Читать книгу Нырнуть без остатка - Катя Саммер - Страница 3

Рада

Жизнь идет своим чередом. Уже через пару часов о Горском никто толком и не вспоминает. Лишь две милые, но совершенно бестактные девушки обсуждают, выйдет ли тот послезавтра на заявленную дистанцию и следует ли утешить раненого бойца.

– Зная Никиту, я бы не приближалась к нему как минимум… да вообще не приближалась бы! – смеется одна.

– А вот я бы приблизилась. Желательно вплотную. Красивый гад все-таки!

Я закатываю глаза и отхожу подальше от сплетниц. Мне нет никакого дела до торжественной церемонии открытия, теории заговора на соревнованиях, я не ищу веселья или случайных связей.

– Ир, – зову Пустовую, – можно я на награждение не пойду?

Знаю, что мое присутствие необязательно. И без меня желающих поднести медали с дипломами полно.

– Все хорошо?

– Да, в порядке. Наверное, перегрелась немного. В сон клонит, – говорю почти правду.

– Конечно, иди отдохни. Набирайся сил, вечером ты мне нужна. Мы хорошенько оторвемся!

Я киваю и сдержанно улыбаюсь. Не хочу заранее расстраивать Иру, хотя для себя уже решила, что никуда не пойду. Не после того, как она все уши прожужжала о важных мужчинах из руководства, которых для меня присмотрела. Неугомонная.

Уклоняясь от мимолетных и ненужных касаний, плетусь по кривой дорожке, пока не оказываюсь на пустынной площадке перед летними домиками, где живут судьи и некоторые участники. Отсюда хорошо видно бескрайнее море. И здесь спокойнее. Мне всегда спокойнее одной.

Наверное, я никогда не привыкну: к нормальному общению, к людям, близости. Я выросла в детдоме и не знала родителей, меня подкинули в дом малютки. За всю жизнь никто не объявился, хотя это даже к лучшему – не было места разочарованию.

Сама я никого не искала и ничего не ждала. Все дети мечтали об усыновлении, а я в двенадцать лет поняла, что не нуждаюсь в приемной семье. Я ни разу не разочаровывалась в друзьях, потому что всегда держалась особняком. Девочки у нас чаще дружили не с кем-то, а против кого-то. Однажды даже против меня пытались, но я не зря с тринадцати занималась борьбой – сумела дать отпор. И парням тоже.

Меня сторонились, потому что я всегда была немного другой. Не принимала за данность то, что мы имели, находила язык с воспитателями. С четырнадцати уже мыла полы за деньги и знала им цену. Я убиралась в доме нашей бухгалтерши, которая почти жила на работе. Взамен она учила меня готовить, ухаживать за собой, вести быт. Потому что – да, мы жили в хороших условиях, были сытые и одетые, да, нас не обижали воспитатели. Но никто, совсем никто не учил нас быть женщинами, с умом тратить деньги, платить за квартиру. По итогу многие ребята выпускались слепыми котятами.

Я серьезно. Можете не верить, но я часто видела, как перед уходом плачут суровые парни, что держали в страхе весь детский дом. Плачут, потому что боятся вступать во взрослую жизнь, боятся неизвестности. Потому что больше никто не будет решать за них проблемы, одевать, кормить и обеспечивать. Не раз видела, как они же, потерянные и перепуганные, возвращаются, так и не устроившись в большом мире.

Я была не похожа на них, потому что мечтала о самостоятельности, стремилась к ней. Я догадывалась, что меня ждет. Наизусть выучила Диккенса, чтобы четко помнить: Оливеру Твисту повезло, в жизни так не бывает.

Я очень хотела верить, что справлюсь, но все равно оказалась не готова.

Честно признаюсь, я чувствовала себя львом из зоопарка, которого выпустили в прерии. Львом, который не умеет охотиться, ни на что не годен и медленно чахнет под палящим солнцем. Замерзая в маленькой холодной комнате, которая досталась мне от государства, я иногда не верила, что и завтра смогу бороться за свою никчемную жизнь.

Знаете, где находила силы? На пятом этаже общаги, где комнаты в основном принадлежали детдомовским. Представляете атмосферу, да? Большинство ребят сдавали их за копейки в аренду, а сами втроем-вчетвером ютились на семи квадратах и пропивали – хорошо, если пропивали – деньги. Через день устраивали мордобой. На общей кухне всегда стояла вонь, потому что они не знали, какие продукты нужно хранить в холодильнике и морозилке, а еще – что нужно выносить мусор. И не пытались узнать. А я отчетливо понимала, что не хочу, как они. Было невероятно сложно, но я нашла работу и наметила какую-никакую цель.

