Читать книгу Герцог с татуировкой дракона - Керриган Берн - Страница 5

Лампа в руке Лорелеи дрожала, обращая полуночные тени в зловещие призраки, пока она, с трудом передвигая ноги, кралась по коридору. Казалось, что громкие удары ее сердца эхом отражаются от стен восточного крыла Саутборн-Гроув. А ее дыхание в полной тишине гремело, как выстрелы скорострельного пистолета. Оно было настолько громким, что его могли слышать призраки.

Разбуженная ужасными звуками, она подумала, что это снова Сайрус и Жанна д’Арк. Вой и драка. У гончих было всего семь ног, три глаза и один хвост на двоих, однако они продолжали играть, как щенки. И временами игра принимала серьезный оборот.

Однако они не были ночными животными.

Саднящие душу звериные крики привели ее к его комнате. Она застыла перед дверью, прижав ухо к холодному дереву.

Ни одно из известных ей животных не способно издавать такие звуки.

И ни один человек.

Мучения, вызывающие такие почти потусторонние крики. Завывания. Мольбы. А потом долгий жалобный стон, слишком хриплый для плача, но не доходящий до пронзительного визга.

Что-то в этом шуме заставило кончики ее пальцев в сомнении замереть на дверной ручке. А если он там не один? Может, его кто-то терзает? Очень похоже. Надо ли ей идти на помощь?

А если его терзал Мортимер?

Она решительно распахнула дверь и ворвалась в комнату.

Лорелея не знала, радоваться ей или печалиться оттого, что его огромное тело сражалось исключительно с темнотой.

И какие демоны не давали ему спокойно спать?

От веревок доктор Холкомб освободил его пару дней назад, и теперь эти длинные сильные руки с пугающим отчаянием отражали незримых нападавших.

– Вам меня не достать, – рычал он. – Не сегодня.

Кто на него нападал? За что?

Фонарь она поставила у двери, решив, что приближать его к молотящим воздух конечностям небезопасно. Осмелившись подойти, Лорелея увидела, как влажные простыни обвили его сухощавые вертящиеся чресла. Его пижама валялась на полу, словно он, сорвав ее с тела, намеренно отбросил подальше.

Лицо его оставалось в тени, мечась из стороны в сторону так, что на шее вздувались жилы.

– Только дотронься этим до меня, и ты пожалеешь, – предупредил он.

– Я? – сложив руки, пискнула она.

– Клянусь, я выпотрошу тебя тупым ножом и поимею твой труп!

– Простите? – выдохнула она.

Его голос казался моложе, чем днем. За бравадой слышалась нотка страха.

– Отпустите меня! – угрожал он. – Отпустите… меня, – теперь умолял он.

Умолял. И наносил удары. Сражение, как становилось все очевиднее, он ужасающе проигрывал.

«Боже милостивый! Пусть это будет ночной кошмар, а не… воспоминание».

Лорелея должна это остановить. Любым способом.

Его огромные кулаки все равно что молоты. Это ей известно. Но как она могла не подойти?

Драгоценные секунды ушли на разработку плана. Где можно коснуться мужчины, терзаемого жутким кошмаром, и не получить увечий? Пугливого коня хватают за холку. Змею сжимают под челюстями. Кролика берут за обе ноги и держат вверх тормашками, пока прилив крови к голове его не успокоит. Собаке вцепляются пальцами в горло, как зубами вожак стаи.

Ты их гладишь, успокаивая. Чтобы заслужить их доверие, ждешь, когда они сами сделают первый шаг навстречу.

Однако для своей же безопасности зверя сначала надо приручить.

И главное – ни за что не касаться морды ни крупных, ни мелких тварей.

Но мужчина? Что он за зверь? Не зная, как успокоить неистовую душу, она хотела уйти. И не могла.

Он тяжело застонал, когда она решила подойти к кровати. Его щеки были мокры от слез. Черные волосы спутались от пота.

Его кто-то терзал. Этого она вынести не могла.

Костяшками пальцев он чуть не поразил ее в горло, она едва увернулась, успев опереться ладонью на его перевязанную бинтами грудь.

– Проснитесь, – произнесла она, слегка тряся его за плечо. – Придите в себя.

Две огромные ладони схватили и сжали ее руки как железные кандалы. Когда он, задыхаясь, проснулся, все его тело дрожало, будто в конвульсиях. Он оторвал ее ладони от своего тела.

Боясь, что он сломает ей кости, она сама не сдержала стона пронзившей ее боли.

К ее удивлению, он ее не отпустил.

Он уставился на нее, его глаза были двумя вулканическими жерлами ярости. Зубы оскалились, острые и грозные. Он так тяжело дышал, будто только что на полной скорости пробежал лье.

