Читать книгу Лейла. Шанс за шанс - Катерина Цвик - Страница 4

– Противный старикашка! – бубнила я себе под нос, стоя высоко в ветвях яблони и озираясь вокруг в попытке запрятаться как можно глубже.

Наконец, нашла ветку поудобнее и, скуксившись, присела. Настроение было препаршивейшее, поэтому, углядев рядышком наливное яблочко, сорвала и даже не обтерев вгрызлась в ароматный бочок. Я была зла, нет, скорее, не зла, а возмущена до глубины души и обижена. И причиной всему – мой новый учитель профессор Тимуран. А как поначалу я ему радовалась!

Отец, как и планировалось, вернулся ровно через полтора месяца и, кроме всего прочего, привез мне учителя. Им оказался маленький сухонький старичок, сморщенный не хуже магистра Йоды и даже чем-то на него похожий. Даже уши у него были почти такие же большие, разве что не такие лопоухие, и имелась довольно длинная, но не сильно густая бородка. Когда отец сошел с корабля, мы с Мамуком уже ожидали его на пристани. За ним следом семенил этот самый магистр Йода. И после теплых обнимашек отец представил нас друг другу. Стоит отметить, что по отношению к детям в данных краях это совершенно необязательно, но, видимо, отец хотел показать, что выполнил мою просьбу.

– Вот дети, знакомьтесь, это ваш будущий учитель профессор Тимуран-аха6. Он окончил Тализийский университет, много лет преподавал там, потом судьба занесла его в Туранию, где он некоторое время был учителем одной весьма знатной особы, но после небольшого недоразумения попал в немилость и благодаря весьма неприятному стечению обстоятельств стал… – Тут отец замялся, а я разглядела на шее у старичка говорящий сам за себя ошейник и, не задумываясь, ляпнула:

– И стал рабом.

– Маленькая анна очень наблюдательна, а ее отец весьма говорлив. – С милой, как ему казалось, улыбкой скрипуче проговорил старичок. Но самое интересное, отец и не думал его одергивать, наоборот, как-то смутился, что ли. А потому закончил суетливо и скомкано:

– В любом случае, профессор будет тем, кто займется вашим образованием. Прошу Тимуран-аха, нас ждет возок. – И указал старичку на выход из зоны порта. – Сакол-аха, проследи за разгрузкой и оформлением документов. – Спохватившись, выкрикнул он своему боцману.

Каким бы маленьким и провинциальным наш городок не был, а имел нечто вроде погранпункта, где нужно было зарегистрироваться.

Когда мы приехали домой, отец так же церемонно, как и нам, представил старичка жене и проводил в дом, где пообещал в ближайшее время освободить ему приемлемый для жизни угол (все же наш домик был слишком мал, чтобы без подготовки принять даже одного гостя), а чуть позже выделить свою комнату в новом доме. В общем, у меня сложилось стойкое ощущение, что или отец очень уважает этого старичка, несмотря на рабский ошейник, или этот профессор такой же раб, как я кальмар. И, судя по поведению этого самого профессора, второй вывод гораздо ближе к истине, хотя и первый не лишен основания. Тогда становился очень актуальным вопрос: что же он здесь делает на самом деле? Однако, похоже, мне нескоро удастся узнать на него ответ. В том, что я все же раскрою эту тайну, я не сомневалась.

Ночью, уже после того, как мама уложила нас с Мамуком спать, я снова прокралась к комнате родителей и, отодвинув занавесь, прислушалась. Некоторое время они обсуждали домашние дела и события, которые произошли дома за время отъезда отца. Но вскоре беседа свернула в интересовавшее мне русло.

– …Ратмир, я, конечно, тоже уважаю старость, но ты сегодня очень странно себя вел с этим человеком. К чему все это? К тому же он раб. А это заявление, будто он будет учить обоих наших детей – какая-то ерунда! Ну, ладно Мамук, но Лейла?! – Сбивчивый и недовольный тон Малики выдавали ее непонимание и возмущение.

– Малика, не части! – немного раздраженно ответил отец. – На все твои вопросы есть вполне рациональные ответы. Насчет старика могу сказать одно: ты должна относиться к нему почтительно и предупредительно, на людях играй роль хозяйки, но в доме он для тебя старший член семьи. Поняла?.. – Строго и требовательно говорил отец, что было не очень на него похоже.

Он редко разговаривал с женой в таком тоне. И это могло означать лишь одно: то, что он сказал, должно быть выполнено без каких-либо вопросов. Мама притихла и по спокойному тону отца, который продолжил отвечать на ее вопросы, я поняла, что она как минимум согласно кивнула.

