Читать книгу Восстановление нации - Казимир Валишевский - Страница 5

Восстановление нации
Глава I
Польско-русская Украйна
4. Запорожские рыцари

Оглавление

Под именем Запорожья или Нижа в семнадцатом веке разумели самую дикую часть, dzikie pola, по обоим берегам Днепра, ниже устьев Орелы и Тясмины и по ту сторону порогов. Громадные леса росли там по берегам реки, доставляя дерево для постройки флотилий казакам, а французскому инженеру Боплану, принятому на службу Польшею, кроме того материал для плотничьих работ в форте, предназначенном для наблюдения над смелыми плавателями и для удержания их в определенных пределах.

Стан, возникший в этом месте, далеко не включал в себя всех украинских казаков. Оставив в стороне многочисленные группы, которые постепенно дошли до более или менее полного подчинения польской дисциплине и культуре, он выделился в особую дикую организацию, независимое военное братство под начальством и управлением выборных людей. Столица, или главный его пункт, называемый Сечью или Кошью – этимология этого названия остается неизвестной – располагался на одном из островов Днепра – той самой Хортице, где в 1557 году Дмитрий Висневецкий предложил свои услуги Грозному, думая поразить этим турок и мечтая в то же время о захвате Молдавии. Эта главная резиденция не была, однако, постоянной. Казаки любили перекочевывать с одного места на другое, и после долгих споров между ними создались другие Сечи, но ни одна из них не пользовалась таким значением, как первая.

В самую блестящую эпоху своего существования, между 1600 и 1770 годами, братство, или Кравчина, как оно само себя называло, заняло более или менее прочно пространство между Бугом и Днестром. Эта территория была разделена на паланки, вначале на пять, а потом на восемь, отвечая больше назначению стратегических пунктов, чем центров почти отсутствующей организации. Столица имела вид небольшого городка, укрепленного земляными насыпями и палисадами. Большие деревянные казармы без труб, называвшиеся куренями, служили казакам обиталищем. В каждом из них могло поместиться до ста человек в одном зале, меблированном только столами вдоль стен. Посредине спали казаки прямо на голой земле, причем каждому из них отдавалось пространство около трех аршин. Водворяя его здесь, казаку говорили: «Это тебе при жизни, а после смерти будет место покороче».

Все функции, и военные и гражданские, распределялись путем выборов первого января каждого года, на общем собрании, где рассматривались также самые важные вопросы. Для текущих дел собирались более мелкие собрания (сходки), составленные из одних важных чинов (старшин) и стариков. Внутренняя полиция куреней и администрация паланок, если таковая имелась, состояла из советов, собиравшихся на местах, а во время походов военный совет соединял в себе все власти.

Избираясь, как все другие чины, только на один год, имея при этом право избираться каждый год, получая мандат, хотя и редко, несколько лет подряд, кошевой атаман представлял собой гражданского, военного и даже духовного главу коммуны. Он один управлял внешними сношениями дипломатического характера, утверждал выборы на все степени, руководил разделением между куренями земли, рыбной ловли, жалованья, провианта, доходов всякого рода и военной добычи.

В старшине находилось лишь четыре чиновника: атаман, судья, писарь и есаул. Главный начальник юстиции, гражданской и уголовной, судья заменял атамана в случае его отсутствия и в то же время занимал должность казначея. Есаул исполнял обязанности главного адъютанта атамана и министра полиции. Посланный в 1594 году императором для союза с Сечью против турок Эрик Лассота сообщает в своем дневнике, что его предложение обсуждалось последовательно в двух заседаниях старшины и на общем собрании всех казаков, и решение, как ему показалось, всецело зависело от последнего собрания. Решившись принять предлагаемые условия, члены собрания бросали шапки в воздух, что служило у них знаком согласия, как у греков Гомера повязка, которою Калхас в таких случаях обвязывал свой шлем.

