Читать книгу Горький аромат фиалок. Роман. Том первый - Кайркелды Руспаев - Страница 4

Владимир Павлов познакомился с Заманжолом и Бекханом в армии. Они были одного призыва, и их сплотило совместное противостояние наездам «дедов». В отличие от своих сельских друзей, Владимир был типичным городским сорванцом, участвовавшим во всех стычках и драках группировки своего микрорайона с такими же бандами из других районов. В школе он перебивался с двоек на тройки, но тупым не был и увлекался чтением приключенческих книг: Джека Лондона, Жюль Верна, Даниеля Дефо, Майн Рида, Александра Дюма, Эдгара По, Марка Твена, Артура Конан Дойла… – этот список авторов можно продолжать и продолжать.

Он мог бы учиться хорошо, но его подвижная натура не позволяла корпеть над учебниками; да в его бедовой среде с презрением относились к отличникам и хорошистам, и считалось доблестью наплевать на учебу. Но это не мешало быть постоянным абонентом школьной и городской библиотек, и Владимир был всегда развитее своих товарищей, прозвавших его «профессором Мориарти».

Родители его потом погибли; они разбились на только что купленной машине, когда он служил в армии. Владимир остался один, так как был единственным ребенком у родителей, приехавших в эти края по комсомольской путевке. Бекхан и Заманжол стали его родней, и после дембеля он поселился в их ауле. Но недолго там прожил – городской есть городской, жизнь аульская показалась ему скучноватой, а тут еще Заманжол уехал в город учиться, а Бекхан женился, да к тому же вечно пропадал в бригаде или в поле. Да Владимиру самому нужно было чему-нибудь обучиться, поэтому он вернулся в город и поступил в индустриальный институт, после окончания которого стал работать инженером на заводе.

Владимир женился на серьезной и рассудительной девушке, – продавщице из универсама; у них родилась дочь, которую он назвал Аленой в память о покойной матери. Алена росла смышленой и радовала Владимира с Татьяной, – так звали его жену, и все было хорошо, пока не разразился кризис. Завод закрылся, система советской потребкооперации тихо умерла, и началась борьба за выживание.

Татьяна быстро сориентировалась и, начав торговать на рынке, стала содержать семью. Владимир, попытав себя на разных работах, и не найдя дела, способного заменить то, чем он занимался до сих пор, начал пить, больше болтался без дела, чем работал, и скоро Татьяна выставила его из дому, сказав, что устала от его бесполезности и пустой болтовни.

Владимир перебрался в бывшую общагу завода. Комнату там предоставили в память о его былых заслугах, ну и, еще потому, что в КСК нужен был дворник и ассенизатор, согласный работать за символическую плату. Впрочем, Владимир не был перегружен и работал еще на стороне, вернее, переходил с одной работы на другую, долго не задерживаясь на одном месте.

Сознание его сделало уклон в ультралевую сторону; он разработал собственную модель справедливого общества, и обдумывал пути реализации этой своей идеи. Он везде, где бы ни работал, пытался вести агитацию, организовать рабочих, и эта активность, естественно, не могла нравиться хозяевам-работодателям.

Владимир обрел репутацию утописта-социалиста. Его отказывались брать на работу, а рабочие не воспринимали его речей всерьез и открыто над ним насмехались. И только друзья, хоть и не согласные с ним по идейным вопросам, удерживали от того, чтобы окончательно опуститься.

Татьяна сошлась с одним преуспевающим коммерсантом, вдовцом, жившим одиноко. Алена окончила школу и в этом году поступила в университет. Она часто навещала отца, звала обратно в их квартиру, в которой теперь, после вторичного замужества Татьяны, осталась одна. Но Владимир отказывался, не желая мешать будущему дочери – вдруг она надумает выйти замуж.

Владимир перебивался случайными, часто разовыми заработками, нередко в виде «жидкой валюты», которой он угощал любителей халявы, согласных за дармовую выпивку быть слушателями его идей.

За дощатым столом во дворе семейного общежития сидят Владимир и двое мужчин. Троица вяло перекидывается картами; она больше увлечена спором. Тон в этом споре задает Владимир. Его основной оппонент – начальнического вида пожилой мужчина в очках и шляпе «а ля советский пенсионер», к которому собеседники обращаются запросто, и вместе с тем несколько уважительно, – Сарманыч. Третий игрок, разукрашенный татуировками крепыш по кличке Штангист, вставляет время от времени реплику невпопад, но, отшитый едким замечанием Владимира, недовольно замолкает.

Кроме карт на изрезанном и исписанном столе лежит захватанный кружочек колбасы, которой занюхивают выпивку, так как закусывать ею уже невозможно. Початая бутылка самопала стоит у ножки стола, прижатая пяткой Штангиста, который «банкует» конспиративно, под столом, каждый раз озираясь по сторонам и под столом же передавая партнерам очередную дозу в надтреснутом стакане времен Брежнева. Видимо, при таком способе распития водка приобретает совершенно необычный, пикантный вкус и банальнейшее поглощение спиртного превращается в некое священнодействие.