– …А что касается Лейлы, то я привез учителя по большей части только ради нее.

– Как? – вырвалось у мамы.

– Помнишь, незадолго до отъезда мы с тобой говорили о том, что она довольно необычный ребенок и скоро это будет все больше бросаться в глаза? Так пусть лучше это списывают на мои чудачества – ведь это я привез ей заморского учителя, который ее всему этому необычному как будто и научил.

Несколько минут в комнате стояла тишина, видимо, Малика переваривала папино высказывание. Наконец, она ответила:

– Ратмир, ты такой умный! Иногда я кажусь себе рядом с тобой такой глупой! И только и могу, что удивляться, как ты вообще взял меня в жены… – Она захлюпала носом и заплакала. Я уже собралась уходить, когда мама вдруг резко перестала всхлипывать и очень серьезно спросила: – Ратмир, а этот старик… – она замялась, подбирая слова. – Он не ославит нашу девочку? Не пойдет болтать о ее необычности по всем углам?

Отец тяжело вздохнул:

– Я тоже думал об этом, но почти уверен, что профессора нам не стоит опасаться. Во-первых, он мне должен… сильно должен, а во-вторых – он увлекающаяся личность, а в Лейле есть нечто, что он захочет понять и разгадать… – Потом подумал еще немного и добавил: – Нет, с этой стороны Лейле ничего не угрожает.

– Ну вот, я же говорила, что ты у меня умный, а я… – Она заплакала вновь, громко всхлипывая.

Ну опять началось! Беременность давала о себе знать. В последнее время мама стала особенно ранимой, и выверты ее логики подчас вгоняли в ступор даже меня. А отцу и вовсе приходилось непросто. Но моя теория по поводу старичка полностью подтвердилась. Оставалось только надеяться, что он действительно чему-то меня научит.

Как в тот момент я была к нему несправедлива!

Профессор Тимуран оправдал все возлагаемые на него надежды. Поначалу он довольно скептически отнесся к идее обучать девочку и попытался соскочить на обучение Мамука, но очень скоро признал свою ошибку, сказав, что Мамук еще слишком мал, чтобы постигать науки, и он, так и быть, немного помучается со мной. И я видела, что он реально настроился мучиться, так как начал со мной заниматься как с каким-то умственно отсталым ребенком. Уж я-то точно знала и эти речевые обороты и это выражение лица – сама когда-то собиралась учить деток младшей школы. У меня даже мелькнула мысль потроллить дедушку и немного поизображать ту, кого он во мне видел, но быстро ее отбросила. Не для того отец вез его через моря, чтобы я сейчас прикалывалась.

Так было поначалу. А потом он показал мне буквы и обозначение цифр. Письменность здесь оказалась несложной – никаких иероглифов или рун, единственным затруднением для меня стало, что в одних случаях буква обозначала обычную букву, а в других целый слог. Этот нюанс немного замедлил изучение, однако вполне бегло читать и писать я смогла уже меньше, чем через неделю. Зная язык, это оказалось несложно. Жаль только книг в нашем доме раз-два и обчелся, учебников вообще никаких, а профессор прибыл совсем без багажа, лишь в том, что было на нем.

Мои успехи в изучении письменности привели профессора в полный восторг, и он взялся за меня по-настоящему. Очень скоро убедившись, что с математикой у меня еще лучше, чем с письмом, он начал давать мне действительно сложные, по его мнению, задачи. Я щелкала их как орешки и поначалу даже опешила, когда узнала, что они предназначались для учеников первого и второго курса университета, в котором он когда-то преподавал. Однако в геометрии дела у меня обстояли чуть хуже, мне пришлось привыкать к новым обозначением длин и углов, к тому же «открывать Америку» я не торопилась и решила изучить теоремы и постулаты этого мира, а не бросаться с головой в местную науку со своей Евклидовой математикой. Дедок и так начал странно на меня коситься, поэтому я даже не пыталась объяснять что-то новое для него и лезть куда-то в дебри. Гениальность гениальностью, а некоторые вещи лучше не светить вообще или выдавать малыми порциями.

Что было действительно интересного в наших уроках, так это история этого мира, география и социальное устройство стран. Я впитывала все эти сведения, как губка, и стоит отдать должное профу: преподавал он на высшем уровне, повествуя о событиях не сухо и сжато, а на примерах и памятных исторических событиях. Конечно, бесчисленные имена королей и сановников укладывались в голову нелегко, но я и не стремилась запомнить их досконально, на что профессор хмурился и заставлял учить их по новой.

