Читать книгу Бумажный зверинец (сборник) - Кен Лю - Страница 6

Доброй охоты

Оглавление

Ночь. Половинка луны. Редкое уханье филина.

Купца, его жену и всех слуг попросили уйти. Большой дом пребывал в пугающей тишине.

Мы с отцом скрылись за учительским камнем во внутреннем дворе. Через его многочисленные отверстия я видел окно спальни купеческого сына.

– О, Сяо-Юн, моя милая Сяо-Юн…

Стоны юноши, метавшегося в бреду, вызывали только жалость. Полубезумный, он был привязан к кровати, так что не мог причинить себе вреда, однако отец оставил окно открытым, чтобы его жалобные крики как можно дальше разносились легким ветерком, шелестевшим над рисовыми полями.

– Думаешь, она действительно придет? – прошептал я. Сегодня мне исполнилось тринадцать лет, и это была моя первая охота.

– Придет, – ответил отец. – Хули-цзин не выносит плача мужчины, которого она приворожила.

– Как влюбленные бабочки не могут оторваться друг от друга? – Я думал о народной опере, которая проезжала через нашу деревню прошлой осенью.

– Не совсем, – ответил отец. Однако казалось, что он не может объяснить, почему. – Просто знай, что это не одно и то же.

Я кивнул головой, ничего не поняв. Однако не мог выбросить из головы пришедших за помощью к моему отцу купца и его жену.

– Какой стыд! – бормотал купец. – Ему ведь еще не исполнилось девятнадцати. Как он мог прочитать столько мудрых книг и все равно попасть под чары этого существа?

– Нет ничего постыдного для тех, кто был очарован красотой и хитростью хули-цзин, – ответил отец. – Даже величайший мудрец Вонг-Лай провел однажды три ночи рядом с одной из них, а потом стал первым на императорских экзаменах. Твоему сыну попросту нужна помощь.

– Ты должен его спасти, – сказала жена купца, кланяясь, как цыпленок, клюющий рис. – Если об этом узнают, сваты даже не взглянут на моего сына.

Хули-цзин была демоном в женском обличье, демоном, который крал сердца. Я вздрогнул, волнуясь, хватит ли у меня смелости столкнуться с ним лицом к лицу.

Отец положил теплую руку мне на плечо, и это несколько успокоило меня. Он держал в руке «Хвост ласточки» – меч, который был выкован нашим предком генералом Лао-Ипом тринадцать поколений назад. На меч были наложены сотни благословений Дао, и он уже вдоволь напился крови бесчисленных демонов.

Облако на мгновение закрыло луну, погрузив весь мир во тьму.

Когда луна вновь показалась, я чуть не вскрикнул.

Там, во дворе, стояла самая прекрасная госпожа, которую я когда-либо видел.

Она была одета в белое шелковое платье со свободными рукавами и широким серебристым поясом. Ее лицо было бледным как снег, а волосы, черные как уголь, спускались ниже талии. Мне казалось, что она словно сошла с портретов прекрасных дам династии Тань, что развешивали актеры вокруг своей сцены.

Она медленно повернулась, осматривая окрестности. Ее глаза блестели в свете луны, как два глубоких, искрящихся при дневном свете озера.

Я поразился тому, сколько печали было в этом лице. Я пожалел ее и сделал бы все, что только в моих силах, чтобы вернуть улыбку на ее божественное лицо.

Легкое прикосновение отца к тыльной стороне моей шеи вывело меня из этого очарования. Он предупреждал меня о силе хули-цзин. Мое лицо горело, а сердце готово было выпрыгнуть из груди. Я отвел глаза, чтобы не смотреть на лицо демона, и следил только за его положением.

Слуги купца с собаками каждую ночь патрулировали внутренний двор, чтобы она не приближалась к своей жертве. Но сейчас внутренний двор был пуст. Она все не двигалась, сомневалась, видимо, предчувствуя ловушку.

– Сяо-Юн! Ты пришла за мной? – Голос купеческого сына в бреду становился все громче.

Госпожа повернулась и пошла, нет, скорее поплыла, настолько плавными были ее движения, к двери в спальню.

Отец выпрыгнул из-за камня и понесся на нее, держа «Хвост ласточки» наготове.

Она отклонилась в сторону, словно глаза были у нее на затылке. Отец не смог остановится и с глухим ударом вонзил меч в толстую деревянную дверь. Он дернул, но не смог сразу же освободить оружие.

Госпожа посмотрела на него, повернулась и направилась к калитке, ведущей во внутренний двор.

– Лян, почему ты стоишь! – закричал отец. – Она уходит!

Я побежал к ней, увлекая за собой глиняный кувшин, наполненный собачьей мочой. Моя работа заключалась в том, чтобы облить ее этой мочой, после чего она уже не сможет стать лисицей и ускользнуть.

Она повернулась ко мне и улыбнулась:

– Ты такой храбрый мальчик!

Я погрузился в аромат цветущего под весенним дождем жасмина. Ее голос был как сладкое холодное варенье из лотоса, и я бы слушал ее вечно. Позабытый глиняный горшок болтался на моей руке.

– Давай! – вскрикнул отец и вытащил наконец свой меч.

Волнуясь, я прикусил губу. Как я могу стать охотником за демонами, если меня так просто соблазнить? Я снял крышку и выплеснул горшок в сторону ее отдаляющейся фигуры, однако бредовая мысль, что я не должен запачкать ее белоснежное платье, смутила меня, мои руки задрожали, и я не смог как следует прицелиться. На нее попала лишь незначительная часть собачьей мочи.

