Читать книгу Хранители полей - Каталина Бенханн - Страница 3

Украинская степь – место суровое. Лето здесь жаркое и засушливое, солнце выжигает степные травы, превращая землю в сухую потресканную гладь, закутанную в вуаль из поблекших и пожелтевших цветов. Зимой пронизывающие влажные ветра завывают меж голых ветвей, приносят с собою снежные метели и лютый холод.

Среди бескрайних полей и редких деревьев раскинулись убогие и бедные, крошечные деревушки, в которых люди кормятся тем, что сами выращивают. Жизнь здесь нелегкая, с самой зари и до заката степные жители маются своей бесконечной работою: сеют, поливают, пропалывают, собирают урожай, кормят скот. Одному Богу известно как и зачем они здесь очутились, отчего не покидают эти неприветливые, хоть и красивые края. Большая часть людей из тех поселений – старики, которые доживают свой век на лоне природы и сторонятся шума и хаоса больших городов и современного общества, которое их жестоко отвергло, как ненужный хлам. Есть и молодежь, мечтающая выбраться на Большую Землю, оставив лопату и сапу в сарае, сбежать куда глаза глядят.

Здесь довлеет нищета – если и встречаются кое-где редкие магазины, то выбор в них невелик, да и если бы хорошие товары добирались по ухабистым дорогам в эти Богом забытые края – где же взять на них столько денег?

По ночам здесь тихо, лишь унылый лай хозяйских собак разбавляет полуночный стрекот кузнечиков, пение болотных лягушек и далекое уханье совы. Тусклый свет с деревенского двора не добирается даже и до крыши дома, а потому небо и все звезды на нем – словно на ладони, будто волшебный купол с миллиардами далеких светил, до которого можно дотронуться рукой, стоит лишь взобраться на ветхий чердак и вытянуть ладонь повыше. Поразительные и противоречивые чувства несет с собой степная ночь – такая высокая красота и неописуемые пейзажи в таком захолустном, простецком месте!..

Кто-то говорит, что именно в таких местах можно встретить настоящих гадалок да ворожеек, а некоторые судачат, будто здесь даже колдуны и ведьмы живут, скрываясь от любопытных человеческих глаз, вдали от всего мира. Здесь, в каждом уединенном поселении и в каждом дворе под виноградными лозами, витают свои особенные мифы и предания, суеверия и предостережения.

Изредка можно встретить в самой далекой деревеньке, которой и на карте-то даже нет, человека, что по своей доброй воле приехал сюда и обосновался, чтобы до самой смерти вести здесь уединенную и отшельническую жизнь. Никогда не поведает он вам свою историю – отчего выбрал такой путь, зачем уехал подальше от людских глаз и спрятался в надежных руках матери-природы, затаился в складках подола степных крон. Такие люди сторонятся всего, а других людей – в первую очередь.

Случалось ли вам проходить мимо самой дальней хаты, которая стоит поодаль, за чертой крошечной деревеньки? Смогли ли вы рассмотреть за крашеным частоколом двор и его убранство, грубую лавку из неполированного дерева, стоящую у крыльца? Заметили ли вы едва колыхающиеся от летнего жаркого ветра белые занавеси на окнах крошечной летней кухни? Аккуратно побеленные в саду плодовые деревья? Ровные грядки листьев картофеля и кур, что настырно порпаются у его корней? Слыхали ли вы визгливое хрюканье молочных поросят, что доносится из старого сарая за домом, старческое покашливание и ленивое брехание верного пса? И… такой внезапно неуместный детский голосок с ровной и явно нездешней речью?..

Какая судьба и какая череда случайностей могла бы так неожиданно вырвать нас из привычной жизни в пыльном мегаполисе, забросив в самые глубокие и позабытые закоулки степной природы?

Черешневое, июнь 1988 г.

Деревня, раскинувшаяся под знойным высоким небом, насчитывающая всего девять домов на плоском холме и еще один, ютящийся в болотистой низине, свое название получила неспроста. Некогда здесь обитало знатное и богатое семейство, а владелец этих земель, молодой пан, повелел разбить в окрестностях черешневый сад, чтобы его любимая красавица-жена могла гулять по нему летом и лакомиться сочными ягодами. В центре того сада выстроили колодец с каменным сводом и резным фасадом, вытесали беседку и пустили по ней виноградные лозы. Красивое, должно быть, место это было ранее!

