Читать книгу Нормат. Пьески, стишки - Кат Катов - Страница 3

Обыкновенная история про ужас, летящий на крыльях ночи

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Сергей Яковлев – писатель

Ксения – его жена

Павел – их сын

Вячеслав Круглов – следователь

Николай Лихонос— журналист

Наталья – однокурсница Яковлева

Валерий – коллега Яковлева

Юрий – литературный агент

Григорий Притуляк – фермер

Елена – жена Притуляка

Лиза – их дочь

Борис, Александр – оперативники

Анатолий Петрович – селянин-пенсионер

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

СЦЕНА ПЕРВАЯ

Небольшой уголок правой части сцены занимают небогатая тахта у проёма окна и прикроватная тумбочка с горящим ночником. Остальное пространство в темноте. На тахте спит Яковлев.

Постепенно возникают звуки, сопровождающие быт деревенской жизни. Слева из затемнения проявляется картина заселения семейства в фермерский дом. Почти всё пространство сцены занимает большой двор хутора, стоящего в лесостепи на излучине пыльного профиля. Заметно крыльцо избы и примыкающий к ней большой сарай с широко распахнутыми воротами. У крыльца стоят торшер, стулья, на которых лежат связки книг. В кресле сидит Лиза, рассматривает модный журнал.

Параллельно с этим процессом Яковлев встает с тахты, вынимает из ящика тумбочки полевой бинокль. Наводит его на фермерский двор, внезапно съёживается и прячется за тумбочку.

За сценой хлопает дверь кабины грузовика, заводится мотор и слышен шум удаляющейся машины.

К Лизе подходит Елена Притуляк.

Елена (садится на стул): Две лишних сотни, паразит, выклянчил. Я, говорит, не нанимался вам вещи из кузова подавать. Моё дело баранку крутить, а на подай-принеси грузчиков из города выписывать нужно было. Это их, значит, сюда за пятьдесят километров притартай, потом назад отправь да работу оплати. Может, для городских три-четыре тыщи и лишние, а у нас этот номер не пройдёт. Мы уж сами как-нибудь, потихоньку… Отец-то куда подевался, Лиза?

Лиза кивает в сторону дома.

Чего он там копошится? Тут вещей-то осталось всего ничего. А мне ещё обед готовить на новом месте. (Уходит в дом).

Яковлев кладёт бинокль, крадучись перемещается во двор. Заглядывает в окна дома, заходит в сарай, трогает стены, оглядывается. Выходит во двор, стоит за спиной у Лизы.

Внезапно распахивается дверь дома, и на крыльцо выскакивает Григорий Притуляк с бутылкой пива в руке. Яковлев замирает в неловкой позе.

Григорий (в открытую дверь): Ты знаешь что? Ты, эта. Я ведь по такой жаре только пива взял. А мог бы Лёху с Петровичем позвать – куда ловчее бы управились. Ну, и новоселье бы отметили, не без того. (Поворачивается к Лизе с Яковлевым, замолкает). Это ещё что?! (Забирает у Лизы журнал). Ты у меня такое ни в жисть не наденешь, ясно? Не хватало нам с матерью ещё здесь замечания из школы получать.

Лиза: Здесь до райцентра два километра. Разбежались учителя к тебе ноги бить, жаловаться.

Григорий (пододвигает стул к креслу, садится спиной к Яковлеву, обнимает Лизу): Я ж все понимаю, доча. Тебе ж теперь в новую школу ходить, новых друзей заводить – непросто это. Но в посёлке-то подружки у тебя все такие оторвы были, прости господи. Мы ж ещё и от них тебя сюда увезли, а то начала б на мотоциклах с парнями кататься каждой ночью, как Танька твоя. Греха потом не оберёшься.

Яковлев аккуратно выпрямляется, начинает уходить на цыпочках в сторону своей комнаты, затем возвращается на прежнее место, откашливается. На него никто не обращает внимания.

Лиза: Какого греха, папка? Юбку короткую надела – уже согрешила, да? Ну что вы за люди такие? Будет нужно, я и здесь себе мотоциклистов найду и спрашивать никого не стану.

