Читать книгу Рядом с алкоголиком. Исповедь жены - Катерина Яноух - Страница 6

Следовало бы подыскать другое слово. Взамен слова «алкоголик». Какое оно мерзкое! Алкоголик. Перед глазами сразу возникает грязный мужик, лежащий где-нибудь в переходе под ворохом газет. Или в канаве. Вижу эдакую развалину средних лет, он шатается и матерится. От него несет мочой и немытым телом, к которому мыло не прикасалось уже несколько месяцев, возможно, лет. Вижу щетину на лице и мутный взгляд. Красный нос, спустившиеся, плохо сидящие, запачканные брюки. Вижу убогую женщину, роющуюся в буфете в поисках остатков вина. Чувствую ее одиночество и страдание. Она вся в морщинах, со спутанными прядями седых волос. Жизнь не удалась.

При слове «алкоголик» я никогда не вижу здоровых молодых мужчин с творческими способностями. Не вижу красивые руки и плоские животы. Белые зубы и ухоженные волосы. Мальчиков, которые на своих скейтах выделывают такие фигуры, что дух захватывает. Рокеров, которые ходят со сладкими девчонками в черном. Ребят из рекламы, зарабатывающих сотни тысяч. Звезд с широкими искусственными улыбками, целующих друг друга в щечки.

Когда я слышу слово «алкоголизм», я не вижу ни молодости, ни силы. Картинка, которая ассоциируется с этим словом, несправедлива в отношении данной болезни. Но и она правдива. Во всяком случае больше, чем можно подумать. Алкоголизм – вещь предательская и умеет скрываться за разодетым и спортивным фасадом. За молодостью. Люди бывают так поверхностны, считая, что красивый человек, имеющий хорошую работу, не может быть убогим алкоголиком.

Алкоголизм. Слово, которое больше подходит к другому поколению. К поколению, пережившему кризис тридцатых годов. К людям, которые искали противовес своим неудачам и несбывшимся мечтам в бутылке. К тем, кого хмель лишил всего. Кто пропил семью, жену и детей. Лишился работы и жилья. Потерял репутацию. Их лица огрубели, покрывшись сетью красных прожилок. Поры расширились и забились грязью. Они стали иным типом людей – алкоголиками.

Никто не говорил о новых алкоголиках. О тех, кто родился с лицом Януса. О тех, кто открыто насмехался над всем старым. Они непревзойденны. Они могли прекрасно выглядеть, делать карьеру, иметь нормальные отношения в семье (по крайней мере внешне) и одновременно проспиртоваться и пить до потери пульса.

Я никогда не употребляла слово «алкоголик». Во всяком случае в первый год знакомства с Рихардом. Его не было в моем словаре. Да что вы, Рихард! Повзрослеет и бросит пить. Ему надо созреть. Бросит из-за меня. Или из-за семьи. Он сделает это, если у нас будут дети.

Потому что он не такой. Никакой он не алкоголик.

Другие? Не исключено. Но не человек, за которого я вышла замуж.

Неизреченное вслух слово, возможно, не существует. Может быть, если не называть вещи своими именами, это расколдует их. Если я никогда не назову его алкоголиком, может, он им и не будет? Не настоящий алкоголик… Значит, все не столь страшно. Ал-ко-го-лик. Язык – это мощный фактор. С другой стороны: если я скажу, что он алкоголик, вдруг он возьмет и станет им. Если он уже до того не был алкоголиком. Я была до смерти напугана вероятностью того, что если я произнесу слово вслух, оно станет реальностью. Не хотелось накликать беду. Предрассудки. Если некое слово считается табу, то иногда табу становится и проблема, им обозначаемая. Проблема исчезает. Ее уже нет.

Почему одинокая мать не влюбится в порядочного, надежного и зрелого мужчину? Почему она не довольствуется приличным человеком, который был бы хорош для нее? Почему вместо этого выбирает себе человека, чрезмерно пьющего, у которого, вероятно, в запасе еще и наркотики? Почему с упорством безумца она призывает на свою голову новые проблемы?

Если честно, мне казалось, что большинство так называемых нормальных мужчин очень скучный народ. Да-да, такое было мнение. Мне не везло. Все были так заняты собой. Как правило, и в постели проявлялись слабо. Некоторые из них были образованны, но не имели никакой мечты. И обаяния. Другие имели все возможное, только не красоту. И не отличались красноречием, а значит, не могли заинтересовать. Даже простой разговор был для некоторых проблемой, и таковых я моментально списывала со счетов. В один прекрасный день я поняла, что некоторым людям надо дать больше шансов, чем один. Но в тот период скучные мужчины быстро утомляли меня.

Молодой бунтарь обладал достоинствами, которых не было у других.