Видя, что я без каких-либо проблем усваиваю полученную информацию, он решил ввести в обучение сразу два языка: тализийский и туранский. В принципе, я ничего против не имела, но это уже совсем чуждые языки и письменность, поэтому изучение этих дисциплин застопорилось. Вернее, не застопорилось, а пошло по нормальному рабочему ритму, а не впечаталось в мою голову за неделю как, видимо, планировал профессор. К тому же чем больше был срок беременности у Малики, тем больше новых обязанностей ложилось на мои плечи. Любые же оправдания в виде того, что я просто не успела, его не интересовали. Профессор так увлекся новой подопытной мышкой в моем лице, что уже явно начинал перегибать палку. Апогеем же всего стал сегодняшний разговор…

– Лейла, я думал, что ты будешь лучше стараться! – в запале выкрикнул профессор, после того как я сказала, что не успела выучить все заданные слова. Сорок штук, к слову. – Мне показалось, что вчера я донес в твою глупую голову важность учебы.

Ааа, да-да, помню я этот получасовой спич о том, что с моими возможностями, а вернее – таким учителем, как он, можно чуть ли ни весь мир захватить, то есть, в его интерпретации – поразить всех своим гением. А я, мол, такая-растакая, своего счастья не ведаю и недостаточно выкладываюсь на ниве его экспериментаторского воодушевления, ведь так интересно – сколько же знаний влезет в эту маленькую головку? Сказал он все это, конечно, не так, но смысл был именно таким.

– Уважаемый профессор… – начала я в попытке оправдаться – мне вчера пришлось весь вечер помогать Малике по дому, у нее в последнее время стали сильно отекать ноги, и я просто не могла оставить ее одну на хозяйстве.

Старик уже набрал в легкие воздух, чтобы, перебив меня, разразиться очередной отповедью, когда о косяк постучали, и в гостиную, откинув полог, вошел отец.

– Добрый день, профессор! Привет, сердечко. – Поздоровался он и тепло мне улыбнулся. – Так и знал, что найду вас здесь. Надеюсь, я не сильно помешал вашим занятиям?

– Да о каких занятиях может идти речь?! – снова сел на своего конька профессор. – Если она не учит элементарный минимум, не готовится к занятиям и вообще игнорирует слова своего учителя!

Отец опешил от такого напора, а я начала закипать практически в прямом смысле этого слова – почти ощущала, как внутри все клокочет от несправедливости обвинений, и скоро мне сорвет крышу.

– Лейла, – недоверчиво обратился он ко мне, – почему профессор тобой так недоволен? Я хотел обсудить твое предложение насчет кофейни, но в свете того, что только что услышал…

– Ну-ка, ну-ка, что за кофейня? – тут же среагировал противный старикашка.

Я же стояла и только беззвучно открывала и закрывала рот.

– Ну, – все еще растерянно проговорил отец, – Лейла предложила открыть гостиный двор, где будут подавать кофей и сладости ее собственного изобретения.

– Что? – взбеленился профессор. – Кофей? – Хотя этот напиток в Фархате и назывался по-иному, с моей легкой руки все, кто хоть раз слышали это новое название, тут же принимали его как более подходящее. Только вот обычное «кофе» уступило более певучему «кофей». – Да что эта малявка знает о кофее? Его приготовление – это целый ритуал! А сладости? Вы что, на полном серьезе хотите сказать, что она может приготовить нечто, что может хоть кого-то заинтересовать? Ратмир, не разочаровывайте меня! Призвание этой девочки совсем в другом! Ей нужно учиться!

Все. Клапан сорван, крыша улетела. Прощай родная, надеюсь, мы еще встретимся.

Раздавшееся шипение удивило даже меня, но я тут же поняла, что произвожу этот звук сама. Мужчины тоже обратили на это внимание и повернулись ко мне. А потому я остановилась и заговорила тихим, холодным и севшим от возмущения голосом:

– Вы старый, самовлюбленный, закостенелый и недалекий старикан! Вы судите людей, не желая знать ни причин, ни возражений, ни чужого мнения. Вы при помощи меня решили достичь какой-то своей цели – я это уже поняла. Однако спешу вас заверить, ваше неуместное давление, желание добиться всего и сразу, презрев мнение и возможности других людей, может привести только к обратному результату…

– Лейла! – воскликнул после моей тирады отец. – Ты что несешь? Как ты можешь так оскорблять профессора Тимурана?

Я перевела взгляд на отца и поняла, что он не на моей стороне, и боль обожгла душу от того, что отец впервые в жизни встал не на мою сторону и даже не пытался меня понять. Конечно, трезвой частью своего рассудка, которая как-то обособленно взирала на развернувшееся действо, я понимала, что поступаю некорректно, разговаривая так с человеком в разы старше меня, но ничего поделать с собой не могла и как маленький ребенок тыкать пальцем в обидчика и кричать «он, это он, это все он!» не собиралась.

