Читать книгу Solar wind – Солнечный ветер. Протуберанцы - Ким Барссерг - Страница 4

Во время пребывания в ЮГВ запрещается:

– продавать или обменивать вывезенные за границу предметы быта, материальные и культурные ценности;

– направлять военнослужащих, рабочих, служащих СА и членов семей на работу в учреждения и предприятия ВНР;

– фотографироваться в фотоателье, других учреждениях и у частных лиц ВНР, посещать рестораны, чарды;

– вывозить (выбрасывать) на свалку конверты, письма, книги, журналы, газеты, конспекты и другие бумаги;

– устанавливать и поддерживать связи непосредственно или через других лиц с иностранцами;

– использовать личный автотранспорт граждан ВНР, прием машин в качестве подарков;

– давать гражданам ВНР расписки или подписываться под какими-либо документами;

– экскурсии и другие выезды личного состава за границу;

– движение колонн автомобилей, одиночных грузовых и спецмашин по маршрутам №1, №3, №7;

– одиночное купание и купание в реках Дунай, Тисса, Шед.

Политическое управление

Южной группы войск.

Будапешт, 1987 год

Май 1987 года окрасился буйством весенних красок изумрудных крон, травянистой зеленью городских аллей и алой полоской зари, зрительно согревающей меня в утренней прохладе понедельника.

Преодолевая крутые склоны оврага по единственной узкой тропинке, я бодро двигался к месту дислокации инженерного батальона, где ежесуточно проходила моя воинская повинность в звании старшего лейтенанта, с перерывом на сон в служебной квартире военного городка. Пройдя по луже возле здания УИРа, я тщательно вымыл от налипшей грязи свои черные «уставные» ботинки и сбил ладонью остатки грязевых пятен с низа брюк морского обмундирования.

– Ну, вот, теперь молодцом! – Подумал я, разглядывая собственное отражение в затемненном окне дежурного по УИРу. Потянув дверную ручку на себя, я оказался в каменном мешке гранитного холла с поликарбонатовой оконной вставкой дежурного по части, красными буквами под трафарет полукругом обрамившей бойницу для общения с прибывающим на службу военным контингентом.

– Сева, трэба в кадры тебе зайти, – громко выкрикнул мне с украинским акцентом капитан Соловенко, нетерпеливо ожидавший утреннюю смену дежурных, – только сразу иди, кадровик тебя два раза по селектору выспрашивал, слышишь меня, военный?

– Слышу Слава, слышу! – Ответил я, поворачивая направо по коридору в кабинет отдела кадров. Я был в курсе от своего знакомого прапорщика в штабе округа, что мне предстоит командировка в Венгерскую Народную Республику, и был внутренне готов получить от начальника отдела кадров командировочное предписание сроком на пять лет, которое круто изменило мою жизнь ровно на 360 градусов. Из социалистического военного лагеря я резко попал в другой социалистический лагерь с капиталистическим уклоном.

Три года службы за границей пролетели, как один миг. Ностальгия мучила только первый год до отпуска в Союз и несколько месяцев после. А на исходе третьего года службы на чужбине я выучил необходимый словарный запас разговорной речи и вперемежку с немецко-венгерскими словами мог более-менее внятно выстроить диалог. Страх к арийской расе у венгров сложился после второй мировой войны, наверное, на генетическом уровне и моё немецкое – «geben Sie mir bitte…»2 у любой барной стойки в любом bár-étterem3 воспринималось исключительно в приказном порядке, в отличии от чешского – «prosím, dej mi…"4, хорватского – «molim vas dajte mi…»5 или русского – «дайте мне пожалуйста…". Так что, вечерами я не скучал: слушал скрипку с аккордеоном, заполнявших своей прекрасной акустической частотой периметр очередного частного ресторана, до тех пор, пока музыканты, опомнившись, не начинали играть «Подмосковные вечера». Тут я понимал, что где-то «Штирлиц» прокололся и спешно ретировался восвояси до хаты или к девчонкам в «общагу» – на крайний случай домой к Лёхе, по прозвищу «Веник».

1990 год – год вывода советских войск из стран Варшавского договора. Сначала из Чехословакии, а после и мы начали паковать чемоданы и отправлять контейнеры в Союз. Контейнеры, это для семейных, а нам – чемоданы.

