Читать книгу Меркурий – до востребования - Катя Рубина - Страница 3

– Я что, должен в воздухе развернуться, чтобы на этот поворот попасть? Мы уже проехали! – Водила попался злобный, баранистый такой.

– Как тебе атмосферочка? – обратилась Пупель к Устюгу.

Никакого ответа не последовало.

– Ты здесь? Чего молчишь?

Тишина.

«Он, наверное, не успел сесть и остался там, под дождем, – начала про себя рассуждать Пупель. – Хотя это странно, что теперь делать? Назад ехать? Как это будет выглядеть? Что я скажу? Марк, попроси шофера вернуться, я потеряла свое привидение, и видишь ли, без него никуда ехать не хочу, потому что уже успела к нему привязаться? С ним так прикольно, совсем не как с тобой, с ним мне спокойно и смешно и… в общем, да…»

Пупель сразу как-то помрачнела, загрустилось ей очень. Перспектива провести остаток вечера в «Кувшинчике» с Марком совершенно ее не грела.

Она начала рассуждать про себя: «Вот что интересно, ведь это только сегодня все началось, ведь я слыхом не слыхивала про этого Устюга, и что это вообще такое? Кто он? Вот надо же, только сегодня все это произошло, а мне так грустно, он пропал и все. А дальше-то как? Интересно все-таки, почему он пропал, в прошлый раз во сне, как он это объяснял? Связь пропала или еще что? Какая связь? А что, если он больше никогда не появится? Это как в «Малыше и Карлсоне», Малыш тоже так думал. Так. Стоп! Карлсон был плод фантазии Малыша. Значит…»

Машина подъехала к «Кувшинчику». Марк расплатился, и они вышли.

– Сейчас поужинаем, наконец-то мы вдвоем, – Марк был в чудесном настроении.

Он, казалось, совершенно не замечал подавленности Пупель. Они вошли в «Кувшинчик».

Полна народу зала, музы́ка уж играть устала…

Если бы. Музыка гремела во всю мощь. Электрическая скрипка – фанерный звук, певец, заливающийся – Арго, тра-ля-ля, нам с тобой дорога тра-та-та.

Пупель и Марк уселись за столик прямо под кувшинчик. Официантка принесла меню.

– Что будешь?! – крикнул Марк, пытаясь перекричать певца.

– Тордочки с лаксмердончиками, – выдавила Пупель.

– Что? – Марк или не понял, или не расслышал.

«А в принципе хорошо, что здесь такой гвалт, разговаривать не надо», – подумала Пупель.

– Люля-кебаб! – выкрикнула она. – И бокал белого вина!

Марк заказал люля ей и себе и два бокала вина и, по-видимому, был доволен ее выбором. Люля было самое дешевое блюдо.

Заказанное быстро принесли. Певец все еще пел нескончаемую песню про аргонавтов, про эту чудовищно трудную длинную дорогу. И дорога длинная, и припев невыносимый – найнанайнаннананна, найнанайнанна.

«Сдохнуть можно», – подумала Пупель, ковырнув вилкой кебаб.

– Что с тобой сегодня? – Вопрос Марка вывел Пупель из задумчивости.

– Не знаю, спать хочется.

– Сейчас поужинаем и поедем спать.

Пупель промолчала.

– Ты что, из-за Сусанны расстроилась, из-за того, что я с ней так долго трепался, так ведь это по делу.

«Господи, какая Сусанна? – подумала Пупель. – О чем он?»

– У меня голова болит, – соврала она.

– Надо красного вина заказать, все как рукой снимет, – Марк старался, проявлял внимание.

– Закажи, – Пупель не стала сопротивляться.

– Ты и не ешь, что – совсем хреново?

Пупель стало себя жалко. Она надула губы, хлюпнула носом и пробормотала:

– Угу.

Принесли красного вина. Пупель залпом выпила бокал.

– Ну, ты даешь! – Марк просто остолбенел. – Я хотел за нас выпить.

– Выпей.

– Что же я один за нас буду пить?

– А почему нет?

– Я не понимаю, что происходит?

Внезапно у Пупель возникла мысль встать, сказать спасибо за все, прощай, никогда мне больше не звони, все это пустое, я не люблю тебя, мне с тобой неинтересно, зачем тратить время и тянуть эту бесконечную жвачку. Она уже собралась раскрыть рот и выплеснуть всю эту тираду, в этот самый момент Марк встал и направился к музыкантам.

