Читать книгу Девушка полночи - Катажина Бонда - Страница 10

Вальдемар Габрысь поднял крышку унитаза и внимательно осмотрел его. Он был исключительно чист. Несмотря на это, он нажал на кнопку слива как всегда, три коротких раза. Точно так же, как делал это с колокольчиком во время мессы. Когда тесный туалет наполнился звуком булькающей в бачке воды, он сел на унитаз и закрыл глаза. Телевизор работал на полную громкость. Выходя из комнаты, Габрысь попросил тетю добавить звук, чтобы и в месте уединения не прерывать молитвы. Если бы кто-нибудь обвинил его сейчас в богохульстве, он пригрозил бы ему судом Божьим.

– «А я Тебе доверяю, во всем уповаю на Тебя, Господи, говорю Тебе: Ты мой Бог, – повторял он, крестясь. – В Твоей руке дни мои, вырви меня из лап врагов и преследователей моих»[14].

Как всегда во время поста, Габрысь испражнялся быстро и шумно. Он уже сорок дней соблюдал все правила, установленные католической церковью. Не ел мяса, не слушал музыку, носил скромную одежду, специально предназначенную для этого времени. Дополнительно три часа в день проводил в костеле Звезда Моря и помогал в предпраздничной уборке. В этом году главным образом в расчистке снега. Когда он шел домой на постный обед, его руки дрожали от усталости после сбрасывания снега с крыши костела, очистки подоконников и откапывания дорожек перед домом священников на улице Костюшко. Он был уверен, что апокалипсис наступит со дня на день.

– Бог таким образом говорит с нами, – убеждал Габрысь членов Францисканского светского ордена и тех, кто случайно попал на коллективные молитвы. – Посредством этого непрерывного снегопада, этого снежного потопа и мороза перед Воскресением, Всевышний дает нам знак, что скоро наступит конец света. Выживут только самые благочестивые. Только они будут спасены. Ибо снег – это начало конца для всех грешников.

На лицах слушателей он видел настоящий страх. Некоторые крестились по нескольку раз подряд. Кто-то уходил, крутя пальцем у виска, но были и такие, кто включился в дискуссию.

– И в самом деле не припомнить такой Пасхи, – поддакивали прихожане. – Что-то в этом есть. Неужели и правда Черный всадник уже близко?

– Всадник без головы, – добавлял едва слышным шепотом Вальдемар.

Это всегда действовало, как правильно подложенное взрывное устройство. Ему удавалось посеять панику. Все поскорее расходились по домам, в надежде, что весна все-таки придет. Габрысь на нее не рассчитывал. Он ждал этого момента уже давно и был скорее рад, хотя никому бы в этом не признался, особенно ксендзу. Кто там знает, не начнется ли Армагеддон снежной вьюгой? По мнению Габрыся, именно так все и должно было случиться. По его любимому каналу несколько раз показывали репортажи на эту тему, а после них так называемые дебаты. О конце света рассуждали эксперты, теологи, а в последнем выпуске даже метеоролог. Ясное дело, что на центральных каналах никто об этом говорить не станет, даже если и согласен в глубине души. Эти грешники продали свои души дьяволу. Достаточно было посмотреть их рекламу, фильмы и новости. У Габрыся начинали подниматься температура и давление, когда он случайно попадал на какое-нибудь голое тело. Смотрел и мысленно плевался. Зло из зол! Секс, убийства и отсутствие веры. Но Габрысь сильный. Даже если Господь заберет у него все, как у Иова, он не сдастся. Поэтому Он заговорит с ним. Выберет его. И возможно, именно сейчас, очень скоро, раз уж Он набросил на землю белую пелену. Потоп ведь тоже начинался с осадков. Дождь не переставал идти. Люди думали, что ливень скоро закончится, хотя Бог их предупреждал. Но они не хотели жить по-другому. Постоянно грешили, все время убивали. Спасать их не было смысла. И все, как один, погибли. Выжили только Ной и его семья.

Поэтому молился Габрысь истово и верил, что это он станет избранным. Ему Господь укажет, какие именно пары животных или людей он должен спасти в своем ковчеге. В каком, он пока не знал. Он ждал знака, ибо верил, что Бог даст ему его, когда придет время.

