Читать книгу Новый мир - Кейси Эшли Доуз - Страница 8

Я просыпаюсь от вибрации. Под подушкой вибрирует телефон, заявляя о том, что уже восемь утра. Я привык просыпаться от вибрации, заглушенной подушкой. Привык чувствовать и слышать ее даже во сне, привык пробуждаться от этой едва уловимой звуковой волны, когда еще меньше года назад не мог разлепить глаза и от противной мелодии, что могла орать на весь дом в течении получаса.

Я всегда трудно просыпался.

Но обстоятельства и ситуации заставляют людей адаптироваться в новым условиям. Меня тоже заставляют.

Выбора два – либо адаптируешься, либо умрешь.

Правило номер 1 – никаких громких звуков. Тебя никогда не поймают, если ты себя не выдашь.

Правило номер 2 – никому не доверяй. Тебя никогда не проведут, если ты сам не позволишь это сделать.

Правило номер 3 – вставай и ложись по графику в самые безопасные часы. Днем спать небезопасно. Вернее даже не так – ночью бодрствовать небезопасно.

Правил много, и я далеко не сразу сообразил о них всех. Мне потребовалось время, горький опыт и томительные часы ожидания. Но в конечном итоге я все-таки адаптировался, а не умер.

Пока что.

Провожу рукой по волосам и поднимаюсь с кровати. Накидываю халат и подхожу к зашторенному окну.

Правило номер 4 – никогда не открывать шторы, никогда не распахивать окна. Тебя никогда не увидят, если ты не позволишь этого сделать.

Встаю чуть сбоку в уже заученной позе и гляжу в маленькую щелку. Еще год назад я бы с трудом различил через нее полоску света, но теперь отлично вижу улицу за окном. Все такая же пустая. Такая же безлюдная. А живых, что расселись по домам в ожидании, стало на сотни меньше.

Это произошло 8 месяцев назад.

Первые инциденты. Потом покатилось по накатанной. Сначала все думали, что это вирус. Потом, что неконтролируемая эпидемия бешенства или типо того. Пока еще было, кому делать теории, их было множество. Что заставляет людей совершать убийства? Так много, так необдуманно и так.. спонтанно.

Убивать не только незнакомцев и недоброжелателей, а собственных детей, родителей, друзей. Всех подряд.

Да, теорий       было много. В какой-то момент даже решили, что это проект правительства по регулировке населения. Мол, уменьшение численности. Спланированная мировая акция и все такое. Но и эта теория потерпела крах, когда все мировые деятели оказались убиты.

Своими семьями. Теми, от кого и не подумали бы защищаться. Кто, прячась в бункере от мирового безумия, сможет подумать, что его решит убить собственная жена? Вдруг возьмет и решит. Сейчас вы трахаетесь, а через час она воткнет тебе нож в горло.

Безумное время.

И оно становилось только безумнее.

Однако, в итоге стало понятно, что дело не в вирусе. Не в общем помешательстве. И даже не в правительственном проекте.

Дело в Них.

Кто Они – непонятно. Откуда Они пришли, как появились – непонятно. Это некие существа.. что-то из Вне. Из Космоса, из потустороннего мира, а может Они всегда жили среди нас, но теперь решили выйти из тени? Никто этого не знает.

Но Они могут принимать облик людей. Могут копировать речь обладателя и даже продолжать какое-то время в нем необходимые биологические процессы. Они могут полностью подражать человеческому организму, в который внедряются.

Управлять им.

Убивать от его лица.

Что угодно.

И никто не сможет понять, пока не будет выброшен «туз» – кто это, человек или Они в его теле?

Единственное, с чем Им не под силу совладать – это с долговременной памятью. Они не помнят ничего из жизни человека, на котором паразитируют, дальше недели. Могут не знать элементарных фактов – например, имя бабушки или адрес дома, если человек не думал об этом последние пару дней.

Им доступна лишь кратковременная память. Её хватает, что бы успешно моделировать человеческое поведение (Они не ходят крабиком, или не растягивают слова, как полоумные), но недостаточно, если потребовать указать на какое-то событие из прошлого.