Было! Мне до сих пор сложно. Даже если не брать в расчет денежный вопрос – моя вечная боль. Я и сейчас учусь. Пытаюсь разобраться в адресах и телефонах: куда и к кому бежать, чтобы решить вопрос с долгами по электричеству и неработающей с прошлой зимы батареей. Привыкаю к тому, что у меня есть выбор – да хотя бы какую кашу на ужин сварить, к тому, что несу ответственность за каждое решение. И все равно перед сном по привычке жую хлеб, укрывшись одеялом с головой.

Бурный поток мыслей уносит меня далеко-далеко. Забывшись, я не понимаю, что заставляет обернуться, пока не различаю знакомые черты движущегося силуэта. В один миг прихожу в себя, убираю челку, немного щурюсь – солнце по-прежнему слепит, да и глаз у меня не самый зоркий. И все-таки я права. Никита Горский резким, размашистым шагом идет прямо к…

Картинка быстро складывается. Блин, дел же наворотит! Может, он пьян? Ненавижу пьяных.

Пока думаю, тот преодолевает половину пути, подхватывает камень и со всей силы швыряет в окно. Хорошо, что промахивается.

Хочется развернуться и уйти. Не вмешиваться и оставить все как есть. Это не моя судьба, не мои проблемы. Мысленно шлю Горского далеко и надолго, на деле же тараном сбиваю с намеченного курса и толкаю его за дом как раз в ту секунду, когда на крыльцо кто-то выходит. Кажется, двое.

Неожиданное появление играет мне на руку: пока Горский складывает два плюс два и только подумывает вырваться, я сжимаю его запястье и разворачиваю лицом к стене.

– Тормози, Терминатор.

– Не лезь, – громко рычит он.

– Да тише ты! – шикаю, вслушиваясь в разговор.

Едва ли можно разобрать половину слов, только отрывки. Вроде «ты же все видел», «не боишься идти против них» или «его отец так просто не оставит». Для меня все запутано, зато Горскому понятно. Он стискивает челюсть от злости и явно жаждет крови. Но даже когда диалог стихает, мы по-прежнему стоим в той же позе – прижатые друг другу. Точнее, он – к стене, а я – к нему.

Осознав это, сразу отскакиваю на полметра и прячу взгляд. Не могу смотреть на свежий шов прямо у него над бровью. Скулы сводит и во рту привкус железа появляется. Иногда моя фантазия слишком усердствует там, где не надо.

Горский наигранно потирает запястье. Уверена, ему не больно, вон ручищи какие! Явно намекает, что недоволен.

– Ты.

Кажется, пора уносить ноги. Потому что жар, с которым он выплевывает короткое слово, чувствуется на расстоянии. Потому что его ноздри раздуваются, как у свирепого животного. Но все это цветочки по сравнению с глазами. Уверена, в этих серых льдах можно насмерть замерзнуть.

– Кто ты, черт возьми, такая?

Значит, слов благодарности не будет? За то, что я его от дисквалификации спасла, например. Нет? Ну ладно.

– Стой!

Он двигается следом за мной и даже пытается схватить за локоть, но я вовремя ускользаю.

– Чего тебе? – спрашиваю как ни в чем не бывало, подперев руками бока.

Знаю, что провоцирую, но меня чертовски бесят неблагодарные люди.

Горский тяжело дышит, сжимает кулаки, разжимает. Он смешно двигает губами, а я улыбаюсь, когда замечаю бесконечно долгий выдох, после которого он вроде бы расслабляется. По крайней мере, тугие веревки его вен растворяются под кожей.

– Как тебя зовут, ненормальная? – совершенно другим тоном выдает он.

Странно. Если закрыть глаза – ладно, надолго закрыть глаза, можно даже представить на его месте доброго и симпатичного парня, а не злобную ледышку. Потому что смотрит он на меня все еще взглядом убийцы.

– Зачем тебе?

Он усмехается? Наверное, показалось – губы вроде бы прямые, без намека на улыбку.

– Должен же я знать, кого стоит обходить за километр.

– Ой, да пошел ты!

Я разворачиваюсь, набирая полные кеды песка, и уже делаю несколько шагов, когда меня догоняет требовательное «я так и не услышал ответ».

Иди, иди! – умоляю себя. – Не оборачивайся, просто иди!

– Рада, – все же негромко бросаю через плечо.

Блин.

Горский сильнее хмурит брови и тут же крепко ругается от боли, касаясь лба. Вот же дурак, грязными руками!

– Чему ты рада? – не без раздражения произносит он.

– Имя мое – Рада.

Нет, все же то была не ошибка. Я ловлю ее снова – ухмылку на ярких губах, которая в этот раз задерживается чуточку дольше. Ловлю и тотчас чувствую неловкость. Спешу отвернуться и сбегаю. Пусть думает, что у меня миллион дел. Которые совершенно точно подождут, но ему об этом не нужно знать.

– И быть вежливой тебя, девочка Рада, родители не научили, – доносится вслед громкий и, кажется, шутливый упрек.

– Нет, я выросла в детдоме! – кричу, прежде чем спуститься к морю.