Читать книгу Девочка, которая провалилась в Волшебное Подземелье и утащила с собой Развеселье - Кэтрин М. Валенте - Страница 6

в которой Сентябрь встречается с сивиллой, позволяет себя причесать, обзаводится новым пальто и делает шаг в темноту

Допустим, мир – это дом.

В этом просторном и красивом доме, где все устроено в точности как надо, наш с вами мир – ну, тот, в котором Омаха и Зимбабве, клубничное мороженое и пегие лошади, колеса обозрения и война в Европе, – служит гостиной. Это первое, что мы видим, входя в дом; это та самая комната, в которой всегда поддерживают чистоту на случай гостей. Волшебная Страна в этом доме – богато убранная спальня, полная безделушек, покрывал с золотым шитьем и гобеленов с танцевальными сценами в зеленых тонах; она соединяется с гостиной посредством длинного захламленного чулана и нескольких ступенек.

В доме могут быть и другие комнаты, в которых мы еще не побывали, восхитительные кухни и потрясающие столовые, головокружительные библиотеки, длинные веранды, залитые солнечным светом. Но сегодня мы этими комнатами не интересуемся. Сегодня мы вместе с Сентябрь ищем некую дверь, глубоко утопленную в стене. Это маленькая дверка, выкрашенная серой краской, с серебряной ручкой, которую давно пора отполировать.

В большинстве домов, о которых стоит говорить, есть подвалы, и в мире – тоже. Скрипучие лестницы ведут в темное пространство под людными комнатами, освещенное только свисающими с потолка на длинных шнурах лампочками. Здесь мир хранит огромное количество всякой всячины. Здесь настаиваются наливки и бродит темное пиво, дожидаясь лета, здесь хранятся кадки с картошкой и яблоками, поблескивают самоцветы банок с вареньем, маринуется мясо, просаливаются соленья, сохнут длинные связки трав, все тут работает, зреет, наливается, ожидает весны. Тут же, в подвале мира, хранятся коробки, аккуратно подписанные от руки, а в них – все вещи, которые старая добрая планета отправила на хранение после своих прошлых жизней: пирамиды, зиккураты и мраморные колонны; замки, башни и могильные курганы; пагоды, главные улицы и Ост-Индская компания. Все это просто спит в темноте, надежно упрятанное до тех пор, пока наверху, в доме, не сгорят пробки, и кто-то – возможно, маленькая девочка – не отважится спуститься по скрипучим ступеням, ступить на бугристый земляной пол и снова зажечь свет.

Волшебное Подземелье и есть такой подвал, а сивилла – это и есть та серая дверца, такая маленькая, что не сразу и заметишь, особенно если не искать ее специально.

Земли между Лунным Холмом и Асфоделью называют Вверх-Тормашками. Никто и никогда не давал это имя официально – никто не перереза́л красную ленточку на торжественном открытии и не вешал мемориальную доску. Однако все, кто бывал в этих землях, так их называли, и Сентябрь тоже. Да и вам пришло бы на ум это название, попади вы туда, потому что выглядели эти места так, будто какой-то великан-озорник выдернул всю землю и бросил обратно вверх тормашками. В мягкой и жирной, как сбитое масло, почве деревья росли корнями вверх; повсюду, словно твердые приземистые цветочки, торчали ярко-рыжие морковки, золотистые луковицы, пурпурные репы и рубиновые свеклы. Тут и там в местах, где положено быть холмам, зияли ямы. Кое-где попадались квадратные фундаменты домиков с кромками зеленых и голубых крылечек – будто верхушки редисок на грядке. В низинах собирался туман, от которого отсыревало все вокруг, включая Сентябрь. Туман тоже перемещался вверх тормашками, но для тумана это не так уж и важно.

Через все Вверх-Тормашки вилась дорога из нарядных синих булыжников. Раскрашенной поверхностью вниз, разумеется, так что Сентябрь брела по голым серым камням. Она изо всех сил бодрилась, но туман наводил тоску. Как здорово было бы ехать через этот печальный перевернутый край верхом на ярко-красной спине Аэла! Вообще, Волшебная Страна выглядела более странной, чужой и холодной, чем раньше, – уж не она ли, Сентябрь, это наделала? Или, того хуже, вдруг это естественное состояние Волшебной Страны, в которое она и вернулась после того, как Маркиза покинула трон и никто больше не велел ей, стране, быть хорошей и нравиться детям?

