла на него глаза и снова опустила в книгу.

«Если ему надо, пусть сам и начинает, – подумала я. – Я его не звала».

– Стерва, – буркнул Гарик, вертясь на своём подоконнике.

«Скотина», – подумала я, переворачивая страницу.

Мужчина встал.

– Выздоравливайте, – равнодушно бросил он, направляясь к двери.

– Спасибо, – вежливо ответила я, заложив пальцем страницу и подняв на него глаза. – И спасибо за содержательную беседу, – язвительно добавила я, глядя на него. Ну, не удержалась.

Он повернулся ко мне.

– Взаимно, – неприязненно сказал он.

– Надеюсь, ваша роль не подразумевает постоянного молчания в кадре, – снова съязвила я.

– Моя роль – эпизодическая, – равнодушно сказал он. – Сериал не детективный. – Чуть пренебрежительное выражение мелькнуло на его лице. – Потому буду, по большей части, молчать.

«Какая длинная фраза, – подумала я. – Дерево заговорило». Гарик улыбнулся.

– Вам не привыкать, как я вижу, – снова съязвила я.

– Вы правы, – спокойно сказал он.

Ах ты, чтоб тебя! Непробиваемый мужик. Не дерево – камень на моей дороге!

– Не люблю бессмысленной болтовни, – добавил он, с насмешкой глядя на меня.

– Я вижу, – неприязненно отозвалась я, и снова углубилась в книжку.

– Да поговори ты с ним, как с человеком! – взорвался Гарик. – Чего ты его задираешь?

Я нетерпеливо взмахнула рукой, не прерывая чтения. Молодой человек с минуту смотрел на меня и взялся за ручку двери.

– А как вас называть? – спросила я, не поднимая от книжки глаз. – Володя? Вова? Вован? Вовик?

– Для вас я Владимир, – ответил он. Я ощутила в его голосе неприязнь и нетерпение. – А вас…

Я не дала ему времени склонять своё имя и быстро сказала:

– Для вас Наталья.

– Вот и хорошо, – сказал он, и вышел.

Гарик ещё повертелся на своём подоконнике, как будто он жёг ему зад, и не выдержал:

– Ну и гадина же ты!

– Это почему? – спросила я. – Все претензии к Серёге: он его приволок. Я тут вообще на лечении.

– Поговорить-то с ним могла?

– О чём? Он ко мне пришёл, а не я к нему. Начал бы разговор – я бы его поддержала. А он посчитал, что я ему чем-то обязана! С какой стати?

– О чём он должен был начать говорить? Он тебя не знает!

– Я его тоже, – парировала я. – К тому же, повторяю, не я к нему пришла.

– И всё-таки, ты должна…

– Иди в жопу, – отмахнулась я. – Никому я ничего не должна. Я болею вообще.

Гарик надулся и отвернулся к окну.

– Что ты вообще здесь делаешь? Развлекаешься? Отдыхала без тебя и хотела бы дальше тебя не видеть. Вали от сюда.

– Стерва, – буркнул Гарик, и соскочил с подоконника. – Ну и заданьице мне досталось!

– Ты постоянно повторяешься. – Я поморщилась. – С тобой тоже нелегко: дёрганный неврастеник. Валерьянку пей.

Гарик снова надулся.

– Надутая курица, – буркнул он, и стал медленно таять.

– Папашке привет, – успела сказать я прежде, чем он исчез совсем. Его яростная гримаса была мне ответом. Я улыбнулась.

Поправив одеяло, я уселась удобнее. Тишина, покой – самое время поспать, пока ещё чего не стряслось. Ну и отдых у меня в больнице!

Я взбила подушку и погрузилась в блаженный сон.