Скажу вам напрямик: нет более привлекательного человека, чем выставочный экземпляр алкоголика – это молодой, суперсовременный мужчина. Он интересен. Способен взглянуть на себя со стороны. Искренен. Ворвется к вам и покорит вас. Если вы к этому готовы, то подчинитесь его обаянию, сами не зная как. Он джентльмен. Деньги – не проблема! Он знает, как подобраться, как вцепиться в свою добычу. Носит вам цветы. Подарки, нетривиальные подарки. После нашей первой ссоры Рихард купил мне в отделе-люкс универмага «NK» медвежонка, окрашенного в красно-белую шашечку. Медвежонка с любовью. Никогда раньше мне медвежонка в знак любви не дарили. Конечно, после этого я не могла на него сердиться долго.

Джентльмен – поначалу это великолепно. Милый мальчик покупает божественную еду. И вино. Живет на широкую ногу. Плевать на завтра, вечеринка сегодня! Сегодня всегда вечеринка, а завтра – это далеко. Едим и икру, и яйца перепелки, и вырезку. Пьем шампанское. Как же иначе? Маленькие конфеты с начинкой из белого шоколада спят под целлофаном в специальной коробочке. Туфли, которые давно очень хотелось, но нельзя было себе позволить. В один прекрасный день они лежат в красивой коробке на твоей подушке. Конечно, человека легко купить. Подношения располагают. Как это чудесно – позволить себя баловать. С матерями-одиночками такое случается нечасто.

После джентльменского периода наступает период мегаломании. Ведутся речи о дальних путешествиях. О собственной фирме. О том, как будет разрабатываться дизайн и производиться мебель высшего сорта, которая пойдет на продажу в Лондон, Париж и Милан. Об открытии своей галереи. Или о более скромных вещах, к примеру, как мы летом с караван-прицепом прокочуем по всей Европе. Планы! Они такие фантастические и щекочут нёбо точно так же, как пузырьки шампанского.

И уверенность. Чувство, что нет ничего невозможного. Что мы можем все. Мы вдвоем. Вместе. Мы на вершине, и весь мир лежит у наших ног. Купить дом на Бали – нет проблем! А Рождество можем отпраздновать в Гонконге. Можем отправиться в рай, не важно, где он находится. Вера мегаломана в свои способности не знает границ и препятствий. И вы утопаете в его великолепных мечтах. С благодарностью принимаете их. Думаете обо всех этих чудесных вещах, до которых рукой подать, и даже не отдаете себе отчет в том, что в данный момент еле бредете уставшими ногами по снеговой жиже. В магазин за рыбными котлетами.

Кому бы не хотелось, чтобы в его жизнь вошел чародей с волшебной палочкой? Однако под его магической абракадаброй часто скрывается другая, менее чудесная реальность. Большинство планов не превратятся в чудо. Дорога к солнцу приведет в тюрьму. Но мечты не умирают. Мечты – это, скорее всего, та движущая сила, которая превращает севшего на иглу человека – наркомана, алкоголика – в то, чем он оказывается в результате. Страшные слова. Алкоголик. Наркоман. Страшные и для того, кто с ним живет. Для «той, что рядом», которая сначала эти зловещие слова обходит стороной, но потом они становятся старыми знакомыми, входят в повседневную жизнь. Проходит некоторое время, и начинаешь постепенно употреблять их, не чувствуя при этом ничего особенного. Чем дальше – тем меньше страха. Я видела много подобных случаев. И перестала им удивляться. Должна признаться, что в конце нашего пути, первой части нашего пути, я даже испытывала чувство гордости.

Наверно, это слегка напоминает «стокгольмский синдром»[2]. Человек, взявший вас в заложники, вас очаровывает. Вам нравится, как он говорит, какие грандиозные у него планы. Никто не умеет изложить свои мотивы так, как он. Постепенно впадаешь в гипнотический сон и, словно в кино, видишь только картинки райской жизни.

В результате же вы застреваете в мире зависимости. И даже если вы попадаете в него с другой стороны, с позиции «партнера» наркомана, на вас это тоже отражается. Вы даже станете оправдывать его поведение.

Зависимый от наркотиков человек всегда носит ярлык – «тот, плохой». А его партнер, страдающий и вынужденный все терпеть, – это «тот, хороший». Конечно, в большой степени это правда. Алкоголик или наркоман – фактически отпетый негодяй, поведение которого уничтожает всяческое к себе доверие. Он теряет порядочность. Право на любовь. Со стороны все выглядит именно так, в том числе и в некоторых практических вопросах. Особенно в те моменты, когда он выпил алкоголь или принял дозу, в минуты химической зависимости. Однако не всегда все так однозначно. Он в то же время человек, которого нельзя просто выбросить на помойку. Человек, имеющий право на жизнь, как и все остальные. Кто хороший, а кто плохой? Ответ на этот вопрос легко дают только сказки. В реальной жизни все сложнее. В чем, собственно, кроется зло? В попавшем в зависимость человеке или в зависимости как таковой? Или это одно и то же? Зависимый человек, наркоман равняется зависимости? Если же нет, то что это такое? Легко забыть, что человек – многосторонняя личность. В нем есть некое внутреннее «я». И где-то там, под алкоголем и наркотиками, находится человек…

Думаю, что как раз поэтому столько женщин остаются со своими пьяницами и морфинистами. И я не была исключением. Потому что когда-то я встретила человека, которого позже все эти проблемы поглотили. Потому что я не верила, что Рихард – это всего лишь набор зависимостей. Я верила, что он выше их. Я не хотела отказаться от надежды, что однажды снова буду жить с тем первым Рихардом, с парнем, в которого когда-то влюбилась.