В это Сентябрь не могла поверить. Не могла и не хотела. В конце концов, страна состоит из разных территорий. Каким чужим показался бы ее собственный мир, если бы она вернулась не в родную знакомую Небраску, а на Аляску! Просто сейчас в Волшебной Стране зима, вот и все, к тому же это зима в удаленной от моря провинции, или штате, или округе, как бы это тут ни называлось. И не ослепительно снежная зима, а сырая и грязная, как бывает перед весной. Зима всегда голодная и тощая, а пуще всего в самом конце. Подбадривая себя этими мыслями, Сентябрь шагала между грядками ярких корнеплодов, мерцающих в тумане. Она даже на минутку подумала о том, чтобы вырвать из книжечки один волшебный талон и загадать желание немедленно оказаться рядом с Аэлом, но – нет. Талоны транжирить – голод приближать, всегда говорила миссис Боумен, когда какой-нибудь бедолага уже к середине месяца оставался без хлебных карточек. Нет уж, Сентябрь будет расходовать волшебные талоны осторожно, будет копить их, как копила мама карточки на сахар, чтобы испечь ей торт ко дню рождения. Прибегать к магии она будет только в самый нужный момент.

Сентябрь наклонилась, выдрала из земли морковку и захрустела ею прямо на ходу. Это была образцовая морковка, праморковка, вкусу которой все прочие морковки стараются подражать. Потом она сорвала несколько луковиц и рассовала по карманам, чтобы поджарить. Она не сомневалась, что рано или поздно сумеет развести костер.

Один раз – но только один! – Сентябрь показалось, что на перевернутой вверх тормашками дороге есть кто-то еще. Сквозь низкий мерцающий туман видно было плохо, но кто-то там определенно был, какой-то всадник в сером. Вот ей почудились развевающиеся длинные серебристые волосы. Вот послышался медленный, размеренный топот четырех огромных мягких лап по перевернутым булыжникам. Сентябрь даже окликнула неясный силуэт, но ответа не получила, и то, на чем ехал всадник, огромное, мускулистое и полосатое, исчезло в облаках. Можно было побежать, попытаться догнать его, побив свой собственный рекорд, поставленный на пшеничном поле, – но тут из туманной мороси воздвиглась Асфодель и быстро увлекла ее в паутину своих запутанных улиц.

В Асфодели всегда светит солнце. Огромное, золотисто-красное, оно висит в небе как медальон и щедро дарит Асфодели свое тепло, как никакому другому городу. Сентябрь заморгала, сощурилась от этого внезапного яркого света и прикрыла глаза ладонью. Стена тумана у нее за спиной стояла как ни в чем не бывало: мол, ничего необычного, на что это она так уставилась? Едва ступив на главный проспект Асфодели, Сентябрь окунулась в сияние. Вокруг нее на фоне безоблачного неба возвышался шумный, ослепительно яркий, залитый солнцем город.

Асфодель оказалась городом лестниц. В небо ввинчивались семь спиральных лестничных маршей, таких огромных, что в каждой бледной ступеньке с мраморными прожилками можно было различить окна, двери и снующих туда-сюда горожан. По перилам вверх и вниз скользили черные саночки, несшие пассажиров, мешки c письмами и посылки с одной гигантской ступеньки на другую. Боковые улицы и переулки были усеяны лестницами поменьше. В их основании распахивались створки лавок, в которых предлагали свой товар булочники, жестянщики, галантерейщики. Одни лестницы были украшены изящным чугунным литьем, другие поскрипывали под приятным легким ветерком, краска на них облупилась, ступеньки были утыканы милыми цветочными ящиками, полными зеленых трав и ярко-желтых цветочков. Хотя каждая лестница, как башня, тянулась вверх, у Сентябрь было странное чувство, что по ним следует не подниматься, а спускаться. Ей казалось, что, если бы рост позволял ей ходить по этим исполинским ступеням, она была бы вынуждена спускаться с вершины лестницы в самый низ, туда, где ступеньки скрывались под землей. Непонятно почему, но она была уверена, что естественное направление движения в Асфодели – не вверх, а вниз. Это было очень странное ощущение; все равно что свести знакомство с гравитацией, пить с ней чай и слушать ее семейные истории.

