Читать книгу Awakers. Пробудители. Том 3 - Катерина Томина - Страница 2

I can’t relax between the cracks, baby

Who wants to live like that?

«El Paso», The Vaccines

Трой много по чему скучает в эти дни. Он скучает по шампанскому и посиделкам в баре после шоу. Скучает по романтике; по домашнему уюту и больше всего по Фредди. Он редко, почти никогда не скучает по людям, но до скрипа в зубах скучает по Сидни.

Когда он впервые встречает Сидни Янга, у того по всему лицу прописан недосып длиною в жизнь, и он просто стоит посреди улицы такой высокий, растерянный и забытый, будто не может вспомнить зачем родился. А Трой кричит через пол-квартала: «Эй, Сидни-Янг-из-Сэд-Кассет!», так что прохожие оборачиваются, а потом с разбегу протягивает руку и на повышенных представляется:

– Трой Гордон.

– А-а-а, который Пробудитель, – меланхолично хмыкает Сидни, – Ну что ж…

Но руку пожимает.

∞ ∞ ∞

Потом, когда в сотый раз в интервью слышится один и тот же вопрос, Трой срывается:

– Почему бы вам не спросить у ваших коллег по цеху? Они уже все в курсе. У вас один искусственный интеллект на всех что ли?

– Напишут теперь, что я мудак зазнавшийся, – жалуется он потом Майку.

– Да хер с ним, – отмахивается он. – Ты не мудак. Просто день плохой выдался.

Конечно, в статье никто его мудаком не обзывает, но пишут, что «фронтмен группы привычным энтузиазмов не фонтанирует, нехарактерно неприветлив и выглядит болезненно трезвым и угрюмым».

«Коллеги по цеху» радостно подхватывают идею, пытаясь вытрясти из Гордона хоть какую-то интригу или трагедию. И бесконечное обаяние даёт трещину.

У Троя Гордона конфликт с прессой. Все запомнили его как весёлого пьянчужку, который несет километры милой чуши обо всём на свете, но Трою очень нравятся песни, и хочется рассказать об этом всему миру. Однако про песни никто не слушает, зато в сотый раз спрашивают про название группы, про Сидни Янга и какие-то теракты в другой части мира, о которой он слыхом не слыхивал. К счастью, у Майка стабильно на всё есть своё мнение.

Хуже всего когда их заставляют читать твиты про себя вслух: его самооценка делает три сальто вокруг своей оси и разбивается вдребезги. Это должна быть забавная рубрика по идее. Наверное, она забавная по ту сторону экрана.

– Почему эти люди говорят про меня вот это всё, – смущённо спрашивает Трой с наивностью пятилетнего ребенка. – Я их не знаю.

Похоже люди из интернета никак не могут прийти к единому мнению: то ли он слишком щекастый для «лица группы», то ли наоборот возмутительно стройный, «…не поймёшь прибухнувший по жизни или на позитивчике», и с «таким лицом только в бой-банду». Это малая часть из списка банальностей, которые ставят крест на облике «канонической рок-звезды». Но поёт, он, конечно, охуенно – в этом солидарны все и будто заочно его за это ненавидят.

Майк реагирует на всё на удивление здраво:

– Непрошеные советы, обожаю, – умиляется он, изображая звуки блевания.

Саймона быстро записывают в идолы, но это Трой и сам знает; знал с самого начала. Бесит, что Саймон всегда был идолом ну просто потому что он Саймон, а не потому что общается с прессой сквозь чёрные рэйбаны, через похмелье и вежливые маты. Но Саймон восхитителен в самом деле: он неприступен, перманентно не в настроении, огрызается, скучает, смотрит сверху вниз, но никогда, никогдашеньки, не заглядывается на девчонок.

– Я не понял, вы музыкальное издание или брачное агентство? – мрачно изрекает Саймон в ответ на очередной вопрос «про половинок», и никто не спорит, потому что в Саймоне росту на шесть с плюсом футов, и не какая-то фигня электронная торчит из кармана, а настоящая сигарета за ухом.

Трой в расшитой пестренькой майке с блестками по плечам ощущает себя очень невидимым.