– Отец, а разве этот человек меня не оскорбил? Не зная, а вернее, не желая знать причин, приведших к тому, что я не доделала домашнее задание, он обвиняет меня в нежелании учиться. Разве не зная и даже не представляя моих возможностей в кулинарии, он не обидел меня своими высказываниями? И разве не отвергает он с порога идеи, которые не лишены смысла для других людей и отвержены им самим лишь потому, что он не допускает даже мысли о том, что кто-то может желать развивать свою личность в разных направлениях?.. – Я умышленно говорила много и сложно, чтобы эти двое вспомнили, что я не обычный ребенок, что могу излагать свои мысли вполне по-взрослому и что относиться ко мне нужно соответственно. Лицо же профессора от возмущения то краснело, то бледнело, он даже попытался что-то сказать, однако я припечатала: – И еще, отец, вспомни, что у тебя жена на сносях, и ей нужно все больше помощи, и спроси у глубоко уважаемого профессора, сколько он мне дает заданий!

После чего развернулась и, не слушая окликов, пулей вылетела из дома. Слушать, что они мне могут сейчас сказать, не было никакого желания. К тому же я ребенок, мне пока можно. Вот такая вот извращенная логика: относитесь ко мне как к взрослой, но я могу вести себя как ребенок.

Бежать куда-то за пределы дома я, несмотря на то, что была в растрепанных чувствах, не решилась, а потому забралась на яблоню позади дома. Дело в том, что, как и предрекал отец, к нам в город месяц назад ввели военный контингент, а вместе с ним повалило огромное количество другого народа. Ведь всю эту ораву нужно кормить, обслуживать и, конечно, продавать им товары. К тому же началась большая стройка, и по округе тут же прокатился слух о том, что в нашем городке планируется строительство большого порта и крепости для возобновления торговых и дипломатических отношений с Тализией. И в город начал стекаться рабочий люд, те, кого привлекли перспективы, а также жулье всех мастей и просто молодежь, искавшая приключений. Кругом маячило столько подозрительных личностей, а я уже успела привыкнуть к спокойствию прежнего болота, что выбегать куда-либо в таком состоянии не пожелала.

Отец был прав и в том, что купил землю подешевле за пределами города. Уже сейчас было видно, что город останется в своих теперешних пределах совсем недолго, да и его торговые партнеры тоже предугадали этот момент и выкупили рядом по большому участку земли и уже строили новые, более представительные и богатые дома. Раньше ведь это и не особо было нужно – не перед кем было выпендриваться, так сказать, да и незачем. Сейчас же вопрос с домом повернулся уже другой стороной, ведь в город начнут прибывать другие купцы и знатные люди, с которыми нужно будет договариваться и наводить мосты, и если ты можешь продемонстрировать свой достаток и таким образом серьезность своих позиций, то это большой плюс. Вот и старались теперь господа местные купцы и мелкая знать – небогатая и, кроме как родословной, ничем похвастаться не могшая. Не считать же за серьезным состоянием небольшой доход, что приносили маленькие деревеньки, раскиданные в окрестностях города?!

Знать здесь наследовала титул от родителя или его дарил король, но непременным условием сохранить его было служение государству, чаще в военной сфере – здесь являлось большой честью служить своему отечеству. Большим плюсом и прибавкой к титулу в виде суффикса «нарам» было наличие своей земли, на которой работают люди, которые за это и платят подать. Эта земля передавалась только старшему сына, если были младшие, они отправлялись зарабатывать свой титул на государеву службу. За пренебрежение обязанностями перед государством титула лишали.

Так, думая обо всем подряд, постепенно я успокоилась и взглянула на вещи более трезво, без пелены бешенства на глазах. Н-да, рассорилась я с профессором знатно, да и с отцом нехорошо вышло… Он-то пришел поговорить насчет кофейни, а из-за этого Фомы неверующего все мои планы, похоже, пойдут прахом. Да и обучение… Как? Ну как теперь с ним заниматься? Нет, извиняться я не собиралась и ни от одного сказанного в запале слова не отказывалась, но как же обучение? За те три месяца, что он здесь находился, я узнала в десятки раз больше об окружающем мире, чем за два года, что прожила здесь с момента своего попаданчества.

За такими вот невеселыми думами я и не заметила, как предмет этих самых дум меня нашел и, немного потоптавшись внизу, окликнул:

– Лейла, слезай, нам нужно поговорить.

На это я лишь фыркнула, но, подумав, все же спустилась вниз. Профессор мотнул головой, приглашая прогуляться до ближайшей лавочки.