Сентябрь шла мимо великанских лестниц, и никто не обращал на нее ни малейшего внимания. Она было подумала, не спросить ли о сивилле у какого-нибудь фавна или у девушек с утиными лапами и мшистыми волосами, но каждый встречный выглядел так, будто он неимоверно занят, и ей было совестно от одной мысли о том, чтобы отрывать их от дел. Проходя мимо одной бледно-зеленой спиральной лестницы, она увидела бурого медведя, подпоясанного золотым ремнем. Красавец медведь забрался в черные сани и попросил их четко и ясно:

– Будьте любезны, восемнадцатый этаж, вторая площадка, только, пожалуйста, не гоните – у меня живот крутит после давешнего медового нектара на двенадцатом. Это мы отмечали день рождения Генри Хопа. Терпеть не могу эти праздничные обеды. От них все в офисе повально глупеют.

Сани заскользили вверх по перилам, а медведь откинулся, чтобы подремать. Другие сани, пустые, прогромыхали вниз по другим перилам яшмового цвета и замерли в ожидании. Сентябрь оглянулась. Никто не сел в сани, никто даже не обратил внимания на этот чудесный экипаж с закругленными полозьями, с серебряным тиснением на дверке – папоротник и мелкие цветочки. Осторожно, будто сани кусались, или будто кто-нибудь мог прикрикнуть «не положено!» (что было гораздо вероятнее), Сентябрь приоткрыла дверцу саней и забралась на зеленое плюшевое сиденье.

– Будьте любезны, я бы хотела повидать сивиллу, – сказала она медленно и четко, хотя и не так громко, как медведь.

Черные сани резко подскочили, раз, другой. Сентябрь вздрогнула, уверенная, что поломала их. Однако, пока она цеплялась за гладкий изогнутый поручень саней, они отделились от перил и выпустили из днища четыре длинные бобовые плети цвета индиго. Плети встали на землю как ноги, после чего на каждой, примерно на том месте, где обычно располагаются пальцы, распустился пышный мохнатый лимонно-белый цветок. Сани, пошатываясь, поднялись на этих новеньких, причудливо изогнутых лапах и бодро, вприпрыжку понеслись между лестницами, отражая солнце темными боками.

Сивилла жила не в лестнице. Черные сани увезли Сентябрь далеко от центра города на площадь, поросшую густой травой с множеством розовых и фиолетовых крокусов. На краю каменистого утеса примостился огромный красный куб размером с дом; одну из его граней замещали ажурные медные ворота, которые были надежно заперты. Сани снова подпрыгнули, будто стряхивая с себя ответственность, и потрусили обратно к центру Асфодели.

Сентябрь с опаской приблизилась к кубу и вцепилась пальцами в ажурный узор на воротах. Она заглянула внутрь, но увидела только что-то смутно красное.

– Здравствуйте! – крикнула она. – Сивилла дома?

Ответа не было.

Сентябрь поискала на воротах шнур от звонка или дверной молоток, что-нибудь, что обычно помогает посетителям войти. Но ничего не увидела – только сам алый куб, который так и торчал в чистом поле, будто брошенная игрушка. Наконец, пошарив по его боковой грани, она нащупала ряд кнопок – огромных, перламутровых, окаймленных золотом, с рельефными красными надписями. Сентябрь ахнула от удивления.

Сивилла жила в лифте.

На кнопках значилось:

СИВИЛЛА УТЕШЕНИЙ

СИВИЛЛА ЗАСЛУЖЕННЫХ НАКАЗАНИЙ

СИВИЛЛА СУРОВЫХ,

НО СПРАВЕДЛИВЫХ ИСТИН

СИВИЛЛА СЛОЖНОСТИ

Сентябрь заколебалась. Она не хотела, чтобы ее утешали, и, если по-честному, не думала, что заслуживает утешений. Наверно, ей следовало бы выбрать заслуженные наказания, но ведь она уже и так пытается все исправить! Пусть у нее сперва получится, а о наказаниях подумаем потом! А вот суровые, но справедливые истины ей, пожалуй, и вправду положено выслушать. Если справедливые, то неважно, насколько они суровы, пусть даже перед ней выложат все ее ошибки, как кольца в ювелирной лавке… И все-таки она не могла заставить себя добровольно выбрать суровость. Нет, такого она не вынесет. Оставалось только одно.