Странно наблюдать, как коллеги стойко переносят едкие замечания. Вспоминается Том, которого вынесло прочь от его невнятного комментария про то, что он «хороший парень, который играет на разных музыкальных инструментах». Но Том какой-то невероятный, вразумительный; потешается над каждой остротой и очень впечатлен описанием «туалетный ёршик на грибах с гитарой». Ральф всё равно не верит во «все эти ваши интернеты», об Майка ломаются злые языки, потому что сам он злее и языкастее. А Саймон – единогласно – последний из рок-н-ролльных идолов; никто не критикует Саймона.

∞ ∞ ∞

Трой очень ярко помнит витрину с музыкальными инструментами залитую полуденным солнцем, но напрочь забыл название города.

– Смотри, какая гитара офигенная! – стучит он по стеклу рядом с вывеской. – С котиками! Тебе надо?

– Мне хватает гитар, – отнекивается Сидни.

– А с котиками есть?

– Нет.

– Ну вот! Смотри какая!

Товарищ смеётся от его восторгов, глубоко и бархатно, совсем не обидно.

– Себе купи, раз нравится.

– Мне зачем, я не играю.

– Научишься.

Трой теряется, будто эта мысль на ум ему не приходила.

– Ну что ты в самом деле, – Сидни достаёт пачку разноцветных купюр из заднего кармана, отсчитывает по одной, качая головой. Никто уже не использует бумажные деньги казалось бы. – Сколько она там? – он щурится на ценник и отсчитывает ещё немножко. – Точно играть будешь?

– Буду! – резво отзывается Трой. – Очень буду!

Тот снова смеётся, кладёт руку чуть ниже лопаток, подталкивая ко входу; кажется, пальцы у него длиннющие, ладонь перекрывает всю спину. Трой жмурится и чувствует себя восхитительно маленьким и счастливым.

∞ ∞ ∞

Трой бодается с прессой до тех пор, пока в один прекрасный день не получает статус «нехаризматичный лидер группы».

– Что за хуйня, Сид? Как с этим справляются? – хлюпает он в трубку, потому что спустя все колкие рифмованные строки Сидни Янг всё равно мякотка на фоне зубастых журналюг и скучающих диванных аналитиков.

– Ты не хочешь знать ответ.

– А без бутылки?

– Понятия не имею, я не справился, – напоминает он и вздыхает как всегда меланхолично, но будто ветерком тёплым в ухо дунуло. – Ты лучше всего этого. Не загоняйся, кот. Ты гораздо, гораздо лучше.

Забавнее всего, что он в самом деле знает. Но Сидни прав в другом: больше всего сейчас хочется выпить. Но не радостного шампанского, как обычно, а чего-нибудь, чтобы ужраться в хлам, позвонить папе и реветь пьяным олухом, чтобы он забрал его отсюда; а потом отрубиться к чертям собачьим до самого конца света.

Но Саймон обещал, что больше не будет, а значит и он тоже.

∞ ∞ ∞

Папе он всё равно звонит, но не ревёт олухом, а несёт что-то про погоду и пейзаж за окном, заурядное и угрюмое.

– Ребёнок, ты не приболел? – переживает папа. – Звучишь неважно.

– Пап, ты что, газет не читаешь? Я «болезненно трезвый», – фыркает он в трубку и поясняет. – Заебался просто.

– Разъебись обратно, пожалуйста, – распоряжается папа. – Расслабься. Серьезно, Трой, ты в порядке?

Он бы и рад, конечно, расслабиться но он сам «наложил сухой закон на группу», как говорит Майк, а курить уже давно бросил. Ну как бросил?

– Очередная последняя? – иронизирует названный идол группы.

– Ой, заткнись, Саймон, – огрызается он. – Да-да, вот такое я трепло безвольное.

На самом деле, Саймон тоже трепло безвольное, и ему дико стыдно за то, что уже второй раз он делает вид, что водка не пахнет. Трой категорически не согласен, что дурные привычки никогда по-настоящему не бросаются, докуривает как последний раз в жизни, выкидывает в трубу ментальную медальку за достижение, и снова обещает себе «никогда больше».

Хуже всего, что он в порядке, в образцово-показательном злоебучем порядке. Без единой нездоровой привычки – хоть на выставку отправляй. Единственный плюс всего этого треклятого ЗОЖа: бежать он может очень долго. Гораздо дольше Саймона. Объективно (наверное, скорее всего) он реально в хорошей физической форме и хочется спросить в толпу: какого хуя?