Но этого оказалось достаточно. Она завыла, и от этого звука, похожего на дикий, почти волчий вой, мои волосы встали дыбом. Она повернулась и зарычала, показав два ряда острых белых зубов, и я отпрянул.

Я застал ее прямо посреди перехода. Поэтому ее лицо было наполовину женским, наполовину лисьим – безволосая морда и приподнятые треугольные уши, которые злобно дергались. Ее руки превратились в когтистые лапы, которыми она потянулась ко мне.

Больше она не могла говорить, однако ее глаза откровенно передавали все ее злобные мысли.

Отец подбежал, замахнувшись мечом для смертельного удара. Хули-цзин повернулась и ринулась к калитке, с треском сломав ее, после чего исчезла в проеме.

Отец поспешил за ней, даже не оглянувшись на меня. Сгорая от стыда, я бросился за ним.

* * *

Хули-цзин быстро неслась по полям, и казалось, ее серебристый хвост оставлял за ней искрящийся след. Однако ее неполностью преобразовавшееся тело сохранило женскую осанку, поэтому она не могла бежать так же споро, как если бы опиралась на все четыре лапы.

Мы с отцом увидели, как она юркнула в заброшенный храм примерно в одном ли от деревни.

– Обойди храм, – сказал отец, пытаясь перевести дух. – Я же войду через главный вход. Если она попытается уйти через заднюю дверь, ты знаешь, что делать.

Стена задней части храма наполовину обрушилась и уже вовсю заросла бурьяном. Когда я достиг цели, то уловил движение, словно белую вспышку, среди обломков.

Пытаясь искупить свою вину в глазах отца, я переборол страх и бесстрашно ринулся за ней. Через несколько быстрых поворотов я загнал тварь в угол одной из монашеских келий.

Я уже готовился вылить на нее оставшуюся собачью мочу, когда понял, что животное было гораздо меньше той хули-цзин, которую мы преследовали. Это была маленькая белая лисичка размером со щенка.

Я поставил глиняный горшок на землю и бросился на нее.

Лиса нырнула под меня. Она была на удивление сильна для такого маленького зверька. Я пытался удержать ее, прижимая к полу. Пока мы бились, мех, в который я вцепился пальцами, становился гладким, как кожа, а ее тело удлинялось и росло. Теперь мне нужно было наваливаться всем своим весом, чтобы прижать ее к земле.

Внезапно я понял, что мои руки с силой удерживали нагое тело молодой девушки примерно моего возраста.

Я крикнул и отпрянул. Девушка медленно поднялась, взяла шелковое платье из-за вороха соломы, надела его и высокомерно посмотрела на меня.

Из главного зала, расположенного на некотором расстоянии, раздался низкий рык, а затем тяжелый удар мечом о дерево. Снова рык и бранные слова отца.

Девушка и я глядели друг на друга. Она была еще прекраснее, чем оперная певица, о которой я не переставал думать весь прошлый год.

– Зачем ты преследуешь нас? – спросила она. – Мы ничего вам не сделали.

– Твоя мать приворожила купеческого сына, – ответил я. – Мы обязаны его спасти.

– Приворожила? Это он не мог оставить ее в покое.

Я не нашелся с ответом и спросил:

– Что все это значит?

– Однажды ночью около месяца назад сын купца наткнулся на мою мать, пойманную в капкан у курятника. Чтобы спастись, ей пришлось принять вид человека, и как только он ее увидел, то сразу потерял голову. Ей нужна была свобода, но не хотелось иметь с ним ничего общего. Однако как только человек влюбляется в хули-цзин, она не может терпеть его страдания, как бы далеко он ни находился. Его плач и стенания тревожили ее, поэтому ей приходилось посещать его каждую ночь, чтобы только он замолчал.

– Мой отец рассказывал совершенно другое. Она приманивает невинных всезнаек и высасывает из них жизнь, чтобы восполнить свои злые магические чары! Посмотри, как болен сын купца!

– Он болен, потому что бесполезный врач дал ему яд, который якобы поможет ему позабыть о моей матери. Моя мать помогала ему выжить, приходя к нему каждую ночь. И прекрати использовать слово приманивает. Мужчина может влюбиться в хули-цзин, как и в любую простую женщину.

Я не знал, что ответить, поэтому сказал первое, что пришло в голову:

– Я уверен, что это не одно и то же.

Она ухмыльнулась:

– Не одно и то же? Я видела, как ты смотрел на меня до того, как я оделась.

Я покраснел:

– Бесстыжий демон!

Я поднял глиняный горшок. Она стояла, не шелохнувшись, на ее лице играла легкая насмешка. Постояв, я опустил горшок на землю.

Борьба в главном зале становилась все громче, и внезапно раздался громкий удар, за ним победный крик моего отца и долгий, пронзительный крик женщины.

С лица девушки исчезла насмешка, пропала ярость во взгляде, она была потрясена. В глазах погасли живые искры, они вдруг стали казаться мертвыми.

В зале кряхтел отец. Вопль внезапно оборвался.

– Лян! Лян! Все конечно. Ты где?

Слезы катились по лицу девушки.

– Обыщи храм, – продолжал кричать мой отец. – Здесь могут быть ее щенки. Их тоже нужно уничтожить.

Девушка напряглась.

– Лян, ты что-то нашел? – Голос приближался.

– Ничего, – сказал я, поймав ее взгляд. – Я ничего не нашел.