– В конце концов, все всегда оказывается сложнее, чем кажется, и если сивилла поможет все это распутать, то прекрасно. Но что, если сивилла, наоборот, еще больше все усложнит и запутает? Что, если я вообще не смогу ее понять?

Однако палец ее принял решение прежде, чем голова его осознала, и утопил кнопку в стене. Кнопка убедительно щелкнула, Сентябрь метнулась к воротам и успела как раз в тот миг, когда они с дребезжанием разошлись в стороны. Внутри, на лифтерской табуреточке, обитой алым бархатом, обнаружилось совершенно необыкновенное существо.

Лицо сивиллы вообще не было лицом. На его месте находился идеально круглый диск, будто маска, только за маской ничего не скрывалось. Глазами служили два узких прямоугольника, а на месте рта зияло отверстие побольше. Лицевой диск был наполовину золотым, наполовину серебряным, а вокруг него развевалась львиная грива из листьев, веток и сучьев, тоже наполовину золотых и наполовину серебряных; все они сверкали на солнце и пускали побеги вокруг странной плоской головы. Руки-ноги, тоже полузолотые-полусеребряные, были на шарнирах, как у марионетки, а одета она была в просторное короткое платье, золотисто-серебристое, – как маленькие девочки на старинных полотнах. Однако больше в красном лифте никого не было видно, и ниток, за которые дергают марионеток, тоже не наблюдалось. От одного взгляда на диск, заменявший сивилле лицо, Сентябрь поежилась, несмотря на яркое солнце, и поджала пальцы ног в туфлях.

– Вы случайно не Ужасная Машина? – прошептала она. – Как горгулья Бетси Базилик или Смерть, грибная королева? Может, за вами кто-то прячется, не такой ужасный с виду и подружелюбнее?

Сивилла склонила голову и посмотрела на нее без малейшего проблеска в узких черных прямоугольниках глаз. Из прорези рта послышался голос, сопровождаемый эхом, будто он доносился издалека.

– Нет, дитя. Я – это только я. Некоторые вещи именно таковы, какими кажутся. Я – сивилла, а ты – Сентябрь. А теперь входи и будем пить чай.

Сентябрь шагнула в большой подъемник. Ворота за ней закрылись, и Сентябрь вмиг запаниковала – лифт показался ей клеткой, из которой не выбраться. Но сивилла, проходя вглубь своего дома, нажимала на перламутровые кнопки с номерами, и те приветливо вспыхивали, как лампочки. 6, 7, 9, 3, 12. Все в этом лифте алело и пылало: красные диваны, красные кушетки, красные столы, красные занавески. Сивилла расположилась в глубоком красном кресле со спинкой, покрытой складками, как у морской раковины. Перед ней, на низком столике цвета заката, уже поджидал красный чайный сервиз. На стене над ее головой располагался бронзовый полукруг, украшенный драгоценными камнями, – счетчик этажей, и он указывал на второй этаж. Однако помещение и заполнявшие его предметы казались слегка потрепанными, обветшалыми – бархат кое-где истерся, бронза потускнела, будто они знавали лучшие времена. Даже страшное лицо сивиллы местами облупилось по краям и пошло тонкими трещинками, как заметила Сентябрь, когда наконец осмелилась поднять на него глаза.

Все пространство лифта вокруг кресла и столика с чайным сервизом было заполнено самым невероятным хламом. Повсюду поблескивало оружие: мечи и булавы, боевые дубины, луки и стрелы, кинжалы и щиты, трезубцы и сети, а еще доспехи и украшения – тиары, шлемы, кольца, ножные латы, браслеты. На длинный золотой посох, прислоненный к нагруднику женской кирасы, было накинуто огромное ожерелье из голубых камней. Там и сям виднелись мундиры, тарелки, чаши, тщательно уложенные кольцами длинные косицы, блестящие едва ли не ярче металла и красиво перехваченные лентами. Сентябрь так и застыла посреди всего этого, присев на мягкий красный диванчик, идеально подходящий для девочки ее роста.