Возможно, это глупо, но люди не сдаются просто так. Вы все еще верите, что любимый человек станет тем, кем был вначале. Надеетесь и переживаете. Начнете ненавидеть «того, другого», постоянно пьяного, обкурившегося мужика, который победил в себе прежнего. Но не забываете, помните и того мужчину, которого считали своим. И это держит вас на плаву.

Но постойте. Я постоянно слышу какие-то возражения. Ведь он уже пил, когда вы познакомились. Да, это правда. Пил, но пил по-другому. Когда мы встретились, он в этом смысле особо не отличался от других. Большинство людей в нашем окружении пили так же. И он бывал трезвым. Как раз этого трезвого человека мне больше всего не хватает, того, которого еще не засосала трясина зависимости.

Другая проблема состоит в том, что человек, которого вы знали раньше, время от времени возвращается. Трезвое состояние в таких случаях кажется вам даром небес. Оно тешит вас, вы счастливы. Вы думаете, что на этот раз все изменится. Он пришел в норму, завязал. Сегодня же получилось, значит, так будет и завтра. Потому что хуже уже было. Этот ужас, конечно, не может повториться. Сначала так хочется в это верить!

И я каждый раз верила снова и снова. В первые дни я нервничала и беспокоилась. Но если он оставался трезвым, страх понемногу рассеивался, как туман. Я выбрасывала его в мусорный ящик.

Я хотела продолжения.

Наша жизнь стала будничной. Его деформация, исчезновение его настоящего «я» происходило по одной и той же схеме. На каждой неделе случались нормальные дни. И плохие. Плохими днями, полными тревоги, были четверги и пятницы. В воздухе висело смутное предвестие вечера, который будет проведен в каком-нибудь кабаке.

Он позвонил во второй половине дня. Я как раз забрала Эдварда из садика. Думала поужинать втроем. Например, в ресторане. Но все вышло иначе.

– Ты знаешь, я бы хотел вечером пойти с Симоном выпить пивка, – сказал он. В трубке слышался городской шум.

– Ну да.

– Ничего особенного. Только по кружечке.

– Ты бы не мог прийти домой пораньше?

– Нет проблем! Ну, конечно! Я не задержусь долго. Хочу тебя видеть. И Эдварда.

– И когда ты будешь?

– Около десяти, одиннадцати… Мы не собираемся засиживаться.

Он никогда «не засиживался». Всегда шел только «на кружечку». Или две. Давал оптимистические прогнозы относительно того, как долго будет отсутствовать. Кружка пива – это же такая ерунда! На кружку пива имеет право каждый!

Обычно я предчувствовала, что он не придет домой, как обещал. Но вместо того чтобы что-то предпринять, в тот раз я осталась дома. Уложила Эдварда, прочитала ему сказку, ощущая странные боли в желудке. Я постаралась потушить его ночник как можно скорее – мне хотелось покоя. Покоя для того, чтобы контролировать время. Жалеть себя. Я позвонила Шарлотте, но она не смогла взбодрить меня. Она только расстроилась, что я сижу дома, как мокрая курица. Она, мол, как раз собирается в город. Шарлотта считала, что мне бы надо найти для Эдварда няню или отдать малыша родителям, а самой пойти с ней. Но я отказалась.

Мне не хотелось. Если бы я натолкнулась на Рихарда, он мог подумать, что я слежу за ним. Какая глупость! Но мне так казалось. Кроме того, я не хотела быть свидетелем его пьянства. Наверно, это было главной причиной.

Когда он наконец где-то под утро явился домой, это был другой человек. С запавшими глазами. С чужой улыбкой. От него воняло. Упав в постель, он сразу захрапел. Я лежала в темноте рядом, вслушивалась в его громкий храп и молилась, чтобы он снова стал самим собой. Такое обычно случалось в воскресенье вечером. К тому времени Рихард успевал отоспаться, хмель проходил, и пару дней он был в норме. Да, в начале нашей совместной жизни, слава богу, было и несколько трезвых или почти трезвых дней в неделю.

Ну как можно было хотеть ребенка от такого человека? Оказывается, можно. Я даже не могла представить себе жизнь с другим. Я хотела иметь большую семью – один ребенок меня не устраивал. Может быть, это идет вразрез с нынешней тенденцией. Но и работа не доставляла мне удовольствия. Что, я должна посвятить жизнь писанине о вкуснейших дешевых колбасах? Суетность подобных рекламных кампаний всегда вызывала во мне внутренний протест.