Он боится, что коллеги не будут малодушничать, уличат нарушителя и сдадут ему, как сдала Эмма, потому что он хоть и «нехаризматичный», но все равно лидер группы и несёт ответственность за Саймона. А он, конечно, в порядке и отличной физической форме, но чисто по-человечески просто не вывозит.

Ещё больше он боится, что в один прекрасный день, пока он отвернётся, кто-нибудь из его любимых алкашей залезет в бутылку так далеко, что не сможет выбраться обратно. А он просто ляжет рядом и сдохнет от стыда и горести.

∞ ∞ ∞

Ночью он разглядывает обои напротив кровати и убеждает себя, что он слишком взрослый и здравомыслящий для всей этой ебанины. Но на следующий день всё равно чаще смотрится в экран монитора, чем в зеркало, чтобы убедиться, что вот здесь все его слова переврали, а тут вообще ничего не оставили, зато описание красочное.

«Ну и хер с ним», – думает Трой и покупает кофту с капюшоном себе назло просто потому что может позволить себе потратить кучу денег на то, что ему не нравится. Она слишком тёмная по цвету, возмутительно среднего размера, и наверняка ему не идёт, а он даже не пытается её украсить. Комфорта она приносит мало, в итоге он всё равно выглядит «издёрганным и беспокойным». Но он греет хотя бы, этот унылый кусок одежды, потому что в последнее время он мёрзнет постоянно и согревается только в свете прожекторов.

∞ ∞ ∞

Он помнит, как затащил Сидни в магазин за шмотками, потому что зачем стирать, когда можно купить новые? Пока сам он завис у стенда с дешёвыми очками в ярких оправах, Сидни неспешно, но внимательно изучает футболки с принтами, особенно Дональда Дака, который, судя по лицу настроен как всегда решительно.

– Очень твоё, – протягивает Сидни.

– Только не «M», ненавижу этот размер, – хнычет Трой.

– Чем тебе буква не угодила?

– Мне нравятся «иксы» на бирочках, другие буквы ещё куда ни шло, но «М» – это хуже всего, типа средний, средний – это невидимый.

– Пояснительную бригаду в студию, – допрашивает приятель.

– Ну это как… Если я ограблю банк, и потом свидетелей будут спрашивать «опишите грабителя», а они скажут: «Ну он был среднего роста, среднего размера»…

Сидни закипает от смеха:

– Ты что угодно, кроме «среднего».

– Но на ярлыке-то другое написано.

Приятель со вздохом достает маркер из кармана, что-то чиркает с изнанки на пресловутой футболке с Дональдом Даком и протягивает ему.

– Меряй, бери, пошли на кассу. Я заплачу.

На бирке красуется надпись «XM». Футболка сидит замечательно.

∞ ∞ ∞

Вообще если взвесить, то скорее получится, что добрые слова конкретных важных людей весомее, чем невразумительные подъебы серой массы. Но когда смешиваешь, весь этот компот всё равно отдаёт кошачьей ссаниной, как то вино, про которое Саймон сказал, что это утончённые нотки «пипи де ша», так и должно быть, «ничего ты не понимаешь». Но он потом всё равно в гугле проверил, что «pipi de chat» – реально кошачья ссанина, и вот именно так благоухает общественное мнение всем своим букетом.

Поэтому однажды утром перед очередным интервью Трой открывает рот и сам удивляется своим словам.

– Я не пойду.

– Ты фронтмен группы, – убеждает Ральф несколько аргументов спустя.

– Мне этого говна не надо.

– Трой, ну что ты в самом деле. Интервью – часть работы, мы сейчас не в том положении, чтобы халтурить, – напоминает Ральф.

– Я нормально свою работу работаю, а они потом всякий шлак пишут.

– Ну не читай.

– А смысл, тогда интервью давать, если «не читай»? Заебали.

– Так кого им еще доставать? – вмешивается Майк. – Мы же охуенные здоровые белые гетеромужики в самом расцвете сил. Привилегированные! Не докопаешься к наездам.