Сивилла разлила чай из сердоликового чайника с крышкой, украшенной изображением резвящейся трехглавой собачонки. Одна из собачьих ног отломилась много чаепитий тому назад. В рубиновых чашках плескалась и дымилась пурпурная жидкость. С края чашки свисал пергаментный ярлычок чайного пакетика. На нем элегантными печатными буквами значилось:

ВСЕ ДЕВОЧКИ УЖАСНЫ.

– Ваши сестры где-то здесь? – спросила Сентябрь, стараясь, чтобы голос не дрожал. Ей вдруг показалось, что она чудовищно ошиблась с выбором, что эта чужая, безликая женщина не может никому желать добра. Тайга называла ее ужасной старухой и, возможно, была права.

– Какие сестры?

– Сивилла Утешений, например. Или Сивилла Суровых, но Справедливых Истин. Если надо выбирать, то я бы выбрала ее.

Сивилла рассмеялась, но смех получился неправильный: что-то звякало, гремело и трещало внутри ее странного тела.

– Есть только одна я, девочка. Меня зовут Перспектива, и все сивиллы – это я. Ты только выбери, с какой мною говорить, потому что, сама понимаешь, все мы меняем манеру речи в зависимости от того, кто заглянул к тебе на чай поболтать. Никто не станет разговаривать с дедушкой, как с задушевной подругой, а с учителем – как с любопытной племянницей. Твой выбор меня впечатлил, так что смотри не передумай, не то я разочаруюсь в тебе и заставлю тысячу раз написать «Я не буду трусить».

– Почему он тебя впечатлил? На самом-то деле я как раз струсила, потому что остальные варианты еще невыносимее.

Голова сивиллы начала медленно поворачиваться и продолжала движение, пока не сделала полный оборот, как колесо.

– Люди, как правило, не любят сложностей. Они бы предпочли видеть мир простым. Например, ребенка похищают и привозят в Волшебную Страну, ребенок эту страну спасает, и все начинают жить-поживать и добра наживать. Или: ребенок ходит в школу, подрастает, выходит замуж, заводит детей, те тоже заводят детей, и каждый год на Рождество пекут один и тот же торт, и снова все довольны и счастливы. Возьми решето размером с море, просей через него полмира – все равно не найдешь и пары человек, которые предпочли бы сложный мир простому. Но зато есть я, сивилла. Сложность – мой конек.

– Но что же такое сивилла, вы не могли бы уточнить?

– Сивилла – это дверь в форме девочки. – Перспектива пригубила свой чай. Сентябрь слышала, как он стекает по металлическому горлу сивиллы, словно дождь по водосточной трубе.

Это был красивый ответ, только Сентябрь его не поняла.

– А как вы… как вы стали сивиллой?

Сентябрь показалось, что сивилла улыбнулась бы этим словам, если бы ее рот умел изгибаться.

– А как вообще кем-нибудь становишься? Способности плюс везение! Когда я была маленькой, я могла часами стоять на пороге своей спальни с прямой спиной и ясными глазами. Когда папа приносил мне обед, я заставляла его ответить на три вопроса, и только после этого позволяла налить мне соку. Когда гувернантка приходила наполнить мне ванну, я настаивала на том, чтобы она дала мне семь предметов, и только затем впускала ее в мою комнату. Когда я стала постарше и у меня появились поклонники, я требовала, чтобы они добыли мне кольцо со дна морского, или меч из сердца пустыни, или золотую ветвь и густое золотое руно, прежде чем разрешить хотя бы разок меня поцеловать. Некоторые девочки только в колледже понимают, к чему у них есть способности, а некоторые с рождения, сами не зная почему, делают то, к чему призваны. Я всегда чувствовала, что в сердце у меня дыра в виде темной двери, которую я должна охранять. Я ощущала эту дыру с младенчества: я загадывала маме трудную загадку, и только когда она давала ответ, я разрешала ей покормить меня грудью. Когда я подросла, я превратила весь наш дом в лабиринт, план которого был известен только мне. Я запрашивала высокую цену за информацию о том, как попасть на кухню, заставляла давать слово чести и клясться на крови! Родители мои очень ласково и терпеливо просили меня найти себе работу, пока я не свела их с ума. И вот я обошла всю Волшебную Страну, вверху, внизу и посередине, в поисках той двери, что заполнила бы дыру в моем сердце. Ты-то уже знаешь, что такое квест – поиск чего-то важного. Этого никому не объяснишь, все равно что сны свои рассказывать. Ищешь под камнем – холодно. Ищешь за деревом – тоже пусто. Наконец я нашла Асфодель. Почва здесь тощая, и небольшая пещера приютила меня со всей радостью, на какую способна полая скала. Сейчас, тысячу лет спустя, в Асфодели только и разговоров, что о торговле с Волшебным Подземельем и о том, как туда попасть. Вообще, в Волшебной Стране сейчас бум сивилльего ремесла. Появилось еще двое ворот, представь себе! Я даже слышала о третьих воротах в само́м Пандемониуме. Упадок и вырождение! И все-таки я была первой, это чего-нибудь да сто́ит.