Это был не тот мужчина.

Этот мужчина… просто чудовище.

– Это я, – пропищала она. – Лорелея.

Он отпустил ее так же стремительно, как схватил.

У него вырвался хриплый стон, когда он поглядел на свои руки так, будто те его предали. Он словно хотел избавиться от них.

Не обращая внимания на жгучую боль в руках, Лорелея осторожно провела пальцами по его горячему от лихорадки лбу. От ее прикосновений он вздрогнул.

– Это был только сон, – проворковала она. – Вы в безопасности.

Хотя он молчал, из уголков его глаз нескончаемым потоком текли слезы, сливаясь со струившимися со лба ручейками пота.

У него перехватило дыхание. Глубокие борозды легли между бровями, и все лицо напряглось.

– Вам больно, – громко сказала она.

Он снова что-то себе повредил? На груди повязка держалась прочно, как и бинты на плече, шее и правом боку, на его быстро заживающих ожогах. Ей послать за доктором? Или самой набраться смелости и проверить под облепившем чресла и запутавшимся вокруг ног одеялом?

– Чем я могу помочь? – лихорадочно спросила она.

За все то долгое мучительное время, что они выхаживали его, он не плакал. Ни разу.

И если он сейчас заплакал, значит, он совершено измучен.

– Где болит сильнее всего?

Ей в лицо смотрели черные глаза с покрасневшими белками, словно в поисках ответа на вопрос, который он не решался задать. Между ними протянулись и сплелись нити доверия, добавляя мягкий пастельный оттенок в их гобелен.

Не говоря ни слова, он осторожно взял ее за руку и положил себе на сердце.

Кожа у него оказалась теплее, чем она ожидала. Жестче. Его пульс бился под ее ладонью в неровном и бешеном ритме, все еще ведя сражение, следы которого он тщательно стер с лица.

Он снова стал тем же стоиком, как и прежде, только собравшаяся на его черных как сажа ресницах влага все еще превращала их в мокрые пики.

Она понимала его.

Его сильное, молодое и мужественное тело невероятно быстро шло на поправку. Но есть ли лекарство от одинокого и разбитого сердца?

Лорелея не могла ни о чем думать.

Его веки, трепеща, опустились, скрывая озера слез. Она почувствовала, что, кто бы ни смотрел на нее из темноты… он что-то спрятал. Он крепко сжал кулаки, что-то зарывая в простыни. Тени играли на его челюсти, когда он отстранился, пытаясь овладеть собой.

Инстинкт нашептывал ей, что она должна здесь очень аккуратно выдержать золотую середину между состраданием и жалостью.

В импульсивном порыве она отвела руку, склонилась над ним и прижалась губами к его груди, чуть выше сердца.

Он напрягся. Замер. Ровно настолько, чтобы задержать вдох, пока она не отстранилась.

– Это я тоже исцелю, – пообещала она. И она была готова на все, чтобы придумать, как залатать его разбитое сердце.

Он широко раскрыл глаза и посмотрел на нее так, словно она только что забрала у него или, наоборот, вернула ему душу.

Она нервно облизнула губы. Они отдавали мылом, солью и… им.

В воздухе вновь что-то поменялось, на этот раз опасно, гнетя ее предчувствием чего-то неведомого и непонятного.

Лорелея постаралась не обращать внимания.

– Вас кто-то мучил… во сне… Вы узнали, кто?

Он покачал головой.

– Те люди… они… – Его дыхание снова участилось, лицо скривилось от отвращения.

– Что они?

Он вздрогнул.

– Неважно.

– Я могу чем-то помочь?

Она склонилась, чтобы снова положить ладонь ему на грудь. Холодный ночной воздух, грозно покалывавший ее сквозь тонкую ночную сорочку, напомнил ей о развязанных лентах, свободно свисавших с воротника.

Слезы на его глазах высохли почти мгновенно. Пот превратился в соль. А его взгляд…

Лорелея сглотнула, подумав о том, что до этого всегда считала черный цвет холодным.

Жгучее обсидиановое пламя заплясало в скудном свете ее фонаря.

– Идите.

Слово, казалось, сдавило ему дыхание, когда он оторвал ее ладони от своих запястий и грубо оттолкнул.

– Простите? – обхватила она руками себя.

– Ночью ко мне больше не приходите. Никогда.

Лорелея ничего не понимала. Она ему не помогла? Не спасла его от нападавших, терзавших его во сне?

– А если у вас опять будет кошмар? – заспорила она. – Я просто не могу позволить…

– Оставьте их мне. Позвольте им меня забрать.

За мрачностью в его глазах таилась дикая, первобытная угроза.