Ирэн, с которой я поддерживал любовно-дружеские отношения, уехала в свою Ригу раньше, месяца на три. У нее закончился пятилетний контракт. Скрасить мое одиночество в каменных джунглях ЮГВ прибыл из Варшавы мой родной брат Ефим, уволенный в запас из вооруженных сил и не сдавший еще свой служебный загранпаспорт. Из его туманного рассказа я так и не понял, как он попал в Будапешт? Или напрямую, или через Союз, – без визового приглашения с моей стороны? Как-то все это было непонятно и странно. Приглашение я отсылал только отцу, чтобы он приехал посмотреть и прочувствовать прелести иного социализма. Социализма с частной собственность, с трафиками и вендегло, небольшими буфе, частными ресторанами и супермаркетами. Но приехали они оба в мою новую квартиру трехэтажного здания из силикатного кирпича на перекрестке улиц Ракоши и Эржебет, так называемый Rákosi kerestur utcák6. Эта квартира ранее принадлежала нашему торгпредству, а затем военному ведомству. Восьмой район был один из самых неблагополучных районов Будапешта. Вокруг толпилась молодежь с пивом «Dreher Classic» в алюминиевых банках, сновали малолетние цыганки с сигаретами «Sopiani» в зубах, а приличные бомжи, поработав с мусорными баками, укладывались спать, заботливо выстилая ковер из газет поверх изумрудного газона.

Встречал я отца и брата по телеграмме на старом вокзале Keleti pályaudvar – «Восточный вокзал» – крупнейшем из трёх вокзалов Будапешта, наряду с Ньюгати и Дели. Вокзал Ньюгати в это время только строился. Отец, подавая Ефиму руку, медленно сошел со ступенек выходного тамбура вагона. Озираясь по сторонам и методично сканируя взглядом всех встречающих на крытом перроне вокзала, посмотрел в мою сторону. Отца я узнал сразу по его невзрачному «совковому прикиду» и ботинкам биробиджанской фабрики «прощай молодость». Ефима я узнал с трудом. Рядом с отцом он выглядел плейбоем, в модном, вываренном джинсовом костюме с волосяными джунглями на лице и голове в виде одной сплошной бороды, закрывающей пол-лица, – этакий русый моджахед. Взгляды наши встретились, мы узнали друг друга, обнявшись, поздоровались…

Вечером я и Фим расположились за столиком пивного бара «Буфе», наслаждаясь разливным пивом от Лацци Корвина. Фим привез с собой из Союза гостинец в виде копченого балыка красной рыбы, – диковинки для местного народа. Разложившись по-хозяйски, мы жевали балык, запивая пивом.

– Ну, – спросил я Фима, – привез?

– Привез, – ответил Фим.

– Сколько? – Поинтересовался я.

– Сколько смог провезти через кордон, Сева, – заговорщицки подмигнул мне Фим, – все на благо нас, любимых.

Мы устроились тет-а-тет напротив друг друга за круглым барным столом, лениво потягивая разливное пиво из полулитровых бокалов. Вокруг, занятые разговорами визави, располагались мадьяры. Под потолком кафе стоял непрерывный гул угро-финского диалекта.

– Ладно, – сказал я, – давай побрякушки, пойду, навещу хозяина этой забегаловки. Надо поменять «рыжье» на «копие».

Лацци восседал за столом администратора в своем кабинете, словно Кощей, который чахнет над златом из двадцати-форинтовых кругляшек, серебристой горой расползшейся по столешнице из морёного дуба.

– Jó napot kívánok, barátja Лацци!7 – поздоровался я, прикрывая за собой дверь в кабинет.

– Hogy vagy? – продолжал я, что означало, по моему мнению, что-то типа – как дела?

– Szerint a nyaka szar, de büszkén, barátja Сева, büszkén néz szar, – ответил на мое приветствие Лацци. «По горло в навозе, но с гордым видом», – означал в просторечии местный сленг.

– Что тебя привело ко мне, barátja, просто зашел или по делу?

– По делу, Лацци. Мне надо поменять золото на твои блестящие, во всех отношениях, форинты. Без валюты совсем дышать стало темно, – ответил я, – да и, вот еще, брат с отцом ко мне приехали в гости из Союза, надо же их чем-то удивить за границей, хотя, как говорится: «курица не птица, Венгрия не заграница».