Как-то Шарлотта взяла Эдварда на неделю к себе, ему всегда у тети безумно нравилось. А мы с Рихардом отправились в Лондон. Мы прогулялись по Ноттингхилл и посетили Кэмден. Накупили грампластинок и растафарианские шапочки, которые вручную изготовляли девушки в каком-то закутке, откуда тянуло дымком марихуаны. В гостиничном номере мы ели китайские блюда и занимались любовью под музыку Джимми Клиффа. Рихард пил сдержанно, это было приятно. И я забеременела.

В качестве будущего отца Рихард был бесподобен. Мои опасения относительно несоответствия его возраста отцовству не подтвердились. Подружки вздыхали и пророчили, что он оставит меня, как только у меня начнет расти живот. Ничего подобного! Он любил мое оплодотворенное тело и каждый вечер натирал кремом мой округлившийся живот. Беседовал со своим ребенком. Обожал меня и преклонялся предо мной. Богиня мать. Он очень гордился, что его сперматозоид нашел мою яйцеклетку, они слились воедино и сейчас из них создается наше и только наше дитя. Он даже выпивать стал меньше.

Я успокоилась. Вот оно, я была права! Он вел себя как нормальный молодой парень. Нет больше проблем с алкоголем. Он взял себя в руки. Доказал, что в силах преодолеть тягу к выпивке и быть ответственным мужчиной, как того требует ситуация.

Шарлотта поздравила меня, но было видно, что мою вторую беременность она принимает с трудом. Вроде бы теперь ее очередь. Теперь она должна была вынашивать ребенка. Ей уже перевалило за тридцать. А она все еще бездетна. Кто знает, не завидовала ли она, что у меня есть парень, который так любил пиво? Если и завидовала, то никогда не показывала виду. Обычно мы могли говорить с ней о чем угодно. Но только не об этом. Это была больная тема. Я чувствовала за собой вину, что ей не выпало счастье ходить в Дом матери и ребенка. Что у нее в животе нет маленького созданьица, сердце которого бьется так, что, кажется, слышно на всю комнату. Мне было не по себе оттого, что она не может разделить мое счастье.

Поймите меня правильно – я тогда была по-настоящему счастлива. Это был чудесный период. Казалось, что Рихард в норме. Радость ожидания будущего ребенка явно читалась на его лице.

В то время алкоголь не был на повестке дня. Наверно, затаился и ждал своего часа. Мне это и в голову не приходило. Я поглаживала живот и мечтала о нашем малыше – на моем небосклоне не было грозовых туч, которые портили бы мне настроение. Разве что ситуация с Шарлоттой. Не совсем справедливо, если младшая сестра рожает раньше старшей. Это причиняет весьма своеобразную боль.

Ультразвук. Мы держимся с Рихардом за руки. В приемной я целую его. Стоп… я что-то чувствую. Что-то типа запаха пива. Пытаюсь прогнать тревогу. Стараюсь никак не выдать своих подозрений. Не хочу испортить важность момента. Ничего не скажу. Не спрошу.

– Ты пил? – все же шепчу немного погодя.

– Бокальчик к обеду, – отвечает он тоже шепотом и невинно улыбается.

Бокальчик к обеду. Бокальчик к обеду. Так уж ли это страшно? Ну, успокойся ты, Мариса, не будь занудой. Бокальчик к обеду. Просто при беременности легко расстроиться. Любой из нас к обеду берет бокальчик пива. В чем тут проблема? Бокальчик к обеду…

Я больше ничего не спрашиваю. Но когда сестра на ультразвуке натирает мне выпирающий дугой живот холодящим синим гелем, я молюсь, чтобы она не почувствовала запах того проклятого пива «к обеду». Искренне надеюсь, что мы выглядим так же, как любая другая пара, интересующаяся, как поживает детеныш там, внутри. Запаху пива в мире беременных нет места.

В помещении приглушенное освещение. Рихард сидит рядом со мной. Сестра стоит возле аппарата у моей головы, а на экране появляется черно-белое изображение нашего ребенка. Глаза застилают слезы. Рихард смеется.

Наше дитя делает кульбиты. Свободное существо. Надежно привязанное пуповиной. Машет нам ручкой. Я слышу, оно говорит: успокойся, мамуля! Наш папа о'кей. Немного ребячится, но ведь держится. Я знаю. Поэтому я выбрал вас двоих. Вы оба о'кей. Вы молодцы. Жду не дождусь увидеться с вами.

У нашего малыша десять пальцев на руках, десять на ногах, бьющееся сердце и мозг, выглядящий как положено. И остальные органы, похоже, на своих местах. Одним словом, все о'кей.

Когда мы уходим, я чувствую себя так, словно у меня выросли крылья.