Григорий (допивает пиво, ставит пустую бутылку на землю): Не выдумывай. Райцентр хороший, автобус школьный мимо дома будет ездить. Ты учись только. А мы пока обживёмся – скотину вот купим, хозяйство наладим. За пару лет денег накопим тебе на институт.

Лиза: Ага, старайтесь, животноводы.

Во время диалога Яковлев ходит перед Григорием и Лизой, пощёлкивая пальцами, хлопая в ладоши. Потом берёт стул и садится рядом с ними. На крыльце появляется Елена.

Елена: Вы долго прохлаждаться собираетесь? Гриша, ты ж мне ещё погреб сегодня обещал докопать. Иди уже, мы тут с Лизой сами все затащим. Давай, доча, помогай.

Елена с Лизой уходят в дом с поклажей. Григорий достаёт из сарая лопату. Во двор заходит Анатолий Петрович, прислоняет велосипед к завалинке.

Анатолий Петрович: Здравствуйте, хозяева!

Григорий: Доброго здоровья.

Анатолий Петрович: Пять лет дом пустовал. Теперь, значит, вы его купили.

Григорий: Выходит, так.

Анатолий Петрович: Анатолий Петрович меня зовут.

Григорий: Григорий.

Анатолий Петрович: И правильно, Гриша, хороший дом, обстоятельный. А у меня вон тот, заколоченный. Сам-то давно уже в райцентр перебрался, но огород здесь держу. Вот, помидоры с огурцами приехал полить. Жара-то нынче какая стоит, а?

Григорий: Давно такой весны не припомню. Вода-то нормальная здесь, не засолённая?

Анатолий Петрович: И даже не сомневайтесь. У меня в колодце считай что родниковая. Да и Валентина никогда на воду не жаловалась. Как она там в городе? Уехала – и с тех пор ни слуху, ни духу.

Григорий: Кто?

Анатолий Петрович: Так Валентина Герасимовна. Вы ж у неё хозяйство покупали?

Григорий: А, нет. Объявление в газете нашли, позвонили какому-то ротвейлеру, что ли, который квартирами с домами торгует. У него и купили.

Анатолий Петрович: Ну да, ну да. Валентину, значит, не видели. Сами-то городские, нет?

Григорий: С посёлка.

Анатолий Петрович: Ну, считай что наши, деревенские. Земли у Валентины много было, постройки опять же. Чем тут жить собираетесь?

Григорий: Поросей хочу купить.

Анатолий Петрович: Не поздновато? Лето скоро наступит.

Григорий: Лучше пораньше было бы, конечно, но так уж получилось.

Анатолий Петрович: Ну да, ну да. Так картошечку у меня прикупайте свинушек кормить, пока свою не вырастили. Тут прямо за забором деляна моя.

Григорий: Это уж как водится, по-соседски.

Анатолий Петрович: Вот и ладненько. А Валентину, выходит, не повидали, жалко. Узнать хотел, как там у неё с девочками – нашлись ли, нет? Семья-то большая у тебя, Гриша?

Григорий: Жена с дочерью.

Анатолий Петрович: И большая дочка-то?

Григорий: Пятнадцатый пошел.

Анатолий Петрович: Вот, значит, как. А у Валентины двое было: Насте тринадцать и Вере пятнадцать. А тут горе такое.

Григорий: Случилось чего?

Анатолий Петрович: Случилось, как не случиться. Пять лет назад осенью и случилось. Валентина в город к сестре поехала на выходные с утра в субботу, а девчонки после школы должны были вслед за ней отправиться на автобусе. Только сели они, говорят, не на автобус, а в какую-то машину на автостанции – и всё, пропали с концами. Не слышали разве? Розыск объявляли, по телевизору показывали, портреты во всех газетах были…

Григорий: Погоди-ка, как тебя, Петрович, погоди. Сейчас я. (Поднимается на крыльцо, кричит в открытую дверь). Мать, поди сюда! Поживей давай, и Лизу позови… Подожди, сосед, моим тоже знать нужно.