– Но я…

– Вы не совладаете с ними! – ощетинился он. – А я не совладаю с собой…

Он схватился за волосы. Почему-то она не могла посмотреть вниз, на то, что еще скрывали простыни. Она его боялась, потому что он боялся себя. Но… она же ему сочувствовала.

– Просто уходите. Пожалуйста.

Жалобная нотка в его просьбе не допускала возражений. Он ее прогонял – так шипит загнанный в угол кот.

Сбитая с толку, подавленная, Лорелея побрела к двери настолько медленно, насколько могла, ожидая, что он ее позовет. Передумает и поймет наконец, что ему нужно ее общество.

Однако он не позвал, и она взяла фонарь и закрыла за собой дверь, желая изо всех сил забыть оставшийся у нее на губах чарующий вкус.

Неделю спустя Лорелея заглянула за дверь и увидела, что его темные ресницы трепещут над бледной щекой, дрожа от сна. Она понадеялась, что на сей раз сон был добрый.

Она тоже дрожала, но не от разбуженных той ночью эмоций, о которых ни он, ни она никогда не говорили, а от пришедшей ей в голову две ночи тому назад гениальной идеи.

За последние несколько дней, пока несильные дожди держали их дома, они осторожно сдружились, и Лорелея поняла, что наряду с болью его терзала скука. Ночью она проверяла его сон и, часто заставая бодрствующим, отвлекала от мрачных мыслей карточной игрой. В экарте или, порой, в вист. Она научила его криббиджу и шахматам, в которые он ее ни разу не обыграл. Хотя… порой Лорелея думала, что он ей поддавался. Взгляд его мрачных темных глаз блистал таким острым умом, и казалось странным, что он никогда не одержал над ней победы, даже когда она совершала чудовищные ошибки.

Ей казалось, он просто терпел ее общество. Не исключено, что оно даже доставляло ему удовольствие. Тем не менее в его взгляде часто сквозила отчужденность, или слова делались отрывистыми, а жесты резкими, словно острые лезвия.

Насколько мучительно зависеть от благорасположения чужака? В особенности если тот – чужак даже себе самому.

Помня об этом, Лорелея придумала для него новое дневное развлечение. Лучшее из всего, на что оказалась способна ее фантазия.

Она жестом пригласила в комнату сговорчивых слуг и молча указала им расставить по местам принесенное – этот танец на цыпочках без обуви они исполнили в совершенстве. Даже содержимое очень аккуратно расставленных коробок почти не произвело шума.

Легкомысленно улыбаясь в предвкушении своего торжества, она жестом поблагодарила помощников. Те с готовностью ответили ей тем же. Одним щелчком она закрыла за ними дверь… а повернувшись, встретила устремленный на нее немигающий взгляд угольно-черных глаз.

Лорелея изо всех сил старалась не выдать разочарования.

Не мог он поспать еще хоть пару минут? Тогда все было бы просто безупречно.

У нее тревожно скрутило внизу живота, как всегда, когда он так на нее смотрел; тяжелая ноша в руках опасно накренилась, а улыбка погасла.

Даже выставив себя глупышкой и фантазеркой, она почему-то неизменно читала в его взгляде признательность. Как будто спасала его от чего-то ужасного, даже если это был всего лишь короткий дневной сон.

«Глупо было надеяться его удивить», – подумала она с разочарованным вздохом. После ночи – той ночи – стало ясно, что даже чье-то едва колыхнувшее воздух дыхание немедленно пробуждало его. Его сон был чуток, как у зверя, спящего припав ухом к земле. Зверя, который ищет еду или боится быть съеденным.

Эта его черта ее глубоко трогала, заставляя думать, что подобные реакции развиваются у человека, живущего в условиях первобытной жестокости. Того, кто вынужден все время сражаться за существование.

Опершись ладонями на матрас, он с легкостью сел, ни на миг не отводя от нее взгляда… Силы возвращались к нему с пугающей быстротой. Сегодня доктор Холкомб снимет у него с ребер бинты.

Лорелея старалась не замечать, что его ночная рубашка расстегнута. Не смотреть на мышцы живота. Она старалась держаться с ним неизменно благопристойно…

Однако удавалось ей это лишь отчасти.

Синяки на теле почти прошли, равно как и ребра. И тем не менее свободно дышать он не мог. По крайней мере, в ее присутствии.

Ей пришло в голову, что с ее стороны невежливо так долго стоять и глазеть.

Он не пытался у нее ничего спросить. Не пошевелился, чтобы прикрыться или сгладить неловкость. Что-то в обращенном на нее взгляде или, возможно, в его посадке – с прямой спиной и расправленными плечами – выдавало некую осознанность, которой она не замечала прежде.