Жаль только, что Рихард к обеду не взял кока-колу.

Эдвард часто гладил мой живот и рассказывал, чему научит братика. То, что это будет братик, не вызывало у него никаких сомнений.

– Мы будем играть в футбол. И я разрешу ему поиграть с машинками, – поначалу обещал он.

Потом позиция его изменилась: он пришел к выводу, что братик будет помехой.

– Я хочу, чтоб этот ребенок исчез, – хмурился он. – Сделай так, чтоб живот больше не рос. Мне сопливый и плачущий брат не нужен.

Я погладила его по голове. Мой пятилетний малыш! Было и чудесно и одновременно страшновато сознавать, что вскоре к нам присоединится еще один человечек и будет жить с нами. У маминого принца-любимчика появится конкурент.

О том, что к нам уже кто-то присоединился, я понятия не имела. Имя его начиналось на букву А и кончалось на – изм.

Две недели по истечении подсчитанного срока родов. Давно пора… Последние дни с нами жила Шарлотта, помогала с Эдвардом. Пекла хлеб и делала блинчики. Ее грусть и мое чувство вины улетучивались по мере приближения родов.

В роддом мы приехали рано утром, но схватки начались только после обеда, несмотря на стимулирующий укол. Ожидание продлилось дольше, чем мы предполагали. Рихард все время был со мной и массировал мне спину. Говорил, какая я красивая и славная. Что уже скоро наш младенец будет дома. Боли нарастали. Схватки стали нестерпимыми. Я металась на родильном кресле из стороны в сторону и сильно вспотела. Схватки отнимали все силы. Уже некогда было думать. Это надо было выдержать. Кровь. Началось кровотечение. Акушерка осмотрела меня и сообщила, что матка открылась на десять сантиметров. Все идет как по маслу, пробормотал кто-то, стоящий сзади меня. Казалось, что-то разрывает меня на части – на свет просилась головка. Рихард начал громко смеяться. Я вдохнула «веселящего газа» и неожиданно тоже почувствовала желание похихикать.

– Чего это ты смеешься? – донесся до меня мой собственный голос.

– Потому что ты рожаешь нашего ребенка, – ответил Рихард. – Это такое чудо! Не могу поверить…

Без пяти минут два мне положили его на грудь. Это был мальчик, как и предвидел Эдвард.

– Йоахим, – было первое слово, сказанное Рихардом после родов. – Его зовут Йоахим, ты слышишь?

– Да, – ответила я и поцеловала маленький сморщенный лобик.

Процесс может идти медленно. А может и быстро. Регресс. Растущая зависимость. Наша новая семья была счастлива. Йоахим был прекрасным, изумительным ребенком. После родов у меня было все. Эдвард стал называть Рихарда папой. Своего биологического отца он видел редко, и, по-моему, ему хотелось чаще пользоваться этим словом. Он нуждался в ком-то, кого можно так называть. Папа! Рихарду вначале от такого страстного проявления любви было не по себе, но он очень быстро сжился с новой ролью.

Я кормила малыша и писала, если что подворачивалось. Надо было зарабатывать деньги. Рихард с удовольствием покупал дорогие вещи. Пришлось уделять внимание семейным обязанностям. Мы ездили в супермаркет за большими пакетами пеленок и консервированными помидорами. Занимались уборкой. Стирали белье для малыша и запачканные куртки из детсада. Часто вместе смотрели телевизор.

Рихард охотно ухаживал за Йоахимом. Он был от него без ума, обожал своего пухленького краснощекого первенца. Вел себя как гордый папаша. Ходил с коляской на продолжительные прогулки. В то же время хотел работать. На горизонте маячили новые клубы, новые тусовки, новые проекты. Жизнь не стояла на месте.

С малышом мне помогали мамы – моя и Рихарда. И еще Шарлотта. Она познакомилась с Петером, мужчиной тридцати пяти лет. Иногда приводила его к нам. Он мне нравился. Но я не решалась высказать свои надежды вслух. Несколько подобных ситуаций уже было – Шарлотта строила планы на будущее, а потом все шло в тартарары.

Восхищение младенцем постепенно сменилось будничной жизнью, вернулась знакомая рутина. Рихард снова работал по ночам. Проклятые пятничные вечера. Я уже успела забыть, как ненавидела субботние утра, когда он лежал трупом в постели и спальня была пропитана алкогольными испарениями. Ведь он уже перестал пить, зачем же начинать снова? Я поднималась и одна занималась детьми. Эдвард хотел к друзьям, в парк. Йоахим спал в коляске, но за ним надо было присматривать. Ради Эдварда мне приходилось делать веселый вид. Но меня выводило из себя то, что я должна делать все одна, а Рихард спокойно отсыпается после пьянки. Суббота и воскресенье до середины дня казались мне бесконечными. Часто шел проливной дождь, а ледяной ветер насквозь пронизывал одежду. Собачья погода настроение не улучшала, я воспринимала ее как изощренную муку. С завистью разглядывала других пап, которые вышли на улицу с детьми. Чем же занимаются их жены? Смакуют с подружками кофе? Зашли сделать педикюр? Отправились в «Н&М» за покупками? А мой муж в это время с похмелья спит и спит. Мне хотелось рвать и метать.

