Читать книгу Застывшая кровь - Катерина Траум - Страница 2

1. Ведьма

Оглавление

Страха нет. Не беспокоит, что вместо кучки стражей вся безопасность возложена на закреплённый в широком поясе нож и второй, потайной – в ботфорте. Что весь свет в темноте лесной чащи сосредоточен на покачивающемся и дрожащем фонаре в правой руке Эдселя. Левой он тянет за собой меня, боясь потерять среди едва заметных за еловыми лапами тропок. Под его разношенными сапогами хрустят мелкие ветки и старые шишки, а где-то над нашими головами гулко ухает филин, но и это не пугает совсем.

Кажется, я разучилась бояться. Чувства – это слишком больно и бесконечно дорого. Никаких обленов королевской казны не хватит, чтобы купить прощение у мертвецов.

– Почти туточки, – шепчет Эд, не оборачиваясь и крепче сжимая в давно похолодевшей ладони мои костлявые пальцы. – Не трусишь? А то як хватятся, энтож можно до такой хтони развести, саму королевишну краду…

– Не крадёшь, а сама иду.

– Кто ж разбираться-то станет? Да и разница чепуховая…

– В этой разнице вся суть и состоит, – глухо отзываюсь я полушёпотом и свободной рукой плотней кутаюсь в шерстяную мантию неприметного болотного цвета. Голова надёжно прикрыта капюшоном: выскальзывая с территории королевского двора среди ночи, я хорошо позаботилась о том, чтобы не привлекать внимания белыми волосами.

Эдсель не отвечает, лишь тяжело вздыхает и продолжает путь, каким-то неведомым мне образом находя его в темноте. Я цепляюсь за него как за последнюю связь с миром, за нитку-проводника в царстве тьмы, куда упала в день, когда убила собственного отца. Когда осознала глубину предательства и лжи. И когда только улыбчивый конюх смог дать надежду на свет.

Глаза не сомкнуть, можно и не пытаться. Безразличие будто своенравный прибой: то накрывает с головой, то сменяется пустотой и холодом, колким до онемения в ногах. Для новой фрейлины я делаю вид, что ложусь спать, а сама невидящим взглядом смотрю на балку для балдахина – ту самую, к которой меня однажды привязали. Вгрызлись ржавым крюком в середину груди, чтобы потом рвануть со всех сил и распластать душу на снежном камне: там, где издавал последние хрипы отец…

Как я это допустила? Почему молчала интуиция, почему я не сдала Анвара жрецам в первый же день знакомства, а позволила магии травить меня всё глубже и глубже? Учителя называли меня способной, даже умной. И единственное возможное объяснение столь грандиозной глупости – злокозненные чары.

– Тук-тук, – зовёт через плотно закрытую балконную дверь до боли знакомый голос, и я в потрясении поворачиваю голову, видя худощавый мужской силуэт. – Ваше вашество, извольте-с?

– Эд.

Облегчение волной пробегает по деревянной спине. Завернувшись в меховую накидку, более не оставляющую меня и на полшага, вскакиваю и кидаюсь открыть двери. Едва эта преграда исчезает, как меня тут же стискивают медвежьи дружеские объятия, почти напомнив, как это – когда тепло. Но тревога моментально сдавливает тисками лёгкие:

– Что ты творишь? А если заметят? Меня же теперь как святыню Сантарры охраняют…

– Не дрейфь, цыплёнок, – игриво щёлкнув меня по носу, улыбается Эд, но следом хмурит светлые брови: – Лучше скажи, как ты. Отошла малость?

– Я… – Первый порыв изобразить нормальность проходит под внимательным взглядом карих глаз, и я качаю чугунной головой. – Никак. Я никак, Эд. Прости меня, ты с самого начала был прав, а я просто…

– Просто хорош хлыщ энтот был, как яблочко в сахаре, вот и всё, – не укоризненно, но печально констатирует он, вновь притягивая к своей тощей груди, и я благодарно утыкаюсь в неё носом, дыша запахом прелого сена от рубашки. – Ты не при чём. Я нечистое ещё тогдась уразумел, а как ты замуж выйти согласилась – вовсе в думки тяжёлые слёг. Не могла ты, ну никак не могла харуновому отродью поверить… Вот я и брал отгульные – средство для тебя изыскивать пошёл.