Он опустил черные глаза и бросил взгляд на свой обнаженный торс, будто изучая себя. Мускулистые горы груди. Глубокая ложбина между ними. Аккуратные симметричные пучки мышц живота. Она успела насчитать четыре гребня, прежде чем те исчезли под одеялом.

Чувствуя, как сухой язык прилип к небу, Лорелея посмотрела ему в глаза. На этот раз, встретившись с углями его зрачков, она заметила в них огонь не менее опасный, чем приглашение. Что-то неподдельное, сродни восхищению.

Он хотел, чтобы она на него смотрела? Хотел, чтобы ей понравилось то, что она видит?

И ей понравилось. Ей… понравилось.

Кашлянув, чтобы прочистить горло, она заковыляла к нему, болезненно осознавая свою хромоту.

– Я решила, что сегодня у вас день рождения.

Она постаралась придать голосу всю теплоту, на какую только была способна, дабы искупить всю мрачность обстановки.

Две эбеновых брови насмешливо взметнулись над глубоко посаженными глазами.

– Почему? Почему сегодня?

Такой его голос ей нравился. Резкий после сна и долгого молчания, но смягчаемый предупредительностью. И его отклик ее приободрил. Не потому, что придал уверенности, а просто потому, что воспоследовал. Обычно он оставался вопиюще невозмутимым.

Ощутив новый прил ив энтузиазма, Лорелея, осторожно держа обеими руками, подняла свое приношение.

– Просто потому, что сегодня повар испек особенно удачный торт.

Усевшись на край кровати, она провела вилкой по слоям роскошного десерта. Первым шел масляный крем-глазурь цвета пестрых яиц малиновки. Потом более мягкий слой, желтая, крахмальной густоты смесь сахара и масла. Центр обогащал палитру слоем охлажденного малинового варенья, после чего слои повторялась в обратном порядке. Желтая прослойка. Снова глазурь.

Аккуратно держа вилку над тарелкой, чтобы не уронить ни крошки, Лорелея поднесла кусочек торта к его раскрытым губам. О, она не могла дождаться, когда он его попробует. Его удовольствие ей трудно было себе вообразить…

Спокойно, но решительно тарелка и вилка были вырваны у нее из рук.

– Я сам могу есть.

– О, – у нее защекотало в носу. – Верно. Конечно, можете.

Как обычно, она смущенно улыбнулась, но опустила ресницы, чтобы не выдать чувств.

Разглядывая край одеяла и темную кожу у него на груди, она невольно подумала, почему так расстроилась. Ведь не хотелось же ей, чтобы он так и оставался немощным. Ей просто хотелось, чтобы он… остался рядом. Здесь. С ней. Чем скорее он поправится, тем скорее уйдет.

Доктор Холкомб сказал, что в гипсе ему осталось ходить недолго, до тех пор пока не окрепнет лодыжка. Гипс снимут через несколько дней.

А что, если… что, если она больше ему не понадобится? Что, если он уйдет из Саутборн-Гроув в поисках своего забытого прошлого?

Она едва сдержала слезы.

– Очень вкусно.

Он смотрел на нее. Подняв взор, Лорелея увидела, как он медленно жует торт. Вернее, он не жевал, а лакомился, наслаждаясь вкусом.

Она глотала одновременно с ним, ее рот наполнялся слюной, как будто это она только что откусила кусок.

– Ничего вкуснее не припомню.

Следующий кусок он уже не смаковал, как тот первый, отрезанный ею. Зато размером он был почти вполовину торта. Он ел, а в уголках его глаз прыгали смешинки. Не улыбка, а подобие веселья.

С опозданием Лорелея поняла: он только что попытался пошутить над своей дырявой памятью.

Она хихикнула. Потом еще раз.

Прежде чем снова приступить к торту, он спросил:

– Если вы решили, что сегодня у меня день рождения, может, вы заодно скажете, сколько лет мне исполнилось?

Воодушевленная, она поспешила ему ответить:

– Мортимер считает, что вы не старше его, а ему двадцать.

При упоминании ее брата искорки в его глазах обратились в пламя.

– Как считаете вы?

Лорелея моргнула. Прежде никто ее так не спрашивал. В груди разлилось приятное тепло. Он спрашивал ее потому, что хотел знать ее мнение, в обращенном на нее взгляде она не могла не заметить заинтересованности.

В свободное время она уже не раз размышляла, сколько ему лет. Изучив его взглядом, она постаралась рассудить как можно лучше.