За исключением лошадей, оружия и военной добычи всё в Сечи принадлежало коммуне. Обеды были общие. Сотрапезники опускали деревянные ложки в большие чаши с кашей, наполняли свои ковши, тоже деревянные, из огромных жбанов, где водка чередовалась с медом и брагой. Из-за скудости доходов бедность являлась здесь законом, изгнав в принципе всякую роскошь в пище или в одежде. Случалось, что после какого-либо удачного набега какой-нибудь рыцарь Сечи, подобно Разину и его товарищам, появлялся в богатом турецком или польском костюме; но по обычаю, прежде чем явиться в курене, он должен был погрузиться в бочку дегтя, для того чтобы платье, надеваемое поверх грубой и грязной рубахи, потеряло всякое изящество.

В этой организации, созданной на демократических началах, корпоративной и коллективной, некоторые историки думали найти черты древних русских группировок эпохи веча, ведя отсюда к этническому родству обеих групп. Но следует заметить, что подобные частности обнаруживаются также в структуре большинства западных братств, и польское влияние чувствуется там с гораздо бóльшей вероятностью.

Всячески восхваляемая и рекомендуемая как модель некоторыми специалистами, военная организация Кравчины, кажется, не оправдала такого к ней отношения. Презрение к смерти, смелость, соединенная с хитростью, неутомимость и крайняя подвижность – таковы были главные качества, обеспечившие успехи «запорожского войска». Заимствовав у поляков разные виды вооружения, казаки их постепенно оставляли, не зная, как с ними обращаться, удовольствовавшись саблею и мушкетом: несмотря на пресловутую известность, их артиллерия не сыграла ни разу решительной роли на поле битвы. До Хмельницкого они сражались по большей части ночью, особенно предпочитая неожиданные нападения, а днем шли форсированным маршем, причем появлялись внезапно там, где их менее всего ожидали. Захваченные в дороге в свою очередь, они прятались за импровизированными укреплениями, устроенными главным образом из находившихся у них многочисленных повозок. Но они еще более предпочитали плавать в море, «чтобы сшить огненную рубашку Стамбулу (Константинополю)», по гиперболическому выражению одной из их боевых песен, а более прозаически: «чтобы достать себе зипуны, разграбив базары на турецкой стороне».

Для этих экспедиций они садились в легкие челноки, так называемые «чайки», где могло поместиться от сорока до шестидесяти человек, очень похожие на неаполитанские фелюги и на длинные испанские барки. Шесть недель было для них достаточно, чтобы экипировать такой челнок, на постройку его шло крепкое дерево, одетое липовою корою и вымазанное дегтем. Два руля, впереди и сзади судна, и от десяти до шестнадцати пар весел придавали ему быстроту движения, с которой не могли сравниться турецкие галеры.

Эти экспедиции устраивались обычно ко Дню св. Иоанна. На восьмидесяти или на сотне чаек, вооруженные несколькими пушками, казаки выбирали темную ночь, чтобы обмануть турецкий караул у устья Днепра. Они выплывали бесшумно из густой и высокой чащи тростника, теперь еще покрывающего эту область; они достигали моря, скоростью превосходя преследующие их тяжелые суда, и в шестьдесят или даже в сорок часов достигали Анатолии. Оставив по два человека в каждой чайке, они проникали в какой-нибудь побережный город, зажигали его, собирали все, что им попадало под руку, и садились опять в лодки. Если при возвращении они находили отступление отрезанным, они маневрировали в море до приближения ночи, имея заходящее солнце позади себя: благодаря этому им удавалось сбить с толку своих ослепленных противников, взять на абордаж какое-либо их судно и обратить в бегство остальные.

Их подвиги в этом роде сильно преувеличены, и хотя они и вызывали восторженное отношение к своему геройству со стороны нескольких историков, все же легенда о султане, смотрящем из окна своего дворца на преданные запорожцами огню и мечу предместья Константинополя, не соответствует исторической правде. На деле казаки проникли в Босфор только один-единственный раз, в 1627 году, и зажгли тогда деревню Усни-Киой, которая совсем не видна из Константинополя. В 1614 году они подступили к Синопу, но потерпели полное поражение.