Но затем нагрянул переворот и раскулачивание добралось даже до столь отдаленных мест. Жители деревни рассказывают, будто молодого пана ночью убили крепостные мужики, а затем разворовали все хозяйское добро и богатство. Безутешная вдова не нашла иного выхода, кроме как броситься в колодец в черешневом саду…

Прошли годы, колодец завалили каменной плитою, сад зарос сорняками и бурьяном, превратился в непроходимую рощу. Подле него разбили деревню, засеяли землю пшеницей и подсолнухами. Однако по приходу упадничества сельского хозяйства и повсеместной нищеты, деревня захирела, землю и поля отобрало государство. Кто-то покинул село и уехал искать счастья в новые места, кто-то просто помер от старости, а кто-то и от голода.

Теперь деревенька представляла собой совсем крошечное поселение, состоящее сплошь из одних стариков. Не было здесь ни серых асфальтных дорог, ни больших магазинов, ни благ цивилизации.

Зато было здесь то, чего более не осталось ни в каких других местах по всей земле, то, что сумело укрыться от разрушительного влияния человека. Оно не каждому могло открыться и не любой бы мог заметить это волшебство.

Как и всякий подарок судьбы, она также требовала жертву наперед, а уже затем представала перед людским взором, сперва неясная и размытая, а затем все ярче, все заметнее, все ощутимее. Она – дикая и первозданная, такая далекая и всеми желанная, духовная свобода.

Здесь можно было дышать полной грудью, а подчас и вовсе казалось, что и сам воздух в этих краях поглощался жадно, неистово, что он придавал людям какую-то звериную силу и стойкость, подобно целебному источнику врачевал любые раны и душевное горе.

Свободные люди жили так, как и должны были – не изувеченные пороками и страстями, умеющие радоваться славной погоде и замечающие те мелкие и неприметные детали, о которых мы, городские жители, никогда и не задумываемся даже. Не унывающие под гнетом тяжкого быта, потому что принимали таковой как данность, как неотъемлемую часть жизни… ну а жить здесь ох как любили! Мертвые да пустынные, на первый взгляд, земли скрывали в себе такое буйство красок и звуков, образов и запахов, что, очутись ты внезапно здесь, то голова бы непременно пошла кругом от всего этого, а в глазах бы помутнело, будто от порыва пыльного ветра.

И правда – вдруг на горизонте поднялось пыльное облако, а затем из него вынырнул деревенский мальчишка на хилом да кое-где проржавевшем велосипеде. Слегка поплутал он по высохшей насыпной дорожке меж скромных домишек, а потом спустился вниз, в сырую и болотистую балку, притормозил у одинокого строения с частоколом, спешился.

Краснощекий парень нервно переминался с ноги на ногу, сжимая в руках пухлую почтовую сумку. Было заметно, что ему здесь неуютно. Он явно мечтал как можно скорее отдать посылку, чтобы вернуться к своему старенькому велосипеду и мчать на нем домой, петляя меж редких степных деревьев по высохшей, испепеленной солнцем земле, поднимая велосипедными колесами едкую коричневую пыль.

Дом старика не просто стоял поодаль, он как будто брезгливо отодвинулся как можно дальше от деревни, укрывшись от пытливых глаз соседей в низине, которую подтапливало после каждого летнего ливня.

Вот и сейчас старик, громко кашляя и так же громко ругаясь, вычерпывал смятым ведром дождевую воду из сарая, то и дело в ярости постукивая им о металлическую дверь, чем до ужаса пугал свиней, заставляя их истошно визжать и бегать кругами по сараю.

От этого худосочный старик впадал в еще большую ярость и с новыми силами колотил ведром о стены и двери, разбрызгивая капли грязной дождевой воды. Он не сразу заметил почтальона – то ли специально игнорировал его робкие приветствия, то ли действительно был глуховат, как поговаривали в деревне, стоящей на холме.

Наконец, он отбросил ведро в сторону, устало сгорбился и вытер пот, градом катившийся по его лбу. Куры, встревоженные упавшей в смородиновые кусты хозяйской тарой, бросились врассыпную, громко кудахтая и колотя облезлыми крыльями по своим тощим бокам.

Старик присел на влажный деревянный пенек у сарая, заменявший ему табурет, с кряхтением вытянул ноги, оголив морщинистые худые колени. Несколько секунд он сосредоточенно рылся в своем кармане, пытаясь там что-то найти, пару раз громко выругался, чем вогнал молодого почтальона в еще большее уныние. Наконец он извлек потрепанную пачку дешевых сигарет, чиркнул спичкой и перевел взгляд на паренька, то и дело закашливаясь и давясь табачным дымом:

– Не припомню, чтобы я тебя звал в гости. Так какого трясця ты забыл на моем огороде?