Общага в эти вечерние часы просыпается от «спячки» и до поздней ночи живет беготней и играми детей, хлопаньем выбиваемых ковров и паласов, однообразным бренчанием гитар, исторгающих из своих ширпотребовских дек бездарные аккорды, выкриками картежников, стуком домино и многими другими звуками, сливающимися с какофонией улицы.

Игра у картежников часто застопоривается, прерываемая, то питейным ритуалом, то эскалацией напряженности в споре о политике. Именно о ней любят поговорить подвыпившие мужчины, в отличие от женщин, которые больше заняты сплетнями или обсуждением бесконечных мелочей типа новых нарядов и рецептов. Если только, по моде нынешних времен, не обсуждают семейные проблемы героев актуального сериала.

Может показаться, что карты являются своеобразной ширмой; да так оно и есть, ибо игроки только изредка вспоминают об игре, выясняя, чей же теперь ход. Лица спорящих раскраснелись, частью от выпитого, частью от напряженного горлодрания. Сарманыч темпераментно жестикулирует, а Штангист ощутимо постукивает кулаком по шаткому столу, грозя совсем развалить его.

Спор на этот раз шел о дисгармоничности политик внешней и внутренней, проводимой президентом. Владимир обвинял президента (конечно же, заочно) в том, что тот увлекся внешней политикой в ущерб внутренней. Сарманыч же возражал ему, больше, наверное, по установившейся привычке быть в оппозиции к постоянному собутыльнику и собеседнику, нежели по причине лояльности к проводимой политике правительства.

– Ты учти, – говорил он, – Без правильной внешней политики ничего не сделаешь внутри страны. Где возьмешь инвестиции? Кто их тебе даст, если будешь всех посылать к чертовой матери?

– Никто не призывает посылать! – горячился Владимир, – Но ради этих инвестиций не стоило бы так кланяться заокеанским воротилам. Кстати, инвестиции эти можно было изыскать и у себя. Что? Мало у нас богатств? Зато не пришлось бы делиться доходами от месторождений. Небось, эти зарубежные инвесторы заботятся в первую очередь о своих кошельках. Или я не прав?

– Прав-то прав, – кивал головой Сарманыч, – Но ты учти, (это выражение было фирменным у пенсионера) казна наша пуста. А богатства все в земле. Как их достать оттуда, а? Без денег кто тебе полезет в шахту? К тому же, президент наш обращает внимание на внешнюю политику по стратегическим соображениям.

– По каким, например?

– А то ты не знаешь!

В этом месте и Штангист решил подать реплику. А поскольку он не совсем понимал, о чем идет речь, то сказал:

– Представь себе, Сарманыч, мы не знаем.

Старик бросил пренебрежительный взгляд на него и вновь заговорил, повернувшись к Владимиру.

– Как ты думаешь, Вован, насколько сильна наша страна? И сможет ли она обойтись своими силами, если, не дай Бог, к нам полезут китайцы?

– Китайцы к нам не полезут, – ответствовал Вован, и обосновал свое утверждение, – Зачем им лезть к нам войной, когда они просто высасывают наши богатства мирным путем. Мы же, как последние дураки, отдаем всё свое сырье за их безделушки.

– Да, так оно и есть! – поддакнул Штангист стукнув при этом по столу своим кулачищем. И на этот раз спорящиеся не обратили на него внимания. Сарманыч неодобрительно качал головой, собираясь возразить своем оппоненту.

– Ты умный парень, Вован, но в политике ты полный профан, – выдал он и сам удивился тому, как складно это вышло у него. Он еще раз повторил рифмованную фразу, повторил со смешком, но не встретил поддержки у своих собеседников. И продолжал:

– Китайцам нужны территории. Они уже не помещаются в своих границах. Им не дают покоя наши малолюдные просторы. И если бы не СНГ, за создание которого так ратовал наш президент, и не дружба с Россией и США, то мы уже давно стали бы китайской колонией.

– Хорошо, я согласен, – бывшим республикам Союза следовало объединиться. И дружить с Россией мы должны. Но зачем нам вилять хвостом перед американцами?! И перед гнилой Европой!..

– Перед этими гнилыми капиталистами! – не преминул вставить словцо и Штангист. Но тут не выдержал Владимир.

– О господи! – взмолился он и окатил партнера свирепым взглядом, – Ты можешь молча посидеть, Штанга?

А потом предложил:

– Слушай, а шел бы ты смотреть телек!

– Как «смотреть телик»?! – возмутился Штангист, – А игра? Мы играем, или как? Вы задолбали своей политикой! Кому она нужна? Дерете горло зря. И все ты, Вован! Заводишь одно и то же каждый раз.

И добавил, бросив карты на стол тыльной стороной вверх:

– Давайте тяпнем еще по стопарику, и начнем играть по-настоящему. А так только карты протираем.