– Так вам тысяча лет?

– Ну, почти. Достаточно, чтобы заниматься мифической работой. Сивилла должна быть более или менее вечной, как дверь, которой она служит. Дверь держит ее на плаву, поскольку любит ее и нуждается в ней. Вот и сивилла любит дверь и нуждается в ней.

– Поэтому вы выглядите… вот так вот?

Сивилла Перспектива уставилась на нее сквозь прорези глаз на беспристрастном лицевом диске.

– Думаешь, ты будешь выглядеть так же, как сейчас, когда состаришься? У большинства людей три лица: лицо, которое им досталось в детстве, лицо, которое у них получилось, когда они стали взрослыми, и лицо, которое они заслужили к старости. Если жить столько, сколько я, то лиц становится гораздо больше. Я сейчас совсем не похожа на ту тринадцатилетнюю малявку, какой была когда-то. Мы получаем то лицо, которое лепим всю свою жизнь, когда работаем, любим, печалимся, смеемся, хмуримся. Я целую эпоху простояла между верхним и нижним мирами. Иногда людям, проработавшим полвека, дарят карманные часы. Вот считай, что мое лицо – это такие часы, только не за пятьдесят лет, а за тысячу. Ну что ж, будем считать, что мы наконец-то представились друг другу – то есть представилась я, а ты все больше молчала, но я не сержусь, потому что и так про тебя все знаю, – итак, садись ко мне на колени и прими лекарство как послушная девочка.

Прежде чем Сентябрь успела возразить, что она уже слишком большая, чтобы сидеть на коленях, и что это еще за лекарство такое, оказалось, что она уже карабкается на золотые и серебряные плоские колени сивиллы. Сидеть на них было очень странно. Перспектива совсем ничем не пахла. Вот ее, Сентябрь, папа па́хнул карандашами и мелом из класса, а еще славным теплым солнышком и, самую капельку, своим любимым одеколоном. А мама пахла тавотом и металлом, горячим хлебом и любовью. Запах любви очень трудно описать, но если вы подумаете о том, как кто-нибудь обнимал и защищал вас, то вспомните этот запах так же хорошо, как помню его я.

Перспектива не пахла ничем.

Сивилла взяла со столика гребень, которого там раньше точно не было. Длинный серый гребень, усеянный серыми каменьями: мутновато-молочными; дымчатыми, мерцающими; а еще жемчужинами с серебряным отливом. Зубья гребня были зеркальными, и Сентябрь на мгновение увидела свое отражение перед тем, как Сивилла начала – вот ведь нелепость! – расчесывать ее волосы. Это оказалось совсем не больно, хотя каштановые пряди и впрямь были изрядно спутаны.

– Что вы делаете? – растерянно спросила Сентябрь. – Я сильно растрепалась?