Она повернулась и тихо выбежала из кельи. Через мгновение я увидел, как белая лисичка перепрыгнула через проем в стене и скрылась в ночи.

* * *

Наступил Цинмин, День поминовения усопших. Мы с отцом пошли убрать могилу матери, принести еды и питья, чтобы облегчить ей загробную жизнь.

– Я хотел бы побыть с ней наедине, – сказал я отцу. Он кивнул головой и пошел домой.

Я шепотом извинился пред матерью, упаковал цыпленка, которого мы ей принесли, а затем прошел три ли до другой стороны холма, к заброшенному храму.

Ян стояла на коленях в главном зале рядом с тем местом, где пять лет назад мой отец убил ее мать. Ее волосы были убраны назад в пучок, как у молодых женщин, прошедших цзицзили, церемонию, означавшую, что она больше не девочка.

Мы встречались каждый Цинмин, каждый Сяньин, каждый Юлан, каждый Новый год, то есть всегда, когда семьям положено собираться вместе.

– Я принес тебе вот это, – сказал я и передал ей приготовленного на пару цыпленка.

– Спасибо. – Она аккуратно оторвала ногу и изящно надкусила ее. Ян объяснила мне, что хули-цзин стремятся жить рядом с деревнями, так как им интересны все стороны человеческой жизни: беседы, прекрасные одежды, поэзия, история и, порою, любовь достойного, доброго мужчины.

Но хули-цзин оставались охотниками, ощущавшими полную свободу в своем лисьем обличье. После того, что случилось с ее матерью, Ян сторонилась всех курятников, но не могла позабыть вкуса куриного мяса.

– Как охота? – спросил я.

– Неважно, – ответила она. – Несколько столетних саламандр и шестипалых кроликов. Похоже, я никогда не наедаюсь. – Она откусила еще кусок цыпленка, прожевала и проглотила. – Превращения также проходят с трудом.

– Трудно сохранять эту форму?

– Нет. – Она положила остатки цыпленка на землю и прошептала молитву своей матери. – Становится труднее возвращаться к моей истинной форме, которая позволяет охотиться. Иногда я совсем не могу это сделать. А как твоя охота?

– Тоже неважно. Осталось совсем мало духов змей и злых призраков, не то, что несколько лет назад. Даже количество призраков самоубийц, стремящихся завершить незаконченные на этом свете дела, резко пошло на спад. А последний настоящий живой труп мы вообще видели много месяцев назад. Отец очень волнуется из-за денег.

А с хули-цзин мы не встречались уже несколько лет. Возможно, Ян успела их предупредить. Хотя, если честно, я с облегчением думал об этом. Я вовсе не желал говорить отцу, что я был в чем-либо не прав. Он очень сильно раздражался и нервничал, так как терял уважение крестьян, ведь его знания и умения уже не были востребованы так, как раньше.

– А ты не думал, что и с живыми трупами вы также не правы? – спросила она. – Совсем как со мной или с моей матерью?

Она рассмеялась, увидев выражение на моем лице:

– Шучу!

То, что мы общались с Ян, было очень странным. Она ведь совсем не мой друг. Я воспринимал ее как существо, к которому волей-неволей притягиваешься, потому что вместе вы точно знаете, что мир оказался совсем не таким, каким представлялся по рассказам старших.

Она смотрела на кусочки цыпленка, оставленные для своей матери.

– Мне кажется, что магия уходит из здешних мест.

Я подозревал, что все в этом мире пошло не так, но не хотел заявлять об этом слишком громко, ведь мои слова могли воплотить мысли в жизнь.

– А что, ты думаешь, стало тому причиной?

Вместо ответа Ян навострила уши и начала внимательно прислушиваться. Затем она вскочила, взяла мою руку и потащила меня за собой, пока мы не оказались за статуей Будды в главном зале.

– Что…

Она поднесла палец к моим губам. Находясь совсем рядом с ней, я наконец почувствовал ее запах. Он был похож на запах ее матери: цветочный, сладкий, яркий, словно полевое разнотравье под жаркими лучами летнего солнца. Я чувствовал, что мое лицо наливается кровью от близости ее теплого тела.

Через мгновение я услышал, что в храме ходят несколько человек, пытаясь найти выход. Я медленно выглянул из-за Будды, чтобы рассмотреть их.

Был жаркий день, и люди искали спасения от полуденного солнца. Двое опустили на землю камышовый паланкин, в котором сидел человек с желтыми кудрявыми волосами и очень бледной кожей. Другие люди в группе несли штативы, уровни, бронзовые трубки и открытые сумки, полные всяческого оборудования.

– Почтеннейший мистер Томпсон! – человек, наряженный как мандарин, подошел к иностранцу. Он постоянно кланялся и улыбался, качая головой туда-сюда, потому напоминал мне собаку, молящую о снисхождении после крепкого пинка. – Отдохните и выпейте немного холодного чаю. Очень тяжело работать людям в тот день, когда нужно навещать могилы предков, когда нужно выделить немного времени на молитвы, чтобы не прогневать духов и богов. Но я обещаю, что завтра мы будем усердно работать и завершим съемку вовремя.

– Проблема с вами, китайцами, – это ваши дурацкие суеверия, – сказал иностранец. У него был странный акцент, но я хорошо его понимал. – Помните, железная дорога Гонконг – Тяньцзинь является приоритетом для Великобритании. Если к закату мы не достигнем деревни Ботоу, то я урежу всем вам жалованье.