Доскональное описание в устах Майка звучит забавно, но у него не хватает чувства юмора, чтобы посмеяться.

– Что на тебя нашло? – недоумевает Ральф. – Вы же с Майком обычно впереди планеты всей языками почесать.

Он в самом деле не знает. Он бы рад побыть душечкой, но каждый раз, когда видит журналиста невольно начинает возводить стены ещё до того как успел прозвучать первый вопрос. Это Саймон носит хмурый вид с такой грацией будто это новый чёрный, а ему «хмурый совсем не к лицу, и тёмные одежды поглощают большую часть света».

Поэтому он не знает, что сказать Ральфу, и просто трусливо пишет одну, две, три песни, которые прячет в планшете в папочку под названием «встол».

– Возьми себя в руки, Трой, ну серьёзно, – повторяет Ральф. – Это не профессионально.

– Ага, это только тебе норм сваливать посреди турне и брать «творческий перерыв» в разгар работы, а мне как что так сразу «не профессионально»! – взрывается Трой. – Пошёл ты в жопу, Дороти! Я просто не пойду и всё!

И просто не идёт.

В тот день пока все катаются раздавать интервью важным херам, он успевает совершить пробежку по местности, позволяет себе бокал шампанского на завтрак и отрубается до самого обеда.

Хотя нет, на самом деле всё не так. На самом деле сначала он позволяет себе бокал шампанского на завтрак, потом уходит в забег и приходит в себя ближе к вечеру в парке на скамейке щедро отделанной голубиным пометом.

И всё равно – это лучший день за последнее время.

К вечеру заряда в нем на донышке – где-то там на уровне самооценки – и пока не вдарил адреналин, по краям поля зрения плещутся подлые мушки. Но он всё равно идёт на сцену и ни разу не лажает, потому что в силу своей предсказуемости на сцене он не лажает никогда. Больше всего он боится, что когда-нибудь кто-нибудь скажет, что он поёт как на работу ходит, потому что на самом деле всё не так.

Сцена – это не работа, это фиксированная точка в пространстве и времени, которая день за днем разбирает и собирает его по молекулам в одно целое. За пять минут до выхода он сидит в закулисье как кот в коробке Шредингера, и никак не может понять: сдох он уже или живой. Но потом коробка открывается и он всегда живой, каждый раз живой и никогда-никогда не умирает. Сцена – это не работа, это не «зона комфорта» даже; это единственное место во всей Вселенной, где он живет целиком и полностью.

– Извини, – кидает он Ральфу наутро без всяких прикрас и сам удивляется, как получилось так долго удерживать заветное слово в груди. Ральф поджимает губы, пожимает плечами, но всё равно кивает.

Иногда Трою кажется, что Ральф терпит его исключительно потому что когда-то давно он показал ему видео с капибарами.

∞ ∞ ∞

Он звонит Келлеру – тому самому, который «Келлер-из-Контроверс». Келлер трубку не берёт, но перезванивает позже, когда Трой уже передумал изливать душу, и он просто говорит про погоду, непогоду, невкусный кофе, а потом передаёт по секрету, что Сидни Янг готов бы продать почку, чтобы поехать в тур с его группой. Келлер смеётся добродушно, ей богу Санта Клаус рыжебородый:

– Янг в своём репертуаре.

Трой уточняет на всякий случай, что конкретно он имеет ввиду.

– Такой из себя сноб, а никак не может отрастить яйца подойти поздороваться, – объясняет Келлер. – К тебе небось тоже не сам подошёл, да?

Трою очень хочется возразить, что ничего он не сноб, просто не матюкается через слово и тоже разбирается в этих модных кошачьих ссанинах.

– Хер пойми что в газетах пишут. Он тебя не обижал?

– Нет, конечно, Сидни – мякотка, – фыркает Трой. Но про газеты согласен.

Келлер снова смеется, потому что, как выяснилось, никто в этом мире, кроме Троя не считает Сидни славным парнем, зато все кроме него считают его зазнавшимся мудаком. Но охуенно талантливым мудаком – тут все солидарны.

– Ну раз мякотка… – сдаётся Келлер.