Случались, конечно, дни и получше.

Например, когда погода смягчалась и было не так холодно. Я кормила Йоахима грудью на лавочке в парке. Рихард позвонил мне на сотовый, сказал, что примет душ и сразу придет к нам. Явился через час, с еще мокрыми волосами. Поцеловал меня, и я почувствовала запах похмелья. Вскоре он пожаловался, что в парке больше не выдержит. Ему надоели все эти приличные родители и все эти дети, что поднимают пыль. Так жить он не хочет. Это его утомляет.

– Ну, а как же я? – позволила я себе спросить. – Как я?

Он не ответил. Наверно, считал, что меня забавляет стоять в одиночестве на детской площадке и монотонно качать Эдварда на качелях.

Раздражение все чаще овладевало мной. Ты сердишься, спрашивал он, и этот вопрос еще больше заводил меня. Я семимильными шагами шла к тому, чтобы превратиться в несносную фурию. Я знала об этом, но не могла совладать со своими эмоциями. Хоть бы пришел кто-нибудь и приготовил нам вкусный обед! Вместо этого мы шли в «Макдоналдс». Весь день я с тяжелым чувством ожидала вечера, когда мой Рихард опять становился другим человеком. Человеком, с которым я жить не хотела.

Я позвонила Шарлотте и расплакалась.

– Ты просто устала, – сказала она. – Неужели все так плохо?

– Не знаю. Тяжело мне с ним. Не могу точно описать свое состояние. Как будто жизнь остановилась.

– Но ты производишь впечатление упавшего духом человека. Ты хоть высыпаешься? Йоахим ночью не будит?

– Да нет, спит. Но я все равно такая уставшая… Потому что чувствую себя одинокой.

– Разве Рихард не помогает тебе с детьми? – спросила Шарлотта.

– В определенном смысле нет, – ответила я, вытирая слезы. – Это трудно объяснить. С одной стороны, он здесь, но с другой – его, собственно, и нет.

– Понимаю, – сказала Шарлотта, но мне было ясно, что она ничего не понимает. Да и как она могла понять? Даже я точно не знала, что происходит.

Что касается времени, то в этом вопросе Рихард был классическим оптимистом – мол, все успеется. Только много позже я узнала, что у пьющего человека первым разрушается чувство времени. Оно уже не является чем-то конкретным, на что можно ориентироваться. Время становится субстанцией, которую любитель выпить по своему усмотрению использует для обмана и манипуляций – даже не отдавая себе в этом отчета. Временная перспектива сдвигается. К примеру, Рихард говорил, что уйдет на час. И сам в это верил. Говорил всерьез. Во всяком случае не собирался лгать. Был стопроцентно убежден, что вернется через шестьдесят минут, как обещал. Без злого умысла. Но в отношении времени алкоголь очень ненадежный приятель. Даже больше: алкоголь – это самый заклятый враг времени. Он делает все возможное, чтобы перечеркнуть попытки сдержать слово, данное относительно времени. Алкоголь выкаблучивается, льстит, соблазняет. Алкоголь подталкивает к компромиссам. Пять минут ничего не решают! Рихард всегда проигрывал в таких ситуациях. Все рабы алкоголя эти битвы проигрывают. И час легко превращается в три. Вместо одного часа уходит половина дня и еще часть вечера.

Прежде чем я поняла, что на его временные прогнозы нельзя положиться, прошло немало времени. Сначала он не возвращался к обещанному сроку по ночам. Потом проблемы со временем стали возникать и днем. Рихард, например, мог сказать, что сходит выпить эспрессо. Ничего особенного – просто эспрессо. Дымящаяся чашка черного кофе. Шипение автомата, в котором готовится эспрессо. Аромат только что смолотых кофейных зерен. Красота! Он так любит черный кофе. Возможно, выпьет две чашечки. Это займет минут двадцать, не больше. Будет дома через четверть часа. Ну, ладно, через полчаса. Из-за получаса не стоит спорить, правда? Мне еще надо накормить Йоахима, а Эдвард на детском празднике.

Или ему захотелось заглянуть на барахолку, открывшуюся на другом конце улицы. Туда привезли хорошие стулья, которые подошли бы для нашей кухни. «Нам нужны новые стулья!» «Стулья нам не нужны», – ответила я. «Нужны! На старых краска уже совсем облезла». «Никаких стульев», – повторяю я. Все кончилось тем, что он ушел, хлопнув дверью. Расстались мы не слишком дружески. Естественно, стулья он не купил. Деньги истратил раньше, чем дошел до барахолки.