Подвиги их на суше подверглись подобным же преувеличениям. В качестве разведчиков или помощников в партизанской войне они приобрели в семнадцатом веке европейскую известность, состоя на службе у императора Фердинанда II и способствуя поражению чехов, их братьев по расе, под Белой горой. Но как военная сила они сделались страшными лишь благодаря народным бунтам, которые они поддерживали довольно существенно, в качестве относительно дисциплинированного и обученного ядра. Им недоставало обучения для достижения настоящего мастерства в военном искусстве. Они создали для себя принцип жизни и долг чести из того состояния невежества и варварства, на которое их обрекали происхождение и образ их жизни. Честолюбие их было огромно, но оно руководилось крайне узкими и тривиальными понятиями. Одна из их дум свидетельствует об этом: казак, служивший при дворе Владислава IV, обратил на себя внимание польского государя своим воинственным видом. Тот предложил осыпать его почестями и даже обещал ему руку своей дочери, но, не зная, что со всем этим делать, казак просит только разрешения воевать с турками, чтобы привезти кучу пиастров в Сечь и иметь там возможность досыта напиться.

Этот идеал, чуждый всякой интеллектуальной утонченности, как и всякой моральной деликатности, плохо влиял даже на развитие известных военных доблестей. Он слишком благоприятствовал инстинктам грубого разгула. Под влиянием идей монастырского «порядка», который глухо проникал в конституции братства, казаки обрекали себя на безбрачие и должны были сохранять целомудрие. Другая дума рисует их неспособными даже различать пол или не знающими, как создана женщина. Увидев аиста, атаман наивно принимает его за молодую девушку. У казака нет другой подруги жизни, кроме трубки или войны и смерти. История набегов, в которых принимали участие эти суровые «рыцари», постоянно дает картины дикой оргии. Несмотря на повышенный тон и некоторые черты, обнаруживающие более благородные чувства – честь, веру, рыцарский героизм, – поэтические произведения украинских кобзарей были посвящены, как и сельских бардов с Дона, главным образом прославлению самых гнусных эксцессов.

Индифферентность по отношению к полу означала устранение всякого семейного чувства из этой среды. Серко, Ахилл Запорожья, был женат и имел двух детей, но так как женщин не принимали в Сечь, он виделся со своей женой лишь изредка. Казак по призванию должен был быть лишен очага и постоянного местожительства. «Он идет, куда хочет, и никто не плачет о нем», – говорит один поэт их вольницы. Коммунист, коллективист и особенно нигилист, он, в сущности, антисоциален. Довольно долго, хотя это и оспаривалось, он оставался, безусловно, чуждым также всякой идеи морали и религии. Если найдутся некоторые исключения в этом отношении, то они относятся не к индивидуумам, принадлежавшим к братству, а к лицам, от него оторвавшимся. В семнадцатом веке в Сечи не было церкви, и там не терпели ни одного священника. Встреча с попом даже за казацким станом считалась скверным предзнаменованием, одна дума в очень непочтительных выражениях говорит о запорожцах как о людях, которые так же неспособны отличить священника от козла, как церковь от скирды. Среди бури, угрожающей гибелью экипажу, герой одной баллады так советует своим людям: «Исповедайтесь милосердному Богу, морю и вашему атаману».

Церковная служба появилась среди братства только в позднейшую эпоху и под влиянием больше политических, чем моральных соображений. В семнадцатом веке ярый защитник православия, киевский митрополит Петр Могила, всенародно обзывал запорожцев неверующими, а самый красноречивый их защитник в польском лагере, Адам Кисель, признавался, что на них нужно смотреть как на religionis nullius. Даже в Москве во время переговоров с Эриком Лассотой, дьяки приказа Внешних дел говорили: у этих людей совсем нет страха Божьего. Фактом наконец является и то, что в своих разбоях казаки также обходились с православными церквами, как и с католическими, а с другой стороны, приняв на себя миссию проповедника и смешивая при этом дело православной веры с казацкою независимостью, Иов Борецкий не мог добиться от рыцарей «Запорожья» материала для постройки колокольни в монастыре Св. Михаила, где он жил.

Таким образом, организованная Кравчина, в отношении цивилизации и колонизации, преследуемой Польшею в этой части ее обширных владений, представляла собой фактор, с которым нельзя было не считаться и который между тем представлял собой несомненно тормоз в этом отношении.

Восстановление нации

Подняться наверх