Из дома выходят Елена с Лизой.

Елена: Здравствуйте.

Лиза: Здрасьте.

Анатолий Петрович: Здравствуйте, девушки. Вот какие красавицы теперь на хуторе жить будут! Глядишь, за вами и другие потянутся. В Перфильевке, неподалеку, сразу две семьи из города переехали. Не поверишь, они у себя…

Григорий: Это чья затея была здесь дом купить?

Лиза: Ваша, ваша. Мне и в посёлке хорошо было.

Григорий (Елене): Ты не отмалчивайся. Кто здесь поросей мечтал завести?

Елена: И что? Пасеку тебе нужно было купить в Поливино? Так на мёде разве ж проживешь? Им вон в городе все рынки завалены. А на свинину всегда спрос есть, её каждый сейчас берёт – хоть ты татарин, хоть еврей.

Григорий: Да погоди ты со своей обрезью. Послушай лучше, что Петрович говорит.

Анатолий Петрович: Я и сам обрезь. Мне в малолетстве отец обрезание устроил. Выпивали они с Хайрулкой-татарином, заспорили. Тот за муллой сбегал: чик – и готово. Теперь мне хоть в Иран, хоть в Израиль можно. Везде за своего примут.

Григорий: Ты чего там, еврей начинающий, про девчонок здешних рассказывал?

Анатолий Петрович: Евреи – это те, кто русский народ спаивает. Или там зубные врачи. А нам это ни к чему. У мусульман хоть жён можно менять чуть не каждый вторник. Там, читал я, мужчина может выйти на улицу, в ладоши хлопнуть и три раза крикнуть: «Развод!». Всё, считай что охолостел. А ты попробуй так с еврейкой развестись – она ж первая тебе холостяцкий холокост устроит. Будь ты хоть русский, хоть чучмек. Думаю, не зря на этот Израиль арабы косятся. Я бы на их месте…

Григорий: Дед, политинформацию в другой раз дочитаешь.

Анатолий Петрович: Так, а чего? Я и говорю: жила тут до вас Валентина Герасимовна с двумя дочерьми. Пять лет назад девчонки пропали. Их и спасатели искали, и милиция с собаками, и местный народ помогал – всё без толку. Шумная история была, что ты! Валентина потом в город подалась – вроде как туда они на чужой машине поехали. Чем дело кончилось, не знаю, врать не буду. Да поди если б нашлись, то вернулась бы. Хозяйство тут у неё знатное было и дом отличный до сих пор. Так что не прогадали вы, точно говорю.

Елена: Вот беда-то. Помню я эту историю. Их, значит, дом.

Анатолий Петрович: Их, милая, их. Ладно, спасибо за разговор, за компанию. Приятно вам обустроиться. Поеду я. Даст бог, часто видеться теперь будем.

Лиза: До свидания, дедушка.

Анатолий Петрович уходит с велосипедом.

Григорий (после паузы): Такие, выходит, дела. То-то мне этот твой ротвейлер сразу не понравился.

Лиза: Риелтор.

Григорий: Да хоть рубильник! Как он этот дом расписывал, на машине своей сюда возил, скидку дал чуть не вполовину. А я говорил, пасеку нужно было покупать, пасеку!

Лиза: Ага, чтобы пчёлы нас там всех закусали.

Григорий: Ты слышала, что тебе тут сейчас рассказывали? Ни на шаг у меня одна из дома, поняла? Ни на шаг!

Елена: Ох, Гриша, кто же знал-то?

Григорий: Ладно, что теперь. Давайте с вещами заканчивать. Квас есть?

Елена: Тёплый только. Ты ж погреб еще не выкопал.

Григорий: Тьфу ты! Пошли.

Лиза с Еленой несут вдвоём в дом кресло. Григорий подходит к стулу, на котором сидит Яковлев. Тот вскакивает, Григорий берёт стул, связку книг и уносит их вслед за домочадцами. Яковлев ходит по двору. Забредает в сарай, садится на скамейку и замирает.