– Средство? – в недоумении отстраняюсь и вздёргиваю бровь. Искры хоть какого-то интереса к своему существованию впервые за бесконечно тёмные дни зажигаются в сердце. Дни поиска смысла вдохов.

– От чар его грязных, – утвердительно кивает Эдсель. – Народ только басни толковать горазд, но я пошептался, с кем надо, порыскал… Есть в лесу та, кто тебе ответы даст и разум твой очистит.

– Колдунья? – ахаю я, не веря такой удаче. – В нашем лесу, при самой столице?

– А як жеш, хорошо карга устроилась, под бережком. Только вот что: клятву я дал тому, кто к ней путь рисовал – жрецам старую не сдавать. Тайно к ней идти надобно, да золотишка взять, за услуги уж больно дорого берёт…

– Спасибо, – совершенно забыв о том, что мой ледяной поцелуй может быть приятен лишь одному живому созданию в этом замке, я мимолётно чмокаю Эда в щёку, на что он заметно вздрагивает.

Ночь выбрана верно: половина двора спит, второй день отмечая омрачённую кровью коронацию. Я была щедра, с размахом отца накрывая столы и наливая всем вина, вот только ни Глиенна, ни её дочери на пир не пришли. После похорон они вообще умудрялись не попадаться мне на глаза, словно так о них можно забыть и не выслать к болотным духам из столицы.

Теперь я имею это право. Теперь я могу всё, но беда в том, что хочу иного – прощения себя и правды. Сегодня у меня есть возможность это получить. Почти бесшумно ступаю за Эдом и слышу неподалёку журчание реки, разрезающее ночную тишину. С пробежавшими вдоль позвонков иголками осознаю, что мы очень близко к тому месту, где когда-то мама нашла отца, где стояла избушка давно умершего деда, которого не знала. Имя мне дал полноводный Артон, берущий начало в глуши Великой Топи и расстилающийся через всю страну до самого Багряного моря. Я всегда буду плодом любви короля и рыбачки… или правильнее говорить – короля и колдуньи?

Гниль, отравившая династию. Теперь уже так явно.

Лишь бы снова не провалиться в терзания о своей глупости и желание утопиться ко всем духам в этих самых водах Артона, ускоряю шаг и иду почти вровень с Эдселем. Бесконечно ему благодарна: он не бросил меня после всего, что натворила. Пока я нежилась в лживых объятиях и продумывала план захвата короны, он искал способ спасения моей души. Жаль, не успел.

– Ещё немножко. – Эд поднимает фонарь повыше, и огонёк за тонким стеклом неровно трепещет.

Вглядываюсь вперёд, с трудом, но различая блеск воды за поросшим осокой берегом, куда нас выводит тропа. Подошвы вязнут в противно чавкающей сырой земле. Вдыхаю глубже… Ошибка. К запаху реки и ила примешивается нотка смолы, напоминающая о боли утраченного баланса с природой. Ёжусь от прошедшего по плечам влажного холода и того, как немеют пальцы всех четырёх конечностей – это теперь моё привычное состояние. Тепло лишь внизу живота, словно крохотный уголёк старательно высасывает из дальних уголков тела соки, которых в нём и так критично мало.

Нет. Не хочу об этом думать, тем более сейчас. Мы продолжаем идти вдоль берега, пока, наконец, не видим маленькую кривую избушку, заваленную густыми осиновыми ветками по ветхой крыше. В темноте различить трудно, но кажется, что вместо стен у неё просто свитые плотным рядом прутья.

– Уверен, что там кто-то есть? – шёпотом спрашиваю я, не отрывая удивлённого взгляда от большого куска дубовой коры, видимо, призванного быть дверью в лачугу. – Выглядит… заброшенной бобровой норой.