Неужели? Пупель внимательно следила за ним. Неужели он попросит их заткнуться? Она видела, как Марк дает деньги певцу, чтобы они не пели этой гадости. Неужели он проникся? Как это благородно! У Пупель потеплело на душе. «Все-таки я к нему несправедлива, он понимает. Сказала «голова болит», и он, несмотря на свою скупость, пошел, заплатил, чтобы девушке было хорошо и приятно».

Певец прервал песню про аргонавтов.

Пупель благодарными глазами смотрела на возвращающегося Марка.

Марк подошел к столику и, самодовольно улыбаясь, изрек:

– Я заказал для тебя песню, пошли.

– Куда? – Пупель просто остолбенела.

– Танцевать.

В это время музыканты чудовищно грянули. Певец заверещал:

– Ах, какая женщина, мне бы такую…

Приступ бешеной ярости охватил Пупель. Она буквально выпрыгнула из-за стола, вцепилась в Марка и начала выкручивать ногами кренделя, приговаривая:

– Так, так? Тебе такую женщину?!

Это был какой-то чудовищный, глупейший танец. Публика в ресторане перестала есть и пить. Все уставились на них.

Пупель кричала:

– Тебе бы такую!? Ах, какая женщина!!! – дергалась всеми частями тела, вцепившись в Марка.

Она его вела в безумном танце, бешено крутила шеей, трясла грудью, наваливалась. Марк улыбался. Он улыбался и ничего не просекал. Они встречались несколько лет, и он ничего не просекал. Он думал, что так и надо. Войдя в раж, Пупель навалилась на него всем телом, и они упали на пол. Марк на спину, а она на него.

Публика зааплодировала. Музыка громыхала. Марк барахтался, пытаясь приподняться. Пупель слезла с него и направилась к выходу.

«Я, кажется, пропустил самое интересное», – прямо из ниоткуда раздался голос Устюга. – Куда бежишь?»

– Пuсать! – выкрикнула Пупель. – Я – попuсать, сейчас приду.

Марк кивал. Он уже поднялся и шел к столику.

Пупель забежала в туалет. Она сама удивилась, как быстро у нее поднялось настроение. Он здесь, он нашелся, теперь все хорошо. Все ей виделось в другом – мягком и теплом свете. Пuсать не хотелось, уловка с выходом удалась.

Она вымыла руки и посмотрела на себя в зеркало. Волосы растрепанные, кофточка сползла с плеч. Вид абсолютно неприличный. Она пригладила волосы, это плохо получилось, поправила кофточку, тут все прошло нормально, подтянула колготки под брюками, все хорошо.

Спокойная и умиротворенная вышла Пупель в зал ресторана. Музыканты как будто дожидались ее и заиграли песню про аргонавтов во второй раз. Пупель недоуменно покосилась на них, потом, повернувшись, увидела танцующую немолодую пару.

«Не думал, что эта тема так популярна», – это был голос Устюга.

– Я тоже так не думала до сегодняшнего дня, – Пупель ответила и хихикнула.

Странно, но песня ее уже не раздражала. Она пошла к столику.

– Ну как ты? – Марк заказал еще вина. На столе стояли бокалы и яблоки.

– Прекрасно.

– Вот видишь, музыка, танец, ты, кстати, не ушиблась?

– Нет, я же на тебя упала, ты выступил в роли амортизирующей подушки.

– Какая ты веселая бываешь, Пупа, просто жуть, я фруктиков заказал.

Пупель улыбалась и мурлыкала, подпевая сладкоголосому певцу:

– Аргооооо, нуны, нуны, ну ны ны ну ну ну ну нынны…

– Куда ты пропадал? – завела она беседу с Устюгом.

«По делам, я же просил тебя стоять под навесом».

– Я и стояла, думая, что ты тоже там.

«Так все неудачно получилось, я рассчитывал на другое, обидно».

– А если в двух словах, так по-быстренькому, чтобы удовлетворить мое звериное любопытство?

«В двух словах никак не получится, это длинная история».

– Ты мне ее расскажешь?

«Она тебе, в общем-то, знакома».

– Опять говоришь загадками?

«Предполагалась одна встреча, как я мог его упустить, и на старуху бывает проруха».

– Прости, я ничего не понимаю.

«Ну, совершил ошибку, все шло, шло, а потом я его упустил, а ты ринулась в такси, и вот результат».

– Кого ты упустил?

«Ты должна была стоять под навесом».

– Я тут сижу, как видишь, и претерпеваю.

«Хорошее слово».

– Слово хорошее, а мýка-то какая?