Григорий выходит из дома, берёт лопату, точит несколькими движениями бруска и направляется в сарай. Вскочивший на ноги Яковлев наблюдает за ним в безотчетной, звериной панике.

Григорий всаживает заступ в землю. Быстро и ловко выбрасывает грунт из аккуратного квадрата под погреб, погружаясь все глубже. Яковлев напряжённо чего-то ждёт.

Заглубившись по пояс, Григорий попадает лопатой по доскам. Несколько раз раздается глухой деревянный звук. Яковлев идёт к себе в комнату, падает на тахту и накрывает голову подушкой.

Григорий пытается разбить лопатой невесть откуда взявшиеся под землёй доски. Наклоняется, раздается треск разламываемого дерева. Пауза.

Вдруг Григорий резко выпрямляется.

Григорий: О, бля! Ни хера себе!

Суматошно выбирается из ямы, невнятно ругаясь и крестясь, бежит в дом, захлопывает дверь. Раздается звук свалившейся мебели и разбившейся посуды. И почти сразу громкие неразборчивые крики семейства Притуляк.

Резко гаснет свет и прекращается шум. Сцена освещается только ночником на прикроватной тумбочке.

Через несколько секунд звонит будильник. Яковлев медленно просыпается, выключает звонок, садится на тахту, оглядывается и массирует грудь.

Яковлев: Вот же. Чуть не задохнулся. Хорошо-то как.

Открывает форточку, дышит полной грудью.

Свежо.

Выходит из комнаты. За кулисами раздается звук включённого душа.

СЦЕНА ВТОРАЯ

В правой части сцены Яковлев и Наталья сидят на лавочке в сквере, едят мороженое.

Наталья: Вчера Руфика в кафе встретила. Лысый совсем стал. Поболтали.

Яковлев: Как он?

Наталья: Нормально, замдиректора фирмы-какой-то. С Алёнкой развелся лет пять назад. В порядке, на джипе. В гости звал.

Яковлев: Сходи.

Наталья: Зачем?

Яковлев: Поболтать.

Наталья: Ты дурак, Яковлев. У нас с Рудольфом были совершенно романтические отношения на первом курсе – и ты это отлично знаешь.

Яковлев: Джип, говоришь? Японский?

Наталья: Не знаю. Большой.

Яковлев: Он же рохлей был – ты помнишь? Но однажды вызвал меня в шестом корпусе на серьёзный мужской разговор. Очки так по-смешному поддёрнул и говорит: «Мне, Серёга, спросить у тебя кое-что нужно. Пойдём на крыльцо, покурим». А там народ между пар толпится. Ну, решили прогулять лекцию, отправились в парк. Я чувствую, что разговор о тебе будет: и неловко как-то, маетно – ну что я ему могу ответить? А он, знаешь, только одно сказал: «Сделай так, чтобы Наташка была счастлива всю оставшуюся жизнь. Пусть с тобой – но чтобы счастлива». Вот так.

Наталья: А ты?

Яковлев: А что я? Пообещал, конечно. Потом на хоккей переключились, чемпионат мира как раз шёл. Чего-то вдруг вспомнилось.

Наталья: Ты не рассказывал.

Яковлев: Да я и забыл тут же. Что мне этот Руфик, мы и приятелями-то с ним никогда не были.

Наталья: Обещания нужно выполнять, не находишь?

Яковлев: Нахожу. Теряю и нахожу, нахожу – теряю. Ну чего ты, Наташ? Нормально же всё.

Наталья: Нормально. Ведь ты же никогда не обещал сделать меня счастливой. Мне не обещал, я и не настаивала. А обещания другим не считаются: я-то здесь причём? Это ваши с Руфой дела.

Яковлев: У меня нет с ним никаких дел, к сожалению. А неплохо было бы Руфика подтянуть спонсором на книжку.

Наталья: Тебе очередное издательство отказало?

Яковлев: Кому сейчас нужен психологический роман? Детективы писать я не умею, постмодернизм не понимаю, лавстори и пробовать не буду.

Наталья: Конечно. Какие уж тут лавстори.

Яковлев: Ты же понимаешь, о чём я.