Если это, конечно, не общеизвестный факт, который можно почерпнуть в книгах.

Поняли это конечно, далеко не сразу. Многих Они смогли так провести. Очевидно, Они обладают разумом, потому что, будто коты, вылавливают людей, подобно мышам. Не бегают за ними до умопомрачения, а ждут, пока те сами заглянут к ним в ловушки. Сами подойдут поближе.

Я не знаю, почему они действуют именно через оболочки людей. Как и остальные, я могу лишь подозревать, строить собственные догадки. Возможно, они так делают, потому что если бы они истребляли под своим обликом Существ -люди бы точно знали кого бояться и против кого объединяться – а так мы не можем знать, в каком именно человеке и когда может быть противник.

Никогда не знаешь, кто стоит напротив тебя.

Это лишило людей возможности сплачиваться, действовать организованно. Сообщенность – вот что всегда помогало людям выживать. Совокупность интеллектов, задач и действий. Общая работа, сплоченность.

Но Они лишили нас этой возможности.

Из-за чего сделали еще более легкой мишенью. Что проще, чем мыши, которые избегают других мышей? Которые скорее юркнут в ловушку к коту, чем побегут навстречу сородичу?

Эти твари, кем бы Они не были – очень умны.

Возможно, даже умнее нас.

Я не знаю, какая у них задача и имеет ли она смысл. Уничтожение человечества? Перерождение земли? Собственное заселение планеты?

Кто они? Чего добиваются?

Пока понятно лишь одно – они несут смерть.

С ними невозможно договориться. С ними невозможно бороться. Единственный способ выжить – следовать правилам.

Следовать правилам и быть постоянно на чеку.

Бдительность.

Осторожность.

Недоверие.

Готовность убить.

Четыре пункта – без которых точно никак не выжить.

Я это знаю, потому что я все еще жив.

Постояв около окна зашторенного окна порядком минуты, выхожу из комнаты. Из гостиной слышится треск радио – громкость небольшая. С закрытыми окнами снаружи этого не слышно.

– …повторяю, у нас безопасно. У нас нет Имитационных. Здоровые люди. Выжившие. Мы готовы дать вам еду и кров, безопасность и защиту. Если нас кто-нибудь слышит, повторяю, у нас нет Имитационных. Наши координаты…

– Как всегда то же самое? – уточняю я.

Лили, которая возится с антеннами, поднимает голову. Улыбается и начинает активно жестикулировать:

– Да, других сигналов нет. Как спалось?

– Бывало и лучше – отвечаю.

Она кивает и вновь склоняется к антеннам. Ее рыжие волосы сплетены в две косички. Футболка и шорты Майка ей сильно большие, и выглядят будто перевязанные на теле простыни. Но за 8 месяцев она привыкла..

…Лили дергает руками, словно марионетка. Но не отвечает. Я сильнее вдавливаю палец на спуск:

– Один, два.. три.

Но тут она подносит ладонь ко рту и активно имитирует застежку.

Застежку?

И тут я вспоминаю, что дочка Клейбов немая. От рождения. Я ведь даже когда ездил с ними на охоту – выучил как-то жест «Привет». Она не может болтать.

Но как я тогда пойму, что это не Они?

Все еще держу ее под прицелом. Она сморщилась и отползла к самой стене.

– Зачем ты выбила стекло? – ору я – зачем ты пыталась залезть в мой дом? Где мы охотились, черт возьми, год назад с твоим отцом?

Она вновь начинает махать пальцами, но я ни черта не понимаю.

И тут меня озаряет.

Уже через пять минут Лили исписывает практически целый лист. Она верно ответила на вопрос об отце (и еще на парочку дюжин, чтобы наверняка). А потом рассказала про родителей.

Радует одно – она не из Них. А значит, я не в опасности.

Хотя, если кто слышал звук битого стекла..

– Ладно – киваю я и забираю лист с ее каракулями – понятно. Мне очень жаль твоих родителей..

Я открываю заднюю дверь и киваю ей:

– Но тебе придется уйти.