До меня дошли слухи, что император Манчу проиграл войну и вынужден был пойти на всевозможные уступки, включая оплату строительства иностранцами дороги из железа. Но все это звучало настолько фантастически, что я даже не думал обращать на такую чушь внимания.

Мандарин с энтузиазмом кивал:

– Почтеннейший мистер Томпсон, как всегда, прав. Но дозвольте озаботить милостивого господина советом?

Уставший англичанин нетерпеливо махнул рукой.

– Некоторые местные крестьяне очень переживают из-за предложенного маршрута железной дороги. Видите ли, они считают, что рельсы, которые уже проложены, блокируют вены ки нашей земли. Это плохой фэншуй.

– О чем ты говоришь?

– Это похоже на то, как дышит человек, – мандарин вдохнул и выдохнул несколько раз, чтобы англичанин все правильно понял. – В земле вдоль рек, холмов, древних дорог идут каналы, которые переносят энергию ки, одаряющие деревни благополучием и питающие редких животных, местных духов и богов домашнего очага. Можете ли вы рассмотреть возможность немного сдвинуть рельсы, чтобы пойти навстречу предложениям мастеров фэншуй?

Томпсон закатил глаза.

– Это самая идиотская чушь, которую я когда-либо слышал. Ты хочешь, чтобы я отклонился от самого оптимального пути для нашей железной дороги, потому что считаешь, что твои идолы разозлятся?

Лицо мандарина исказилось от боли:

– Там, где рельсы уже проложены, произошло множество плохих вещей: люди теряют деньги, животные мрут, боги очага не слышат молитв. Буддистские и даоистские монахи согласны, что это из-за железной дороги.

Томпсон подошел к статуе Будды и оценивающе взглянул на него. Я спрятался за статую и стиснул руку Ян. Мы пытались сдержать дыхание, надеясь, что нас не найдут.

– А что, у этого остались еще какие-нибудь силы? – спросил Томпсон.

– В храме уже много лет отсутствует постоянный приток монахов, – ответил мандарин, – но этот Будда по-прежнему почитаем. Я слышал, что многие молитвы крестьян к нему не остаются без ответа.

Затем я услышал грохот и одновременный вздох нескольких человек в главном зале.

– Я только что отломал руки у этого вашего бога своей тростью, – сказал Томпсон. – Как видите, меня не ударила молния и не произошло иного несчастного случая. Однако сейчас всем должно стать понятно, что это всего лишь идол, сделанный из глины с соломой и раскрашенный дешевой краской. Именно поэтому вы проиграли войну Британии. Вы поклоняетесь статуям из глины, когда должны думать о создании дорог из железа и оружия из стали.

Больше они не говорили об изменении пути железной дороги.

После того, как люди ушли, мы с Ян вышли из-за статуи. Некоторое время мы смотрели на отломанные руки Будды.

– Мир меняется, – сказала Ян. – Гонконг, дороги из железа, иностранцы с проводами, которые передают речь, и машины, изрыгающие дым. В чайных домах появляется все больше и больше странников, описывающих эти чудеса. Думаю, что поэтому уходит старая магия. Но ей на смену непременно придет другая магия, более сильная.

Ее голос звучал ровно, без эмоций, словно осенняя спокойная гладь озерной воды, однако слова ее казались страшной истиной. Я думал о попытках своего отца оставаться в хорошем расположении духа, когда к нему обращалось все меньше и меньше клиентов. Я думал о том, зря ли я потерял время, пытаясь выучить различные заклинания и движения танца с мечами.

– Что ты собираешься делать? – спросил я, представляя, как в полном одиночестве среди холмов она будет пытаться найти еду, которая позволит сохранить ее магию.

– Я могу сделать только одно, – ее голос дрогнул на мгновение, как будто гладь озера всколыхнулась брошенной в него галькой.

Но потом она посмотрела на меня и взяла себя в руки.

– Мы можем сделать только одно: научиться выживать.

* * *

Вскоре железная дорога стала неотъемлемой частью местности: черный локомотив пыхтел по зеленым рисовым полям, пускал в небо пар и тянул за собой длинный состав, словно дракон, спускающийся вниз с дальних, почти скрытых синей дымкой гор. Некоторое время люди восхищались этим зрелищем, а дети бегали вдоль путей, пытаясь обогнать паровоз.

Но вскоре копоть из печей локомотивов уничтожила рис на ближайших к путям полях, а одним жарким полуднем двое детей, игравшие на рельсах, не смогли сойти с места от страха и погибли. После этого люди перестали восхищаться поездом.

Никто больше не приходил к нам с отцом и не просил об услугах. Они шли в христианскую миссию или к новому учителю, который утверждал, что учился в Сан-Франциско. Молодежь начала покидать деревни, переезжая в Гонконг или Кантон, наслушавшись рассказов о ярких огнях и хорошо оплачиваемой работе. Поля лежали невозделанными. В деревне, чувствуя себя брошенными, остались только старики и дети. Приходили люди из далеких провинций, хотели купить дешевую землю.

Отец проводил все дни с утра до ночи, сидя в передней у входа, положив «Хвост ласточки» на колено и уставившись на дверь. Он как будто превратился в статую.

Каждый день, возвращаясь домой с полей, я видел, как в глазах отца на мгновение загоралась искорка упования на чудо.

– Может, кому-нибудь понадобилась помощь? – спрашивал он.

