Читать книгу Любовь, жизнь и далее по списку - Кейси Уэст - Страница 5

С хранилищем в художественном музее была только одна беда: мистер Уоллес занимался накопительством и даже не подозревал об этом. Он берег все: идентификационные комплекты, программы, все до единой декорации в память о прошедших выставках и показах. Комната трещала по швам. Прошло уже около года с тех пор, как любовь к искусству привела меня сюда, но заниматься уборкой помещения мне еще не доводилось. И, если мои глаза не врут, другие работники сказали бы то же самое. Хотя они, кажется, и не жаждали внести свой вклад. Всю нудную работу вешали на самого нового сотрудника. То есть на меня. Ассистенты водили экскурсии, Тина продавала билеты, а Ральф, охранник, никогда не променял бы свой значок на тряпку. В общем, состояние хранилища было естественным следствием многолетней заброшенности.

Свою миссию я начала с сортировки бумаг и, как только музей закрылся для посетителей, вытащила ящик с ними в коридор.

По моему замыслу вещи раскладывались в три стопки: «точно выброшу», «еще подумаю» и «оставлю».

Спустя какое-то время мистер Уоллес заглянул справиться о делах, и во мне проснулось опасение, что стопка «точно выброшу» заметно поредеет.

– Что это здесь?

Мистер Уоллес был очень далек от моего представления о типичном хранителе музея. Не скажу, что часто представляла хранителей музеев, но у меня они всегда были одеты со вкусом. Мистера Уоллеса же, в его дешевом великоватом костюме и с зачесанными назад седыми волосами, можно было спутать с каким-нибудь торговцем подержанных машин. Но искусство одеваться было единственным, которое ему не удалось постичь. К тому же, сам по себе он был славным.

– Просто стопки. Навожу здесь порядок, – сказала я, глядя на него снизу вверх.

– Почему три?

Я сняла пару бумаг из стопки на выброс.

– Обратите внимание на дату. Вы же не станете снова использовать постеры пятилетней давности? Поэтому они отправляются в «стопку, от которой мы точно избавимся». Здесь «стопка, у которой есть шанс», – я кивнула на стопку по центру, – а вот эта – «оставить».

Он ткнул ногой первую горку.

– Я храню не бумажки, а идеи – только они того и стоят.

Я достала телефон.

– Тогда мы можем фотографировать декорации. – Я достала телефон и сделала первый снимок. – И они останутся у вас в телефоне или на компьютере.

– Отличная идея, Эбби, – кивнул он, – я знал, что не зря принял тебя на работу.

– Забавно. Советую поостеречься, я почти готова записать вас в участники того шоу про барахольщиков[6], а вы вряд ли готовы к такому потрясению.

– Ты ведь не поступишь так со мной.

Я улыбнулась, и он ушел. По графику этим вечером работали только мистер Уоллес, Ральф, Тина и я, но Тина убежала сразу после закрытия музея, и теперь я безраздельно властвовала над просторным коридором.

Разрешение мистера Уоллеса фотографировать накопленное и выбрасывать его пошло на пользу моей стопке «мусора» – с каждой минутой она становилась все больше.

В промежутке между снимками я переписывалась с Купером:

Он: «Где ты?»

Я: «Разве я не говорила? В музее».

Он: «До сих пор?!»

Я: «Я только приступила. А ты где?»

Он: «Встречаю малышку-сестру после урока музыки».

Я: «Вообще-то я знаю имя Амелии. И в четырнадцать она уже не такая малышка».

Он: «Знаю. Наша девочка растет. Ты уже поговорила с ним?»

Я: «Он будет податливее, когда приберусь еще немного».

Он: «Думаешь с такими прекрасными работами тебе еще нужно подкупать кого-либо, чтобы попасть на выставку? По-моему, твое искусство говорит само за себя».

Я: «Взятка еще никогда не была лишней».

Он: «Просто попроси его!»

Попроси его. «Попроси его», – говорила я себе, пока раскладывала стопку ненужных бумаг по двум огромным мусорным пакетам. Пока выносила пакеты в мусорные контейнеры. И я собиралась пойти к нему, поэтому на обратном пути забрала из машины свое внушительное портфолио. В основном там были фотографии работ, потому что носить с собой большие полотна было непросто, но нашлась и пара оригиналов поменьше. Альбом открывала любимая картина дедушки, и при взгляде на нее я не смогла сдержать радость.

Мистер Уоллес сидел в кабинете, склонившись над ежедневником. Кабинет, к слову, мог потягаться с хранилищем в количестве бумажных кип на столе, непригодных мольбертов у стены и мусора в углу, явно готового к побегу из урны. Хранитель музея поднял глаза на меня. Я все еще стояла в проходе.

– Идешь домой?

– Да, но сначала хотела обсудить с вами июльскую выставку. Ту, что в конце месяца.

Его взгляд остановился на большой папке в моих руках.

– Я принесла некоторые образцы работ, – сказала я, опустив папку перед ним.