В этот день меня больше никто не доставал, и я могла спокойно предаваться безделью, прерываемому только приходом медсестёр с таблетками и уколами. Я наслаждалась покоем: даже Серёга со своим вечным энтузиазмом не прибегал с новыми идеями. Жаль было, что «герцог» не приходил. С ним хоть весело было… И Юлька куда-то провалилась вместе с Ёжиком: их мобильники хронически сбрасывали звонки на автоответчик. А беседовать самой с собой мне не улыбалось. Я хотела позвонить Инне, чтобы хотя бы знать, не прибила ли её Юлька в порыве ревности. Но по здравом размышлении я решила этого не делать: мы не были с ней особо дружны – просто хорошие знакомые. Да и что бы я ей сказала? «Привет. Тебя Юлька за Ёжика не убила?». Инна, конечно, верит в эту всякую мистическую чушь: заговоры, порчу, проклятия, колдовские амулеты, стеклянные шары и вертящиеся столы, но не думаю, что её порадует наличие потусторонней силы у меня. Сколько раз на её драматические истории я отвечала смехом или приводила рациональные доводы? Сколько раз она тыкала мне в нос очередной статьёй про привидения или полтергейст? А сколько катренов Нострадамуса (выдуманных или нет) она мне зачитывала, пытаясь притянуть за уши к историческим событиям? Ванга, Эдгар Кейси («спящий пророк»), дельфийские оракулы с пифиями, индейские шаманы, даже та малоизвестная книжка про «Титаник» («Тщетность», вроде, Моргана Робертсона, если не ошибаюсь) – вспоминая сейчас те жаркие дебаты на площадке и в перерывах между съёмками, я невольно улыбалась. Я, жуткий материалист, не верящий ни в чертей, ни в реинкарнацию, ни в «народных целителей» с белыми колдуньями и чёрными ведьмами – и вдруг я экстрасенс! Да Инна меня с дерьмом съест! После того, как не поверит. Или наоборот. А если я спрошу её без этой паранормальщины? Ведь Гарик сказал, что это Ёжик определиться не может. Что, если Инка ни сном, ни духом, а тут я со своим дурацким вопросом? Обо мне итак на площадке репутация чудачки со странностями, если не хуже. Не надо её усугублять. Тем более, если дальше мои экстрасенсорные способности подтвердятся и разовьются. Знать бы, что будущее мне готовит… Почему я о себе не вижу?

Я отложила телефон. Тут мне в голову пришло – я спрашивала Гарика, всегда ли я буду одна. А он в ответ сказал, что Сергуня ведёт ко мне мужика. Морозова. Это что, получается, этот долбанный Морозов и будет тот, с кем я проведу свою жизнь и окончу свои дни? Я села на постели. Ну и ни фига себе! Какая же ты сволочь, Гарик! Вот всю жизнь мечтала жить с самоуверенным козлом без чувств и эмоций! Да уж, отомстил так отомстил! Только при чём тут я? Не я его к себе приставила – зачем же мне мстить? Я от души обматерила Гарика всеми известными выражениями на всех известных мне языках, в конце пожелав ему помереть ещё раз. Краем глаза я заметила Гелю, которая хохотала, запрокинув голову. Смех её был беззвучен, но заразителен. Так что, в конце концов, я сама засмеялась. В самом деле, чего это я завелась? Может, я ошибаюсь?

Понемногу суматоха, вызванная первыми днями съёмок, поутихла. «Герцог» приезжал пару раз проследить хозяйским взглядом за порядком в своём хозяйстве. Один раз я заметила его недовольство. Но он не успел ничего сказать: зазвеневший мобильник заставил его закрыть рот на тему сериала, и он углубился в свои какие-то дебри собственного бизнеса. Больные же и медперсонал постепенно вошли в своё тягомотное расписание. Только по углам я слышала шепотки медсестёр о том, кто с кем, сколько раз, в каком кадре мелькнула, какие ей массовка сведения насплетничала… Некоторые из них провожали меня выпученными глазами, другие старались не встречаться взглядом. Соседки по палате и вовсе шушукались в коридоре и мгновенно смолкали, едва я появлюсь. Лица их, при этом, были до того курьёзными, что я едва сдерживалась, чтобы не рассмеяться. Остальным не было до меня дела. У врачей хватало забот с больными, а у больных – со своими болячками, жалостью к себе и неблагодарными родственниками. Гарик, к моей радости, не появлялся, видимо, разобиженный, что я не повесилась на его деда Мороза, которого он мне приволок. А с какой стати? Почему я должна развлекать навязанного мне постороннего дядьку? Потому что так решил Гарик? Или этот Морозов? Ну а я вот решила иначе…