– Нет, – отвечал я, стараясь, чтобы мой голос не звучал мрачно. – Я уверен, что скоро объявится живой труп. Прошло уже слишком много времени с тех пор, как мы справились с последним.

Говоря это, я не смотрел отцу в глаза, потому что не хотел замечать, как в них гаснет последняя надежда.

А потом, вернувшись днем домой, я нашел отца повесившимся на большой балке в спальне. С онемевшим сердцем я спустил его тело вниз и подумал, что он был чем-то похож на тех, за кем охотился всю жизнь, ведь все они жили благодаря старой магии, которая ушла и не вернется уже никогда, – и они уже не знали, как выжить без нее.

«Хвост ласточки» лежал в моей руке тяжелым, бессмысленным грузом. Я всегда думал, что стану охотником за демонами, однако что мне оставалось делать, если исчезли все демоны и духи? Все даоистские благословения, наложенные на меч, не смогли спасти гаснущее сердце моего отца. И если бы я остался, то, возможно, мое сердце также налилось бы тяжестью и я бы жаждал только смерти.

Я не видел Ян с того дня шесть лет назад, когда мы прятались в храме от геодезистов железной дороги. Однако я вспомнил ее слова.

Научиться выживать.

Я сложил свои скромные пожитки в суму и купил билет до Гонконга.

* * *

Охранник-сикх проверил мои бумаги и помахал мне через ворота.

Я остановился, чтобы проследить взглядом рельсы, которые уходили вверх по крутому склону горы. Они казались не столько железнодорожными путями, сколько лестницей, уходящей прямо в небеса. Это был фуникулер – линия вагонеток, идущая к вершине пика Виктории, где жили правители Гонконга и куда запрещалось приходить китайцам, которые, однако, годились для того, чтобы забрасывать лопатами угли в котлы и смазывать шестеренки.

Я зашел в машинное помещение, окутанный клубами пара…

Через пять лет я знал ритмический грохот поршней, стаккато трущихся шестеренок, как собственное дыхание или биение сердца. Мне нравилась музыка этой упорядоченной какофонии, напоминавшая мне начало народной оперы, когда раздавались удары цимбал и гонгов. Я проверял давление, вставлял уплотнительные прокладки, стягивал фланцы, заменял изношенные шестерни в резервных кабельных узлах. Я полностью ушел в работу, которая была тяжелой, однако доставляла удовольствие.

В конце моей смены мир погружался во тьму. Я выходил из машинной, глядел на полную луну в небе и наблюдал, как еще одна вагонетка, полная пассажиров, возносится к вершине горы на тяге собранного мной двигателя.

– Не давайте китайским духам поймать вас в свои сети, – сказала женщина с яркими белыми волосами, ехавшая в вагонетке, а ее спутники засмеялись.

Я вдруг понял, что пришла ночь Юлана, праздника духов. Я должен принести что-нибудь своему отцу, может быть, каких-нибудь бумажных денег из Вонкока.

– Как это ты закончила, когда мы с тобой еще не развлеклись как следует? – донесся до меня мужской голос.

– Таким девицам, как ты, не следует дразнить нормальных людей на улице, – сказал другой мужчина и засмеялся.

Я посмотрел в их сторону и увидел китайскую девушку, стоявшую в тени, чуть в стороне от станции. Ее облегающий чонсам в западном стиле и яркий макияж четко выдавали профессию. Два англичанина преградили ей путь. Один пытался обнять ее, а она пыталась отстраниться.

– Пожалуйста! Я очень устала, – просила она на английском, – может, в следующий раз.

– Прямо сейчас, не будь идиоткой, – уже ожесточенно сказал первый мужчина. – Мы тут ничего не обсуждаем. Пошли, и делай то, что нужно.

Я подошел к ним.

– Эй!

Мужчины повернулись и посмотрели на меня.

– В чем дело? – продолжал я.

– Тебя это совершенно не касается.

– Думаю, что это меня касается, – сказал я. – Как вы обращаетесь с моей сестрой?

Сомневаюсь, что кто-либо мне поверил. Однако пять лет работы с тяжелым машинным оборудованием сделали мое тело внушительным и крепким. Они оценили мой вид, лицо, руки, испачканные машинным маслом, и, скорее всего, решили, что не стоит людям из приличного общества связываться с ничего не значащим китайским инженером.

Проклиная меня, они отошли к очереди на вагонетки до пика.

– Спасибо! – сказал она.

– Сколько ж времени прошло, – сказал я, посмотрев на нее.

И чуть было не добавил: «Прекрасно выглядишь». Но промолчал. Она выглядела уставшей, изможденной и нервной. Резкий запах ее духов неприятно ударил мне в нос.

Но я ничуть не осуждал ее. Роскошь осуждать кого-то могли позволить себе только те, кому не нужно было выживать.

– Пришла ночь праздника духов, – сказала она. – Не хотелось больше работать. Нужно подумать о моей матери.

– Пойдем сделаем подношения вместе? – предложил я.

Когда мы переправлялись на полуостров Цзюлун, легкий бриз над водой оживил девушку. Она намочила полотенце горячей водой из чайника, который нам принесли на пароме, и стерла свой макияж. Я почувствовал легкий оттенок ее естественного запаха: как всегда свежего и волнующего.

– Прекрасно выглядишь, – сказал я, действительно имея это в виду.

На улицах Цзюлуна мы купили выпечку, фрукты, холодные пышки и приготовленного на пару цыпленка, ладан и бумажных денег. Мы рассказали друг другу о том, что произошло с нами в последнее время.