– «…Но скажи только слово, и будет спасена душа моя», – прошептал он растроганно, после чего отсчитал шесть листиков туалетной бумаги. Два раза по три. Закончив, он спустил воду, снова нажимая кнопку трижды, а потом тщательно помыл руки и распылил сосновый аромат, чтобы нейтрализовать запах. Он направил струю освежителя в три угла туалета. Три – это было его любимое число. Ведь сам Господь выбрал три образа для своего существования. Когда он вернулся в комнату, тетя спала. Голова ее свесилась набок, из уголка рта сочилась тонкая струйка слюны. Габрысь взял салфетку и заботливо вытер тете лицо. Вынув из ее руки пульт, выключил телевизор. Потом поправил подушку, при помощи специальной рукоятки опустил изголовье, чтобы старушка хорошо отдохнула перед тем, как они пойдут на вечернюю мессу, укрыл тетю пледом до подбородка. Сам он сел за стол и вынул папку с надписью «Жилищный кооператив, Пулаского, 10». Он надел очки, затем принялся один за другим вынимать документы для проверки и складывал их в стопки на столе, покрытом повседневной скатертью, до тех пор пока на нем уже не осталось места. Раздраженно осмотревшись, он стал раскладывать оставшиеся документы на полу и тяжело вздохнул, представив себе, сколько работы его ждет над подведением баланса.

Габрысь был председателем жилищного кооператива, и все знали, что без его стараний этот дом никогда не был бы таким красивым. Результатами усердия председателя стали замена электропроводки и труб центрального отопления, утепление здания, ремонт фасада, подъезда, крыши и окон. И это была только малая часть того, что он сделал. Когда возникала какая-либо проблема, например отключение электроэнергии, поломка стояночного шлагбаума или что-то попроще, вроде курения в подъезде, все шли к нему за помощью, а он, невзирая на день и час, боролся за справедливость. Никто, кроме него, не нашел бы ни сил, ни времени, чтобы всем этим заниматься. Несмотря на то что в собраниях кооператива имели право принимать участие все сорок два жителя дома, двадцать восемь из них сразу же подписали доверенность, оформленную на Габрыся, чтобы он мог все решать за них, поскольку не имели времени, желания и здоровья просиживать долгие часы в тесной комнатке для собраний. Таким образом, Габрысь владел большинством голосов кооператива и делал что хотел. Поэтому дом был выкрашен в кислотно-желтый цвет с оранжевыми полосами, а внутри Габрысь велел покрасить панели масляной краской, чтобы уборщица не пачкала стены шваброй. Цвет стен, честно говоря, заставлял задуматься скорее об утином помете, чем о заявленном грецком орехе, но зато был на диво практичен. Напротив своей квартиры председатель установил промышленную видеокамеру, чтобы знать, кто, во сколько и с кем входит в здание или выходит из него. Стоянка тоже была под круглосуточным надзором.

Пан председатель выселял всех, кто не приватизировал свои квартиры, а особенно тех, кто не ходил в костел. К сожалению, на тех, у кого жилье было в собственности, его влияние не распространялось. Алкаш, кошатница и телеоператор-шизофреник были сосланы в пригороды. Еще один алкоголик-инвалид, который устроил притон в квартире номер 5, оказался на вокзале. В его квартиру Габрысь поселил глубоко верующую семью с семью детьми (всех вместе их было девятеро, трижды три). Никому, кроме него, они не нравились, поскольку по-деревенски устраивали из своих башмаков средней привлекательности выставку на лестничной клетке; не отвечали на приветствия и создавали очень много шума, когда всей оравой направлялись на мессу. Но, кроме этой семейки, у Габрыся не было промахов. Он заявил в свое время, что, пока жив, этот дом на Пулаского будут населять только порядочные люди. И до сих пор слово свое держал.

Так было в течение всех этих лет, пока в долго пустовавшее здание напротив не въехал музыкант, Янек Вишневский, называемый Иглой, вместе со своей группой. Габрысь ничего не слышал об аукционе для желающих занять это помещение, несмотря на то что тщательно за этим следил. Он сразу же почувствовал неладное и начал собственное расследование, которое почему-то совсем не прояснило ситуацию. Итог был таков: о том, что в здании рядом с его домом открывается музыкальный клуб, он узнал слишком поздно. Все выяснилось только тогда, когда новые хозяева стали свозить аппаратуру, а строители – обивать стены противошумным покрытием.