– Эбби, ты же помнишь о возрастном ограничении? Кроме того, у меня и так предостаточно заявок. – Он открыл ящик стола и достал пачку бумаг. Хотел звучать убедительнее, наверное.

– Я тоже хотела бы предложить свою кандидатуру.

– Только совершеннолетние участники. – Он опустил палец на случайную сточку в документе.

Значит, пришло время моей тщательно отрепетированной речи.

– Сэр, по-моему, искусство не знает возрастных ограничений. Микеланджело было шестнадцать, когда он создал «Мадонну у лестницы». Пикассо приняли в именитую школу в возрасте четырнадцати лет. А Сальвадор Дали впервые представил работы на публичной выставке в свои пятнадцать. И я не пытаюсь поставить себя в ряд с такими дарованиями, просто хочу сказать, что способности – не возраст, а значит, не должны быть критерием отбора.

– Вижу, ты работаешь над домашним заданием.

Я придвинула портфолио поближе к нему.

– Я всего лишь прошу дать мне шанс.

Он тяжело вздохнул, но потянулся за альбомом. Я тоже вздохнула, но с облегчением, и присела напротив. Самое сложное позади. Мое искусство говорит само за себя. Он начал неторопливо листать страницы. Многие работы в портфолио я увеличила до формата десять на двадцать дюймов[7], и мистер Уоллес не отказывал себе в удовольствии рассмотреть все детали. Прошла примерно вечность, прежде чем он перевернул последнюю страницу и снова обратил глаза ко мне.

Я расцвела улыбкой победителя.

– Эбби, твои работы подойдут идеально, но не раньше, чем ты будешь соответствовать возрастным требованиям. Уже следующим летом, верно?

– Подождите… Что?

– Следующим летом тебе уже будет восемнадцать, так? – Он похлопал по закрытой папке. – Тогда и буду ждать от тебя новых работ.

Улыбаться мне больше не хотелось.

– Так. Но в чем дело? Я видела работы, которые вы принимаете на выставки любительского искусства. Мои ничем им не уступают. Вас правда останавливает только мой возраст?

– Нет, не только.

– Тогда что?

– Наши залы не безразмерные. За весь год это моя единственная возможность привлечь инвестиции, и я не могу позволить себе терять на продажах. Иначе это место долго не протянет. И я не могу проводить такие выставки, когда мне вздумается. Мы ведь музей, а не галерея.

Сиденье было жестким, и я пересела ближе к краю.

– Но если я продам одну из одобренных вами работ? Вы же останетесь в выигрыше?

– Ты не продашь. – В ответ он подтолкнул портфолио так, что оно скользнуло по столу и прямо ко мне.

– Почему нет?

– Потому что сейчас ты не готова. Твои работы недостаточно хороши.

Отказ был подобен удару в живот. Пока я старалась снова научиться дышать, он продолжил:

– У меня есть все основания полагать, что через год они дотянут до нужного уровня. Но не сейчас.

– Что вы имеете в виду? Чего им не хватает?

– Опыта… Души, – сказал мистер Уоллес, не отрывая взгляда от альбома.

– Души?

– Технически они отличные, но напоминают копии. Я хочу чувствовать что-нибудь, глядя на эти работы. Тебе не хватает мастерства, и это как раз понятно. Ты молодая, у тебя нет богатого жизненного опыта, который можно было бы отразить в творчестве. Но это дело наживное. Сейчас как художник ты там, где и должна быть, и движешься ты в верном направлении. Не останавливайся и добьешься того, чего хочешь.

Я механически кивнула. Слышать эти слова было тяжело, особенно после того, как годами мои учителя рисования, родители, дедушка – все – говорили о моем выдающемся таланте. Я встала и взяла портфолио под мышку.

– Мне жаль, – сказал он мне в спину.

Я направилась к черному выходу – не хотелось встретить Ральфа и объяснять, что это у меня в руках и зачем мне такая огромная папка.

Сейчас во внутреннем дворике музея проходила выставка, посвященная переработке мусора: умельцы превращали отходы в искусство. Я обогнула дерево с ветками из фасонного железа и листвой из зеленого стекла, два старых велосипеда, сплавленных между собой и балансирующих теперь на одном колесе, бросая вызов гравитации. Потом мое внимание привлек ржавый капот «Фольксвагена Битл». На округлой его части виднелось кривенькое сердечко. Я даже замедлилась, чтобы рассмотреть его.

Это все были экспонаты передвижной выставки, которые остановились в нашей гавани искусства на две недели. Уже скоро мы уложим все в деревянные ящики, заполненные опилками, и переправим их вверх по побережью, где они найдут пристанище в Пизмо-Бич, или Санта-Крус, или в каком-нибудь другом сообществе вроде нашего. Я провела еще какое-то время, изучая работы. Я ценила разное искусство, правда. Но сейчас этот ржавый капот с унылым выцарапанным сердцем выглядел нелепо. Мистер Уоллес допустил к выставке эти произведения, но отверг мои? Неужели они действительно настолько лучше моих картин? Может быть, я все-таки не имела ни малейшего представления о настоящем искусстве. И, может быть, мне нечего было предложить этому миру.