«Это разве мýка?»

Пупель никак не могла понять, как у нее стало получаться. С одной стороны, она общалась с Устюгом, и в то же время они с Марком пили вино, и она даже что-то мычала ему, грызя яблоко. Марк был доволен. Все складывалось наилучшим образом.

– Как это все у меня стало так складно получаться? – спросила она у Устюга.

«Ко всему привыкаешь».

– Как выясняется, не ко всему.

«Некоторые вещи остаются непостижимы, к ним невозможно привыкнуть».

– Это ты о чем?

«Да так».

– Мне так тоскливо стало. Ты пропал. Такое нахлынуло одиночество.

«С поклонником в ресторане?»

– Именно. Я просто места себе не находила. Мне хотелось сказать: что же это такое? Что это? Мне хотелось закричать, так не надо, что вы, в самом деле, прекратите, мне хотелось… Я даже не могу сказать, чего мне хотелось. Хотелось убежать, зарыться куда-нибудь, мне было так тягостно, как тогда, когда мы с тобой встретились в моем сне и я еще не знала тебя. Мне так жутко там было. Это поле, снежок этот колючий, река. Мысли о крестьянине мучили меня.

«Вот я же и говорил тебе: стой под навесом».

– И что бы случилось?

«То, что должно случиться».

– Ты знаешь, что должно случиться, и молчишь.

«Я не молчу, я все время разговариваю, увожу тебя из твоих мрачных фантазий».

– Ты сам – моя мрачная фантазия.

«Жил, жил на свете, между прочим, немало всяких хороших дел понатворил, кое-кому даже очень помог и не подозревал, что я – твоя фантазия. Я не крестьянин, не всякая твоя тоскливая глупость. Я Великий Устюг – пришелец с древней и могучей планеты, страны воплощения грез и путешественников, страны сталкеров, проводников и сопровождающих. Я притащился в такую даль и захотел тебе помочь, так радоваться надо, скакать, прыгать и веселиться. А ты все ноешь и гнусишь. Между прочим, вся твоя тоска и грусть гроша ломаного не стоит, ты сама себе все устроила, не умеешь общаться, не умеешь саночки возить, а рыбку любишь кушать. Ты пойми, малютка Пупель, жизнь пройти – не море перепахать, это тебе не соленые огурцы сахаром посыпать, это тебе не кротов в ушах ковырять, не пчел зубастых дразнить. Захотела – сделала, чего пургу-то разметать, чего в нору лезть?»

Пупель с изумлением и открытым ртом слушала. Она смогла произнести только:

– Что теперь?

«Ты сама знаешь, кто не пьет борд-жоми, тот не видит красного куста или как там, кто не рисует, тот не получает необходимое количество. А потом не ной, что без пузырьков, не коси под дурочку, не ставь себя куликом в собачьей конуре, не жужжи ласточкой. Что ты сделала? Практически ничего, надо чуток взять себя в руки и оп-ля! по-другому зазвонить. Ну не подходит тебе этот Марк, так и хрен с ним, нечего разгуливать по «Кувшинчикам», тут вот песенки поют про аргонавтов, а ты про аргонавтов не любишь, тебя от этого воротит, тебе чего-нибудь другого подавай. А, между прочим, у них, у аргонавтов, такие дела были, тебе в твоем самом псевдоумном сне не приснится, крестьянин твой просто тьфу по сравнению с их делами. Я-то это знаю не понаслышке. Там все реально было. Поехали, перебили всех, перекромсали, кровь, власть, обман, жажда жизни, фиаско. А она – пусть этот нелюбимый Марк пойдет и заткнет пасть певцу, чтобы он не пел песен, мне неугодных, ах какой этот Марк плохой, нечуткий. Плохой – уходи, беги прочь, хотя я лично в нем ничего крамольного не вижу. Ты говоришь, он зануда, жадина. А кто не зануда? А кто не жадина? А кто не жопа? Только святой. Тебе святости по статусу не положено. Не заслужила ты святости. Тебе уже предлагали хорошего, талантливого, ты фу сказала».

– Я ошиблась, что же теперь делать? И ничего нельзя исправить? Теперь до конца жизни это чувство вины будет со мной, так, что ли?