Кто бы ни сотворил этого юношу, он явно пренебрег мелочами, однако уделил излишнее внимание его агрессивной мужественности – его черты резки, остры и жестки. Однако… стоило присмотреться внимательнее, и становилось ясно, что ваявшему его скульптору при всем желании не удалось скрыть налета чувственности. Узкая, будто разрез, верхняя губа, например, резко контрастировала с нижней. Крючковатый патрицианский нос, достойный завоевателя мира Цезаря. Скулы скорее варварские. Подбородок – чистое олицетворение воинственности. Не такой квадратный, как у Мортимера, но и не маленький. Подбородок, скорее подходящий не герою, а злодею. Посредине его украшала ямочка. От челюсти до левого уха на заживающих ожогах чешуйками розовела молодая кожа. Шея уходила под рельефно вылепленные ключицы и плавно перетекала в плечи.

Ей пришло в голову, что, сколь бы ни была мощна его челюсть, за все недели пребывания в Саутборн-Гроув он практически не брился. И, как она уже могла убедиться, прикасаясь кончиками пальцев… губами… грудь его тоже была гладкой. Безволосой.

Ведь у мужчины должны быть волосы?

То есть, может, он еще не мужчина… но наверняка уже не мальчик.

Голову ему обрили месяц назад. Теперь густые, цвета черного дерева волосы, не тронутые ни расческой, ни помадой, торчали в разные стороны.

Однако это ему, тем не менее, было к лицу.

Ему шло все.

Вспыхнув, Лорелея вспомнила, как увидела черные волосы, закрывающие его… его… Ну, неважно, как это называют. Мортимер, тем не менее, намекал, что тот недостаточно велик для взрослого мужчины.

Лорелея потупила взор. Она о подобных вещах, разумеется, не знала, а просто спросить не могла…

– Лорелея?

Ее имя прозвучало скорее призывом, а не вопросом.

Боже, она сказала чего-нибудь вслух?

Он перестал жевать. Прищурившись, он замер.

Прочищая горло, Лорелея не по-девичьи резко кашлянула.

– Я… я знаю, что вы наверняка старше меня, голос у вас мужской, а у большинства мальчиков моего возраста голоса примерно как у меня.

– Сколько вам лет? – быстро спросил он.

– Четырнадцать.

Он издал какой-то звук – одобрение тот выражал или осуждение, Лорелея разобрать не смогла.

– Допустим, вам семнадцать. Моложе двадцати, но уже почти взрослый.

У него было очень молодое, очень энергичное тело, но душа, отражавшаяся в этих глазах, видела в жизни, казалось бы, все, что только возможно. Или даже чуть больше?

– Тогда между нами было бы три года разницы, – произнес он так, словно это имело значение.

– Это хорошая разница в возрасте? Или плохая? – не удержавшись, спросила она.

– Не могу сказать. – Он рассеянно откусил еще кусочек и спросил: – Какое сегодня число? Мне хотелось бы узнать, когда отмечать следующий день рождения.

Она усмехнулась:

– Второе августа, вам на будущее.

Снова этот звук. Точно безразличный вой волкодава. Может, он означал раздумье?

– Вам… понравилась эта дата? – тревожно осведомилась Лорелея. – Мы всегда можем ее изменить.

Черный антрацит в его глазах растаял до мягкой смолы.

– На сегодня это мой любимый день.

Эти нелегкие слова и обрадовали ее и сбили с толку. Лорелея предприняла усилие, чтобы вспомнить, для чего все это затеяла.

– Я принесла вам подарки. Ну, своеобразные подарки. Держать их вы не сможете, но и не встретиться с моими друзьями…

Она сдернула покрывало, скрывающее клетки, точно фокусник, открывающий главную тайну.

– Я придумала принести их вам.

Ее «друзей» он рассматривал с подобающим случаю выражением любопытства и удовольствия. Достаточным для того, чтобы доставить ей радость, похвалив за отличную идею.

Из клеток выглядывали три сонные лисицы, две черепахи, кролик, хорек и змея.

– Вы… всех их спасли? – пробормотал он.

– Да, спасла, – морщась от избытка гордости в голосе, подтвердила Лорелея. Точно не зная почему, она очень хотела, чтобы он остался доволен ею. Или впечатлен. Но только не равнодушен. – О! А самого лучшего я принесла только вам.

Она поспешила к стоявшему у изножья кровати деревянному ящику, как крышка защищавшему гнездо, и подняла его.

– Счастливого дня…

Он отпрянул от них обоих так стремительно, что она в молчании замерла, а на ее уши обрушился поток проклятий.

Потрясенная, совершенно сбитая с толку, Лорелея изумленно посмотрела вниз и встретила безучастный взгляд молодого грача с перебитым крылом.

– Вам… вам не нравится?

Она понимала, что вопрос, вырвавшийся у нее вместе с судорожным всхлипом, был явно абсурден, однако изумление, видимо, лишило ее способности соображать.

