Читать книгу 350 лет современной моды, или Социальная история одного обыденного явления - Катерина Михалева-Эгер - Страница 22

Давайте теперь представим себе материальную жизнь средневекового человека и посмотрим, могли ли условия его реального существования и его мировоззрение хоть как-то соотноситься с желанием участвовать в погоне за модой, создавать моду, тратить на это свои скудные материальные и моральные ресурсы.

По словам Ле Гоффа, «средневековый Запад представлял собой мир, находящийся на крайнем пределе. Он без конца подвергался угрозе лишиться средств к существованию. Мир жил в состоянии крайне неустойчивого равновесия. Средневековый Запад – это прежде всего универсум голода, его терзал страх голода и слишком часто сам голод»94.

Голод порождался любой минимальной климатической аномалией, вызывающей плохой урожай в среднем каждые три-пять лет. Те, кто не умирал с голода, вынуждены были потреблять недоброкачественную пищу – травы, испорченную муку, даже землю, что влекло за собой болезни, часто смертельные, или хроническое недоедание, которое подтачивало здоровье и приводило к ранней смерти. Голод порождал эпидемии, которые также выкашивали население. Ле Гофф ссылается на книгу «Hungersote im Mittelattr» Фрица Куршмана о голоде в Средние века, где собраны сотни текстов из хроник вплоть до Великого голода 1315—1317 гг. В этих хрониках разворачивается бесконечное траурное шествие стихийных бедствий, голодных лет и эпидемий с их ужасающими эпизодами, включая каннибализм, и неизбежной развязкой – мором с традиционными жертвами – бедняками.95

Рауль Глабер96 так описывает голод 1032—1034 гг. в своей «Истории»: «Голод принялся за свое опустошительное дело, и можно было опасаться, что исчезнет почти весь человеческий род. Атмосферные условия стали настолько неблагоприятны, что нельзя было выбрать подходящего дня для сева, но главным образом по причине наводнений не было никакой возможности убрать хлеб. Продолжительные дожди пропитали всю землю влагой до такой степени, что в течение трёх лет нельзя было провести борозду, могущую принять семя. А во время жатвы дикие травы и губительные плевелы покрыли всю поверхность полей. Хорошо, если мюид семян давал одно сетье урожая, а с него едва получали пригоршню зерна. Если по случаю и удавалось найти в продаже что-нибудь из продуктов, то продавец мог запрашивать любую цену. Когда же съели и диких зверей, и птиц, неутолимый голод заставил людей подбирать падаль и творить такие вещи, о каких и сказать страшно. Некоторые, чтобы избежать смерти, ели лесные коренья и траву. Ужас охватывает меня, когда я перехожу к рассказу об извращениях, которые царили тогда в роду человеческом. Увы! О горе! Вещь, неслыханная во веки веков: свирепый голод заставил людей пожирать человеческую плоть. Кто был посильнее, похищал путника, расчленял тело, варил и поедал. Многие из тех, кого голод гнал из одного места в другое, находили в пути приют, но ночью с перерезанным горлом шли в пищу гостеприимным хозяевам. Детям показывали какой-либо плод или яйцо, а потом их уводили в отдаленное место, там убивали и съедали. Во многих местностях, чтобы утолить голод, выкапывали из земли трупы.

В округе Макона творилось нечто такое, о чем, насколько нам известно, в других местах и не слыхивали. Многие люди извлекали из почвы белую землю, похожую на глину, примешивали к ней немного муки или отрубей и пекли из этой смеси хлеб, полагая, что благодаря этому они не умрут от голода. Но это принесло им лишь надежду на спасение и обманчивое облегчение. Повсюду видны были одни лишь бледные, исхудалые лица да вздутые животы, и сам человеческий голос становился тонким, подобным слабому крику умирающих птиц»97.

Голод приводил к истощению людских ресурсов, в результате экономика постоянно страдала. А великая эпидемия чумы 1348 г. превратила демографический спад в катастрофу.

Материальная нестабильность определяет присущее средневековому человеку постоянное чувство неуверенности. Единственное, в чём он обретал чувство безопасности, – это религия. Главный его фетиш – хлеб.