Некоторое время мы сидели молча.

– И как вы меня нашли? – буркнула, чтобы хоть что-то сказать.

– Кирим, – лаконично ответил профессор.

Старый Кирим жил в семье отца со времен появления на свет деда Лейлы, то есть теперь моего деда, и был отправлен вместе с моим отцом то ли в совместную ссылку, то ли чтобы приглядывать за нерадивым отпрыском, который пошел против воли семьи.

Вновь восстановилась тишина. Признаться, я даже не представляла, как сложится наш разговор. Да что там разговор! Я не представляла, как его можно вообще начать! Но профессор меня удивил. Заметно преодолевая собственное нежелание говорить, он произнес:

– Лейла, признаю, в чем-то я действительно был не прав.

От удивления у меня глаза на лоб полезли. Чтобы профессор да пришел извиняться?! Ничего подобного я даже представить себе не могла! Я видела, как тяжело дались ему эти слова, а потому, немного опомнившись, тоже решила сделать шаг навстречу:

– Ну и я признаю, что вы отнюдь не недалекий человек.

Старик пристально на меня взглянул, немного пожевал губам и спросил:

– Значит, от того, что я самовлюбленный и закостенелый, ты не отказываешься?

Я тоже пристально на него посмотрела и решила ответить честно:

– Дело в том, профессор-аха, что в своей недалекости вы меня уже разубедили, так как умеющий признавать свои ошибки человек явно не соответствует такому нелестному эпитету.

Старик на это усмехнулся и, прищурив глаза, выдал:

– Ладно, маленькая хулиганка, я пересмотрю график твоих занятий и домашние задания. Однако если ты и правда хочешь заниматься какой-то там кофейней, то тебе придется убедить меня лично, что это не пустая затея. Тогда я, так и быть, признаю свою неправоту и поговорю с твоим отцом по этому вопросу и даже помогу в реализации задумки.

Я не поверила своим ушам, но когда до меня, наконец, дошел смысл сказанного, я подпрыгнула на лавочке и, обхватив профессора за шею, звонко чмокнула в щеку:

– Профессор-аха, забираю свои слова обратно! Вы не самовлюбленный, не закостенелый и даже не старик, потому что лишь молодой сердцем способен выдержать выходки, подобные моей! Ждите! К вечеру я устрою вам настоящий праздник вкуса!

И, подскочив, бросилась в дом, услышав позади смущенное покашливание:

– Маленькая хулиганка…

Стоило признать скепсис профессора вполне обоснованным: за все это время он так и не успел попробовать ничего сладкого из моего меню, как, в общем-то, и кофе. Дело в том, что на меня разом навалилось столько обязанностей и учеба, что желания творить и удивлять особо не было, а кофе варить Малика запретила, так как от его запаха ее начинало мутить. Токсикоз. Но сегодня я собиралась сделать все, чтобы моя идея с кофейней выгорела, а потому первым делом направилась к маме и предупредила, что сегодня после обеда, который вот-вот должен был наступить, я займу кухню до самого вечера.

– А как же ужин? – возмутилась она.

Я задумалась. Еще и ужин на себя брать? Могу не успеть. Однако готовить с мамой – тоже не выход. Проф может решить, что это я ей помогала, а не наоборот, а это мне сейчас ну совершенно не нужно.

На ум пришел довольно простой, но вкусный и сытный рецепт.

– Пирог с телятиной и булгуром7 пойдет? Ты же сама хотела что-то к ужину с телятиной приготовить, для того и купила ее сегодня у старого Рамзана.

– Но… я никогда не готовила такой пирог и даже не представляю, на что он будет похож… – возмутилась Малика.

– Мама, обещаю – тебе понравится! – Видя, что она совершенно не согласна ни с предложенным мною ужином, ни с тем, что я собираюсь самолично хозяйничать на кухне, я скривила просящую моську и запричитала: – Ну, пожалуйста! Мне просто необходима в полное распоряжение кухня! Я обязана показать этому профессору на что способна, иначе он назовет меня пустомелей и взъярится пуще прежнего!

Как только упомянула профессора, мама как-то даже подсобралась. Я видела, что она до сих пор не поняла, как с ним нужно общаться, но его заносчивая физиономия ее порядком раздражала, поэтому спустить его с небес на землю она бы не отказалась.

– Но, Лейла, как ты сама все это осилишь? Давай, я тебе помогу! Ты только скажи, что нужно делать.

Я уже и не знала, как убедить маму, что должна все сделать сама, но потом вспомнила неоспоримый аргумент:

– Мама, чтобы утереть нос профессору, мне нужно приготовить кофе.