Она вновь тянется к листу, но я убираю его за спину.

– Возможно они вернутся, Лил. Может и нет. Думаю, скорее всего нет. Но у меня ты остаться не можешь. И лишней еды у меня тоже нет. Каждый сам за себя, извини. Уходи.

Она приникает к стене и испуганно таращится на улицу, словно не оттуда сама только что забралась ко мне.

– Ты не можешь остаться у меня – раздраженно повторяю я.

Правило номер 2 – никому не доверяй. Одиночество. Всегда только один. Живу один, передвигаюсь один, действую один.

Пока я в доме один – в доме безопасно.

-Уходи – повторяю я, но она не двигается с места.

Тогда я поднимаю ее за шкирку и толкаю за дверь. Она начинает упираться и тогда я нацеливаю ей винтовку в грудь:

– Убирайся или я выстрелю, черт возьми. Выметайся!

Лили испуганно глядит на ствол, после чего делает шаг назад, еще и еще, пока не оказывается на улице. Я закрываю дверь, вновь на все замки. Скептично смотрю на разбитое стекло – с ним надо будет что-то сделать.

Пока лишь плотнее задергиваю шторы и прикрепляю колокольчик на веревочке. Если кто-то попытается забраться через эту дырку в окне – я сразу же услышу.

Когда заканчиваю и гляжу в глазок – Лили уже нет. Вот и отлично. Мне не нужны нахлебники. Я не Святая Мать Тереза.

Может, когда-то мы и общались с Марком, ее папашей, но то было в другом мире.

Теперь все иначе.

Каждый сам за себя. И даже маленьким рыжим девочкам придется усвоить жестокий урок жизни. Хотя, полагаю, Лили Клейб умрет раньше, чем успеет это понять…

Я захожу в ванну и беру одно из ведер с водой. Водоснабжение продлилось немногим дольше электричества. Все вековые достижения человечества потерпели крах без тех, кто может их поддерживать. Великие творения, мать их за так, под гнетом обстоятельств порушились, точно карточный домик, за какие-то недели.

Хорошо хоть, у меня есть колодец на заднем дворе. Раз в три дня мы оттуда таскаем воду. Лили набирает семь ведер, я в это время каждое таскаю к дому. В две руки мы работаем быстрее.

Делаем мы это днем.

Сначала я был уверен, что безопаснее ночью. Поскольку Они паразитируют в телах людей, то имеют их же органы чувств. Зрение, слух, ничего сверх. А в темноте, раз так, Они не могут нас увидеть. Значит, если знать путь, больше шансов оказаться незамеченным.

Как бы не так.

Когда ничего нельзя увидеть – обостряется слух. Не только у нас – но и у Них. А как выяснилось – спрятаться от глаз порой гораздо проще, чем не издавать никаких звуков. Даже ботинком по гравию, в самом замедленном режиме – издается оглушительный треск в тотальном безмолвии ночи.

Правило номер 5 – при крайней необходимости выбираться наружу днем. Ночью покидать дом НЕЛЬЗЯ ни при каких обстоятельствах.

Зачерпываю ладонями воду и умываю лицо. Полощу рот, чищу зубы. Смачиваю бритву в воде и сбриваю щетину. Пару раз ранюсь – пена для бритья достаточно объемная, но не такая необходимая, чтобы мы тратили на нее место, таща из магазина. Только продукты.

И патроны.

Оружие и еда. Только предметы первой необходимости.

А без пены можно обойтись. Но легко порезаться.

Провожу мокрой рукой по скуле, вытирая каплю крови. Отлично, утренние процедуры закончены. Полностью моемся мы лишь раз в две недели. Потому что на это Лили надо – 4 ведра воды. А мне все 7. Иначе говоря на один раз нам приходится натаскивать столько, сколько в обычном режиме нам хватает почти на неделю.

Это удвоенный риск. В таком положении уж лучше реже мыться. Тем более, без отопления в доме становится не так уж жарко. И мы не заняты тяжелыми работами, чтобы потеть, как кони. Если честно, под конец второй недели мы даже не воняем.