Келлер, положа руку на сердце, талантливый не настолько. И на сцене лажает. Но Келлера любят все. Ему немножко за 40, и он одинаково общается с журналистами, с публикой, с ним сейчас: как добрый учитель с нерадивыми, но любимыми учениками. Келлер может себе позволить нести на сцену пивное пузико, проблески седины в золотисто-рыжих волосах и однотипные дурацкие рубашки. Келлер – легенда, таких больше не делают. У него в бумажнике фото жены, детей и собаки; срать ему хотелось на всех этих людей в интернетах.

Но Трой проверил хроники двадцатилетней давности: Мэтью Притчетт-Келлер тоже начинал, как неуклюжий загнанный мальчишка и в рехабе своё время отбыл.

На него находит осознание, что все они застряли в одной шатко-валкой лодке в бассейне с акулами. Они трое – Гордон, Янг и Келлер – как те призраки Рождества о прошлом, настоящем и будущем. И если Келлер из них – Призрак будущего, им всем крупно повезло.

∞ ∞ ∞

Хуже всего, что в самом деле всё не так плохо. В среду они идут на местное радио, а диджей приветствует их кексами с кофе. Кажется, ей в самом деле нравится группа, она задаёт правильные вопросы, позволяет говорить о чём угодно, а он очарователен до луны и обратно, красноречив и увлечён беседой.

В итоге война выходит какая-то совершенно дурацкая, ни о чём и ни с кем, но он с удивлением обнаруживает, что каким-то хером уже проебал чувство юмора, самоуважение и треть воли к жизни, зато наел обратно добрую часть «запаса на чёрный день», который едва успел рассосаться в череде рабочих стрессов. Скорее всего виной тому привычка усердно заедать бессонницу углеводами, а недосып – сахаром. Объективно и логически при его росте и комплекции это не критично, а с новой традицией выбегивать свою тревожность по окрестностям может и вовсе на пользу. Но всё равно не в тему и не вовремя.

Похоже, Саймону это кажется довольно забавным.

На самом деле Саймон тоже скучает больше, чем показывает, и ему так же не всегда хватает сцены, чтобы всю дурь из головы выбить. Поэтому несмотря на поздний час Саймон очень громко и ясно распаляется о том, как его достала трезвость бытия, яростно размахивает прихваткой и брызжет соусом по плите апарт-отеля, с декламацией о том, что лучшая часть пасты – это вино, которое к ней подходит. Он ляпает соусом на футболку в которой завтра пойдет на сцену и машет венчиком на тему «кому нахуй усралось изучение всех этих искусств, что там вообще можно учить, просто бери и делай!» А потом недрогнувшей рукой яростно перемешивает варево в кастрюльке, так что бицепсы ходуном ходят, мужчина мечты, чтоб его, с чёрными ногтями и точёными скулами. Совершенно непонятно почему не он красуется по центру на афишах.

Больше всего Саймона бесит, что он такой фуди, а паста с бокалом сухого белого – комбо мечты. Однако без Эммы под боком бокал белого быстро превращается в ряд разноцветных стопок длиной с Великую Китайскую Стену.

Трой прислоняется спиной к чужому холодильнику и безропотно принимает тарелку с фигурно выложенной пастой и листиком базилика на кромке. Ему белого сухого не требуется – он и так в шоке, что наконец-то с ним происходит что-то хорошее и размахивая белыми флагами готовится к празднику.

Саймон почему-то оттаивает каждый раз, когда видит его с вилкой в руке, будто вспоминает, что он настоящий. А он безрадостно думает, что cаймонская стряпня едва ли не единственное топливо для его защитных механизмов, и это смешно, если задуматься, но с таким раскладом ему пиздец.

– О-о-о, как же мне всё это аукнется, – обречённо вздыхает он, похлопывая себя по щеке.

Сай качает головой, улыбается и судя по лицу ловит с десяток трепетных флэшбэков:

– Когда тебя это останавливало?

– Легко говорить с такими-то скулами, – фыркает он. – Не ты же «щекастое лицо группы».

– Нормальные у тебя щёки.

– Круглые, – не соглашается Трой. – Ты что, газет не читаешь?

– И что? Тебе идёт круглый.

– Вид с ними дурацкий…

Саймон безапелляционно шлепает его по лбу вилкой под звонкое «ай! за что?», но сдаётся:

– Не дури, нормальный у тебя вид. Задолбанный, но крепкий.