– Как охота? – спросил я. Мы оба рассмеялись.

– Я так хочу снова стать лисой, – сказала она, рассеянно вгрызаясь в куриное крыло. – Прошло совсем немного дней после нашей последней встречи, когда я почувствовала, что магия совсем оставила меня. Я не могла больше превращаться.

– Как жаль, – сказал я, не зная, чем ее утешить.

– Моя мать научила меня любить людскую жизнь: одежду, еду, народную оперу, старинные истории. Однако она никогда от них не зависела. Когда она желала того, преображалась в свою истинную форму и шла охотиться. Но теперь, в этом виде, что я могу? У меня нет когтей. У меня нет острых зубов. Я даже не могу быстро бегать. У меня осталась только моя красота – то, за что ты со своим отцом убили мою мать. И теперь я живу именно тем, в чем однажды вы лживо обвинили мою мать: я приманиваю мужчин за деньги.

– Мой отец тоже умер.

Похоже, что после моих слов в ее голосе стало меньше горечи.

– Что случилось?

– Он, как и ты, чувствовал, что магия покидает нас. И не смог это вынести.

– Прости.

Я понял, что теперь она тоже не знает, о чем еще можно говорить.

– Ты сказала мне однажды: единственное, что мы можем сделать, – это выживать. Спасибо тебе за это. Наверное, это спасло мне жизнь.

– Тогда мы в расчете, – сказала она, улыбнувшись. – Но давай не будем больше о нас. Сегодняшняя ночь посвящена духам.

Мы спустились к бухте и положили еду рядом с водой, приглашая всех духов, которых мы любили, прийти и поужинать. Затем мы подожгли ладан и сожгли бумажные деньги в корзине.

Она смотрела, как фрагменты горелой бумаги уносились в небо жаром пламени, а затем исчезали среди звезд:

– Думаешь, что врата подземного мира все еще открыты для духов даже теперь, когда ушла вся магия?

Я сомневался. В молодости я учился слышать скрежет пальцев духа по рисовой бумаге, чтобы отличать голос духа от ветра. Но теперь я привык к громовому бою поршней и оглушающему свисту пара, идущему под большим давлением через клапана. Теперь уже я точно перестал слышать созвучия исчезнувшего мира моего детства.

– Не знаю, – сказал я. – Наверное, с духами точно так же, как с людьми. Некоторые узнают, как выживать в мире, съежившемся из-за железных дорог и паровых свистков, некоторые нет.

– Но хороша ли будет их жизнь? – спросила она.

Да, она все еще могла удивлять.

– Я просто хочу сказать, – продолжила она, – ты счастлив? Счастлив, что поддерживаешь работу двигателя целый день напролет, сам при этом вертясь как зубец шестеренки? Что тебе вообще снится?

Я не мог вспомнить каких-либо снов. Я позволил движениям шестеренок и рычагов настолько очаровать себя, что теперь мое сознание заполняло все пропуски между бесконечными ударами металла о металл. Это был способ не думать об отце и о земле, которая столько потеряла.

– Мне снилась охота в этих джунглях из металла и асфальта, – сказала она. – Мне снилось, что я в своей истинной форме крадусь вдоль уступов и парапетов, через террасу на крышу, пока не оказываюсь на самой вершине этого острова, где рычу, глядя в глаза тем людям, которые думают, что могут владеть мною.

На мгновение ее глаза загорелись, а потом так же быстро погасли.

– В эту новую эпоху пара и электричества, в этом огромном мегаполисе сохранил ли кто-нибудь еще свою истинную форму, кроме тех, что живут на Пике? – спросила она.

Всю ночь мы сидели у бухты и жгли бумажные деньги, ожидая хоть какого-нибудь знака того, что духи все еще с нами.

* * *

Жизнь в Гонконге может быть довольно странной: изо дня в день ничего особо не меняется. Однако потом, если сравнить произошедшее за несколько лет, то выходит, что ты стал жить совершенно в другом мире.

К моим тридцати годам новые конструкции паровых двигателей работали уже на меньшем количестве угля, генерируя при этом более высокую мощность. Они становились все меньше и меньше. Улицы были заполнены автоматическими рикшами и безлошадными каретами, а большинство более-менее благополучных людей могли позволить себе машины, которые поддерживали прохладу в домах, позволяли охлаждать еду в больших коробах на кухне. И все это работало на пару.

Я заходил в магазины и раздражал клерков, изучая компоненты новых моделей, выставленных на всеобщее обозрение. Я проглатывал все книги, что мог найти, посвященные паровым двигателям. Я пытался применить усвоенные принципы, чтобы улучшить машины, находившиеся в моем распоряжении: я пробовал новые циклы зажигания, проверял новые смазки для поршней, регулировал передаточные отношения. Я находил некоторое удовлетворение в том, что понял магию машин.

Однажды я ремонтировал сломанный регулятор скорости – довольно искусное и деликатное дело, – когда на платформе, расположенной прямо надо мной, показались две пары полированных туфель.

Я посмотрел вверх. На меня глядели двое мужчин.

– Это он, – сказал начальник моей смены.

Другой мужчина, одетый в накрахмаленный костюм, смотрел на меня со скептической усмешкой:

– Это тебе в голову пришла идея использовать маховик большего размера для старого двигателя?

Я кивнул. Я гордился тем, что мог выжать из машин больше мощности, чем задумывали их конструкторы.

– И ты не украл эту идею у англичанина? – его тон был довольно жестким.