Малика непроизвольно сглотнула, но так просто сдаваться не собиралась. Спас меня, как ни странно, Кирим. И хотя он практически всю свою жизнь был рабом, никто в нашей семье его так не называл.

– Малика-ханан8, дайте девочке себя проявить. Если у нее не получится, накажете за высокое самомнение – будет ей урок на всю жизнь. А если все выйдет, значит вам будет за что гордиться дочерью. В любом случае стоит дать ей попробовать даже просто ради интереса – я еще таких детей не видел. И… —добавил он, – отдохнуть вам тоже не помешает.

Для молчаливого слуги подобные длинные высказывания были делом крайне редким, отчего поневоле все к ним прислушивались. Вот и Малика захлопнула открытый было для отказа рот, немного постояла с задумчивым видом и сказала:

– Хорошо, дочка. Но если тебе понадобится помощь – зови!

– Конечно, мамочка, спасибо тебе большущее! – Я обняла ее большой живот, откуда мне тут же прилетело прямо в ухо. – Эй! А мой братик настоящий шустрик, уже сейчас ищет общения. – Рассмеялась я, потирая щеку.

Взрослые тоже улыбнулись, и мама погладила живот:

– Откуда ты знаешь, что будет братик? Может, там сестричка сидит?

На это я лишь пожала плечами и отмахнулась:

– Не знаю, мне просто кажется, что будет мальчик. А через месяц-другой узнаем так ли это.

На самом деле я точно знала, что будет мальчик. И знала стопроцентно, что если на свет все же появится девочка, я с уверенностью заявлю, что ребенка подменили. Самой страшно становилось, когда задумывалась о том, что когда я просто глажу кого-нибудь – начинаю понимать, что ему в данный момент больше всего хочется. Может, детская психика помогает, но мне даже нравилось это чувство… осознания. Раньше я все списывала на обычную интуицию, но чем дальше, тем понятнее становилось, что только интуицией все это не объяснишь.

– Мама, покорми меня, пожалуйста, пораньше, мне не терпится приступить к готовке!

Малика на это лишь покачала головой и пошла в кухню.

Пока я быстро поглощала мамин супчик и лапшу, в голове выстраивалось и вновь отметалось меню. Наконец, я выбрала:

1. Яблочный штрудель. Подавать к столу можно и холодным, поэтому доставать из печи прямо перед подачей его не нужно, это прерогатива мясного пирога.

2. Панна-котта. Ее нужно сделать пораньше, чтобы успела остыть и немного постоять в холодной.

3. Эклеры. Аборигенам должно понравиться.

4. Компот. Детям и под пирог должен хорошо пойти.

5. Мясной пирог. Это на ужин. Готовить его нужно в конце, чтобы подать на стол горячим.

6. Салат из сезонных овощей. А куда ж без него родимого?

7. Кофе с корицей и ванилью. Его приготовлю перед самой подачей сладкого…

Прожевав последний кусок, я подорвалась с места, помыла посуду и принялась за работу.

Самым сложным в первом пункте, как это ни странно, было вымесить тесто. В прошлой жизни замесить туго и раскатать тонко для меня не было никакой сложности, но здесь-то мне всего пять лет, и ручонки, да и силенки в них, отнюдь не те. А перемолоть в полотенце скалкой миндаль? Эх, сила моя силушка, где ты?! В общем, упарилась я знатно, но все же засунула в печь противень со скрученным штруделем. Отдельным геморроем стало не сжечь свое творение. Печь – это не духовка с автоматическим выставлением температуры и времени. Но некоторый опыт обращения с этим сложным агрегатом я уже имела, поэтому надеялась со всем управиться.

Оглянувшись на грязную посуду и стол, я отчетливо поняла, что если хочу сегодня все успеть и не пасть смертью храбрых, то мне просто необходим помощник, причем такой, которого невозможно заподозрить в том, что это все приготовил он. Идея осенила внезапно.

– Кирим-аха, Кирим-аха!

Я выбежала на улицу и увидела старика сидящим на лавочке и починявшим какую-то обувь. Я всегда называла его уважительно – просто не могла по-другому, за что получала нагоняи от Малики, ведь в здешнем обществе проявлять уважение к рабу – это где-то за гранью. Хотя к Кириму и относились с уважением, это было все же уважение хозяина к рабу, а не равного к равному. Раб – это инструмент, и точка. Ну или, если точнее, нечто среднее между животным и человеком – как можно притеснять равных тебе людей и оставаться в белых одеждах? Ведь каждый из нас для себя хороший, добрый, умный и самый-самый, вот и была выработана целая рабская философия, взращённая не одним поколением эльмирантийцев, туранцев, фархатцев и жителей некоторых других королевств. В Тилизии и Фаргоции, к слову, рабства нет, что невольно прибавляло этим странам плюсов в моих глазах. Именно поэтому Малике и было настолько сложно привыкнуть к привилегированному положению профессора. Традиции – страшная вещь, и переломить их очень сложно. Тут уж скорее шею себе свернешь.