– В смысле «крепенький»? – уточняет он, чертя кавычки свободной рукой.

– Нормальный.

Он хочет спросить ещё, но Сай перебивает:

– Ну что ты от меня хочешь, чтобы я зеркало тебе купил или что?

– Круглое и дурацкое?

Саймон шумно вздыхает и выдыхает матами через смех:

– Да блядь, Гордон!

Хочется спросить, что он конкретно имеет ввиду под «блядь», но спрашивает он:

– Почему ты надо мной смеёшься?

– Вот сам же хуйню про себя несёшь, а на других обижаешься. Может хватит уже?

Потом он снова смотрит на вилку в его руке, полупустую тарелку и оттаивает.

Трой впрочем не обижается, потому что Сай тоже «болезненно трезвый» в последнее время, а у него слишком много идиотских вопросов к окружающим.

Иногда ему кажется, что Саймон подкармливает его в надежде, что он вырастет большой и сильный, и они наконец-то смогут как следует подраться.

∞ ∞ ∞

Он надеется, что когда-нибудь ляжет спать потерянным и сконфуженным, а наутро проснётся, по-настоящему проснётся тем самым Троем-Гордоном-который-Пробудитель.

Но для того, чтобы проснуться, для начала необходимо уснуть немножко больше, чем на полчаса на заднем сидении и полтора часа под утро в неродной кровати.

Он не просит многого, но настолько задолбался не спать, что принимает волевое решение расчехлить мини-бар на пару глотков. Потом он слушает дискографию Sad Cassette в шахматном порядке, смотрит зверей в телевизоре, пишет ещё одну, две, три песни для папочки «встол», а наутро – отважен, агрессивно обаятелен и настроен общаться. Однако в холле Майк перехватывает его за талию и тащит обратно в лифт.

Майк тащит его в лифт, очень озадаченно интересуется «какого хера», а он возьми да ответь. Двери то закрываются, то открываются, входят и выходят люди, а он стоит напротив Майка упёршись рукой в стену, всё говорит и говорит, не в тему и разумеется не вовремя.

Колючий маленький Микки смотрит на него снизу вверх потерянным взглядом и на какой-то момент выглядит совершенно беспомощным, потому что у Микки есть всего две кнопки «подъебать» и «посодействовать» и, кажется, ни одна из них сейчас не работает.

Однако к счастью, у Майка стабильно на всё есть своё мнение.

В итоге разговор получается продуктивный: Майк узнаёт много нового про Троя, а Трой узнаёт много новых матов.

– Это конченый мир, Горди, – подводит он итог. – Но этот мир тебя любит: тут без таких как ты делать нечего.

Похмелье потом проходит вяло, но под косые взгляды Саймона, а он даже возразить ничего не может, потому что пакт есть пакт, а он и тут засрался и пропил доверие, потому что у него-то нет проблем с бутылкой, но на пять минут было невыносимо тошно, и он не смог потерпеть.

– Да-да, такое я трепло безвольное, – повторяет он сипло.

– Ну всё, харэ на себя гнать, – вступается Майк.

Он не может понять, Саймон злится, потому что он предатель или потому что скучает по своему смешному прибухнувшему Трою.

Он не может понять: Майк на его стороне потому что он это он или Майк всегда защищает слабых и несостоятельных.

∞ ∞ ∞

Тому очень нравится его гитара.

– Красивая, с котиками, – разглядывает он и тычет пальцем в одного из котов, – на Фредди похож.

Томлин странный, конечно, только он может разглядеть в четырех одинаковых котах одного «похожего на Фредди». Трой склоняет голову, присматривается и соглашается.

– В самом деле похож.

Том добрый и бесконечно терпеливый, показывает аккорды его же песен, которые раньше он видел только в экране планшета. Трой обхватывает гитару и физически ощущает полную охапку своей музыки в руках, это восхитительно вплоть до катарсиса и не поддаётся никакой логике.

– Блядь, – он запрокидывает голову и быстро растирает слезы рукавом нелюбимой кофты, боясь что Том неправильно всё поймет. Но Том всё понимает правильно.

– У меня тоже есть такие песни в плеере. Они не все грустные, но я от них все равно плачу.