Наталья: Ты тоже понимаешь.

Яковлев: Наташа, для меня очень важно напечатать этот роман. Это настоящее – я чувствую, знаю. Первая книжка больше, чем первая любовь. Потом будет проще, потом можно вступить в Союз писателей, найти литературного агента. Главное сейчас пробиться к читателю: он оценит, я верю. Столько бездарного кругом, а у меня – живое, тёплое… Тебе же понравилось, или ты из вежливости?

Наталья: Понравилось, Серёжа. Ты правда очень талантливый, а талантливый человек талантлив во всем. Книжка, значит, больше, чем любовь? Молодец, умеешь. Ты и дома афоризмами разговариваешь?

Яковлев: Ладно, я не сделал тебя счастливой. Напиши об этом в газету.

Наталья: Твоё дело писать. Моё – тебя любить… (После паузы). Нежная какая нынче осень – солнышко, теплынь. Всё, я вернусь минут через двадцать: Юлька наверное уже ждёт с ключами. Не скучай, у нас впереди замечательный вечер.

Наталья уходит. Яковлев задумчиво курит. Затем откидывается на спинку лавочки и закрывает глаза.

Медленно освещается уже знакомый двор хутора. У дверей сарая на земле под полиэтиленом угадываются очертания двух тел. Рядом стоят Борис и Александр.

Борис: Опять шумиха поднимется: «Найдены тела пропавших школьниц», «Маньяки среди нас», «За что мы платим деньги полиции?». Начальство будет нервничать и требовать результат.

Александр: Пять лет прошло, какой результат?

Борис: Мгновенный, как водится. Трупы появились, дело вновь откроется, общественность воспламенится. Всё как обычно.

Александр: Тебе привыкать, что ли, крайним быть?

Борис: Нет. Но противно.

Яковлев встаёт со скамейки, спокойно идет во двор, садится на завалинку. Вслушивается в разговор оперов, не видящих его в упор.

Александр: Следак новый, дотошный, говорят. Будет землю рыть. Чудеса бывают.

Борис: На чудеса надейся, а сам не плошай. Хорошо бы, конечно, эту сволочь прищучить.

Александр: Вспомни Червя. Преподаватель, кандидат наук – милейшей души человек, а вон чего вытворял. Только ведь через три года его взяли. Глядишь, и этого урода найдем.

У Бориса звонит мобильный телефон.

Борис: Да, товарищ майор. Осмотр места провели, хозяев опросили. Сейчас возвращаемся в райцентр, там будем работать по машине. Криминалисты уже освободились. (Выключает трубку). Пора, поехали.

Борис с Александром уходят со двора. Слышен звук отъезжающей машины.

Яковлев подходит к телам, присаживается на корточки. Идёт в сарай, заглядывает в раскоп, потом находит колченогий стул, выносит его на улицу, садится спиной к сараю.

Из дома выходят Круглов и Григорий Притуляк.

Григорий: Не, он фамилию не говорил, только имя-отчество. Вежливый такой, ага, услужливый. Скидку большую дал, чтоб меня. Найдёте вы его, не сомневайтесь. Там одна эта контора по недвижимости, весь первый этаж занимает… И что ж будет-то теперь?

Круглов: Шумно тут у вас будет. Ничего, через неделю всё утрясётся. Живите спокойно.

Григорий: Как же спокойно-то? Нет, говорил ведь пасеку нужно было покупать в Поливино – принёс сюда черт.

Круглов: Ну, дело ваше. Вот моя визитка на всякий случай. Ступайте, домашних успокойте. Кажется, труповозка едет.

Григорий уходит в дом. Стихает шум двигателя, и во дворе появляется Лихонос.

Круглов: Началось. Здравствуйте, Николай.

Лихонос: День добрый, Вячеслав Алексеевич.

Круглов: У вас, журналистов, смотрю, чем больше трупов, тем добрее день.

Лихонос: Извините, работа такая.

Круглов: Бог простит. Но комментариев не будет.