– А где Ромич? Опять козочек пасет? – спросила я.

– Нет, сегодня очередь соседского раба. – Я тут же вспомнила, что несколько ближайший дворов, которые держали коз, в начале лета объединились и теперь пасут животину по очереди. – А Ромича Малика-ханан послала насобирать абрикосов за городом.

Есть у нас тут небольшая абрикосовая рощица, почти дикая, куда вся ребятня бегает за сладкими плодами, только, чувствует мое сердце, в скором времени и рощицу, и земельку вокруг выкупят, и халява закроется.

– А давно он пошел?

Старик ненадолго задумался, прикрыл глаза, подставил лицо солнышку:

– Да скоро уже и прийти должен. А вы что-то хотели, маленькая хозяйка?

К выканию с его стороны я уже привыкла, а поначалу меня это коробило. А потом подумала, что выказывать уважение имею право не я одна, и успокоилась.

– Кирим-аха, я поняла, что мне все-таки нужна помощь, и очень надеюсь на Ромича.

Старик поглядел на меня немного лукаво:

– А ты уверена, что тебе нужен именно Ромич? Может, позовешь мать? – Я даже задохнулась от того предположения, что пряталось за его словами. Кирим тут же поднял ладони вверх: – Лейла, я ничего плохого не имел в виду! Нужен Ромич? Хорошо, я отправлю его к тебе, как только увижу.

– Хорошо, – буркнула я немного обиженно, – спасибо.

И мухой метнулась обратно в кухню. Времени для пустых разговоров не было совершенно!

Панна-котту приготовила по уже отработанной схеме. Ромич к этому моменту успел появиться, и я загрузила его мытьем посуды и поддержанием огня в печи. И если кто-то думает, что после готовки грязной посуды остается мало, то он глубоко ошибается.

Первая партия эклеров сгорела, хотя я отвлеклась-то от печи всего на минутку, и ее пришлось безжалостно выбросить, хорошо хоть дым коромыслом еще не успел повалить, иначе на этом все мои кулинарные эксперименты и закончились бы.

А отвлеклась я всего лишь для того, чтобы насыпать сахар в кипящую для компота воду – я долгое время не могла понять, почему бабушкины компоты всегда были вкуснее, а оказалось, все дело в том, что до закладки фруктов нужно всыпать в воду сахар и немного покипятить, приготовив таким образом сироп! Ромич помог нарезать яблоки и абрикосы, а я бросила в напиток для запаха палочку корицы. Аромат стоял обалденный!

Пирог печь пришлось на противне. Жаль, здесь нет форм. Есть тандыр9, где можно готовить лепешки и нечто вроде лаваша, в которые местные заворачивают все, что угодно, но сегодня он мне не нужен. Когда у меня появятся привычные формы, я обязательно испеку невиданные здесь пироги, а пока тот, который я задумала, вполне можно выложить на противень общей массой. Мясорубки тут тоже еще никто не придумал, поэтому мясо пришлось резать на мелкие кусочки – тоже тяжелая работа для моих еще таких маленьких ручек, но и тут помог мой добрый помощник. Мальчик безропотно выполнял все, о чем я его просила, и периодически как-то странно на меня косился, а я была так занята, что внимания на это не обращала. Я смешивала, месила, взбивала… В общем, творила.

И пусть только кто-нибудь скажет, что готовка – это не процесс творчества. Конечно, разогревание в микроволновке или на сковороде творчеством не обзовешь никак, однако, делать что-то новое, или давно привычное старое вкладывая душу, фантазию, желание сделать приятно тем, для кого готовишь – по моему убеждению, и есть акт творения. И даже если у тебя не получилось с первого раза. Кто знает сколько набросков сделал Да-Винчи прежде, чем нарисовал свою Мону Лизу?

Умаявшись, я присела на лавку и только тут поняла, как сильно устала. Осталось нарезать салат, но силы как-то разом меня покинули, и я устало провела ладонями по лицу – все-таки я взвалила на себя немалую нагрузку. Но дело того стоило.

Внезапно я заметила, что Ромич как-то неуклюже вытирает со стола и усердно прячет взгляд.

– Ромич! – позвала я мальчишку, но он лишь быстрее заработал тряпкой и так и не обернулся. Поэтому я встала и подошла к нему. – Ромич, что-то случилось? – спросила и положила руку на его худое предплечье.