Том показывает что-то из начальных Queen, заглавный сингл из последнего альбома Flashguns, который затёрли до дыр на радио, но из его плеера звучит как в первый раз; и только Томлину может прийти в голову плакать под Foster The People.

Трой вытряхивает из плеера Брэндона Флауэрса, который божится, что обязательно изменится, Sad Cassette, которые обещали, что вот эта песня была ошибкой, но всё равно поют её на каждом концерте, и The Kinks, конечно же The Kinks.

– Вот эта песня про удивительного кота, который дофига мудрый. Он познал смысл жизни, так что теперь просто сидит на дереве, ест и нихуя не делает. Но все его любят, потому что он тупо клёвый толстый кот. И таким ему хочется быть, – объясняет Трой, поглаживая «Фредди» на грифе.

– Звучит заманчиво, – соглашается Том.

– Когда вырасту, хочу быть вот таким котом.

– Вырастешь, – обещает Том.

– Но я женат на целой рок-группе, пока смерть не разлучит нас, так что…

Том добрый, терпеливый и может сидеть с ним вот так очень долго, показывать аккорды, говорить о песнях и пить кофе литрами.

Трой точно знает, что если достаточно долго быть мудаком, люди уходят.

– Не уходи больше, Томлин, ладно? Я ещё один развод в своей жизни не вынесу.

За час до рассвета Троя срубает в полусон поверх заправленной кровати, прямо в обнимку с гитарой. Том собирает посуду, шумит водой в ванной, щёлкает выключателями, а когда думает, что он уже совсем уснул садится рядом и долго гладит его по голове.

∞ ∞ ∞

Они никогда не говорят про работу. Но Трой что-то ляпнул, а Сидни зацепился и отцепляться обратно не планирует.

– Да ладно, ты не обязан смотреть, – отмахивается Трой. – Каждый второй небось лезет со своими песнями.

– Мне правда интересно, – у Сидни выражение лица, как у профессора, которому очень нравится вести свой предмет, даже очки надевает перед тем, как запустить видео на планшете.

Они смотрят одно, два, три видео с выступлений Авэйкеров и потом ещё по просьбе Сидни «что-нибудь в акустике».

– Это где сессия? – уточняет он.

– Нигде. Дома записали. Ну просто.

Сид с удвоенным вниманием смотрит в экран, где Майк играет на гитаре, Трой поёт, и ничего больше не происходит.

– Это для нового альбома?

– Да нет, наверное. Не в ключе Авэйкеров.

Сидни нетерпеливо вздыхает, но молчит.

– Думаешь, стоит доработать и включить в альбом?

– Ничего не думаю, Трой, это твоя группа.

Он умолкает, вгрызаясь в ноготь. У Сидни что-то глубоко тёплое в глазах. Трой никогда не видел, чтобы кто-то так проникновенно слушал его песню.

– Вы двое – чистое золото. Хочу эту песню в своём плеере, – заключает он, продолжая упираться локтями в колени.

– Зачем тебе?

Сидни покусывает губу, будто подбирая слова.

– В ней есть потребность быть выслушанной. Я хочу выслушать.

∞ ∞ ∞

По крайней мере в самый плохой день он помнит что где-то в этом мире в плеере Сидни Янга есть его песня.

∞ ∞ ∞

А потом перед очередной сессией Майк заявляет:

– Трой не будет с вами разговаривать.

– Бережёт голос? – переспрашивает журналист.

– Нет, просто не хочет, – поясняет Эллиот и смеётся в ответ на немой вопрос в глазах «а что, так можно?» – Он Трой Гордон, не хочет значит не будет. Но спеть споёт.

На самом деле петь новое ещё страшнее, чем говорить. Но здесь он хотя бы слова знает правильно и не впадает в пассивно-агрессивный ступор. В итоге он такой отважный с Майком под боком, который с безупречной небрежностью перебирает его аккорды, а он поёт о том, по чему так сильно скучает в последнее время: про шампанское и посиделки в баре после шоу, про романтику, домашний уют и про Фредди, конечно же про Фредди.

– Ничего себе, – хлопают ведущие, – Похоже, у нас премьера в прямом эфире, – и быстренько переходят к главному. – Так, колись, Трой: кто такой Фредди? А как же Сидни Янг?