За все эти дни Гелю я видела редко, что меня удивляло. Я так и не сподобилась у неё спросить, с чем она тут лежит. Как-то всё время что-то отвлекало. Да и сама она была будто невидимка: на неё не обращали внимания ни соседки по палате, ни медсёстры. Она вечно была на каких-то процедурах или гуляла где-то. Даже в столовой я с ней не пересекалась. Поначалу я не обращала на это внимания – своих забот хватало. А потом меня это стало удивлять: насколько я успела заметить, женщина обладала живым характером, забавным чувством юмора, была добродушна и общительна. Однако я не заметила, чтобы она с кем-то сдружилась. Странно. При всей благожелательности единственной её более или менее подругой, судя по всему, оказалась я. Наверное потому, что я тоже не люблю суету и шумиху вокруг своей профессии. Мне нравится сам процесс: осознание личности того, кого я играю, и возможность воплотить то, что, по-видимому, имел в виду автор, вкладывая в этого героя те или иные слова или поступки. Может, это нас сблизило?

Наконец, когда я в очередной раз напоролась на юлькино «оставьте сообщение», Геля мне сказала:

– Дай ей время. Не знаю, что у вас произошло, но дай ей время осознать. Пусть подумает, решит… Если ей нужна будет помощь – позвонит сама. Ты уже отметилась на её мобильнике, проявила заботу. Если она не отвечает – значит есть причины.

– Мы не ссорились, – заметила я.

– Тем более, – ответила Геля.

Она и сама не совалась с утешениями или советами. За что я ей была благодарна. Но, в то же время, меня не покидало смутное ощущение, что она чем-то опечалена, что ей бы тоже не помешала поддержка. Но она ничем не выдала себя, и я, в конце концов, решила, что это моя фантазия, и старалась о том не думать.

Как только я успокоилась, и моя больничная жизнь стала входить в свою неприхотливую колею, так Серёга снова устроил цирк из съёмок. Он всучил мне в руки две хилые странички, из которых я поняла только, что моя роль сейчас заключается в тупом моргании по указке режиссёра и конвульсивных подёргиваниях пальцев. В одной сцене, где на меня должны покушаться (из сценария я вообще не поняла кто и почему), я должна сыграть агонию. Серёга меня настолько выбесил своим дурацким переделанным сценарием, что я корчилась и выгибалась так, что второй дубль не понадобился. К вящей радости Серёги, у которого горели сроки. Пару раз он приволакивал ко мне своего Морозова, который с видом Терминатора смотрел на меня. Однако, удивительно, общаясь с другими, он был весьма остроумен и обаятелен. Даже «герцог» стал меньше уделять мне времени, веселясь в его компании. Я пару раз улыбалась морозовским шуткам, когда он общался с другими. Но стоило ему повернуться в мою сторону, как его кто-то переключал: он начинал язвить и иронизировать, не спорю, иногда весьма остроумно. Однако его едкие замечания, да ещё в таких количествах, начинали меня доставать. И я весьма вежливо парировала их. Не спорю, иногда наши словесные дуэли доставляли мне удовольствие. А Аргунов так был вообще в полном восторге! Не раз потирал руки, приговаривая, что из нас получилась бы ядрёная парочка. Однако часто насмешки Морозова были злыми, чем задевали меня. И это заставляло меня злиться в ответ и язвить. И почему-то окружающие именно меня считали злобной стервой, хотя я лишь отвечала ударом на удар, насмешкой на насмешку. Выходит, мужчина имеет право оскорбить и унизить женщину, называя это шуткой, и окружающие весело с этим согласятся, а когда себя в ответ так же ведёт женщина, её порицают! Женщина обязана молчать и терпеть? Ну уж нет. Хрен с вами. Пусть буду агрессивной сукой. Но ни один подлец не сможет безнаказанно издеваться надо мной.