«Почему? Во-первых, тебя никто не обвиняет. Ты уже сама себя истерзала, сама затюкала, тебе плохо, тебе муторно и в связи с этим тебе хочется обличать, ты-де такая утонченная натура, такая особа до чертиков чувствительная, такая нежная фиалка, которую топчут грязные кирзовые сапоги. Во-вторых, что сидишь-то? Ждешь, пока кто-нибудь к тебе прискочит на таком розовом единороге и скажет: ‘‘ГУЛУБО КА УВАжаемая Пупель, не соизволите ли вы дать мне свои нетленки, дабы мы их издали на парчовой бумаге с золотым обрезом, дабы народ ваш смог прочитать, прослезиться и проникнуться вашим тонким чуйством’’. Так, что ли?»

Пупель сидела, раскрыв рот. Она совершенно ошалела от тирады Устюга.

Мысли стадами проносились у нее в голове. «Он все знает в деталях, он все с самого начала знал, он все понял, он может помочь, я не права, я не так все поняла, я никак ничего не могу понять, я абсолютно ничего не понимаю, я действительно должна в кои-то веки, я буду надеяться, нет, я попробую, я, я изо всех сил, блин, что же, и надо сразу и окончательно, надо строже к себе».

После этого сумбура она, наконец, сформулировала вопрос:

– Ты, правда, хочешь мне помочь?

Ответа не последовало.

История Пупель

Наступила жаркая пора – лето. В мастерской Севашко подготовка шла полным ходом. Севашко давал последние напутствия ученикам:

– Экзамены, ядрена вошь, – вот и наступил ваш час. Вы должны все до одного показать блестящие результаты в линейном и тональном академическом рисунке. Все как один должны экзаменационные постановки отрисовать на самую лучшую оценку. На тройку. Больше тройки никто в нашем высшем художественном заведении не ставит, это реальная политика, нарисуй вы хоть шедевр, хоть супершедевр – не поставят. Принципы высшего художественного заведения таковы: получил тройку, значит, рисовать можешь, есть возможность тебя дальше учить. Это теоретические принципы. На самом деле существуют реальные жизненные принципы, заключающиеся в системе уравнивания. Система уравнивания существует для того, ядрена вошь, долго вам это все объяснять и себе нервы трепать. В общем, это все делается, чтобы легче им жилось, свиньям. Ну да ладно, я надеюсь, смотрите у меня, чтобы все по своей тройке получили, зря, что ли, я вас тут вздрючивал до смерти, зря, что ли, карандаши тупили и бумагу марали. Не ссать на экзаменах. Пришел, получил лист со штампом, приколол его на планшет, сразу натурщика в листе поставил, отштриховал и делу конец.

Пупель и Максик выбрали себе факультеты. Пупель решила поступать на обивку для стульев, а Максик – на утюги. И хотя Платон уговаривал его поступать на бежевую-гризальную живопись, Максик рисковать не хотел.

Он уволился из почтового ящика и подал документы на утюги.

Экзамены потекли, помчались. После каждого экзамена ученики обязаны были появляться в мастерской у Севашко и давать подробный отчет о проделанной работе. Так как отчет должен был быть абсолютно объективный, Севашко назначал контролирующих. Он разбил свою огромную группу по парам. Каждый в паре должен был осуществлять надзор друг за другом и потом докладывать Севашко все как на духу. Естественно, Пупель была в паре с Максиком, кто бы мог сомневаться в этом. Они всегда были вместе. Максик несколько раз заглядывал в аудиторию, где рисовала Пупель, давал советы.

– У меня все нормально, – говорил он ей, – можешь не ходить, не отвлекаться, рисуй.

Но Пупель все-таки один раз пришла к нему. Она зашла в огромный зал, где разместились абитуриенты утюгов. Это был самый большой зал в высшем художественном заведении. Оглядев зал, Пупель без труда нашла рисунок Максика. Это был самый лучший лист. Фигура натурщика Осланько, пожилого коренастого дядьки смотрелась как живая, моделировка была такая, что дух захватывало, сходство – чума. Другого Пупель и не ожидала. В мастерской у Платона они несколько раз рисовали Осланько. Максик рисовал его блестяще, но на экзаменах он превзошел самого себя. Абитура с уважением смотрела на него, он давал советы и даже подрисовывал на чужих рисунках, кому ногу, кому руку, делая это быстро, просто и без всякого гонора.

После экзамена Пупель восторженно рассказала Севашко об удивительном рисунке Максика.

– Добре, добре, – говорил Платон, – крепкий мужик, молодца. – Затем, обратившись к Максику, с пристрастием спросил: – А Пупка-то наша, как? Без завихрений ведет дело? Ослика никакого не пририсовала случаем или еще погань какую?

Максик заверил, что все в порядке, очень даже и всякое такое.