Липнем чуток, это да. Когда у меня соприкасаются ляшки, когда я в трусах ложусь спать. Или когда липнут друг к другу яйца. Или ладонь к щеке. Неприятное чувство.

Если бы не оно – думаю, мы бы мылись еще реже. Сводили риск к самому минимуму. К тому же и процедура это мало приятная. Ледяная колодезная вода, которую без газа нет никакой возможности нагреть, не учинив пожар или не привлеча ненужное внимание.

Полоскаться в ледяной воде – то еще удовольствие.

Но хотя бы так. Не знаю, как справляются люди, у которых нет колодца. Полагаю, им приходится таскать даже для питья воду из магазина. Значит, выходить куда чаще. Намного чаще..

Полагаю, люди без колодцев давно мертвы.

Ставлю ведро, в котором воды убавилось лишь на дюйм, обратно на пол. К остальным. Вытираю лицо полотенцем и возвращаюсь в спальню. Переодеваюсь в футболку и штаны. Выйдя в гостиную опять слышу:

– …мы готовы дать вам еду и кров, безопасность и защиту. Если нас кто-нибудь слышит, повторяю, у нас нет Имитационных..

– Вырубай – говорю Лил – ничего нового не будет. Полгода нет, и сегодня не Рождество, чтоб мечты сбывались. Пошли есть.

Она кивает, выключает радио, оставляет антенки и поднимается на ноги..

… Я просыпаюсь от мерного звона колокольчика. Заснул, как всегда, у окна с винтовкой в руке. Теперь я сжимаю ее крепче и судорожно поднимаюсь на ноги.

Еще пару раз звякнув – колокольчик замолкает.

Кто-то забрался в дом.

Несмотря на оружие в руках, я начинаю дрожать, точно первоклассница. Нельзя включать фонарик без крайней необходимости, нельзя выдавать свое местоположение. А значит, мне придется идти туда в темноте.

К кому?

А если это Они?

А я их не увижу? Они-то меня услышат..

Черт, лестница. Как я увижу пометки на скрипучих ступенях, не включая фонаря?

Прошло два дня с того момента, как долбанная дочка Клейбов разбила мое окно. Но я так и не придумал, как его починить, не выходя на улицу. Я не мастер таких дел.

В итоге просто изнутри подпер дыру картонкой, надеясь, что никому не будет дела до моего зашторенного окна с заднего двора.

Но видимо, это не остановило того, кто теперь в моем доме.

Больше всего мне хочется, как в детстве, залезть под одеяло и подождать, пока родители со всем разберутся. Но мне 37, все мои те или иные близкие мертвы, я в доме один и у меня винтовка. Единственный, кто мне может помочь сейчас – я сам.

Правило номер 6 – рассчитывать только на себя. Вытекает из правила номер 2 – никому не доверять.

Спуститься в любом случае надо – гораздо хуже дать себя застать врасплох во сне. Или дать кому бы то ни было затихориться где-то в моем доме в выжидании момента, чтобы меня грохнуть.

Беру фонарик, но пока не включаю его. На ощупь дохожу до лестницы и затихаю.

Прислушиваюсь.

Какой-то шорох на кухне. Кто-то, кто пробрался в дом – сейчас на кухне.

Мне повезло, что кухня за углом – потому я могу включить фонарик, сильно прикрыв его ладонью. Высвечиваю ступени, запоминаю метки, выключаю фонарик и быстро, но бесшумно, спускаюсь вниз.

Не вижу, чтобы на кухне играл фонарик. Значит, этот кто-то шарится в темноте, как и я.

СКРИП!

Проклятье! Половица подо мной скрипит и шум на кухне мгновенно затихает. Решаю не тянуть кота за хвост – тут же врубаю фонарь, направляю перед собой и щелкаю затвором.

Вот оно – вижу какую-то фигуру.

БАМ!

Стреляю.

Фигура падает на пол без единого звука.

Я высвечиваю фонариком теперь уже лучше, когда фигура не может убежать или накинуться на меня.