«Вот только помогу товарищу перенести кушетку. Забегу в клуб и заберу бумаги. Надо срочно проверить пластинки, оформить заказы». У него были сотни и тысячи различных мелких, не требующих значительного времени дел, которые не терпели отлагательства. Их нужно было сделать сейчас, в выходной, и чем раньше – тем лучше. Уже к полудню, к концу позднего завтрака (в уик-энд можно было поспать дольше), его охватывал некий зуд: срочно надо выпить эспрессо. И он исчезал.

Это как любовная связь. Как горячая страсть. Мне кажется, что стоило Рихарду подумать о том, как он после обеда выпьет, а еще лучше – в двенадцать, он чувствовал возбуждение. Позже мне сказали, что в радиусе пяти километров от нашего дома не было бара, в котором бы его не видели. В нескольких из них ему давали в долг. В большинстве – знали в лицо. И достаточно хорошо.

Не верится, что он действовал по продуманному плану. Не думаю, что хотел кого-нибудь обидеть. Просто-напросто не мог совладать с искушением. Он и алкоголь вместе плыли на облаке, сотканном из мечтаний и надежд. Его планы выглядели так реально, когда они опирались на стаканчик виски. В такие моменты он был свободным, сильным, бессмертным. Был в плену у бутылки. Не мог от нее отречься.

Алкоголь придавал ему отваги. Он мог чувствовать себя кем угодно. По крайней мере, верил в это.

– Мне надо принять стаканчик, чтобы родились идеи, – говаривал он иногда. – Тогда я чувствую прилив творческих сил. Что? Ты хочешь помешать мне встречаться с людьми и жить собственной жизнью? Собираешься запереть меня в клетке? Да что ты пристала, черт возьми!

Я не хотела приставать. Не хотела заставлять его, о чем-то все время просить. Я мечтала быть свободной, доброжелательной и приветливой. Я еще не осознавала, что аргументы Рихарда очень типичны для людей, которые пьют много и часто, пьют быстро и плохо. У меня не хватало отваги принять к сведению те признаки, которые сигнализировали мне, что в один прекрасный момент случится катастрофа.

Если первым из врагов Рихарда было время, то на мою долю выпало почетное второе место. Ведь именно я была противная, злая фурия, пытающаяся разбить его любовный роман со столь желанным алкоголем. Поэтому мы так часто ссорились. Конечно, Рихард вовсю защищался. Он не мог бросить пить. Не мог уступить, ибо это было бы доказательством того, что я права. Его поражением. Признанием, что у него есть проблема. Но этого от Рихарда не дождешься. В действительности он об этом и не думал.

Куда бы он ни шел, его сопровождали конфликты. Потому что я не могла спокойно смотреть, как он пьянствует. Я вмешивалась, и это неизбежно заканчивалось ссорой. Речь шла о принципах. Рихард отказывался завязать, настаивал на своем. Разве можно иначе? Разве он не мужчина, а слабак, который испугается утомительных истерик своей женушки?

К тому же виноват всегда был другой, то есть я. Это я провоцировала конфликты, надоевшая подруга жизни. Мешающая его счастью. Саботирующая то хорошее, что ему дает алкоголь. Можно поспорить, что я завидую его счастью и благосостоянию! Хочу уничтожить их гармоничное сосуществование. Не иначе, я озлоблена тем, что в своей ничтожной жизни ничего столь фантастического не прожила. Потому все мои усилия направлены на то, чтобы омрачить амурную связь Рихарда с алкоголем. Я искала его во всех возможных дырах, ругала его, допрашивала. Конечно, он злился. Конечно, был груб. Да и кто бы не был? Вы должны понимать, что Рихард в целом был хорошим человеком. Пьянство он воспринимал как благо. Это окружающий мир вел себя зловредно. Это я чокнутая. Ссоры были неминуемы. Потому что алкоголик – это не подстилка, о которую вытирает ноги каждый, кто захочет. У него есть свое мнение.

Согласитесь, он не может жить под гнетом…

Иногда мы ругались так, что дребезжали оконные стекла. Период снисходительности уже был пройден. У меня чесались руки взять сковородку и стукнуть его по голове. Хотелось размозжить ему челюсть и оставить на полу без сознания. Но потом я вспоминала об Йоахиме, и мне становилось стыдно. Ну, не могла я искренне мечтать о том, как проучу его отца. Я бы попала в тот же омут, в котором болтается он.