– Ты бы тоже не кидалась гнездо вить, еслив надобно постоянно кочевать, таясь от жрецов. И еслив тебе стукнуло больше годков, чем столичным стенам, – справедливо замечает Эд. – Иди, она всяко уж уразумела, что мы топаем к ней – ведьма ж, как-никак. Говорят, еслив гостей не изволит принимать, вовсе тропу загибает так, что дом энтот не сыщешь.

– Ты разве не со мной? – я нехотя отпускаю его руку, без которой сразу становится одиноко.

– Здеся покараулю. Вдруг кто за нами тащился.

Он передёргивается и встаёт у двери, пряча от меня глаза, а я понимаю, что видеться с колдуньей ему страшно. К тому же его давно почившая в безвременье бабка, воспитавшая троих сирот, наверняка бы этого не одобрила. Что ж, он и так сделал для меня больше, чем кто-либо.

– Я быстро, – кивнув ему, поднимаю кулак и осторожно стучу по дубовой коре, но вдруг она сама начинает двигаться на меня. Сдавленно ойкнув, подцепляю её пальцами и просачиваюсь внутрь лачуги, теряя из виду фонарь Эда.

Тут оказывается намного светлей, чем снаружи. В центре избушки, лишённой даже пола, прямо в земле вырыто кострище, а на огне негромко булькает подвешенный за толстый прут круглый котелок. Тревожно сглотнув, оглядываю жилище в поисках хозяйки, походя подмечая сплетённые вдоль стен длинные полки, уставленные мутными пузырьками, подвешенные к потолку корзинки, топчан с толстой медвежьей шкурой в углу и несколько больших кованых сундуков, на одном из которых и видится в полумраке тёмный сгорбленный силуэт.

– Доброй… ночи, миледи, – в лёгкой растерянности выдаю слишком светское приветствие и приличия ради откидываю с головы капюшон. – Простите, что беспокою в столь поздний час.

– Девочка вежлива… девочка пришла просить, – глухое, старческое кряхтение раздаётся в ответ, и голос этот пробирает до трясущихся коленей.

Поднявшись с сундука и опираясь на корявую клюку, хозяйка избушки ковыляет на свет, ближе к негромко потрескивающему поленьями костру, позволяя себя рассмотреть. Костлявая, согнутая возрастом так, что даже мне едва бы достала до груди, ряженая в бесформенный коричневый балахон и подпоясанная шнурком, на котором висят засушенные ветки трав и цветов, она действительно похожа на колдуний из старых страшилок для детей. Мол, будешь шалить – и за тобой придёт болотная ведьма, приведёт мерзких духов, и они утащат тебя в топь. Но когда старуха поднимает голову чуть выше, заглядывая мне в глаза, вижу пусть и сморщенное печёным яблоком, однако совершенно не злое и любопытное лицо. Седые волосы аккуратно собраны в две длинные и удивительно густые косы, а светлая голубая радужка ярко сияет в отблесках огня. Думается, в молодости она была невообразимой красавицей.

– Меня зовут… – робко пытаюсь представиться, но меня перебивает не то кашель, не то хриплый смех:

– Нэмике знает имя девочки. Нэмике не слепа и не глуха.

Шаркая по земле, она подбирается к стоящему у костра пню, видимо, призванному быть стулом, и длинными, похожими на высохшие прутья пальцами указывает на такое же сиденье напротив. Я не спорю, покорно занимая предложенное место, с некоторым облегчением ощущая тепло костра и лёгкий травяной дым из котелка, отдающий запахом кислики и желудей. Странное варево, и лучше эти пары не вдыхать лишний раз.

Дурной опыт даёт о себе знать.

– Вас зовут Нэмике? – не представляя, с чего начать, уточняю я, и ведьма прищуривается, будто пригревшийся кот:

– Нэмике давно мечтала увидеть девочку. О, Нэмике слышала, много слышала… Но Нэмике нельзя и близко было подойти, никак нельзя. Волшебная девочка, да, мёртвая девочка, которая дышит… Нэмике говорила ей, говорила, что нельзя биться против природы! – внезапно чуть повысив голос, она важно поднимает вверх указательный палец и гордо вздёргивает острый подбородок. – Но кто же слушал старую, выжившую из ума Нэмике…

– Постойте, вы сейчас говорите о моей матери? Вы её знали? – доходит до меня смысл этих слов, и от волнения я тереблю край мантии. Всё равно дрожу, не могу согреться. Не смогу уже никогда.