И я продолжала холодно высмеивать этого напыщенного хлыща. Я примечала его привычки, жесты, манеру говорить. И иногда в лицо его пародировала так, что окружающие падали от смеха, а «герцог» чуть не приплясывал от восторга. А сам Морозов, хоть и перекашивался от злости, но я видела что-то наподобие задумчивости в его глазах. Видимо, ни одна женщина в жизни не вела себя с ним так, как я. Гарик, со своей стороны, следил за нами, как болельщик на футболе за любимой командой: постоянно пытался встрять в наш диалог, видимо, забывая, что слышать его могу только я. Каждый раз, оставшись с ним наедине, я выслушивала его шовинистические нотации и истерические вопли о том, что я, стерва такая, издеваюсь над хорошим мужиком. Пока, наконец, выведенная из себя, я не послала его к чёрту с желанием хоть раз оказаться ему на месте женщины. Он тут же эмоционально стал мне доказывать, что общество одинаково относится к женщинам и мужчинам. А у женщин даже больше прав. Тогда я, поменяв местоимения, обратилась к нему с укорами и упрёками Морозова. Гарик вытаращил глаза. А я лишь слово в слово повторила его остроумные замечания. А когда ко мне зашёл медбрат со шприцем для очередного укола, я, выразительно посмотрев на Гарика, шлёпнула паренька по заду, прибавив пару скабрёзностей, которые слышала в мужских палатах по отношению к медсёстрам. Паренёк ошалело поглядел на меня, покраснел, как маков цвет, что-то буркнул и быстро сбежал. За дверью я услышала его лихорадочный шёпот – видимо, он отловил одну из медсестёр:

– Я к этой озабоченной нимфоманке больше не пойду. И не надейся.

– А что случилось? – раздался женский голос.

– Она меня по заду щупала и переспать предлагала! – возмущённо шептал паренёк. Я поморщилась: вовсе всё было не так. Гарик сам при этом был. – Чуть в трусы не лезла, кошёлка старая!

– Ты видишь? – обратилась я к Гарику. – Я предлагала ему переспать! Я лезла ему в трусы! А ты мне ещё что-то говорить будешь!

Гарик хотел что-то ответить, но тут я снова услышала голос женщины:

– Я же в мужской палате терплю! А там не только по заду щупают. Те, которые поздоровее, норовят в коридоре зажать.

– Ну! Ты сказала! Ты же женщина! – заныл медбрат. – А они – мужчины, соскучились тут…

– И что? – взвилась женщина. – Они соскучились, а я обязана перед ними ноги раздвигать? Пусть свои яйца узлом завязывают!

Потом, видимо, появилась старшая медсестра, поскольку оба голоса удалились, яростно споря.

– Видишь? – снова обратилась к Гарику. – Ничего одинакового. Женщина по-прежнему второй сорт и игрушка для мужчины, способ удовлетворить его потребности.

Гарик насупился.

– Всё, что я тебе на это отвечу, ты просто проигнорируешь и отметёшь, как шелуху, так? – злобно сказал он.

– Всё, что ты скажешь мне, я слышала много раз. Именно на основании слов, которыми мужчины сами оправдывают себя, я и сделала давно вывод, что мужчины думают членом. Как животные. У мужчин всё сводится к сексу. Как у животных. Поэтому и относиться к мужчинам надо, как к животным.

Гарик перекосился от злобы.

– Ты не только стерва и сука, – прошипел он, – ты ещё и препоганейшая тварь. Жаль, я не могу тебе в морду дать, грязная шлюха.

– Что и требовалось доказать, – удовлетворённо сказала я, откидываясь на подушки и подтягивая одеяло. – Вы, мужчины, всегда себя оправдываете тем, что «мужчина полигамен от природы» или «я же мужчина, это естественно». А когда я возвращаю вам ваши же слова – то я тварь! Если мужчина из-за похоти может бросить жену и детей – разве он головой думает? И почему, если жена уходит к молодому любовнику – она предательница и шлюха, а муж – к молодой любовнице, опять-таки, виновата жена: стала занудной, не интересной, не следит за собой и прочее?

Я помолчала.

– Почему, когда мужчина говорит, женщина обязана молчать и терпеть, а когда правду говорит женщина – мужчина распускает руки, и это оправданно: так её, проучи, строптивицу, научи уважать?

Я снова помолчала, глядя в злобное лицо Гарика.

– И это не тебя прислали меня учить. Это я должна научить тебя. Научить, как не быть скотом. Которым ты был при жизни и остался после смерти.