Я моргнул. Сначала я недоумевал, а потом внезапно разозлился.

– Нет, – ответил я, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно. Я нырнул обратно под машину, продолжая выполнять свою работу.

– Он очень умный, – сказал начальник смены, – во всяком случае, для китайца. Его можно научить.

– Предположим… Ладно, можно попробовать, – сказал другой мужчина. – Это будет дешевле, чем нанимать настоящего инженера из Англии.

* * *

Господин Александр Финдли Смит, владелец трамвайной линии, ведущей на Пик, и сам настоящий инженер, обладал даром заглядывать в будущее. Он понял, что путь технологического прогресса неизбежно приведет к использованию паровой энергии для управления автоматами: механическими руками и ногами, которые в конце концов заменят китайских слуг и чернорабочих.

Меня выбрали помогать господину Финдли Смиту в его новом деле.

Я научился ремонтировать часовые механизмы, конструировать сложные системы шестеренок и находить изобретательное применение рычагам. Я узнал, как покрыть металл хромом и как придать меди любую форму. Я изобрел способы соединять мир жестких и прочных часовых механизмов с миром миниатюрных, хорошо отрегулированных поршней и чистого водяного пара. После создания автоматов мы подключали их к новейшим лабораторным двигателям, присланным из Британии, а потом подавали на них ленту, в которой в соответствии с кодом Бэббиджа-Лавлейса были выбиты отверстия.

На это ушло десятилетие трудной работы. Но теперь механические кронштейны подавали напитки в барах в Центральном Гонконге, а машинные руки изготавливали модную обувь и одежду на заводах Новых Территорий. Я слышал, хоть и не видел лично, что в особняках, расположенных на Пике, сконструированные мною автоматические веники и швабры словно механические эльфы тщательно убирают полы, мягко стукаясь о стены и выпуская клубки белого пара. Наконец иностранцы могли спокойно жить в этом тропическом раю, чтобы им ничего не напоминало о присутствии китайцев.

* * *

Мне было тридцать пять, когда она снова появилась у моей двери словно воспоминание из далекого прошлого.

Я впустил ее в свою маленькую квартирку, осмотрелся, проверяя, что за ней никто не следит, и закрыл дверь.

– Как охота? – спросил я. Это была плохая шутка, и я натужно засмеялся.

Ее фотографии были напечатаны во всех газетах. Это был крупнейший скандал в колонии. Не столько потому, что у сына губернатора была китайская любовница (это как раз было ожидаемо), а потому что этой любовнице удалось украсть у него большую сумму денег и сбежать. Все хихикали, когда полиция сбивалась с ног в ее поисках.

– Я спрячу тебя на одну ночь, – сказал я. Затем подождал. Вторая часть фразы, которую я не договорил, как будто повисла в воздухе.

Она села на единственный стул, стоявший в комнате. Тусклая лампочка отбрасывала темные тени на ее лицо. Она выглядела изможденной и уставшей:

– Теперь вот и ты осуждаешь меня.

– У меня хорошая работа, которую я хотел бы сохранить, – ответил я. – Господин Финдли Смит доверяет мне.

Она наклонилась и начала поднимать вверх платье.

– Перестань, – сказал я и отвернулся, так как не мог вынести мысли, что она попытается оказать мне свои профессиональные услуги.

– Смотри, – настаивала она.

В ее голосе не было ни капли обольщения:

– Лян, посмотри на меня.

Я обернулся и разинул рот от изумления.

Ее ноги были покрыты сверкающим хромом. Я наклонился, чтобы посмотреть ближе: цилиндрические сочленения в коленях были тонко обточены, пневматические приводы вдоль бедер двигались совершенно бесшумно, ступни были изящно отлиты и спрессованы, все поверхности плавные и гладкие. Это были самые прекрасные механические ноги, которые я когда-либо видел!

– Он накачал меня наркотиками, – сказала она. – Когда я проснулась, моих ног не было. Вместо них – вот это. Мне никогда не было так больно. Он раскрыл мне свою тайну: больше плоти ему нравились машины, и рядом с обычной женщиной он никогда не испытывал эрекции.

Я слышал о таких людях. В городе, наполненном хромом и медью, грохотом и свистом, вожделения приобретали самый причудливый характер.

Я пытался любоваться движением света вдоль блестящих изгибов ее икр, чтобы только не смотреть на ее лицо.

– У меня был выбор: либо я позволяю ему менять меня под свои желания, либо он убирает эти ноги и выбрасывает меня на улицу. Кто поверит безногой китайской шлюхе? Мне хотелось выжить. Поэтому я пережила боль и дала ему продолжить.

Она встала и полностью сняла платье и перчатки. Я смотрел на ее хромированное тело с щелями вдоль линии талии, которые не только сочленяли, но и позволяли грациозно двигаться, на ее гибкие руки, сконструированные из изогнутых пластин, наложенных друг на друга, как имитация средневековой брони, на ее ладони, сделанные из мелкой металлической сетки с темными стальными пальцами, где вместо ногтей сияли драгоценные камни.

– Он не думал о затратах. Каждая моя деталь выполнена в наилучшем качестве и прикреплена к моему телу лучшими хирургами. Несмотря на законы, многие хотели принять участие в самых разных экспериментах: как можно привести тело в движение электричеством, как заменить нервы проводами. Они всегда говорили только с ним, как будто я уже стала всего лишь машиной.