– Знала? – вновь гремит кашляющий смешок, будто эхом отражаясь от десятков склянок и банок на полках. – Нэмике учила малышку Эббет! Нэмике нашла малышку Эббет сгорающей из-за собственных сил, Нэмике заботилась о ней и передала все знания, какие имела сама. Нэмике помогла провести обряд над мертворождённой девочкой, о, да, девочка родилась совсем-совсем синей… Но Нэмике так любила малышку Эббет, свою храбрую малышку Эббет, что не смогла отказать ей. И теперь девочка носит малышку Эббет с собой.

– Что… что это значит – ношу её с собой? – голос прерывается от пробежавших между лопаток неуютных мурашек, и я пугливо оглядываюсь, будто за спиной стоит некто невидимый.

– Жизнь малышки Эббет в теле девочки. – Грустно опускаются уголки губ старухи, и она с тяжёлым вздохом практически повисает на клюке, будто ей слишком сложно продолжать держать спину прямо и смотреть на меня пронизывающими голубыми глазами. – И душа не покинет жизнь, душа не уйдет в безвременье, пока девочка тоже дышит. Малышка Эббет будет хранить девочку всегда. Но девочка же пришла сегодня не затем, чтобы слушать байки старой Нэмике? – она вопросительно вскидывает седые брови.

– Да… да, мне нужна ваша помощь. Я готова заплатить, сколько скажете.

Чересчур торопясь, отстёгиваю от пояса под мантией мешочек с обленами и за неимением других вариантов кладу на землю между нами. Нэмике провожает его насмешливым взглядом, а затем приподнимает клюку и брезгливо толкает ею предложенные деньги обратно:

– Нэмике не возьмёт золота от дочери маленькой Эббет. Девочка оплатит иначе.

– Чем? – осторожно пробую уточнить: всё-таки жизнь понемногу начинает учить, что условия лучше знать заранее. Сюрпризов мне хватило надолго.

– Нэмике возьмёт во́лос. Прядь этих чудесных белых воло́с. Пусть девочка не боится, зла это ей не принесёт. Душа малышки Эббет окрасила эти волосы, и Нэмике хотела бы ещё раз поговорить с ней… Нэмике уже так недолго осталось, и она так сильно скучает, – скрежещущий голос становится тише, и старуха плотно поджимает губы.

– Вы можете… связаться с моей мамой? – в накатившем страхе я чуть отклоняюсь назад в неловкой попытке оказаться подальше от почудившегося могильного холода, ещё не забытого после похорон отца. Сладкого трупного смрада, который стойко ощущаю на собственных руках.

– Нэмике сможет увидеть её, только когда будет умирать, но ей нужны будут волосы. Так девочка согласна?

– Согласна. – Это видится довольно скромной платой, пусть я бы всё-таки предпочла золото. Детям Харуна нет веры, и это нельзя забывать. – Но я хочу, чтобы вы мне не могли солгать. Это можно устроить?

Нэмике вдруг тянет пальцы к веревке на поясе, слепо перебирает свисающие с него травы и нити, пока не находит и не поднимает повыше знакомо выглядящий крохотный холщовый мешочек с завязанным узелком. Я замираю, с недоумением сознавая, что ведьма носит его при себе постоянно. Что она не лжёт никогда.

– Девочка знает, что это?

– Знаю. К собственному стыду, – зачем-то вырывается у меня дополнение, и я плотней закутываюсь в мантию. – Пожалуйста, расскажите мне правду о магии. Может ли она одурманить чувства. Может ли вызвать… привязанность. Может ли заставить делать всё, что захочет маг, подчинить волю.