Лихонос: Кто бы сомневался. Значит, так. На ферме, что в двух километрах от райцентра, обнаружены тела двух девочек, которых наши доблестные органы бездарно искали пять с лишним лет. Трупы случайно обнаружил новый владелец дома, купивший его по объявлению в газете. Семья фермера находится в шоке, правоохранители в прострации. Общественность возмущена бездеятельностью должностных лиц. Я ничего не забыл? Примерно такой текст и выйдет в завтрашнем номере. Там ещё много чего будет, но основной посыл вот такой. Материал на полосу, не обессудьте.

Круглов: Валяйте.

Лихонос: Тогда я пошёл? Редактор ждёт с нетерпением.

Круглов: Послушайте, Лихонос. Вы же понимаете, что сейчас у нас появилась точка отсчёта. И вы понимаете, что мы теперь нароем очень много. И что шансы найти ублюдка теперь более чем реальны. Зачем вам лить на нас помои?

Лихонос: А затем, что наш читатель вас не любит. И он в своем безусловном праве.

Круглов: Меня?

Лихонос: Выключайте уже дурака, Круглов. Вас, которые в погонах. И я читателя хорошо понимаю.

Круглов (потирает лоб): Хорошо. Я дам вам всю фактуру по делу, вы исполните нейтральный текст: событие, органы работают, все дела. В дальнейшем будете получать максимальную оперативную информацию и давать ее дозированно, по согласованию с моим руководством. Дело нескорое, но перспективное. Ваш читатель будет доволен. Ну?

Лихонос: И фотографии.

Круглов: И фотографии.

Лихонос: А полномочия на это у вас есть?

Круглов: Выключайте дурака, Лихонос. И да, вы ведь тоже будете всерьёз копать эту тему, не сомневаюсь. Предлагаю честно делиться информацией на взаимной основе. К обоюдной выгоде.

Лихонос: Ваша выгода понятна, а моя в чём? Мы будем вынуждены давать лишь ту информацию, что потребна вам.

Круглов: А выгода ваша, Николай Леонидович, в том, что эта тварь перестанет жить на свободе. Или просто жить. Такие дела.

Лихонос: Резонно. Ладно, готов пойти на сделку с дьяволом в вашем лице.

Круглов: Вы настоящих дьяволов ещё не видели. При всём моём уважении. Мне пора на отчёт к начальству.

Лихонос: Да и мне.

Уходят.

Яковлев встаёт со стула, медленно возвращается на скамейку в сквер. Его будит Наталья.

Яковлев: Что?

Наталья: Ты так тут смешно спал, стонал даже. Пошли?

Яковлев: Пошли.

СЦЕНА ТРЕТЬЯ

В квартире Яковлевых на тахте сидит Ксения, на журнальном столике горит лампа. В углу детская кроватка. Входят Яковлев с Валерием, снимают пальто.

Яковлев: Прости, педсовет затянулся. Спит?

Валерий: Ксюша, привет.

Ксения: Спит. Нормальный у вас педсовет, гляжу. Прямо пахнет от вас этим педсоветом.

Валерий: Это всё я.

Ксения: Ну а кто ещё-то?

Яковлев: Да мы по пятьдесят всего в рюмочной. Ну невозможно же после этой нудятины стресс не снять.

Ксения: Педагоги-алкоголики. Обычное дело.

Валерий: Ксюха, давай поцелуемся?

Ксения (чмокает Валерия в щёку): Эх, Валерка. Ну что, картошку жареную разогреть? У меня и селёдка есть.

Яковлев: Вот у кого есть такая жена? Ни у кого нет такой жены. А у тебя вообще никакой нет.

Валерий: Я старый больной педагог. Меня девушки не любят.

Ксения уходит на кухню.

Яковлев: Не ври мне, тебя Клепикова любит из 10-го «б».

Валерий: И Аронова из 9-го «а».

Яковлев: Ну и вот. Неси уже.

Валерий: Ага.

Валерий достаёт из кармана пальто початую бутылку водки, Яковлев приносит из кухни рюмки, придвигает журнальный столик.

Яковлев: Мы по чуть, Ксюша! Чтоб не скучно было картошку ждать.