– Тоже добре, молодец, Пупка, горжусь.

Севашко был доволен. Все складывалось отлично. Пупель с Максиком преодолевали экзамен за экзаменом. И наконец добрались до самого конца. Наступил день, когда в высшем художественном заведении были вывешены списки счастливчиков. Вся многочисленная группа Севашко была в числе поступивших, ай да Платон, ай да молодца, крепкий мужик, добре, добре!!!

Лето жаркое пришло, свет и радость принесло. Лето жаркое – краски яркие. Деревья зеленые – молодые влюбленные. Пчелы звенят – глаза горят, уста слова нежны говорят.

Счастливые Пупель и Максик явились в мастерскую Севашко с огромным букетом пионов. Он был доволен. Улыбался. Пупель произнесла благодарственную речь, а в конце добавила, что считает Платона их посаженым отцом, у него они встретились, и всякие другие сентиментальные вещи.

– Заходите, всегда вам рад, молодцы. Так, так, так, добре. – Севашко уже составлял план занятий на следующий год.

Летом дни долги, а ночи ясны. Ночью звезды быстро гаснут.

Восходяще солнце красно. Лето – рыжая кобылка скачет по дороге пылко, машет гривой из цветов и прозрачных мотыльков, и прохладных ручейков, и веселых пикников, и румяных шашлыков, на поляне грибников, меж деревьев гамаков, на террасе завтраков, у колонки черпаков, и на зорьке петухов, и на Волге бурлаков.

Пупель и Максик строили радужные планы, как теперь наконец-то, и все самое хорошее. Но тут внезапно Максик получает повестку в военкомат. Он туда приходит и говорит, что поступил в высшее художественное заведение и ему вроде бы полагается отсрочка. Но оказывается, что отсрочка ему абсолютно не полагается, и что у него уже она была, пока он работал в почтовом ящике, и сколько можно, и кто тогда будет служить в армии, если всем отсрочки выдавать, и всякое такое.

И бедный Максик, абсолютно подавленный, приходит к Пупель и рассказывает ей всю эту историю. И Пупель заливается совершенно горючими слезами. Но Максик, он очень мужественно говорит, что ничего, что делать нечего, что придется выполнить свой долг и всякие такие вещи, и он говорит, что два года пролетят, как птицы. И он совершенно не показывает ей своего расстройства, чтобы она не так сильно переживала, и он говорит ей: «Прорвемся, Пупа, я с победой вернусь домой, а дальше уже все как по маслу пойдет, дальше уже все будет как в сказке долго и счастливо и в один день, но только это очень не скоро будет».

И всякое он ей говорит, а сам, конечно, в диком ужасе, и, конечно, он думает, почему жизнь так несправедлива, и вот, казалось бы, все у него получилось, и жить бы да радоваться, да любимым делом заниматься, и многие ведь так и живут, а у него все через жопу. А Пупель хотя и выросла в вате, но некоторые вещи все-таки понимала, так вот она поняла всю неизбежность его ухода, потому что Максик такой и некому за него заступиться, и до завтра они точно не успеют двух детей родить, и куда он в этой армии попадет, абсолютно никто не знает.

И вот она это все прокручивает у себя в голове, а время тогда было такое беспокойное, то одно, то другое, и она думает: «Господи, а вдруг его туда пошлют? А то и убьют, ведь это просто страх кошмарный!» И она, глядя на Максика, на этого огромного ее Максика, понимает, что его точно туда могут отправить, потому что на вид он настоящий Аника-воин, и никто ведь не знает, что он мухи не обидит, и даже комара толком прибить не может. И ведь никому в голову не может прийти, что Максик стихи любит, что он такой художник великий, и всякое.

И все это происходит моментально, сегодня он приходит с этим чудовищным сообщением и буквально на днях уже должен прибыть в военкомат, и все. И на ранней заре она едет провожать Максика. И день такой жаркий должен быть, потому что уже с утра душно. И они стоят в этой толпе посторонних людей и толком ничего сказать не могут. И, как в кино, они расстаются, и Пупель вся ну просто никакая, и уже жара чудовищная, пыль и ать-два левой.

Ну, проходите, присаживайтесь. Кажется, Вы – Одиночество? Вы извините, пожалуйста, как Ваше Имя и Отчество? Лучше без всяких формальностей? Может, чайку? Не желаете? Поговорим о реальности – как Вы ее представляете?

Что, Вы и кушать не станете? Нет, и не надо, конечно. Здесь-то надолго останетесь? Что Вы сказали? Навечно???