Затем однажды ночью он ударил меня, а я в отчаянии ударила его в ответ. Мне показалось, что он сделан из соломы. Внезапно я поняла, насколько сильны мои металлические руки. Я позволила ему сделать все это со мной, заменить меня по частям, оплакивала свои потери, не понимая, что я получила. То, что сделали со мной, было ужасным, но и я теперь могу стать ужасом.

Я душила его, пока он не потерял сознание, затем взяла все деньги, что могла найти, и ушла.

И вот я у тебя, Лян. Ты мне поможешь?

Я подошел и обнял ее.

– Мы найдем способ вернуть все назад. Наверняка есть доктора…

– Нет, – остановила она меня, – Это совсем не то, что мне надо.

* * *

У меня ушел год, чтобы все закончить. Деньги Ян очень помогли, но кое-что никакие деньги не купят – особенно знания и умение.

Моя квартира стала мастерской. Каждый вечер и каждое воскресенье мы проводили за работой: обрабатывали металл, полировали шестеренки, крепили провода.

Самой большой проблемой стало ее лицо. Оно все еще оставалось плотью.

Я изучил множество книг по анатомии и снял маску ее лица, используя гипс, выписанный из Парижа. Я сломал себе скулы и разрезал лицо, чтобы попасть в кабинеты хирургов и узнать, как лечить эти травмы. Я приобрел дорогие маски с драгоценными камнями и полностью разобрал их, изучая тонкое искусство обработки металла и придания ему необходимой формы.

Наконец время пришло.

Лунный свет через окно падал на пол бледным прямоугольником. Посреди него стояла Ян и двигала головой, привыкая к своему новому лицу.

Сотни миниатюрных пневматических приводов были спрятаны под гладкой хромированной кожей, каждым можно было управлять независимо, что позволяло ей придавать своему лицу любое выражение. Однако ее глаза остались прежними, и они возбужденно светились, отражая лунный свет.

– Ты готова? – спросил я.

Она кивнула.

Я протянул ей чашу, наполненную чистейшим антрацитом, перемолотым в мелкий порошок. Он пах сожженным лесом, самым что ни на есть сердцем земли. Она высыпала содержимое чаши себе в рот и проглотила. Я услышал, что огонь в миниатюрном котле ее торса начал распаляться, а давление пара стало расти. На всякий случай я сделал шаг назад.

Она подняла голову и завыла на луну: этот вой был звуком пара, проходившим через медные трубки, однако он напомнил мне тот дикий вой много лет назад, когда я впервые услышал зов хули-цзин.

Затем она опустилась на четвереньки. Шестерни вращались, поршни ходили, изогнутые металлические пластины скользили друг по другу – звуки становились все громче, и она начала превращаться.

Ян набросала свою идею пером на бумаге. Затем сотни раз уточняла ее, пока не стала полностью удовлетворена. Я мог проследить в этих рисунках черты ее матери, но также что-то новое, что-то более жесткое.

Отталкиваясь от ее фантазии, я разработал изящные сгибы кожи из хрома, тончайшие сочленения металлического скелета. Я собрал своими руками каждую петлю, выставил все шестеренки, припаял каждый провод, проварил каждый шов, смазал каждый привод. Я полностью разобрал ее и снова собрал.

И все же слаженная работа всех механизмов была настоящим чудом. Прямо перед моими глазами она складывалась и раскрывалась, как серебристая оригами, пока наконец передо мной не предстала хромированная лиса, такая же прекрасная и смертоносная, как лисы из самых древних легенд.

Она прошлась по квартире, словно проверяя свою новую изящную форму, отрабатывая вернувшиеся после долгих лет бесшумные движения хищника. Ее конечности светились в лунном свете, хвост, состоявший из тончайшей серебряной проволоки, оставлял за собой светящийся след в моей темной квартире.

Она повернулась и пошла ко мне, даже, скорее, поплыла: великолепный охотник, воплотившееся в физические формы древнее видение. Я глубоко вдохнул и почувствовал запах огня и дыма, машинного масла и полированного металла – запах власти.

– Спасибо, – сказала она и прильнула ко мне, когда я обнял ее в ее истинном виде. Паровой двигатель внутри согрел ее холодное металлическое тело, поэтому оно казалось теплым и живым.

– Ты ее чувствуешь? – спросила она.

Я вздрогнул, так как понял, что она имеет в виду. Старая магия вернулась, но в другом виде: не мех и плоть, а металл и огонь.

– Я найду других, похожих на меня, – сказала она, – и приведу их к тебе. Вместе мы дадим им свободу.

Когда-то я был охотником за демонами. Теперь стал одним из них.

Я открыл дверь, держа в руке «Хвост ласточки» – старый и тяжелый меч, хоть и ржавый, но все еще способный поразить любого, кто мог бы устроить засаду под моей дверью.

Но никого не было.

Ян как молния выскользнула в дверь. Скрытно и мягко она скользнула на улицы Гонконга: свободная, дикая хули-цзин, созданная для этого нового мира.

…как только человек влюбляется в хули-цзин, она не может терпеть его страдания, неважно, как далеко он находится…

– Доброй охоты, – прошептал я.

Она завыла вдалеке, и я увидел, как клубы пара уходили в небо, когда она стремилась в даль.

Я представил ее бегущей вдоль линии фуникулера, радующейся неутомимому двигателю внутри, который все ускоряется и ускоряется, неся ее к вершине Пика Виктории, к будущему, которое становилось таким же магическим, как и прошлое.

Бумажный зверинец (сборник)

Подняться наверх