Почтальон быстрым движением вытащил из сумки небольшую коробку, испещренную почтовыми марками, печатями и надписями, спешно сунул ее под ноги старику и тут же бросился прочь. Через минуту он уже выбежал за ворота, с облегчением вздохнул и уселся на раскаленное сидение велосипеда, радостно перебирая педали ногами и насвистывая себе под нос.

– Что это? Если там внутри бесполезный хлам, я спущу этого жиртреста в колодец вместе с его ржавым великом. Эй, Хрящ, иди сюда, нам прислали посылку.

Старик погладил загорелой дочерна рукой взлохмаченную шерсть уродливой собаки, которая тут же с радостным лаем бросилась к нему в ноги.

Она была такая же несуразная, как и ее хозяин, потрепанная жизнью и убогая. Половины одной задней лапы у нее не было, поэтому она бегала вприпрыжку, то и дело заваливаясь на правый бок, хлопая длинными ушами и махая закрученным, как у свиньи, облезлым хвостом. Скорее всего, пес был когда-то белым. Но теперь он будто бы представлял собой холст обезумевшего художника, в хмельном угаре резкими мазками соединившего краски бурого, желтого и серого цветов, превратив белоснежный холст в сплошное грязное месиво. Пес дни напролет валялся под окнами потресканной кухни, наблюдая за ленивыми курами, гуляющими по двору. Иногда он бежал за стариком, преследуя его, словно тень. Но из-за увечия он быстро уставал и вновь возвращался на свой подоконный пост, снова клал голову на лапы и разглядывал двор, изредка отряхиваясь от надоедливых мух.

– Погляди, Колтун, там письмо внутри и кипа документов.

Старик небрежно вытряхивал содержимое прямо на землю, словно опасался, что в посылке может быть что-то опасное, присланное с Большой Земли и способное осквернить его уединенную жизнь. Собака весело кружила у ног старика, то и дело наступая пыльными лапами на разбросанные бумаги. Она давно привыкла к тому, что у нее нет своего законного имени, потому отзывалась на что угодно, ковыляя к хозяину.

Старик оттолкнул пса, подобрал с земли письмо, отряхнул его и распечатал. Покуривая вонючую сигарету, он беспрестанно заходился в утробном кашле и выпускал в июльское небо серые клубы дыма. Солнце нещадно жарило, испепеляя пожелтевшую траву и мелкие степные растения, раскаляя все кругом до красноватого сияния, высушивая недавние следы потопа – грязные лужи на земле.

Даже в тени сарая было невыносимо жарко и душно, седые кудри старика взмокли и прилипли ко лбу, тонкая рубашка насквозь промокла на впалой груди. Разомлевшие куры гнездились в тени яблочных крон, разрывая лапами землю, чтоб добраться до прохлады. За это старик кричал на них и время от времени поколачивал длинным тонким прутом, загоняя их обратно в курятник. Но проходило несколько минут – и куры вновь возвращались к насиженным местам, разрыхляя почву у корней деревьев.

Чем дольше старик читал письмо, тем сильнее хмурились его брови, грозя сомкнуться над его потной переносицей. Он смял конверт, сунув его в карман, и вперился взглядом в линию горизонта, туда, где косыми квадратами желтели поля пшеницы и подсолнухов, тронутые легким призрачным маревом. Пес зевнул, опустился на ноги старика и тут же принялся посапывать, одурманенный и измотанный полуденным зноем.

– Внучка, значит, ко мне решили подселить. Представляешь, Лохмач? Родственники его в своем городе на машинах поубивались, а мелкого нахлебника теперь мне сюда притащут. На кой черт он мне нужен? Теперь всех сироток ко мне в дом везти будут? Как тебе такое, Обрубок?.. Дата-то в письме за июнь стоит… Пока жиртрест на своем велике сюда с письмом добрался… Это же аккурат на днях сюда его притащат. А меня спросить и не подумал никто, документов насовали в ящик – по закону, значит, обязан. Еще один рот кормить, а чем, спрашивается? Лето жаркое, урожай скудный будет. Как прокормиться? А мелкотне еще и сладости подавай, излишества всякие. Где их брать?.. Вот так мы, Колтун, с тобой и раньше срока в гроб сыграем, попомни мои слова! – он сокрушенно качал головой, пытаясь совладать с обуревавшим его волнением и страхом, нервно притоптывал ногой, от чего пес то и дело просыпался, глядя на хозяина сонными и не понимающими глазами…

Весь следующий месяц старик провел в недобром и сварливом настроении, ругаться ему давно было не с кем, а потому он при каждом удобном случае раздражался и вымещал свое негодование на всем, что подворачивалось ему под руку: на глупых крикливых курицах, на суетливых кролях, даже на скрипучей оконной раме или слишком тугом дверном засове. Он стал злее и вспыльчивее обычного.