– Черт бы тебя подрал – рычу я, подойдя ближе и рассмотрев «гостя» – какого хрена ты сюда вернулась?

Лили держится за ногу. Пуля задела ее ногу лишь по касательной, но маленькие девочки типо нее любят устраивать трагедии из-за ничего. Коленку сдерет – больше крови будет.

– Обкрадываешь меня?! – догадываюсь я.

Мысль о том, что она собиралась забрать моей драгоценной еды, ввергает меня в ярость. Я хватаю ее за шкирку и тащу опять к заднему выходу. Но перед тем как захлопнуть дверь перед ее носом, шиплю:

– Увижу в своем доме или на своем участке еще раз – буду стрелять. Клянусь богом, я буду в тебя стрелять, черт тебя дери. Только попробуй здесь появиться хоть еще раз.

Она начинает безмолвно рыдать и что-то показывать мне на жестах, но я отмахиваюсь:

– Я не твоя нянька. Ничем не могу помочь, убирайся.

И захлопываю дверь. Закрываю на все замки.

Чертова девчонка. А если бы я прикрепил что погромче колокольчика? Она бы этим грохотом привлекла к моему дому внимание НОЧЬЮ.

Проклятье.

Может и стоит ее все-таки пристрелить. Пусть она и не из Них, но опасности от нее начинает исходить не меньше.

Но когда я открываю дверь в твердой уверенности, ее уже след простыл.

Сообразительная, когда надо..

Я захожу на кухню и открываю шкафчик, пока Лили протирает тряпкой стеклянную доску. Достаю две консервы и черствый кусок хлеба. В прошлый раз мы взяли 5 буханок. Но это было 3 недели назад. Самая первая – была такая свежая и мягкая, что описать с трудом можно. Зато эта.. едва ли Лили сможет ее порезать.

– Она покрошится – говорю ей, когда Лили уже вытягивает из подставки нож побольше.

Показывает пальцами:

– Нет, внутри она мягче.

– Поверь мне – я стучу хлебом по шкафчику и Лили смеется – видишь? Я же сказал. Не будем резать.

Первое время жизнь с Лили представлялась мне, как жизнь с Майком. Тоже ребенок, младше его всего на пару лет. Такой же геморройный. Но довольно скоро я понял, что Лили сильно отличается от Майка. Она веселее, проще – и что греха таить, намного сообразительнее. От нее намного больше пользы. Она довольная хитрая.

Конечно, в силу своих лет, она не вундеркинд. Но порой мне кажется, что будь у меня вместо ребенка не Майк, а Лили – быть может, и я был бы другим отцом.

Но я не ее отец, она не моя дочь и я даже не собираюсь (и никогда не собирался) примерять на нас эти роли. Мой единственный ребенок погиб в первые дни, и я так и не смог его похоронить в вакханалии ужаса, которая началась в последующие дни. Его тело до сих где-то в морге или где еще, наверное уже давно разложилось и сгнило. Не знаю, как скоро происходят эти процессы. Возможно, так же где-то гниет и его мать, и ее муженек. И мои родители, которые перед этим, скорее всего, убили не одного выжившего.

А с Лили мы просто выживаем друг за счет друга, пока обоим это удобно.

Она помогает мне не одичать, а я ей не умереть. Кто бы мог подумать, что даже невербальное общение с 12-летним ребенком заставит меня мало-помалу отходить от окна, засыпать без винтовки в руках на кровати (а не на полу) и хоть время от времени вспоминать об обычных гигиенических процедурах.

Кажется, это ерунда в сравнении с тем, что творится с миром.. но это помогает окончательно не рехнуться. Какие-то процедуры, идиотские рутинные дела из прошлой жизни, которые ты должен делать каждый день. Они будто держат тебя на этой земле в своем рассудке.

Даже это бритье, где я больше режусь, чем бреюсь.. что-то есть в этом странном ритуале умывания. В завтраке, в радио, где Лили каждое утро пытается найти какой-то новый сигнал и новую волну. Словно.. словно Надежда, что однажды еще все может вернуться, как прежде.