Гарик выругался, длинно, эмоционально, злобно, и исчез. А я, удовлетворённая его отсутствием, снова улеглась подремать. Краем глаза я заметила лёгкую улыбку Гели. Но осознать, когда она успела войти и что услышать, я не успела: сон сморил меня.

Незадолго перед выпиской Гарик снова стал меня посещать. Правда, делал он это с такой недовольной рожей, что мне очень хотелось запустить в него чем-нибудь. Но поскольку это было бесполезно, мне приходилось терпеть его недовольство, сдерживаясь, сколько могла. Он ехидно прохаживался на счёт моей игры, Юльки, сериалов и вообще моей кочевой жизни. Я в ответ огрызалась, как могла. Через свой телефон я зашла в интернет и почитала про Гарика и его семью. Особенно меня позабавили попытки его матушки года два-три назад попробовать себя в политике. До этого она организовывала какую-то партийку, устраивала митинги… Словом, смех. Из того, что я читала – набор штампов, громкие слова и провокационные публикации. Чего удивляться, что её партия не нашла особых сторонников и оставалась только группой в соцсети. Правда, агрессивной и непоседливой.

Всё это я иногда высказывала Гарику, когда он начинал язвить по поводу юлькиной ревности. Он скрипел зубами, орал ругательства и пропадал, чтобы через час-два снова появиться и изводить меня. Наш последний разговор о мужчинах он не упоминал, что меня только радовало: это была единственная тема способная вывести меня из себя во мгновение ока.

Несколько раз Геля заставала меня за подобными диалогами, то в палате, то в коридоре. Вероятно, в её глазах я выглядела помешанной: ещё бы, беседовать, ругаться с пустотой! Но она не комментировала и лишь с интересом смотрела на меня и то место, где в палате любил сидеть Гарик – подоконник напротив моей кровати.

Однажды я не выдержала и спросила её:

– Вы видите его?

Она чуть улыбнулась грустной улыбкой.

– Нет. Но иногда кажется, что слышу. Тот ещё гадёныш был.

– Вы его знали? – заинтересовалась я.

– Нет. Я была знакома с горничной, с гувернанткой… Вот кому доставалось от богатеньких хозяев! Наворовали миллионов и считали, что весь мир им обязан. А Игорь – вообще сынок своих родителей. Небось, до сих пор не понимает, сколько зла причинил людям. – Она горько улыбнулась.

Недавно появившийся Гарик вытаращил глаза: видимо, он слышал её слова.

– Это ещё кто за чучело?

Я зыркнула на него, но Геля продолжала, как будто ничего не слышала. А может на самом деле не слышала.

– Небось, считает себя твоим наставником и учителем? А ему не приходило в голову, что он сам здесь не только для этого? Что тоже должен вспомнить что-то и что-то искупить?

Она посмотрела прямо на то место, где сидел Гарик. Тот вздрогнул.

– Мне ничего не сказали, – угрюмо пробормотал он. Я выразительно посмотрела на него: не так давно я говорила ему то же самое.

– Осознавание – это начало пути, – грустно сказала Геля. – Глуп тот, кто считает, что его послали только учить. А не учиться.

Гарик опустил голову. О чём думал он, я не знала. И ещё подумала, что Геля знает больше, чем говорит. Но на этом наша философская беседа закончилась: Геля перебралась на свою кровать и взялась за какой-то потрёпанный том в мягкой обложке. А Гарик угрюмо сидел на подоконнике и о чём-то думал.

Вдруг дверь распахнулась, и в палату влетела Юлька, как всегда сметая всё на своём пути. Она сияла, как начищенные сапоги дембеля. И улыбалась так, что я забеспокоилась за её лицо: а ну как рот на затылке сойдётся, а обратно вернуться не получится?

Издавая громкие и бессвязные восклицания, она кинулась к моей кровати.

– Ну и дура ты, Наташка! – радостно сообщила она мне.

Н-да. Похоже, это уже становится традицией – называть меня дурой.

Гарик всё так же угрюмо поднял глаза на Юльку. Геля, оторвавшись от своей макулатуры, с любопытством смотрела на нас.