Входит Ксения с рюмкой и бутербродами на тарелке.

Ксения: И мне тогда уж. Только тихо тут, Павку еле уложила.

Валерий: За вас, ребята. За ваш тёплый дом, за Павлика. За рассказ твой, Серёга.

Яковлев: Да ладно тебе. Мы же оба знаем, кто из нас двоих настоящий писатель.

Ксения: Рецензия сегодня в «Вечёрке» вышла, слышал?

Яковлев: Донесли. Лиходед какой-то написал.

Ксения: Лихонос. Называет тебя… Сейчас. (Читает из статьи). «Современной литературной надеждой нашего города».

Яковлев: Ну, пусть.

Валерий: Молодец ты, Серёжка. В «Новый мир» попасть, не носки штопать.

Яковлев: И ты попадёшь.

Валерий: Не, навряд. Такое не напечатают даже по нашим внезапно вегетарианским временам.

Яковлев: Ну, смягчи акценты.

Валерий: Я что, не пробовал? Хрень какая-то получается, самому читать противно.

Ксения: Ладно, писатели, я вам здесь накрою. Только тихо давайте.

Валерий: Обязательно. Давай поцелуемся?

Ксения: С Серёжкой целуйся вон, как Чехов с Тургеневым. (Уходит).

Яковлев: Чехов с Тургеневым. Надо же.

Валерий: Имели право, подумаешь… Мне Наташка сегодня звонила.

Яковлев: Не начинай.

Валерий: Я обещал ей.

Яковлев: Ну?

Валерий: В общем, она не в претензии. Полгода – вполне себе срок для осмысления ситуации. Предлагает сохранить нормальные дружеские отношения. Позвони ей.

Яковлев: Позвоню.

Валерий: Я обещал.

Яковлев: Ну и звони тогда сам, я ничего не обещал.

Валерий: Ладно, это ваши дела.

Яковлев: Вот именно.

Валерий: Газету передай. Почитаю как у нас славят передовиков писательского труда.

Входит Ксения.

Ксения: Давайте, пока картошка горячая. Валерка, потом дочитаешь. За тебя, за твой талант. И за то что мы тебя любим.

Валерий: Давай поцелуемся?

Ксения: Да ну тебя, дурака.

Яковлев: И что пишут?

Валерий: Пишут, что тебе Нобелевку дадут, как Солженицыну. Хвалят, в общем. Ничего так, бойкое перо у этого Лихоноса. Ты б ему коньяк выставил, что ли.

Яковлев: Мысль. Ксюш, выделишь на коньяк рецензенту из семейного бюджета?

Ксения: Да хоть на два. Вместо шапки тебе на зиму.

Яковлев: Нам, писателям, без шапок никак невозможно. У нас тогда все мысли замерзнут.

Валерий: И отогревать их придётся чем? Правильно. (Разливает остатки водки).

Яковлев: Давайте за литературу.

Валерий: И за физкультуру. И за пение.

Яковлев: И за географию. Ты знаешь, Ксю, какая у нас в этой четверти новая географичка появилась? Блондинка, модель просто.

Ксения: Из «Плейбоя». Знаю я этих ваших моделей.

Яковлев: Да ладно тебе. Я Валерке уже сегодня говорил, что ему давно пора лечить географический кретинизм. И теперь понятно с кем.

Валерий: У Клепиковой, между прочим, пятёрка по географии.

Яковлев: Старый ты педофил.

Валерий: А кто тут не педофил? Любой нормальный человек любит детей.

Яковлев: И кстати, всякий собачник – зоофил.

Валерий: Да чего там. Сыновняя любовь – первый признак геронтофилии.

Яковлев (поёт): «Ты жива ещё, моя старушка? Жив и я, привет тебе, привет…» (Валерий подхватывает. Из кроватки доносится плач ребёнка)

Ксения: Просила же как людей. (Забирает младенца, уносит на кухню).

Валерий: Да, чего-то мы. Пойду. (Одевается). Поздравляю еще раз, Серёга. Наташке позвони.

Яковлев: Иди уже, ходатай.