Как и опасался Габрысь, это было только начало геенны огненной. Шум, дьявольская музыка, полуголые блудницы, алкоголь и наркотики каждую ночь пожинали свои плоды на ниве греха. Габрысь ничего не мог с этим поделать. Он боролся всеми способами: звонил в городскую управу, ежедневно являлся в отделение полиции, подал на Иглу шесть судебных исков (дважды три). Писал доносы, подсылал боевые команды верующих из Францисканского светского ордена, которые пытались достучаться до грешных сердец. Все зря. Мало того что клуб не закрыли, грешники еще и получили разрешение на открытие дочернего бистро на улице Пулаского, 6. В «Игольнице» с семи утра подавали завтраки и играли эту жуткую музыку. Габрысь уже и сам не знал, что хуже. «Игла», по крайней мере, располагалась в подвальном помещении. А «Игольница» – прямо напротив его окон, и падшие женщины, а также те, кто, по предположению Габрыся, пользовался их услугами, ежедневно сновали туда-сюда прямо перед его носом, хохоча ему в лицо. Он объявил им священную войну. Когда тетя была в поликлинике на лечебной гимнастике, он включал на полную громкость религиозные эфиры по «Радио Мария» или светскую музыку, одобренную телевизионным каналом «Верую». Делал он это из добрых побуждений, считала полиция, которую вызывали его оппоненты. Он всего лишь хотел помолиться. Но все-таки ему пришлось заплатить штраф в размере трехсот злотых за оскорбление хозяина заведения (сто умножить на три), а демоны выходили сухими из любого переплета. Смеялись над ним, когда он грозил им из своего окна, кропил их святой водой или пытался остановить крестным знамением. Им, демонам, все нипочем.

К счастью, накануне праздников оба клуба, «Игла» и «Игольница», зияли пустотой. Габрысь не рассчитывал на покаяние, скорее в эти дни дело было в низкой выручке. Клиентов кот наплакал. Таким образом, со вчерашнего дня в округе господствовала блаженная тишина.

Время ожидания, оставшееся до Воскресения Всемогущего, он решил потратить на работу над балансами ремонта мусорки, который должна была выполнить фирма-протеже приходского священника. Габрысь верил в порядочность святого отца, но все-таки люди – они и есть люди (то есть грешники), а ему нужно быть уверенным в том, что ни одна копейка, потраченная кооперативом, не пропала зря, поэтому он анализировал все, даже самые мелкие счета.

Тетя размеренно дышала. Габрысь работал над балансом. Он отложил в сторону рекламный проспект поддерживаемого ксендзом Старонем банка SEIF, в котором хранил все свои сбережения. Каждый день он ходил в офис банка и проверял, прибавляются ли нули на его счете, согласно его ожиданиям. После его смерти все средства отойдут церкви. Так получилось, что Бог не дал ему детей. Он еще не решил, какому именно из ближайших костелов достанутся его деньги: Звезде Моря или гарнизонному храму Святого Георгия, в котором он был крещен. В обоих он с самого детства часто бывал на мессах.

Вдруг со стола скатилась ручка. Потом задрожал стакан и стал ритмично подпрыгивать на блюдце. Габрысь едва не задохнулся от злости. Он хорошо знал, что это значит. Что-то происходило в «Игле». Он перекрестился, снял очки, зализал остатки волос набок, так как маскирующая лысину прядь немного сдвинулась с места.

– Я не вынесу этого больше. – Он поднял глаза к небу. – Прости меня, Господи, сегодня Страстная пятница. Негоже веселиться, когда Твой Сын так страдает.

Габрысь встал и уверенным шагом двинулся к довоенному серванту. Вынул оттуда садовые ножницы, ножовку по металлу, отвертку, перчатки и маску Дарта Вейдера из «Звездных войн». Он сунул все это в мешок из-под картошки, после чего спустился по лестнице в подвал, где располагался электрощиток. По коридору он прошел в соседний дом, чувствуя, как биение сердца отдается в его горле, потому что сатанинская музыка все приближалась. Перед самым входом он надел маску и вырубил пробки. Музыка резко затихла, он с облегчением вздохнул. Но этого ему было недостаточно. Он включил фонарик, направился к щитку и одним движением перерезал все провода. Габрысь понимал, что тем самым лишает света всю улицу, и себя в том числе, но был готов нести этот крест. Он считал, что жители должны быть благодарны ему. Может быть, таким образом он спасает их от адского пламени во время Страшного суда.

С чувством выполненного долга он вернулся в свою квартиру на пятом этаже.

– Я прямо сегодня исповедуюсь. – Он приложился к распятию, зажег свечу и вернулся к просмотру счетов.