∞ ∞ ∞

Он вспоминает последнюю ночь каникул в Испании. Он тогда нашёл в магазине наручную игрушку с помойным енотом, милую до безумия.

– Детский сад, – качает головой Сидни, но всё равно достает бумажник.

– Ты же в курсе, что я не бедствую, да? – напоминает Трой, но тот отмахивается:

– С меня не убудет.

Потом после позднего ужина они находят скамейку на опустевшей площади: Трой лежит на спине согнув колени и натянув зверя на руку болтает километры милой чуши, а под ухом Сид перебирает струны его гитары и шутит, что он словил приход от сладенького, потому что два «крема каталана на одного Троя Гордона – это что-то, что-что».

Трой переспрашивает от имени зверя, что конкретно означает «что-то, что-то». В самом деле интересно, что же, что же он такое, что у многократного победителя «лучшая песня года» не хватает слов. Но Сидни говорит «без комментариев» и просто сидит рядом, играет и поёт, наслаждаясь анонимностью, потому что кому придёт в голову искать Сидни Янга на центральной площади Мадрида в 3 часа ночи?

– Ну что ты, кот, петь-то будешь? – предлагает Сид.

Он отшучивается, что они только что разъели стоимость яхты на двоих, и он дышать-то с трудом может. Но потом поёт, конечно, всегда поёт, потому что петь это то же самое, что дышать – он не может не петь так долго.

– Показушник, – смеётся Сидни под конец песни, но не обидно, почти ласково. – Ты никогда не лажаешь, да?

Трой запрокидывает голову посмотреть и оказывается, что в свете фонарей и чуть-чуть на фоне звездного неба, Сидни немногим, но всё-таки младше папы и почти такой же красивый, как Саймон. Завтра он вернётся к своему разводу и группе, на которой тоже немножко женат, но сейчас на этой скамейке Сидни Янг принадлежит ему целиком и полностью. Трой смеётся, что реально словил приход от сладенького, но в самом деле чувствует, что впервые в жизни по-настоящему влюбился, окончательно и бесповоротно, до самого конца. Трою очень нравятся песни.

∞ ∞ ∞

В последние дни солнца совсем немного, и всё, что не дождь, то морось.

Трой и сам в замешательстве от того, насколько сильно устаёт в такую погоду. А потом к саднящему горлу добавляется насморк.

– Добегался по лужам, – комментирует Майк.

Болеть посреди тура тот ещё десятый круг ада – с вечно текущим носом, непроходящей тошнотой и тупой щекоткой в горле, которая не позволяет брать ноты. Хуже всего с температурой, которая мизерно выше нормы и с ног не валит, но башка от неё трещит бесконечно долго. Но Трой проверил в сетях: никто не болеет простудой с таким набором симптомов. Никто, кроме него. Это лучшее, что он слышал за недели.

Насморк поглощает процентов девяносто кислорода, и объективно и логически все силы уходят на то, чтобы дышать и сидеть ровно.

– У нас буквально на следующей неделе в эфире Sad Cassette, – обещает бодренькая веселая ведущая. – Так что если хочешь передать важное послание, так сказать, сквозь века и пространство: от Троянской крепости до Сиднейских оперных залов, милости просим.

Он хмурится настороженно, но потом сквозь насморк и недосып шутка до него доходит.

– Я вообще не крепость, знаете, – смеётся он, – И вообще не так красноречив, как Сид, но всё равно… Просто передайте ему, что он талантливый, добрый, красивый и очень-очень сильный. Не думаю, что он слышит это достаточно часто, я думаю, никто по-настоящему не слышит.

∞ ∞ ∞

«…Несмотря на свой скромный размер, Троя I имела крепость с  массивными стенами, воротами и башнями сложенными из неотесанного камня. Это поселение просуществовало почти пять веков и, вероятнее всего, было уничтожено пожаром…»

∞ ∞ ∞

«…Некоторые считают Сиднейский Оперный театр великолепным образчиком «застывшей музыки», о которой говорил Гете…»

∞ ∞ ∞

They tried to tell me you're cold

And you're impossible to hurt

Now I've heard that said about the both of us

They should put it on a t-shirt

«Put It On a T-Shirt», The Vaccines