– Я вычесываю из твоих волос солнце, дитя. Это необходимо сделать перед тем, как ты отправишься в Подземелье. Ты всю жизнь прожила на солнце, ты им пронизана – ярким, теплым, ослепительным. Жители Волшебного Подземелья никогда не видели солнца, а если им все же случалось выйти на свет, они тотчас надевали широкополые соломенные шляпы, шарфики и темные очки, чтобы уберечься от ожогов. Ты должна иметь вид, приличествующий Подземелью. Ты должна носить одежду сезонных цветов, а сезон здесь всегда один, зимняя темень. Подземелья – создания чувствительные. Не стоит их гладить против шерсти. К тому же все, что тебе удалось скопить, – солнце, защищенность, жизнь – все это не пригодится тебе внизу. Ты будешь выглядеть как богатая дамочка в глухих джунглях. Дикие полосатые кошки не знают, что такое бриллианты. Они просто заметят блеск там, где блестеть нечему. – Сивилла перестала ее расчесывать. – Боишься туда спускаться? Мне всегда интересно.

Сентябрь подумала над вопросом.

– Нет, – ответила она наконец. – Нельзя бояться того, чего еще не видел. Если Волшебное Подземелье – это ужасное место, ну что ж, я об этом пожалею. Но там может оказаться чудесно. Если дикие полосатые кошки не знают, что такое бриллианты, это еще не значит, что они злые; это значит только, что у них свои дикие кошачьи желания, свои ценности и образ мыслей; может быть, я еще поучусь у них и сама стану немножко дикой, немножко полосатой и немножко кошкой. К тому же я еще не встретила никого, кто на самом деле побывал в Волшебном Подземелье. Да, я знаю, Нип говорил, что там будут демоны и драконы, но мои лучшие друзья на всем белом свете – это марид и виверн, а любой житель Омахи, увидев их, решил бы, что это демон и дракон, потому что жители Омахи в этом совсем ничего не понимают. Я и Волшебной Страны поначалу испугалась, раз на то пошло. Вот только мне не хочется отправляться в Подземелье в одиночку. В прошлый раз у меня были такие чудесные друзья! Ведь вы… вряд ли вы захотите пойти со мной, составить мне компанию и по пути рассказывать мне про всякие наверняка необыкновенные вещи, ну и принять бой плечом к плечу со мной, когда понадобится?

Сивилла снова принялась расчесывать волосы девочки, один длинный взмах за другим.

– Нет, – ответила она. – Я туда не захожу, я только охраняю вход. Мне и не хотелось никогда. Моя страна – это порог, место, которое и не здесь, и не там.

– Сивилла, но чего-то же вам хочется?

– Я хочу жить, – сказала сивилла сильным грудным голосом. – Я хочу жить вечно и наблюдать, как герои, глупцы, рыцари поднимаются вверх и спускаются вниз, вступают в этот мир и покидают его. Я хочу быть самой собой и заниматься работой, которая меня занимает. Работа – это не всегда бремя, которое нависает над тобой. Иногда работа – это дар мира тому, кто в ней нуждается.

С этими словами сивилла пригладила волосы Сентябрь и вернула гребень на стол. Сентябрь снова увидела свое отражение в зеркальных зубьях и ахнула. Ее шоколадного цвета волосы стали совершенно черными – черными, как тьма, что окружает звезды, такими черными, будто она никогда за всю свою жизнь не была на солнце, а в них блестели голубые и сиреневые прядки – призрачные, сумеречные, зимние…

– Я выгляжу как… – Сентябрь затруднилась с выбором слов. Я выгляжу как Волшебница. Я выгляжу как Маркиза… – …безумное, дикое существо, – закончила она шепотом.

– Сойдешь там за свою, – сказала сивилла.

– А вы что, заставите меня отгадывать загадки и отвечать на вопросы, прежде чем я туда пойду? А то, знаете, с загадками у меня не очень-то. Клятвы на крови мне удаются лучше.

– Нет, нет. Это для тех, кто не знает, чего ищет. Кто ощущает пустоту внутри и надеется, что квест поможет ее заполнить. Вот я и задаю им вопросы, загадываю загадки, заставляю давать клятвы, чтобы они начали задумываться о том, каковы они и какими хотели бы стать, – это здорово помогает им разобраться в себе. Но ты-то знаешь, зачем тебе вниз. Вот и слава небесам! Нет ничего скучнее, чем подбрасывать мистические подсказки чародеям и рыцарям с головами как пресс-папье: «Как ты думаешь, а вдруг сила, которую ты мечтаешь обрести, уже живет в тебе, и нужно только слегка копнуть? М-м-м? Это могло бы здорово подсократить дорогу». Они все равно никогда не слушают. Нет, от тебя я хочу вот чего: прежде чем уйти, ты должна выбрать один из этих предметов и объявить его своим. Выбор за тобой.