– Чего это я дура? – слабо запротестовала я. Бессмысленное дело: Юлька слышала только себя. Это как напёрстком масла гасить ураган.

– Чего ты мне там про Ёжика наговорила? Откуда тебе стукнуло, что он мне изменяет?

– Я не говорила, что он изменяет! – возмутилась я. Ещё чего! За чужие оговорки меня дурой называть! – Это Гарик сказал!

– Не говорил я такого! – вспылил Гарик, вскакивая с подоконника. – Я только сказал…

– Да помню я, что ты сказал, – перебила я его, махнув рукой. – Казуистикой своей со своими привидениями занимайся. У вас там, где бы это ни было, хорошая компания подобралась: иезуиты, инквизиторы, Кант с Ницше, Сократ с Софоклом, Аристотель с Платоном… Вот с ними и обсуждай, какое слово что означает и что ты имел в виду, когда говорил, что Юрка выбирает. А мне башку дурить не надо. Жонглировать словами я тоже умею.

Я посмотрела на Юльку. Слушая мою тираду Гарику, её улыбка как-то подувяла. Но, дождавшись конца моего монолога, она плюхнулась на мою кровать и вцепилась мне в руку.

– Я замуж выхожу! – гаркнула она. Я заткнулась и ошарашено молчала. Краем глаза я заметила, что Геля улыбнулась и взялась за свою книжку.

– За кого? – всё ещё ошарашено спросила я.

– Дура! – брякнула Юлька, и заржала, запрокинув голову. – За Ёжика, конечно!

Да, могла бы и не спрашивать. Я взглянула на Гарика. Насупившись, он снова влез на подоконник.

– И когда свадьба? – спросила я.

– Так мы уже расписались! – радостно сообщила Юлька.

Я снова была ошарашена: разве в ЗАГСе ждать не надо?

– Здорово, да? – резвилась Юлька. – Оказывается, я уже три месяца как беременна! – Она снова счастливо заржала, запрокинув голову. – А ты мне слова не сказала! Ясновидица! – Она укоризненно погрозила мне пальцем.

– Так я думала, ты знаешь, – слабо защищалась я.

А и в самом деле: её беременность с недавнего времени не была для меня новостью. А все её дурацкие вопросы о том, когда она забеременеет, просто шуточки и желание меня проверить на звание предсказательницы. Но мне казалось, срок гораздо меньше. Да и не рано ли мои смутные догадки выдавать за истину? Я ещё не уверена в своём «даре». А вдруг какой-нибудь там выкидыш? Потому и молчала на тему детей, что у Юльки уже были проблемы. А я не хотела её обнадёживать раньше времени – вдруг придётся разочаровать? Да и сейчас, глядя на неё, я не могла поверить в три месяца. Даже в два. Три недели, никак не больше.

– Ты у врача была? – спросила я, когда Юлька перестала скакать.

– Скоро пойду, – счастливо сказала Юлька, нежась в своём счастье.

– Так откуда ты про три месяца решила? – изумилась я.

– Так задержка… – ответила счастливая Юлька. – И тест показал…

Я ощутила тревожный звоночек: задержка на три, ну пусть два, месяца, а ребёнку недели три? Ну, в лучшем случае четыре. Что-то не так.

– Юль, – сказала я, встряхнув её руку. – Срочно к врачу. Проверься. Может, на сохранении надо будет лежать…

– Не каркай, – махнула она рукой и вскочила с моей кровати. Затем, раскинув руки, она закружила по палате.

– Юль, я серьёзно! – старалась урезонить её я. – Не может быть трёх месяцев. Даже двух. Месяц, в лучшем случае.

Резко остановившись, она бухнулась на мою кровать.

– Думаешь?

– Уверена!

Она посерьёзнев, опустила глаза и стала что-то ковырять в одеяле.

– Что случилось? – обеспокоенно спросила я.

– Обманула я тебя, – покаянно протянула она, поднимая глаза. В них плясали чертенята. – Решила тебя проверить. Я была у врача. Четыре недели. Потому мы с Ёжиком и поженились. Где надо и что надо написали, Ёжик с кем надо поговорил, убедил – и вот, я замужем!

Она повертела рукой с золотым ободком на пальце перед моим носом. Я облегчённо вздохнула.