Обрывки его сварливых вскриков то и дело поднимал знойный ветер и уносил до соседских домов; в деревне наверху мигом поползли слухи, что старик-изгой, обособленно ютящийся в сырой балке, окончательно спятил от своего одиночества и что в балку спускаться стало опасно. Если и ранее туда никто не забредал, кроме трусливого почтальона или отбившейся козы, то теперь и подавно.

Старика же такое положение дел полностью устраивало – никто не тревожил его, не мешала на огороде надоедливая животина соседей, а сами они никогда не заглядывали в гости.

Лишь однажды какие-то ребятишки из нездешнего села решились подойти к его калитке: робко они, точно испуганные птенцы, приникли к прутьям ворот, со страхом и восторгом разглядывали его двор, надеясь отыскать в нем что-то страшное, ведьмовское да необычное. Ведь не зря о доме старика ходили слухи далеко за границами поселения, недаром им пугали строптивых детей, обещая отдать ему на растерзание!

Особенно впечатлительные молодые девушки придумывали и впрямь чудовищные небылицы. По их словам, старик прятал у себя в подполе чужих детей и ел их зимою. Кто-то всерьез утверждал, что во время войны он же убивал своих земляков, выдавал партизан немцам, выжигал целые деревни. Конечно, из живущих на холме никто в эти байки не верил и за чистую монету уж точно не принимал, однако дом старика все же обходили десятой дорогою.

Когда же юный почтальон разнес по округе невиданную новость, что к тому в скором времени перебирается осиротевший внук, то следует ли говорить, какие диковинные истории сразу же начал травить деревенский молодняк со всех окрестных поселений? Старики же в Черешневом только молча молились перед сном за несчастного ребенка, стоя под иконами и не понимая, отчего Господь уготовил ему такую печальную, полную лишений судьбу…

Черешневое, июль 1988 г.

Старик, скрипя не меньше своих проржавевших ворот, вышел за порог и остановился перед машиной. Вдалеке все еще витал пыльный туман, будто сама земля была встревожена таким внезапным вторжением и хотела предупредить местных жителей об опасности, давая условный сигнал.

Сухая пожилая женщина выгружала из багажника чемоданы, складывая их возле ворот. Водитель дряхлой машины сидел за рулем, всем своим видом демонстрируя, что он не собирается кому-либо помогать или покидать свое место, что он очень спешит и собирается вдавить педаль газа, едва последние пожитки окажутся на земле.

На пассажирском сидении сгорбилась маленькая худая фигурка, как будто она хотела еще больше вжаться в саму себя, сделаться полупрозрачной и незаметной, раствориться и растаять в раскаленном деревенском воздухе. Женщина закончила выгружать содержимое багажника, со вздохом отряхнула руки, вернулась к машине и открыла заднюю дверцу, приглашая маленького пассажира покинуть свое насиженное место.

Все это время старик молча стоял у ворот, в тени лохматого высокого ореха, облокотившись спиной о его ветвь, угрюмо наблюдая за всем происходящим. Ему не нравились ни чемоданы, которые аккуратной горкой сгрудились у его дома, ни водитель, который нервно выстукивал мелодию пальцами о руль, с раздражением поглядывая на свои наручные часы. Но больше всего ему не нравился мерзкий человечек, который вот-вот должен был показаться из машины, ступить ногами на его землю, переступить порог его дома и принести с собой массу тягостных и неприятных хлопот, насущных забот и Бог знает каких еще бесчисленных проблем.

Когда из машины показались блестящие лаковые туфельки, а вслед за ними – худые девичьи ножки, старик закашлялся больше обычного, с отвращением сплюнув на землю горькую зеленоватую слизь.

– Вы там совсем спятили, как я погляжу, – откашлявшись, грубо гаркнул он пожилой женщине. – Я думал, ко мне привезут внука. В письме было указано, что ребенка зовут Мишей. С каких пор… этих… – он с раздражением махнул рукой в сторону сконфуженной девочки, – называют мужскими именами?