Вот, какие вопросы крутились в голове все эти дни. Я возвращалась к своим воспоминаниям о каждом миге рядом с Анваром и пыталась понять, когда упустила момент. Когда начала ему верить без оглядки, когда разум меня оставил и отдал на волю сплошных чувств. Почему я вообще не подвергла сомнению слова, что на желания невозможно надавить, и магия действует только на тело. Зачем ему нужен был двойник Маисы, если способов отравить меч было и без того бесчисленное множество.

Что ещё он сделал со мной, и почему я просыпаюсь в слезах, не в силах стереть его тёмное лицо из сознания. Леденея. Нуждаясь. Задыхаясь. Слыша шёпот в ночи и чувствуя жадные руки на теле, если они больше никогда меня не коснутся.

– Магия есть природа. Природа создаёт оболочку. – С кряхтением наклонившись, Нэмике поднимает с земли небольшой круглый камешек и кладёт на раскрытую ладонь так, чтобы я видела. – Но чем её наполнить, каждый решает сам. Нэмике может кинуть этот камень в воду, может раскалить, заковать в лёд или даже стереть в порошок, но ей никогда не поменять то, что у камня внутри. Однако… воздействуя на форму, можно влиять на содержание, да, ведь мы – не камни. Все живые создания есть единение тела и души. Касаясь оболочки, касаешься души. И магия тут не надобна совсем: а как же тогда живут люди? Держатся за руки, обнимаются, утешают детей теплом тела, и это отзывается в сердце: вот что есть настоящее чудо. Сердце всегда сильнее магии, о да…

– Хотите сказать, привязанность нельзя наколдовать каким-то зельем? Вызвать… намеренно?

– Девочка юная. Девочка не знает: если мужчина хочет, чтобы его полюбили, он своей цели достигнет без магии, – тон Нэмике становится снисходительным, а улыбка на губах – до жути понимающей. – Девочка пришла за ответами, и Нэмике отвечает: магии подвластно только тело. Но ворожа над телом, можно достать до сердца… Девочке не нужно пояснять, каким путём. У девочки внутри маленькая жизнь.

Я вздрагиваю, горбясь на своём пеньке всё сильнее, будто старуха тут вовсе не Нэмике. Интуитивное желание сжаться в комок и отвратительная, пробирающая до костей уязвимость для внешнего мира. Как лежать с распоротым животом и ждать смерти без шансов на спасение. Уже когда пару дней назад начали неметь пальцы на ногах, я поняла, что надежды нет.

– Нэмике… а вы можете мне с этим помочь? – глухо прошу я, стыдясь поднять на неё взгляд и увидеть истинно женский укор. – Вы же знаете, что мне его не выносить. Я мертва, а он – нет. Вторую седьмицу я практически ничего не ем, и он так не сможет… – на миг срываюсь, глаза отвратительно печёт, и я жмурюсь, чтобы выдавить из них мутную пелену. – Пока он не умер внутри меня, я должна от него избавиться сама. Так будет лучше.

– Теперь девочка просит средство, за которым к Нэмике приходят уличные кхорры и пустоголовые крестьянки? – откровенно насмехается она, извлекая из карманов балахона маленький обрывок желтоватого пергамента.

Но это не то, что я думаю – довольно шустро размяв в кулаке несколько сухих листьев с пояса, она ссыпает труху в бумагу, сворачивает трубочкой и подносит к костру, зажигая на кончике пламя. С интересом слежу за ней, пока она смачно затягивается дымом, и в лачуге разносится приятный мятный запах, хорошо избавляющий от тошноты. Молчу, потому что самой не хочется признаваться в том, как низко я пала. Но это куда милосерднее медленной смерти в гнилой мёртвой утробе отцеубийцы.