Сентябрь потерла одну лодыжку о другую и обвела взглядом груды блестящего барахла.

– Я думала, – робко сказала она, вспоминая свою книжку мифов, в которой дамы всегда оставляли в качестве подношения ожерелья и диадемы, а господа – свои мечи, – я думала, что, когда отправляешься в подземный мир, положено оставлять что-то свое.

– Да, было такое, – призналась сивилла. – Так и вправду положено. Беда в том, что, когда они оставляют свои священные дары, я остаюсь с горой хлама, от которого мне нет никакого прока. Им-то это на пользу – они учатся не уповать на свои клинки, брильянты и особые полномочия, а у меня остаются груды мусора, которые надо убирать. Видишь, сколько накопилось за тысячу лет? Ужас кромешный. А выбросить эти магические предметы еще не так просто. Несколько столетий назад я встречалась с другими сивиллами – ох, какая это была мрачная встреча! – и мы решили: единственное, что можно сделать, это изменить правила. Так что теперь ты должна выбрать что-нибудь и взять с собой – и кто знает, может, через тысячу лет у меня появится место для хорошенькой книжной полочки.

Сентябрь огляделась по сторонам. Мечи заманчиво блестели. Оружие, конечно, штука полезная, но Сентябрь не привлекала идея заполучить меч, бывший когда-то сердечным другом другого рыцаря, меч, подогнанный под другую руку и привыкший, что им орудуют умело и уверенно. На драгоценности она даже не смотрела. Может, они, конечно, и волшебные, может, у каких-нибудь особенно могущественных подвесок есть даже имена собственные – но Сентябрь была девочкой прямой и практичной. И ее прямой и практичный взгляд упал на кое-что другое, кое-что скучное, без блеска, зато полезное.

Из кучи вещичек, оставленных героями, из-под массивного ожерелья с синими камнями Сентябрь извлекла длинное пальто. В своем деньрожденном платье она давно уже тряслась от холода, а под землей наверняка будет еще холоднее. Девочка, выросшая в прериях, никогда не отвернется от доброго теплого пальтеца, а это к тому же было из древней, дубленой звериной шкуры, выкрашенной в цвет старого вина и много раз подкрашенной. Складки и длинные шрамы, похожие на следы от ударов клинков, покрывали всю его поверхность. Вокруг горла призывно пушился воротник из серебристо-черного меха. Проведя рукой по длинному пальто, Сентябрь почувствовала угрызения совести. Она вспомнила свой изумрудно-зеленый пиджак – как он любил ее и как старался ей угодить. Она даже не представляла, где он может быть сейчас, провалился ли он в трещину между мирами или нашел дорогу обратно к Зеленому Ветру. Она пожелала ему всего хорошего. Прости меня, пиджачок, прошептала она мысленно, я всегда буду любить тебя больше всех, но мне холодно, а тебя рядом нет.

Сентябрь облачилась в винного цвета пальто. Оно не стало тут же прилаживаться к ее фигуре, как когда-то сделал изумрудный пиджак. Напротив, оно встретило новое существо внутри себя холодно, настороженно, будто думая: кто ты и достойна ли ты меня? Сентябрь надеялась, что достойна и что, кто бы ни был предыдущим владельцем этого пальто, она не уступит ему в храбрости и хитрости. Когда воротник коснулся щеки, Сентябрь ощутила мягкость и шелковистость меха и поплотнее завернулась в пальто. В нем Сентябрь казалась себе более высокой, ловкой, бдительной. Возможно, так же чувствовала себя Тайга, когда надевала оленью шкуру, – как будто она в доспехах и готова покусать кого угодно. Сентябрь усмехнулась – и неведомо как поняла, что пальто украдкой усмехнулось вместе с ней.

Сивилла встала со своего кресла и ловко повернулась, словно дверь на петлях. У нее за спиной по стене красного лифта побежала трещина, открывая каменистую неосвещенную расщелину. Туда, вниз, в сумрак уходила длинная извивающаяся лестница.