Женщина, по-видимому, работница сиротского приюта, попыталась приветливо улыбнуться, подтолкнула смущенную девочку к старику, всунула ей в руки круглую коробку с тортом:

– Ну же, Микаэлла, не нужно переживать. Подойди к дедушке, отдай ему торт, пока он совсем не растаял на этом солнцепеке, – с некоторой опаской она покосилась на старика, когда тот без малейшего желания взял в руки протянутую ему коробку, пристально уставившись на девочку, как будто хотел пригвоздить ее к месту одним своим взглядом. – Извините, Захар Петрович, видимо, произошло недоразумение – мы не указали, что у вас внучка, нам было совсем не до этого… Понимаете, так много хлопот со всевозможными бумагами…

Но старик ее даже не слушал. Все его внимание было приковано к внучке. Она замерла, потупив голову с длинными волосами, убранными на затылке в хвост, судорожно сжимая небольшую плюшевую сумочку в форме мишки. Все ему казалось в ней отвратительным и раздражающе-неуместным: и ее нелепая, яркая одежда, и эта прическа, и даже белая кожа, которая раскраснеется и покроется ожогами после первого же дня под палящим деревенским солнцем. Девочка, казалось, прекрасно все понимала, она ни разу не подняла головы и не посмотрела старику в глаза.

– … И я очень сожалею о трагической кончине Вашего сына, я…

Женщине не удалось закончить свой монолог, старик нетерпеливо крякнул, оборвав ее на полуслове:

– Да-да, хватит уже тратить мое время. У меня много забот, так что поезжайте туда, откуда прибыли. Я не могу торчать здесь весь день, выслушивая эту ахинею. А тебе бы следовало привести себя в нормальный вид, ты не на пляски приехала. Сомневаюсь, что в свинарнике кто-то оценит твои наряды, – добавил он, все так же пристально сверля девочку взглядом. Затем он резко повернулся и молча пошел в дом, оставив внучку стоять за воротами в окружении своих чемоданов и растерянной работницы приюта.

– … Ничего, не плачь, дорогая… Просто ему нужно время, он обязательно тебя полюбит, посмотри, какая ты милая… Ну не расстраивайся… Ты привыкнешь, здесь так хорошо – свежий воздух… – донеслись до его уха обрывки сдавленных фраз, когда он поднимался на порог, но громкий стук захлопнутой двери оборвал все звуки со двора, как будто поставив жирную точку на его привычной, обыденной жизни.

Он немного растерянно окинул взглядом свою прихожую, стены, мебель и картины на стенах, словно прощаясь со всем этим перед дальней дорогой. Затем устало опустился в протертое кресло, сгорбившись под тяжестью своих невеселых мыслей. Дешевые отечественные часы на столе показывали половину второго. Вот и настало это время. Время перемен, которые он так ненавидел и которых он старался избегать всю свою жизнь… Нелепые, ненужные перемены, которые неизбежно повлечет за собою эта нелепая, ненужная девочка…

Первая ночь прошла, словно в бреду. Захар никак не мог уснуть, мешала и предгрозовая удушливая жара за окном, и его тяжелые мысли. Он кряхтел и ворочался в кровати, то укрываясь тонким пледом, то вновь раскрываясь, несколько раз вставал попить воды и выкурить сигарету, снова укладывался в постель. Потом ему стало мешать и тихое, едва различимое тиканье часов на стене. Сквозь их мерный и приглушенный стук постоянно просачивался сдавленный детский плач за стеной, который раздражал старика больше всего остального.

Не в силах его более выносить, он вскочил на ноги и выбежал в темную прихожую, громко стал колотить в дверь комнаты, где поселилась внучка:

– Коли тебе так нравится реветь белугой и сопли на кулак наматывать, то и делай это молча! Мой скот сам себя завтра не накормит и огород сам себя не прополет, а ежели я по твоей вине встать рано не смогу, то ничего не успею сделать по хозяйству, и сама ты будешь сидеть без завтрака-обеда, больно я сомневаюсь, что городские вроде тебя у плиты стоять умеют! – прокричал старик в закрытую дверь, гневно потрясая сжатым кулаком.

Он ожидал, что девчонка разразится еще более громкими рыданиями после его брани, но та внезапно умолкла и в доме вдруг стало совсем тихо.

Захар вернулся в постель, еще какое-то время чутко прислушивался к тому, что происходит за стеной в соседней комнате, но больше ни одного звука оттуда так и не донеслось.

«Хоть бы не померла там со страху… А ежели и помрет – что мне с того?» – думал он, засыпая. Его веки, наконец, сомкнулись, из груди вырвался сиплый старческий храп. Захар погрузился в безмятежный сон.