– Если бы Нэмике была матерью девочки… ох, если бы только! – неожиданно зло цокает она языком, вновь прикладываясь к самокрутке. – То Нэмике бы сейчас ударила девочку палкой по спине, так больно ударила бы! Малышка Эббет любила нерождённую девочку настолько, что отдала ей свою жизнь, не задумываясь! А девочка теперь готова убить то истинное чудо, что в ней зародилось вопреки всем заветам природы, даже не попытавшись его сохранить! О, как бы была разочарована малышка Эббет…

– Вы не понимаете – я не могу любить… это. Его отец меня предал, использовал как оружие, заставил умертвить собственного…

– А как легко девочка перекладывает вину на чужие плечи! Вот, зачем девочка пришла сегодня через ночь и опасности леса – чтобы Нэмике ей сказала: «да, девочка хорошая, девочку просто околдовали, сама она не виновата ни в чём»? – Нэмике ехидно ухмыляется и решительно размахивает самокруткой. – Так вот нет, девочка. За свои поступки надо отвечать. Девочка сама дала согласие на брак, сама порезала руки перед ликом Сантарры, сама возлегла с магом и сама взяла меч, убивший короля. А теперь сама даст жизнь созданию, что внутри неё. Девочка должна понимать, как важен этот ребёнок. Он – то, к чему стремилась малышка Эббет. Союзу магов и людей.

– И я теперь должна сдохнуть, но родить существо, которое ненавижу? – вырывается у меня шипение, заставляющее Нэмике вновь крепко затянуться травянистым зелёным дымом.

– Девочка ненавидит не его. Он ни в чём не виноват. И он очень сильно хочет жить, Нэмике слышит, как бьётся его слабое крохотное сердце, и как оно просит у матери тепла.

– Бред! Да ему ещё и трёх седьмиц нет, какое там сердце…

– Слабое, очень слабое. Ему нужна помощь… Нэмике попробует помочь. – Она зажимает самокрутку губами и поднимается, тяжело подползая к полкам с банками. – Нэмике не обещает… Девочке нужно кушать, хорошо кушать и много греться. Ага, вот, по три капле в день. Это его укрепит, но ему нужна та магия, что дала эту жизнь, родная. Кровь от крови, – с этими словами она возвращается ко мне и буквально вталкивает в сопротивляющуюся ладонь пузырёк с зеленоватой жидкостью неожиданно сильными пальцами-прутиками.

– Я не буду это принимать. Я больше не позволю магии…

– Девочка сама носит магию. Дышит магией и вдобавок хранит магию под сердцем. Так что пусть девочка уже повзрослеет и подумает о ком-то кроме себя. – Голубые глаза вспыхивают приказным всполохом, и Нэмике тяжело опускается на пень.

Я вздыхаю, сдерживая желание расколотить снадобье ко всем болотным духам, растоптать его каблуком. Но почему-то есть стойкое чувство – тогда Нэмике и впрямь огреет меня клюкой. Что говорит с королевой ей, судя по всему, глубоко плевать. Ладно, выброшу после, в лесу. Больше никакой магии ни в моём теле, ни на нём, ни рядом с ним. Хватит.

– Спасибо, – сдержанно поблагодарив, убираю пузырёк в карман и вытягиваю из ботфорта нож. Мораль мне не нужна, пусть и от наставницы мамы, а Эд уже продрог ждать.

Ответы я получила, правда, не те, на какие рассчитывала. То, что Анвар не врал о свойствах магии, ещё не значит, что в остальных его словах была хоть толика правды. В тех радужных обещаниях – о новом мире, о свободном будущем, о… семье. Знал ли он, что умертвит короля моими руками, когда рассказывал, какой видит нашу семью? Когда давал клятву перед ликом Сантарры, что не предаст и не оставит. Когда заверял собственной жизнью, что мой отец не умрёт…

Что ж, харуново отродье, теперь твоя жизнь ничего не стоит. Ты сам оценил свою честь не дороже болотной грязи.

Я вытягиваю тонкую прядку из безупречного пучка на голове и отрезаю даже с некой долей злости, легко жертвуя уговоренную плату. Отдав волосы Нэмике, вижу, как бережно она сворачивает их в кольцо, моментально отбросив самокрутку в костёр.

– У девочки больше нет вопросов к Нэмике? – уточняет она, укладывая прядь в тут же оторванный от подола кусочек ткани.

– Только один. Может быть, вы знаете, кто пытался отравить меня до рождения? – спрашиваю я без особых надежд и оказываюсь права.