– Нравится это? – не сразу откликнулся он. – Какого черта я…

Отвращение свело с его щек и без того еще слабый румянец, однако, увидев ее мокрые глаза, он крепко стиснул челюсти, пресекши поток уже готовых сорваться с языка ругательств.

По ее щеке покатилась горячая слеза. Она жалела, что не могла в ней утонуть – настолько сильно было овладевшее ею горькое чувство обиды.

Его панический страх, казалось, только усилился, когда он протянул к ней руку.

– Не… не плачьте.

– Я не плачу. – Лорелея всхлипнула и в нерешительности и презрении к себе застыла на месте, почувствовав, что начала икать.

– Пожалуйста, – застонал он. – Я… не вынесу, если вы…

На его лице появилось выражение твердой решимости, и, пододвигаясь к ней, он всего лишь пару раз искоса глянул на гнездо.

– Я… устроила вам день рождения, а… потом… испортила его! – всхлипнула она.

– Лорелея.

Большие ладони схватили ее за запястья и потянули к кровати, пока она не оказалась прижата к его груди. Она прильнула к теплому жесткому телу – ее убежищу от урагана скорбей.

Лорелея забылась – настолько ее сокрушила его сила. Никто и никогда ее так не держал. Не брал на себя бремени ее горестей. Успей она вдоволь наплакаться, ей удалось бы надивиться этому чуду.

Огрубевшая кожа его пальцев царапала ее щеки, и слезы высыхали, не успевая пролиться.

– Лорелея, пожалуйста, не плачьте. Простите.

Услышав отчаяние в его голосе, Лорелея совладала с очередным приступом рыдания. Он притянул ее ближе, и его дыхание сладким ароматом овеяло ей лицо. Во время объяснений его голос часто срывался на не свойственный ему мальчишеский фальцет.

– Когда я проснулся… в той могиле… Вороны… клевали мертвые тела. Рвали их. Выдирали куски. Понимаете? Один подлетел ко мне…

Боже правый! Лорелея спрятала лицо у него на груди, и на нее накатила новая волна слез. Она подарила ему кошмар. Как она могла быть настолько глупой?

– Лорелея! – Он отстранился от нее и поднял ее лицо за подбородок, чтобы она посмотрела ему в глаза. – Сладчайшая Лорелея! – все время повторял он, словно ее имя не сходило у него с языка. И глаза у него тоже растаяли. Повлажнели. Жесткие черты лица смягчились. – Я вас понимаю. Вы ведь не просто так? Подарили мне его…

Он кивком указал на клетку с птицей.

– Это так глупо.

– Скажите мне, – успокаивал ее он, пытаясь стереть слезы со щек.

Смущенно хлюпая носом, Лорелея посмотрела на клетку.

– Я подумала, что цветом перья грача точно как ваши глаза. С первого взгляда черные, но, если присмотреться внимательнее, в них огромное множество оттенков. – Она чуть отстранилась. Не для того, чтобы высвободиться из его объятий, а чтобы показать, что она имеет в виду. – Они ведь будто переливаются всеми цветами радуги? Это просто невероятно. Всякий раз как я смотрю на него, я вспоминаю вас. И я подумала, что они милые.

Он посмотрел на грача, изящно изогнувшего шею и длинным клювом чистившего перья с полнейшим равнодушием к вспышкам человеческих эмоций.

Молчание несколько затянулось, рука разжала объятие и потянулась к клетке.

– Думаю… этот не так ужасен.

Он кончиками пальцев погладил перья, явно ощущая дрожь почувствовавшей прикосновение птицы.

Казалось, и юноша и грач не шевелились целую вечность.

Наблюдая за ним со всем вниманием, Лорелея почувствовала, как он постепенно расслабляется, на смену холоду снова пришло тепло. Никогда еще ей не было так уютно. Никогда еще она не чувствовала себя в такой безопасности.

– Боже мой, что это?

Птица положила клюв на его запястье, водя головой и рассматривая их обоих.

– По-моему, вы ему нравитесь, – осмелилась предположить Лорелея. Расскажи она ему о птицах, он бы лучше их понял. Возможно, даже простил бы их за то, что они приняли его за труп.

– На самом деле вороны очень умные птицы. Однажды мне сказали, что у них довольно сложный язык, а не просто карканье. Они любят загадки и игры.

Она провела рукой по здоровому крылу птицы, наслаждаясь переливающимся в свете свечей чернильным блеском.

– Они любят.

– Откуда вы знаете?

Его шепот ласкал ее ухо, и у нее по телу побежали мурашки.

– У них один партнер на всю жизнь. И если кого-то из пары унесет ветер, они всегда воссоединяются. Я всегда считала их очень красивыми, романтичными птицами… Но, конечно, не в те моменты, когда они едят мертвых людей.