Прощаются, Валерий уходит. Яковлев ложится на тахту, разворачивает газету.

Через несколько секунд в комнате Яковлевых медленно гаснет свет и параллельно освещается кабинет Круглова в левой части сцены. За столом сидят хозяин кабинета и два опера.

Борис: «Жигуль» весь в грязи был, свидетели путаются – то ли синий, то ли вишнёвый.

Александр: Короче, никуда он их далеко не повёз. Вернулись домой зачем-то. Там в сарае и надругался, потом задушил.

Круглов: Доски?

Александр: Выясняем. Мать говорит, что никаких досок на подворье не было, она бы заметила, если б пропали.

Борис: Они короткие. Свободно могли в багажник поместится.

Круглов: Дачник?

Борис: Работаем, но порожняк, похоже. В километре от места не городские дачи: так, сараюшки у местных. Они там шибко-то не строятся – ни заборов, ничего.

Александр: А главное, зачем досками было тела прикрывать? Прикопал бы и всё. Какая разница?

Яковлев во время разговора сидит на тахте, зажав голову руками. Потом встаёт, идёт в кабинет, садится на стул у стены.

Круглов: Не знаю. Возможно, психологически хотел отгородиться от жертв. Одно дело, когда землёй глаза и рты открытые засыпаешь, другое – когда слой досок. И как будто и нет там ничего, под досками-то. Сознание так, щёлк – и переключил. Не знаю, тут определённая душевная тонкость нужна. Ранимость, что ли.

Борис: Нежный какой ублюдок.

Круглов: Всякое бывает. Ладно, давайте ещё раз по фактам.

Борис: Негусто, в целом. С автостанции машина ушла в сторону города, как вернулась на хутор – никто не видел. Там есть хитрый просёлок от дороги, местные, бывает, пользуются. Но это знать нужно. На всё про всё у преступника, скорее всего, было часа три: ориентировочно, с двух до пяти. В округе прошерстили всех – похожих «жигулей» не очень много, ничего пока не бьёт с обстоятельствами. Скорее всего, залётный. А поскольку от федеральной трассы далеконько будет, искать нужно в городе.

Круглов: Точно не группа?

Александр: Вроде нет. Машинка небольшая для компании, да и светанулась группа бы на автостанции или ещё где. У криминалистов тоже подтверждающих фактов нет.

Круглов: Тогда работаем по версии одиночки. Что получается? Вряд ли жулик. Откинувшихся в то время всех проверили. Не маньяк – похожих случаев ни у нас, ни у соседей не зафиксировано. Мать утверждает, что дочери никак не могли в подозрительную машину сесть, строго у неё там с этим было. Но сели.

Яковлев пересаживается в торец стола напротив Круглова, наблюдает как тот рисует схему на листе бумаги.

Почему? Вот тут большой вопрос, а может быть, и главный. Дар убеждения. Убеждения детей. Хороший отец семейства? Ну, допустим. Таких у нас полгорода. Ладно, пусть треть. Бесперспективно. Учитель. Хороший учитель, в котором дети души не чают. Сколько у нас в городе мужчин-педагогов с такими «жигулями», тонких и ранимых интеллигентов?

Александр: Да хрен его знает.

Борис: Ясно. Будем работать.

Круглов: Недели хватит? Начальники результат требуют. Им сейчас тоже не позавидуешь.

Александр: Нас бы, твою мать, кто пожалел.

Круглов: Жена дома пожалеет, поплачься ей. Всё, закончили.

Опера выходят из кабинета, Яковлев идёт за ними. Останавливается в дверях, ждёт одевающегося Круглова. Выходит прямо перед ним, идёт на домашнюю тахту, ложится. Круглов запирает кабинет, уходит.

Сцена освещается только ночником в квартире Яковлевых. Входит Ксения, укладывает уснувшего ребёнка в кроватку. Садится на тахту.

Ксения: Серёжа, чего ты в одежде-то? Вставай, я постелю.

Яковлев: Постой, дай руку. Смотри, сердце как молотится. Такой кошмар сейчас видел.