– Ах, если бы Нэмике знала, – вздохнув, она безоружно разводит руками. – Малышка Эббет грешила на невесту короля, которую он отверг, когда встретил истинную любовь. То была некая графиня из горных краёв Грании, по слухам, там же сгинувшая. Но она точно не могла быть магом, потому что исправно ходила в храм Сантарры, а отрава была магической.

– Хорошо. В любом случае, благодарю вас за честность. И если… вам что-то понадобится…

– Старой Нэмике уже ничего не понадобится. Единственное, о чём очень просит Нэмике девочку – не убивать это дитя, – предельно серьёзно хмурится она, и в скрипучем тоне чудится отголосок отческого наставления.

Когда я поднимаюсь на ноги, Нэмике смотрит на мой живот с такой нежностью, что становится неловко. Я категорически не позволяю себе воспринимать это ребёнком, скорее – засунутым в меня без спроса, пожирающим жалкие крупицы тепла паразитом. Частью того, из-за кого ненавижу себя. Пусть выходит так, что Анвар не принуждал с помощью магии и не опаивал, у него и силой убеждения это неплохо получилось. Всего и надо было: согреть вечно одинокую и забитую бременем долга девочку, услышать желания души и тела, показать заботу. Заполучить столь слепое доверие… Но королева целой страны не может быть слепа.

– Я подумаю над всем, что вы сказали. Доброй ночи, Нэмике, – сдержанно кивнув напоследок, разворачиваюсь к выходу, так и оставив на земле мешочек обленов.

– Да благословят тебя духи, девочка. Длинная впереди дорога.

***

Я не снимаю чёрных нарядов. В глухих платьях ещё и гораздо теплее, чего в середине лета желать странно – для кого угодно, кроме меня. Если бы могла себе позволить новый ворох шепотков за спиной – будто бы уже существующих мало! – вовсе бы не убирала с плеч мантии из снежного барса, в которую кутаюсь ночами со стуком зубов. С каждым рассветом всё трудней начать шевелиться, всё больнее передвигать ногами, а тренировки у конюшен больше не подобают статусу. Да и откровенно страшно совершать резкие движения в моём шатком положении, о котором пока говорит лишь постоянная тошнота, но к ней придворным не привыкать. А вот к тому, как у меня всё сильнее выпирают кости и заостряются черты исхудавшего и посеревшего лица, не могу привыкнуть даже я сама.

Это последний день для принятия решения, зависящего исключительно от меня. Если бы не моя острая потребность разобраться во всём досконально – костёр на площади разожгли бы ещё до похорон. И посоветоваться не с кем. Все преторы давно высказали мнение, что убийца короля, даже если бы он был человеком, подлежит казни. Уже то, что магу дадут слово, превращает ситуацию в абсурд. Весь завтрашний суд таков и есть, а мне просто нужно, наконец, вынести общий вердикт устами Итана Данга – безмерно довольного, что прознавший о нём лишнее граф окажется в его власти.

Визит к Нэмике не помог определиться, а лишь всё усложнил. Я и без её наставлений понимаю, что не смогу стать матерью в одиночку. Мёртвые не способны порождать жизнь, а дарить её плоду предательства не желаю вовсе. И казнив Анвара, я казню сразу двоих. Вот только решиться на это всё тяжелей с каждым ледяным и бессмысленным рассветом.

За неспособность подписать приказ на сожжение презираю себя до нового комка тошноты в горле. Пока иду по озарённым утренним светом коридорам, гордо держа прямо спину и лопатками чувствуя взгляды придворных на новенькой сапфировой короне, пока расшаркиваюсь со случайно встреченными людьми, изображаю интерес к присланным из Сотселии поздравительным грамотам и назначаю очередной внеплановый совет преторов – пока всё это мелькает снаружи, внутри барабанами стучит единственная мысль.

Жизнь или смерть?

Уже выйдя во двор в надежде вдохнуть глоток цветочного запаха, практически нос к носу сталкиваюсь с Нэтлианом и вежливо улыбаюсь на его официальное приветствие:

– Доброе утро, Ваше Величество, – бодро рапортует он, сияя золотом эполетов в свете солнца и приглаживая седые усы, свисающие ниже подбородка.