Лорелея почувствовала, как улыбаются его губы, прижимающиеся к ее волосам.

– Поэтому я так мечтаю вылечить Аттилу, – пролепетала она. – Вдруг его кто-то ждет? Вдруг он отчаянно хочет к кому-то вернуться? А она боится, что он к ней не прилетит?

Одна только эта мысль угнетала ее.

Помолчав, он задумчиво спросил:

– Вы назвали его Аттилой?

– О да, – приободрилась Лорелея. – А змея – Ганнибал. Черепахи – Чингисхан и Хубилай. Лисицы – Влад Дракула, Иван Грозный и Екатерина Великая – вначале она была Александром Великим, но потом по очевидным причинам мне пришлось искать ей новую кличку, естественно, сочетающуюся со словом «Великий».

– Естественно.

Лорелея опустила голову ему на плечо, усыпленная ритмом его дыхания. Ей и в голову не пришло опасаться возможных последствий того, что она прижимается к полуголому мужчине. Пока она его выхаживала, между ними успели установиться и окрепнуть близкие и дружеские чувства, о которых она не задумывалась.

Ей хотелось прижаться к нему теснее. Юный ум не отдавал себе отчета в том, что́ за страстное желание его охватывает. Ей хотелось почувствовать его кожу. Упиться ее видом, ее запахом и ее теплом.

Именно тепла ей, Лорелее, всегда особенно не хватало.

И еще никто не заботился о ее питомцах. От Мортимера она охраняла их так же внимательно, как друг от друга и от стихии. Отцовское безразличие к ее питомцам, мягко говоря, вошло в предание. Да и прислуга, по ее подозрению, скорее считала их источником неприятностей, а не радости, и не ворчала только по доброте душевной.

– Как вы назвали ласку? – поинтересовался он.

– Это хорек, и зовут его Брут. О, а этот маленький кролик – Наполеон Бонапарт. Жозефину, Люсьена и Полину… мы… мы съели. Теперь он совсем один, – печально вспомнила она старое горе.

Он нежно привлек Лорелею к себе, но она не могла не заметить, как его пальцы сжались в кулаки.

– Вы дали им такие свирепые клички.

Она засияла, поскольку услышала одобрение в его словах.

– Почему самые жестокие имена достались черепахам?

Их обоих занимала мысль, почему он мог вспомнить исторических деятелей, но не свое прошлое?

– Прославленными именами я их назвала, чтобы они им соответствовали. Чтобы они выживали, сражались и побеждали, надо придать им сил. Мне кажется, это поможет им стать лучше. Вы знаете, насколько важно имя. Оно обладает силой. Черепаха, названная в честь великого Чингисхана, просто не сможет умереть без боя.

– Давайте назовем и меня, – предложил он. – Уильям – в честь Вильгельма Завоевателя? Джулиас – в честь Юлия Цезаря. Или Энтони – в честь Антония? Только не хочу быть Октавианом или Августом. Может, Дэвидом? Который одолел Голиафа. Дэвид звучанием напоминает что-то…

– О, имя я вам дала давно, – весело прервала его Лорелея. Она не хотела ему об этом рассказывать, но забыла, увлекшись рассматриванием вен на его руке.

Он замер.

– Как… вы меня назвали?

– Эш.

Он фыркнул.

– Потому что я скорее пепел, чем плоть?

– Потому, скорее, что я нашла вас под старым раскидистым ясенем[2].

– Эш, – повторил он. – Имя не короля и не воина.

– Оно лучше всего этого, – поспешила объяснить Лорелея, огорченная его разочарованием. – Наша экономка, Мейв, говорит, что ее семья ведет свое происхождение от друидов. По ее словам, ясень – это Древо Жизни, соединяющее землю и небо. Оно исцеляет больных, защищает невиновных и наделяет бессмертием достойных. Так что… о наследии я бы сказала, что оно огромно.

– Что вы сделали! – Он посмотрел на собеседницу с такой нежностью, что у нее перехватило горло. – Тогда пусть так и будет. Пока я не вспомню свою фамилию.

– Вы можете зваться Эш Везерсток, – предложила Лорелея – ей была бы приятна мысль, что Эш всегда принадлежал только к ее семье. – Отец не против. Он говорит, что в обществе любят, когда благородное семейство привечает бедного родственника. Может, вы мой троюродный брат?

Нежность испарилась, губы сжались в ниточку.

– Мне не по душе считаться бедным родственником. Кем-то, кто недостаточно хорош для… – Он замолчал и отвел взгляд. – Нет, если я когда-нибудь…

Конечно, ей хотелось, чтобы он договорил до конца. Лорелея очень сильно хотела услышать продолжение.