Потом мы мирились. В то время это было еще сравнительно легко. В воздухе летали оскорбления, но под ними скрывалось примирение. Он обвинял меня, что я злая, саркастичная и бесчувственная. Я угрожала разводом. Хотела вышвырнуть его за дверь. Потом наши взгляды встречались, и мы уже не могли друг друга ненавидеть. Мы обнимались и немного плакали. Потом предавались любви. Потом он уходил в город и, вернувшись, дарил мне новую куртку, брюки, тени для глаз, цветы, коробку с новыми авторучками, два модных иностранных журнала, японский соус из сои в оригинальной бутылочке, сверкающие серьги… Вещи, вещи, вещи. Подарки, подарки и еще раз подарки. Это могла быть кукла Барби, которую он нашел в магазине подержанных вещей. Точь-в-точь такую, с какой я играла, когда была маленькой. Я в изумлении качала головой. Парни не покупают своим девушкам кукол Барби. Ни один мужчина не купил бы Барби и не надел бы на нее вечернее платье, купленное отдельно. Ни один мужчина не стал бы водить куклу Барби по кухонному столу и не рассказывал бы при этом, что точно такое вечернее платье сейчас шьют в ателье, чтобы его могла носить самая великолепная жена в мире, которая красивее всех Барби, вместе взятых.

Наша любовь была страстной и душевной, и это было так чудесно, что не походило на правду. Я не хотела потерять его. Не хотела, чтобы он снова пропал в каком-нибудь кафе или бежал записывать нас на курсы танго. Я не хотела, чтобы он ушел в «NK», «случайно» забрел в отдел дамского белья и принес мне новую кружевную секси-комбинацию, вышитую золоченой нитью, за три тысячи крон. Я не хотела, чтобы он уходил, потому что не знала, когда вернется и в каком будет состоянии. Я хотела удержать его у себя под боком, в себе… И удерживала… Еще и еще… Кто знает, может быть, новый ребенок решит наши проблемы?

А потом, спустя какое-то время, когда я чистила зубы, мне стало плохо – желудок. На бумажке для теста на беременность появились две четкие синие полоски.

Вечернему платью придется подождать.

А может, это и есть стиль жизни очаровательно-оптимистической личности – иметь кучу детей, размножаться. В конце концов, нас соединяла любовь.

Мы поехали в Италию. Утопали в красном вине. Кьянти. Бароло. Амароне. Почему бы не пить, если все вокруг пьют? Но я видела, что Рихард выглядит иначе, что вино его не веселит так, как остальных пьющих. К тому же он пил больше других. После обеда заказывал виски и коньяк. Остальные довольствовались вином.

Мы снимали белую виллу, за которой росли апельсиновые деревья. Мраморные полы и кухня с газовой плитой. Мы играли в большое итальянское семейство, варили макароны и готовили овощной салат. Надо сходить за пряностями. Всегда возникала необходимость за чем-нибудь сходить. Как у нас с фруктами? Не нужна ли минеральная вода? «Сан-Пеллегрино». Отлично. Рихард всегда готов за чем-нибудь сбегать. Ничего нам не надо, хотелось мне закричать. Никуда ходить не надо! Пожалуйста, останься. Иногда я говорила это вслух. Осторожно. А он злился.

Потом все равно уходил и задерживался дольше, чем требовалось. Его отлучки пока не были длительными, но они были. Они были, в общем-то, незначительны, и, не будь я обременена прошлым опытом, на них можно было бы не обращать внимания. Но у меня уже проявлялись симптомы болезни. Интуиция человека, живущего с алкоголиком. Хроническое состояние, которое может ухудшаться. Или улучшаться, если ваш партнер какое-то время не пьет. Никогда не знаешь наверняка, что с вами эта болезнь сделает.

Рихард начал пить в Италии ежедневно. Вечером, к ужину. У него были отекшие глаза, и мне казалось, что черты его лица изменились. Я отказывалась спать с ним, когда он был во хмелю, и чувствовала, что поддерживать с ним контакт все труднее. Когда он пил за ужином, я бывало пыталась не позволять ему заказывать слишком много. Это всегда оборачивалось ссорой. Почти всегда.

Однако было бы неправдой утверждать, что весь наш отпуск прошел отвратительно. Это не так. Выпадали и светлые дни. Мы радовались солнцу, морю, друг другу и нашим мальчикам. Говорили о том маленьком комочке в моем животе. Это будет снова мальчик, не иначе. Мне бывало плохо, но я не переживала. Я знала, что меня ожидает. Ребеночек начнет брыкаться. Ультразвук. Биение сердечка. Громадный живот. Но я смирилась и с ним – он наш общий. Живот вселял надежду. У меня не было сил думать о куче пустых бутылок из-под кьянти, валявшихся под кроватью. Об исчезновениях Рихарда.

К счастью, у Рихарда не было водительских прав. По серпантинам горных дорог, по широким автострадам машину вела я. Рихард сидел рядом и «заведовал» навигацией. Ссорились мы редко. Могло показаться, что рядом со мной нормальный во всех отношениях человек – хороший, милый, беспроблемный мужик, который грешит только тем, что после еды выпивает кальвадос. Мы все еще находились в приемлемом алкогольном варианте. Еще не сделали «апгрейд» и не перешли на обновленную версию 2.0. Версию «Алкоголик». Более сложный вариант.