Он тут же его одернул и метнулся к двери, но там остановился и прислонился лбом к косяку. Однако меня повергло в шок не это. В тот момент, когда я коснулась его голой кожи, вдруг почувствовала и увидела то, что в это самое мгновение видел и чувствовал он. А он был не здесь – он был в воспоминаниях о тех днях, когда был свободен, жил со своей семьей в доме в Фаргоции и вот так же, как сегодня мне, помогал матери и старшей сестренке по кухне. Хотя какой помогал? Скорее, путался под ногами – ему тогда и было-то всего четыре годка. В его воспоминании не было четких лиц, лишь светлые смазанные ареолы на их месте. И как-то так получилось, что в этом его воспоминании лицо старшей сестры и матери со временем все больше и больше стало напоминать мое. И столько в этой внутренней картине было света, любви, отчаяния и тоски одновременно, что меня как волной захлестнуло этими переживаниями. Я метнулась к мальчику, обняла его за талию и разрыдалась, шепча как ненормальная:

– Ромка, Ромочка, все будет хорошо! Ты верь, ты только верь!

Мальчик на некоторое время окаменел, а потом обернулся, сел на корточки, обнял меня и заплакал, уже не таясь. Мы цеплялись друг за друга, как утопающие за соломинку. По сути, я была таким же оторванным листком, как и он, однако мне повезло гораздо больше: у меня появилась новая любящая семья и новый шанс на жизнь. А у него? Что было у него? Рабский ошейник и такое же отношение к нему людей, ничем от него не отличающихся. И пусть в нашей семье никто его не притеснял и на тяжелые работы не отправлял, но по-человечески относилась к нему только я. Уж слишком сильны здесь традиции.

Первым, как и положено, взял себя в руки Ромич и начал, успокаивая, поглаживать меня по спине. Тут уж я тоже пришла в себя и даже удивилась силе и внезапности захлестнувших меня чувств. Это на меня мало похоже, а потому странно, и одной эмпатией это не объяснить.

Мы робко посмотрели друг на друга и… лишь слабо улыбнулись, испытав неловкость, и расцепили объятия. Я достала из кармана платок, вытерла слезы и сопли. Ромичу для этой процедуры хватило собственного рукава. Я на это неодобрительно покачала головой, он лишь пожал плечами. В этот момент мы оба почувствовали, что между нами протянулась невидимая, но очень прочная нить доверия. Отчего на душе стало тепло и радостно.

– Ой, пирог! Пирог нужно достать! Ромич, помоги – противень очень тяжелый!

И мы понеслись к печке. К счастью, пирог даже пригореть не успел, но зато источал одуряющие ароматы.

Салат мы сделали быстро. А потом я отрезала Ромичу и Кириму по большому куску пирога, положила салат и сладости, налила по кружке компота и отпустила парня ужинать. Обычно рабы едят после хозяев и часто совсем не то же самое, но я решила сделать исключение, ведь сегодняшний ужин готовила я, и могла с полным правом распоряжаться им по собственному желанию.

– Мама, уже время ужина? – Я увидела, как в кухню, принюхиваясь, вошла Малика. – Можешь не осторожничать. – улыбнулась я. – Кофе я еще не готовила…

– А чем так вкусно пахнет?

– Мам, накрывай на стол, будем пробовать мой мясной пирог…

Вопреки традициям, ели мы все вместе. Да, и другие иногда могли себе это позволить, но редко и скорее, как исключение. Отец рассказывал, что этот обычай ввела моя мать, так как на ее родине раздельное принятие пищи было признаком ссоры, а отец так ее любил, что решил пойти против своих устоев. Однако, вскоре сам оценил прелесть совместных обедов и ужинов, а потому позже приучил к этому и Малику, а когда появился профессор ничего менять не стал, так как на его родине это тоже было в порядке вещей.

Прошедший ужин я запомнила с трудом и даже как-то моментами. Все время слипались глаза. Но отвалившуюся от удивления челюсть профессора все же запомнила отчетливо, как и посетившее меня чувство удовлетворения, когда все домочадцы запросили добавку. Помню еще, как отец горделиво произносил в мою честь тосты, а профессор с воодушевлением жевал и только кивал в так его словам и как-то недоверчиво косился в мою сторону. Малика же явно была в полнейшем шоке и на все каверзные вопросы профессора о том, не помогала ли она мне, лишь отвечала, что такие блюда вообще видит впервые!

Сама же я практически ничего не ела. Слишком устала. И остатки сил уходили на то, чтобы держать глаза открытыми. Однако, с кофе профессор в этот день пролетел, так как я все же уснула, отключившись прямо там за столом.