Надо просто переждать. Не сломаться.

Если этого не делать, то всей тяжестью наваливается осознание, что ничто уже не вернется. Не будет, как прежде. И ждать нечего. В лучшем случае – просто не будет становиться хуже. И то маловероятно.

Я откусываю свою половину хлеба, та неприятно крошится во рту. Запиваю ледяным чаем (зачерпнутая в кружку вода из ведра, в которой плавает пакетик липтон) и протягиваю половину хлеба Лили:

– Держи. То еще дерьмо.

Она хихикает и, взяв хлеб, показывает пальцами:

– Потому что ты ешь неправильно. Смотри, как надо.

Лил макает сухой хлеб в свою чашку с водой. Половина, конечно же, тут же падает в чашку (это ведь не горячая вода) но часть хлеба все же делается мягче и Лили без проблем его кусает.

– На вид стало еще хуже – невозмутимо замечаю я и берусь за свою консерву.

…Я, как всегда, сижу у окна с винтовкой, как опять вижу рыжий силуэт, подходящий к моей калитке.

Да, она точно не понимает по-хорошему. Даже суток не прошло.

Едва расцвело.

Щелкаю затвором.

Прости, Марк, но твоя дочь сама виновата. Я дважды ее предупреждал. От нее слишком много опасности. Она привлекает внимание к моему дому. Человек, так часто шатающийся в чужой дом – неизменно привлечет любопытство не столько к себе, сколько к этому дому.

Это вопрос выживания.

Бдительность. Осторожность. Недоверие. Готовность убить.

Я спускаюсь вниз, потому что ее силуэт опять скрывается на моем крыльце. Жду ее возле черного входа, как всегда, но тут слышу звон с парадной двери.

Что она задумала?

Шагая по отметкам, бесшумно переставляю ноги. Гляжу в глазок – стоит. На ее спине ранец.

Я открываю дверь и нацеливаю на нее винтовку. Видимо, в этот раз она видит, что я не шутки шучу, потому что тут же машет головой и снимает ранец. Расстегивает и показывает мне.

Я хмурюсь.

Внутри битком всякого добра. Пистолет, магазины, патроны, револьвер.. Я и не знал, что у Марка столько оружия. Плюс ко всему ножи, гаечный ключ, складной ножик. Еще какая-та дребедень.

Я секунду думаю, после чего оглядываю улицу и быстро запихиваю Лили в дом. Закрываю за ней дверь. Гляжу в глазок, чтобы убедиться, что никто нас не увидел, а если и увидел – то ничего не делает.

Вроде пусто.

Оборачиваюсь к ней.

– Отдаешь мне это? Зачем?

Мотает головой. Быстро даю ей лист и жду. Выясняется, что она притащила сюда все добро отца, чтобы выменять его на еду. Но естественно, девчонка не дура и за все это хочет не один пакет сухого молока. А жаль. Было бы проще если бы ей было лет 6, и тогда бы можно было без проблем запудрить ей мозги.

Но будь ей лет 6 – она бы и не додумалась выменивать у меня оружие на еду.

С одной стороны – оружие мне нужно. С другой стороны – если отдам ей столько еды, то очень скоро придется вылазить на улицу. А там уже далеко не факт, что это оружие сохранит мне жизнь.

– Беру половину – говорю я – и даю за половину. Остальное можешь забирать.

Лили берет лист и дописывает:

– Отдам все за половину, если разрешите остаться хотя бы на пару дней. Пожалуйста. Мне страшно. Родители так и не вернулись.

Я хмурюсь.

Я в доме должен быть один.

– Напомни, за какую футбольную команду болел твой отец в прошлом году, и почему стал болеть за другую?

Она тут же с готовностью пишет ответ на листе.

Правильный.

Смотрю на весь арсенал, что она притащила в своем портфеле.

Думаю.

Прицениваюсь. «За» и «против».

В итоге недовольно защелкиваю оставшиеся замки на двери:

– Ровно два дня – говорю ей – после чего убираешься отсюда, а все оружие остается со мной.