Установилось хрупкое молчание. Штангист достал из кармана стакан, и под столом наполнив, украдкой подал Сарманычу. Тот тянет теплый самопал бесконечно долго, словно пьет густейший ликер. Штангист в томлении ожидает, глотая слюну. Владимир хмуро разглядывает свои карты, недовольный, что его прервали, и как только старик вернул пустую посуду «банкиру», продолжал.

– Американцы и рады – не знали, как бы подобраться к Центральной Азии, а тут мы сами их и впустили. Нашлись бараны, как же, решили дружить с самим волком.

В этом месте Штангист протянул Владимиру его порцию, легонько толкнув локтем в бок. Эстафету спора подхватил Сарманыч. Старик морщился и говорил из-за кусочка занюхиваемой колбасы.

– Э-э, ты так не скажи! Мы не бараны. Президент наш намеренно вынудил янки вторгнуться в Афганистан. Это называется – баланс сил в регионе. Теперь ни одна из трех сверхдержав не может обойтись без нас. Не каждый президент смог бы так умело воспользоваться таким важным стратегическим положением в самом центре Евразии.

Владимир залпом опустошил стакан и не стал даже занюхивать, – так не терпелось ответить старику.

– Это наш-то президент вынудил американцев вторгнуться в Афганистан?! Ты, Сарманыч, сам-то веришь в то, что говоришь?

Пенсионер хмыкнул. Он, конечно, не мог не понимать, что хватил лишнего. Но сдаваться не хотелось. И он открыл было рот, чтобы возразить, но в этот момент вновь встрял Штангист и спросил, наверное, в десятый раз за этот вечер:

– Мы будем играть, а?! Чей ход?

Но им не суждено было закончить партию. За спиной Владимира раздался резкий скрип тормозов, и, обернувшись, он заметил машину Заманжола и выходящих из нее друзей. На лице Штангиста появилась озабоченность. Он плотнее прижал ногой бутылку к ножке стола.

Бекхан подошел первым и крепко пожал руку Владимиру, а затем и остальным игрокам. Заманжол также поздоровался со всеми за руку. Владимир жестом пригласил друзей за стол, но они остались стоять.

– Нет, – качнул головой Бекхан, – Некогда.

– Как жизнь? Чего катаетесь? – поинтересовался Владимир.

– Дело есть, срочное, – немного таинственно ответил Бекхан.

– Что-нибудь случилось? – забеспокоился Владимир.

– Ничего особенного, – успокоил его Заманжол, – Просто нужно кое-куда съездить. Иди, переоденься. И не забудь побриться, душман!

Владимир ушел. Сарманыч бросил свои карты поверх оставленных Владимиром.

– Мужики, присаживайтесь, чего стоять-то. Штанга, наливай, угостим ребят, – гостеприимно распорядился он.

– Я не пью, – за рулем, – отказался Заманжол.

– И я тоже не буду, – поспешил присоединиться к нему Бекхан и добавил, – Не обессудь, Сарманыч, у нас дело.

Штангист облегченно вздохнул.

– Ну, как хотите, – приподняв плечи, сказал он, – Наше дело предложить – ваше отказаться.

– Жара стоит адская, вот днем отлеживаемся, а с вечерней прохладой выползаем перекинуться картишками, – сказал Сарманыч с нотками оправдания в голосе.

– Карти-ишками! – передразнил его Штангист, – Скажи лучше – языки почесать да горло подрать. Как заведут свою политику, так и игре конец!

Все заулыбались.

– Что теперь – играть, прикусив языки? – улыбаясь, оправдывался старик, – Одно другому не мешает.

– Еще как мешает! – возразил Штангист, – Вы просто спорите с картами в руках. За весь вечер одной партии не одолели, это что – игра?

– Политика увлекательнее карт, – заметил Заманжол.

– Да ну! – неодобрительно отозвался Штангист, – Лучше поговорить о чем-нибудь другом! Вот хотя бы о бабах.

В его глазах промелькнула лукавая искорка.

– Ну, эта тема интересна только для вас, молодых, – улыбнулся Сарманыч.

– Не прибедняйся! – воскликнул весело Штангист и подмигнул Бекхану. Затем похлопал старика по спине и продолжал:

– Ты еще ничего старикан, сгодишься. Хочешь, сведу с одной разведенкой? Во бабенка! Все технично обставим, подкинь только бабки, немного, пару штук, на выпивку приличную да на закусон – и она твоя. Бабуле твоей скажем, что едем на ночную рыбалку.

Старик заулыбался.

– Скажешь тоже… пару тысяч. Да я лучше на них внукам что куплю. Да, и прошло мое время по бабам шастать. А еще лет десять назад…

Вернувшийся Владимир прервал расходившегося старика:

– Пока Сарманыч! Не скучай. Договорим после.

И, обращаясь к Бекхану, бодро произнес, поднося руку к козырьку бейсболки:

– Прибыл в ваше распоряжение, товарищ сержант! Какие будут приказания?

Тот ответил с усмешкой:

– Марш в машину, вояка!