Хлеб – это основная пища масс и сакральный продукт, объект чудес святых. Легенды о средневековых праведниках, чудесным образом создающих хлеба, – это не только память о чудесах Христа, но также и мечты средневекового человека, которого неотступно преследовал голод. Главный вид статусного отличения богатых от бедных – это пир, обжорство. Средневековье было настолько скудным миром, что хвастовство и демонстративную роскошь выражали в «продовольственном» поведении, а не в текстильном и костюмном. Объектом вожделения была еда, а не одежда. Чтобы показать свой статус люди объедались, а не наряжались.

Существует замечательный документ той эпохи – сатирическая эпопея «Роман о Лисе» («Roman de Renard»), памятник французской городской литературы конца XII—XIV вв., популярный также и у фламандцев, голландцев, немцев и англичан.

«Роман о Лисе» представляет собой две дюжины сказок, или «ветвей», которые возникали в разное время и были сведены воедино переписчиками, вероятно, по той причине, что в большинстве из них действуют одни и те же главные персонажи – лис, волк, лев и некоторые другие. В прологе к III ветви «Ренара» комически описана мифологическая история сотворения животных: мановением руки Ева порождает Волка и Лисицу; автор раскрывает перед нами «смысл» этого факта:

Сей лис иносказательно означает Ренара, большого пройдоху.

С тех пор всех, кто хитер и ловок, называют Ренаром…

Знайте же, что Изенгрин, дядя Ренара, был великий вор…

Он иносказательно означает волка, который украл овец Адама.

Всех, кто хорошо умеет воровать, по праву называют Изенгрином.98

Сюжет произведения строится вокруг борьбы умного и хитрого лиса Ренара с грубым и кровожадным волком Изенгрином, с сильным и глупым медведем Бреном, львом Ноблем (королем), глупым ослом Бодуэном (священником). Основным двигателем борьбы лиса Ренара является голод и кража еды – ветчины, сельдерея, сыра. Когда лис и его товарищи превращаются в баронов, они первым делом закатывают пир:

«Дама Эрзан с радостью устраивает им празднество и готовит всё, что может: ягненка, жаркое, каплунов в горшке. Она приносит всего в изобилии, и бароны с избытком утоляют свой голод».

Сытость, а не богатый, тем более модный, костюм становится символом обретение нового, более высокого статуса.

Самая базовая из человеческих потребностей – еда, а отнюдь не одежда, еще долгие столетия будет оставаться фетишем, важнейшим маркером социального статуса, а обжорство – объектом вожделения большинства, одним из главных грехов знати и в каком-то смысле предписанным демонстративным поведением королевских особ. Прием пищи превратился в значимую придворную церемонию задолго до того, как такую же роль стали отводить смене разнообразных придворных костюмов при Людовике XIV. Вот как описана церемония ежедневного приема пищи его отцом, Людовиком XIII, уже в первой половине XVII в.:

«Согласно церемониалу, король восседал за столом, окруженным барьерами, на высоком стуле. С одной стороны от него размещался первый лейб-медик, с другой — первый гофмейстер. Позади — уже стоя — капитан королевской гвардии, два вооруженных стражника, принцы и кардиналы, находящиеся в это время в Лувре, а за барьерами — неподвижные и молчаливые придворные. Король благоговейно и отрешенно выслушивал „Benedicite“ — молитву перед едой, которую произносил священник в качестве символа милосердия, затем принимал от самого знатного из сеньоров салфетку и приступал к трапезе»99.

А вот, к примеру, что подавали весьма слабому здоровьем Людовику XIII перед осадой Ла Рошели 29 января 1628 г. На обед: протертый суп из каплунов, заваренный хлебом; суп с прожаренным в жире мясом, сдобренным лимонным соком; отварная телятина; костный мозг; рубленые каплуны с хлебными крошками; желе; два печеных яблока с сахаром; груша в сиропе; начинка из яблочного пирога; три пакета вафельных трубочек; хлеб; легкое, слабоокрашенное, но хорошо выдержанное вино. На ужин: похлебка из каплунов и рубленые каплуны; телятина в собственном соку; суп с телятиной в собственном соку; отварная телятина; костный мозг и нижние части куриных ножек.100 Как он всё это съедал – остается загадкой, но, возможно, такая способность к обжорству была требованием к королевской персоне, уходя корнями в голод Средневековья и сакральное отношение к еде.