Она энергично кивает головой.

Но за эти пару дней Лили успевает доказать мне, что может быть полезна не только в обмене отцовского оружия. В эти дни как раз накрывается окончательно водоснабжение, и она помогает мне с водой из колодца.

Я могу поспать на диване, потому что половину ночи у окна теперь сидит она. Если заметит что-то подозрительное – сразу должна меня разбудить.

Я был уверен, что из-за Лили моя жизнь осложнится – но с ней в чем-то стало проще. Появился человек (пусть и ребенок), на которого можно было переложить часть обязанностей. Разделить их с кем-то, как и разделить риск.

Оставлять ее было опасно – потому что в одиночестве было спасение. Но с другой стороны, с ней я гораздо быстрее добывал воду и гораздо лучше спал. Это в свою очередь снижало риски и тогда, получалось, что она уже была полезна.

Я долго думал, но все-таки Лили показала себя не как слюнявого ребенка, которому я должен быть нянькой – а как более или менее нормального компаньона, с которым можно делить работу и риски.

Тогда я решил, что можно дать этой попытке шанс. В конце концов, если вдруг что пойдет не так – я в любой момент могу вышвырнуть ее за дверь без каких-либо проблем. Или даже пристрелить…

Но прошло уже 8 месяцев, а «если вдруг» пока так и не наступило. Когда еда кончилась, я разработал схему, по которой мы вместе могли ее доставать. Мне потребовалось около полугода (было бы намного меньше, если бы сохранился доступ в интернет), чтобы выучить язык жестов. И теперь мы можем переговариваться с Лили совершенно беззвучно, прекрасно друг друга понимая.

Это сильно помогает на вылазках за едой и к колодцу. Нам не нужны даже шептания, чтобы переброситься наблюдениями об обстановке. В этом у нас значительное преимущество перед остальными выжившими.

У них уже нет шанса научиться языку жестов. Интернета, электричества – ничего этого нет. Меня же учила сама Лили. Долго, с помощью листов и ручки, объяснений и так далее, но все-таки более или менее я все это усвоил.

Мы можем так общаться.

Они нет.

Механизм прост. Пока умирает кто-то другой – мы живем. Так что да, меня вполне утешает мысль, что мы в чем-то обходим других выживших, и умеем то, что недоступно им.

Значит, когда придет время, мы в очереди на Смерть точно будем не перед ними.

Так что за эти 8 месяцев я пока ни разу не пожалел, что оставил тогда все же у себя Лили Клейб. Кстати, именно она и начала тогда возиться с радио, и в итоге нашла эту волну.. про спасение.

…прошел уже месяц с начала конца. Мы с Лили сидим в гостиной. Она переплетает свои сальные волосы, я постукиваю пальцем по винтовке и слушаю сообщение выживших, которое повторяется уже за сегодня, наверное, раз 20-ый.

Сегодня мы услышали его впервые. Лили впервые попала на эту волну, накрутив колесики и антенны.

Взгляд Лили падает на фотографию на комоде. Фото Майка. Осталось еще со времени, когда мы с Сарой жили вместе. Лили тут же показывает:

– Ваш сын? Я видела его, когда он приезжал.

– Да, Майк – сухо отвечаю я.

Конечно, она видела. Мы ведь соседи.

– Он.. тоже умер?

– Да, его убили в первые дни.

– А у вас остался кто-нибудь?

– Нет. Все погибли.

Кроме Джереми. О судьбе брата мне ничего неизвестно, но для меня он умер многими годами раньше, чем началось все это дерьмо. Но двенадцатилетней девчонке об этом говорить совсем необязательно.

– Как и у меня – грустно показывает она пальцами и поникает плечами.

– Твои тети, дяди, кузины, бабушки?..

– Они перестали отвечать еще до того, как родители ушли в магазин. За несколько дней до этого.

Это значило только одно.

Все они мертвы.

Сквозь помехи радио продолжает доноситься:

– ..безопасность и защита, еда и кров. Повторяю, у нас нет Имитационных. Наши координаты..