Читать книгу Панна Мэри - Казимеж Тетмайер - Страница 2

– Ну, никогда уж, никогда!?.. И никогда не услышу твоего голоса, как слышал прежде?.. И никогда не вернется прошлое?..

Звуки аккорда сплелись так дивно, что Стжижецкий дрогнул, точно сам поразился тем, что высказал; струны застонали как под ударом костлявой руки смерти. Стжижецкий бросил взгляд из-за рояля, но, кроме г-жи Скразской и m-lle Лименраух, не увидел никого.

– И никогда уж?.. И никогда?.. Никогда?.. Я упал бы к ногам твоим, целовал бы руки и ноги, если бы ты мне подарила хоть одну прежнюю улыбку, хоть один прежний звук твоего голоса…

– Неужели это была только игра возбужденных нервов? И ведь я сам… сам оттолкнул тебя, сам растоптал этот цветок, сорвал это солнце с неба… разорвал эту лилейную пелену.

– Я сам…

Стжижецкому показалось, что вместо металлических струн в рояле натянуты его собственные нервы. Он терзал свои нервы… терзал собственное тело. Ему чудилось, что при каждом ударе кровь брызжет со струн, наполняет рояль, выступает из краев, заливает зал… все становится красным… пурпурным… все тонет в этой крови… все: мебель… цветы… люди… она…

M-me Скразская, с лицом как арбуз, и m-lle Лименраух, с лицом как морковь, вскочили с места. Рояль под пальцами Стжижецкого издал какой-то странный, дьявольский звук.

И Стжижецкий брал аккорд за аккордом. Рояль ревел смехом. M-me Скразская и m-lle Лименраух тонули в его крови, в той крови, что лилась из рояля в зал, и утонули бы, должны бы были утонуть, если бы эта кровь доплыла туда… туда… где эти цветы. Хе… хе… хе… Рояль ревел таким нечеловеческим, таким страшным хохотом, что Стжижецкий услыхал где-то позади себя:

– Mais qu'estce que c'est?

Пусть течет кровь, течет! Исчез рояль, исчезла гостиная Лудзких, и m-me Скразская и m-lle Лименраух, исчезло освещение… цветы… все исчезло… осталось одно пространство, и шум, и гул, и море его текущей крови… Кровь касается её ног… подплывает к ним… хочет подняться выше… обдать ее… и не может… Странно, непонятно… В этом наводнении, в этом океане крови, что может, кажется, затопить Альпы, она одна стоит невредима… Кровь волнуется, бушует и кружится вокруг неё, вздымается волнами и пеной, но ни одна капелька не достигает её ног… Рояль под пальцами Стжижецкого зарыдал… Струны издали странный, раздирающий душу, невыразимо скорбный стон отчаяния. Глаза Стжижецкого стали влажны, он захотел подняться, зная, что все, что он ни сделает, будет смешно… и вдруг у него потемнело в глазах…

– Ах, ах! – вскрикнули m-me Скразская и m-lle Лименраух.

Стжижецкий пришел в себя.

– Mais qu'estce que c'est? – Что с ним такое? – услыхал он сзади себя.

– Не угодно ли вам воды? – подошел к нему молодой Лудзкий с белым цветком в бутоньерке.

Стжижецкий отрицательно покачал головой.

Раздались звуки печальной песни… Вот дух скорбный, смертельно грустный, безнадежный, покинул тело, унося всю свою боль, всю свою горесть… Далеко-далеко от мира, от солнца – далеко от всего, чем живет она. В пустынную серую даль… Ах, далеко далеко, от всего, чем она жила, далеко!.. Но ведь, не будь её, страшен, смертельно страшен был бы сон… и мертвенно безжизнен был бы дух… И ты еще не понимаешь, как я люблю тебя?.. Не понимаешь, ты не хочешь понять?.. А я не могу, не могу сказать тебе этого… ничего не могу сказать? Если бы я погибал, умирал, и одно только слово «люблю» могло спасти меня, я бы не произнес его, не мог бы произнести…

И песня оторвалась от мысли, осталось одно чувство. Стжижецкий стремился за ней душой, но не настигал ее, не мог. Синее журчание ручья… и что-то непонятное льется из-под его пальцев… Это была музыка человеческой души в её высшем напряжении, в экстазе любви и скорбной тоски.

В груди Стжижецкого что-то металось и рвалось, он точно вырывал свое сердце… и бросал его туда, в угол залы, к тем цветам…

Рояль закачался у Стжижецкого: снова потемнело в глазах.

– Что с вами? Не играйте больше, – подбежала к нему m-me Лудзкая.

«Что со мной?.. Страдаю – значит, живу», – подумал Стжижецкий и встал из-за рояля.

Его глаза устремились в угол залы, к цветам.

Мэри Гнезненская, вместе с другими, аплодировала очень живо. Щеки её горели, она казалась очень тронутой. Глаза Стжижецкого заблестели, дыхание задержалось в груди… Раскланявшись несколько раз аплодирующим, он подошел к цветам. Но волнение на лице Мэри, подавленное силой воли, исчезло, и только щеки еще пылали… Стжижецкий остановился…

Глаза его точно спрашивали: «Ничего?»

И он прочел холодный, спокойный ответ: «Ничего».