– Доброе, уважаемый ленегат. Вы-то мне и нужны. Что слышно от герцога Иглейского? – я чуть приглушаю голос, проходя вперёд, и негласно повелевая ему следовать за мной в сад. Продолжают тащиться позади два стража в серых кителях, так и не прознавших о моих ночных похождениях.

– Дела… неважные, увы. – Нэтлиан строго на них оглядывается и чуть заметным кивком заставляет задержаться, а сам сопровождает мою прогулку, чётко чеканя шаги. – В чёрном гарнизоне неспокойно. Людям неважно, что их лорд оказался магом – он всё ещё их лорд. И мне стоит… передать вам это. Сокол из Манчтурии прибыл чуть заря, и я посмел вскрыть послание, но на самом деле шёл показать это вам.

Он протягивает свёрнутый трубкой пергамент с надломленной печатью, на которой легко различить герб из птицы с ножами-перьями. Богиня, этого я и боялась. Если Анвар не врал о своей семье, то герцог сделает всё, что в его силах… А сил у него достаточно. Дрогнувшими пальцами развернув бумагу, вчитываюсь в ровные и по-мужски лаконичные строки.

«Ваше Величество, королева Виола Артонская. Законный управитель земель Манчтурии, герцог Иглейский, требует немедленной выдачи графа Эгертона и его свиты. Если в отношении графа будет применена смертная казнь, либо в случае его дальнейшего заключения в темнице и причинения любого рода увечий Манчтурия подписывает акт о независимости и выходе из состава Афлена, а также направляет войска на столицу».

Кхорры раздери! Вот же… хам, как и его сынок! В таком тоне писать королеве, ставить дерзкие ультиматумы… Но возмущение клокочет в горле даже не из-за этого. А из-за того, что веками процветавшая страна развалится на куски и вспыхнет огнём войны, а виноват будет – ха! – один паршивый выродок Харуна.

Да много чести!

– Ваше Величество, куда вы? – только и успевает бросить мне вслед Нэтлиан, когда я бросаюсь вперёд, преисполненная решимости.

– Не ходить за мной! Это приказ! – сама от себя не ожидаю столь резкого тона в отношении стражей, нерешительно замирающих посреди аллейки.

Гулко ухает в ушах пульс, застилает глаза пелена злости. Сминая край письма герцога, лечу, не разбирая дороги. Уверена, что ноги приведут сами. Вдоль лабиринта кустов гортензий, к одиноко стоящей в угловой части замковых пристроек башенке, охраняемой пуще всех других. Одного разъярённого вида и взгляда хватает, чтобы стражи с недоумением посторонились и пропустили меня под свод затхлых стен. Спускаюсь по витой лестнице, грозя поскользнуться на крутых влажных ступенях, крошащихся от времени и поросших мхом. Грязное, глухое место, знающее только страдания. Заслуженную кару.

Белые пряди выбиваются из идеального пучка, тело сжимается от напряжения. Не сбавляя шаг, мчусь по подвалам темниц, пока не нахожу единственную запертую камеру в конце коридора. Останавливаюсь у ржавой решётки, тяжело дыша.

После яркого солнца смотреть сквозь тусклую тьму, слабо освящённую парой факелов, удаётся с трудом. Но я вижу спину с безошибочно узнаваемым разворотом плеч, короткую стрижку и железную цепь под потолком, тянущуюся к мужской шее и кольцом замыкающуюся на ней подобно ошейнику на бешеном псе.

Вдох. Плесневелая вонь. На миг прикрываю глаза, чтобы собраться с силами и сделать то, на что не решалась столько дней.

– Здравствуй, Виола, – не оборачиваясь, нараспев тянет он тем же самым тоном, каким звал меня в постели; акцентом, тянущим в моём имени букву «о»; бархатом, в котором звенит стекло боли.

– Здравствуй, Анвар, – отвечаю ему с ледяным безразличием. Благо, льда теперь во мне с избытком.

Застывшая кровь

Подняться наверх