– Ты не обиделась? – обеспокоенно спросила она, наклоняясь ко мне.

– Да иди ты, – махнула я рукой. – Ещё раз меня так напугаешь – прокляну! – Я состроила страшную рожу. Юлька в страхе отпрянула, но потом засмеялась, махая на меня руками. Геля, с улыбкой глядя в книжку, перевернула страницу.

– Кстати, – сказала Юлька, насладившись моими поздравлениями и слегка придя в себя от упавшего на неё счастья. – Ты видела, какого симпатяжку Сергуня в области откопал? Ну просто прелесть!

– Ещё один? – поморщилась я. Если Серёга ещё кого-то «откопал», значит меня он из сериала вообще вычеркнет. Или на задворках эпизодов оставит.

– Какой ещё? – удивилась Юлька. – А первый кто?

– Да Морозов, – брезгливо сказала я.

– Так о нём я и говорю, – заулыбалась Юлька. – Такой лапочка! Милый, очаровательный, вежливый, весёлый и совсем не занудный.

Я снова поморщилась. Видимо, при общении со мной он демонстрирует иные качества из вредности.

– Знаю я его. Серёга нас познакомил. Это чучело тут со мной пару сцен сыграл в духе «Твин Пикс».

– Милашка, правда? – В своём счастье Юлька была готова осчастливить весь мир, всё ей виделось радостным и лучезарным. Она снова вскочила и задёргалась рядом с моей кроватью.

– Заносчивая самоуверенная скотина со склонностью к злым шуткам, – отрезала я, подтянув одеяло. Геля рядом неопределённо хмыкнула, не отрываясь от своего чтения.

– Ты о ком? – изумлённая Юлька снова плюхнулась на мою кровать. Пружины под ней обречённо застонали.

– Да о Морозове твоём. Пока ты с Ёжиком свои матримониальные дела улаживала, я терпела гадости этого… этого…

– Ты про Вовку? – Глаза у Юльки стали как блюдца. – Да ладно! Милейший человек. Пару раз мне волосы над унитазом держал, когда меня утром тошнило.

– Для тебя он Вовка, – снова скривилась я. – А мне он велел величать себя Владимиром.

– Да ты шутишь. – Юлька захлопала глазами, удивлённо таращась на меня. Признаюсь, от её взгляда мне было несколько жутковато. – На площадке я слышала, ты с кем-то поцапалась. Но ты же вечно цапаешься… – Вот уж брехня! Я со всеми стараюсь поддерживать хорошие отношения. Иначе тебя на площадке либо сожрут, либо сживут, либо ты свихнёшься. Что за ерунду она плетёт? – Но я не думала, что с ним! Катька-помреж – так вообще при нём дышать боится: он однажды ей стаканчик кофе купил. Так она его как реликвию бережёт. Генка-осветитель сокрушается, что он не гей, а то сейчас бы его окрутил. Но Вовка ему сразу сказал, чтобы он даже не пытался… Ты знаешь, какой Генка обидчивый? – Я кивнула. – Всё ему кажется, что над ним шутят и издеваются. А Вовка как-то так ему сказал, что Генка сейчас чуть не молится на него. Разок ручку в шутку поцеловал – так она теперь млеет при виде него. Генка-осветитель сокрушается, что он не гей, а то сейчас бы его окрутил. Но Вовка ему сразу сказал, чтобы он даже не пытался… Ты знаешь, какой Генка обидчивый? – Я кивнула. – Всё ему кажется, что над ним шутят и издеваются. А Вовка как-то так ему сказал, что Генка сейчас чуть не молится на него. Инка-гримёр так вообще поначалу носом вертела – идеальная внешность, даже гримировать особо нечего. А он ей пару шуток отпустил, что она ждёт его в своём кресле, как второго пришествия, чтобы поржать и пококетничать с ним. Верке он так ненавязчиво и деликатно посоветовал крем для лица, что эта стервозина даже не стала фыркать на него и зубами скрипеть. А помнишь, ты ей про рак сказала – как она вылетела от тебя? – Я снова кивнула. – А он ей ручки гладит, слова ласковые говорит, воркует, утешает. Она теперь реже скандалит на площадке…