– Я не хотела вас обидеть, – тихо поправилась она. Черт, какое счастье, что ее не понимают животные. Иначе она давно распугала бы их всех постоянным занудством. – Я предложила, чтобы вы вошли в нашу семью. «Бедного родственника» придумал отец.

– Не хочу, чтобы надо мной кто-нибудь издевался. Считал меня ничтожеством…

– Никто не посмеет. – В этом Лорелея не сомневалась. С такой силой и ростом, такой мускулатурой, Эш меньше всего годился в мишени для насмешек дерзких выскочек. – Кроме того, это на самом деле не так уж плохо.

В ответ на его взгляд она поспешила объяснить:

– Дело в том, что насмешки или смешки… через некоторое время уже не трогают. Воспринимаются просто как шум.

– Вы имеете в виду Мортимера? – Его имя он произнес так, будто оно отдавало дегтем.

– Да, Мортимера. И почти всех остальных.

– Из-за… вашей лодыжки?

Лорелея робко кивнула.

Его ладонь нежно опустилась на ее колено, собирая юбку, пока небесно-голубой подол не обнажил ноги в белых чулках.

Лорелея не могла долго носить туфли и дома их почти никогда не надевала.

Они оба посмотрели на ее стройную лодыжку, навечно гротескно повернутую внутрь.

– Это у вас с рождения?

– Это случилось, когда мне было шесть.

Деликатная заинтересованность в его голосе заставила ее ответить на вопрос, которого она всегда избегала.

– Что случилось?

– Как и вы, я сломала лодыжку.

– Как я? – озадаченно спросил он. – Но… доктор Холкомб сказал, что к концу года лодыжка у меня снова будет в полном порядке. Я уже почти могу ходить. А что не так у вас?

Мучимая привычным стыдом и преисполненная гневом, она просто пожала плечами.

– Лорелея? – Мрачное подозрение превратило звук ее имени в обвинение. – Как вы сломали лодыжку?

– Я не могу сказать.

Она попыталась от него отстраниться, но мышцы его руки напряглись, не отпуская ее.

– Мортимер.

В одном его резком слове скрывалось все, о чем она не хотела говорить. Вся тьма в безлунной ночи. Весь гнев самого дьявола.

– Своим ботинком я сломала его деревянный меч… – Она пожалела, что у нее не такой слабый голос. Что она может признаться в том, что скрывала почти полжизни. – А он своим – мне лодыжку.

Эш затих. Неестественно. Только грудь поднималась сильнее.

– Болит? – натянуто спросил он после долгой паузы.

– Иногда, – призналась Лорелея.

– А что доктор?

– Доктору меня не показывали. Отец не хотел, чтобы кто-нибудь узнал, – внезапно напугавшись, она отстранилась. – Вы ничего не скажете? Не выдадите меня? – взмолилась Лорелея.

Она ожидала увидеть его в ярости. Мрачным.

Однако холодное выражение его лица напоминало безмятежную зеркальную гладь озера в безветренный день. Почти любезное. Он вел себя непоколебимо, решительно, но пугающе спокойно.

– Я не пророню ни слова.

Он нежно погладил ее кудри, и тень улыбки заиграла на его жестких губах.

Пораженная странной нотой в его голосе, Лорелея выпрямилась.

– Что вы хотите этим сказать?

Опустив взгляд, Эш посмотрел на клетку грача новым взглядом.

– Расскажите мне еще о наших друзьях, – произнес он, осмелившись протянуть руку и погладить перья на горле прирученной птицы.

– Но, Эш…

– Сегодня у меня день рождения, – напомнил он ей. – Давайте не будем думать о прошлом… или о будущем. Я хочу услышать все о граче Аттиле и вашей коллекции завоевателей.

Зная страсть Лорелеи к животным, Эш нашел легкий способ ее отвлечь, поэтому она принялась оживленно рассказывать о том дне, когда нашла Аттилу с крылом, зажатым под скалой.

Она не замечала, что Эш слушает ее вполуха. Что он не спускает глаз, горящих обсидиановых глаз, с ее все еще неприкрытой юбкой лодыжки.

В течение долгих часов, пока они играли с быстроногими озорными лисятами, кормили виноградинами неторопливо ползавших по постели благодарных черепах, ему удавалось скрывать смертоносные мысли.

А ей было невдомек, что, в памяти или без памяти, Эш считал это лучшим днем рождения в жизни. И о лечении подранков она заботилась потому, что никто и никогда не позаботился о лечении ее самой.

Но несмотря на физический недостаток, ей все же удалось превратить жизнь в волшебство.

И Эш знал, что эта жизнь станет значительно лучше, если одним братом в ней будет меньше.