– Надо, надо, Сева-úr8, – произнес Лацци, задумчиво теребя переносицу, – только вот, золото русское ваше у нас не в цене, красное оно – не в смысле советское, а в том смысле, что слишком большой процент меди в нем, плохо продается, итальянское – совсем другое дело. Да, ты знаешь, такое, желтого цвета.

– Знаю, Лацци…

Я обменял товар на деньги, воплотив теорию Карла Маркса на практике, правда, по курсу «барата» Лацци, теоретически обоснованному мне, с точки зрения макроэкономического процесса рыночных отношений в отдельно взятой стране.

Выйдя из кабинета Лацци, я застал брата за следующим занятием. Фим удерживал двумя руками разъяренного буфетчика, который отправлял наш балык красной рыбы, вместе с бокалами пива в мусорный бак, стоявший рядом с выходом из кафе, при этом громко и грязно ругаясь. Толпа любопытных зевак, плотным кольцом окружившая Фима, демонстративно выталкивала его из «Буфе».

Первый нападавший стал пациентом травматологии после короткого «хука» Фима. Второй – после моего бокового удара правой ноги в челюсть, который я выполнил круговым движением через стойку бара, едва не задев бармена.

– А что еще оставалось делать?

Драка разделилась на два социалистических лагеря – за русских и против. Бились с величайшим упоением, – вперед, за Родину, бей фашистских сателлитов!

Мы, спиной к спине с каким-то мадьяром, отбивались руками и ногами от нападавших защитников Австро-Венгерской коалиции.

– Ты кто? Hogy hivnak? – Тупо спросил я, отбиваясь от очередного нападавшего по левому краю.

– Имрус Добош, фамилия такая, – по-русски ответил он, – военный я, капитан.

Из кабинета вышел Лацци и утихомирил своих соотечественников, громко крикнув: – Stop! Megáll, majd hívja a rendőrséget!9

Народ потихоньку стал успокаиваться и расходиться по своим местам, ворча себе под угро-финский нос:

– Этим русским все можно, даже приносить в пивной бар свою тухлую, вонючую рыбу ненавистного красного цвета, после которой хочется выбросить все их бокалы в мусорную урну вместе с янтарной пьянящей жидкостью.

Я вышел на крыльцо бара, где уже стояли Имрус и Фим, о чем-то возбужденно разговаривая.

– Ты как себя чувствуешь, брат, у тебя все нормально? – Спросил я, вытирая тыльной стороной ладони вспотевший лоб, – живой?

– Да все нормально, Сева. Чего это они на нас набросились как бешеные собаки? – Выдохнул в темноту ночи Фим, – ну, прямо наци какие-то.

– Это все из-за вашей копченой или соленой рыбины, – утвердительно высказался Имрус, – в Венгрии уважительно относятся только к свежей рыбе, а есть соленую, это все равно, что запивать пивом тухлую собаку, по вашим вкусовым ощущениям.

– Ну и нравы! – Сказал я и спросил Имруса, – а ты как относишься ко всей этой гастрономии?

– Нормально! Я учился в военном училище в Тамбове, и жена у меня русская. Янош Кадар сказал, чтоб мы без русских жен обратно на родину не возвращались. Надо улучшать генофонд нации, – ответил на мой вопрос Имрус, – у нас населения во всей Венгрии не больше, чем у вас в Москве.

Из бара вышел мужчина нашего возраста в костюме и представился:

– Майор Иванов, 20-й отдел госбезопасности, можно просто – Иван Иванович, если что, – и, обратившись ко мне, скомандовал, – прошу в УАЗ господин каратист, 24 часа и вы в Союзе за ваше нетактичное поведение в общественном месте. Пятнаешь честь мундира?

– Родиной пугаешь, майор? – Ответил я, ища глазами автомобиль, – как видишь, я в цивильном одеянии, мундир дома оставил, да и куда мне дальше Дальнего Востока? Логично, Иван Иванович? Дальше, уж точно, не пошлют!

– Можно и погонами поплатиться, если все это, совершенно случайно, выльется в международный скандал? – парировал мою тираду майор Иванов, указав жестом руки на припаркованный джип советского «автопрома».

– В первый раз, что ли? – Буркнул я, вползая во внутреннее пространство железного монстра.

– Брата надо забрать, потеряется – убедительно высказался я.

– Это лохматого субъекта с бородой? – Майор с недоверием посмотрел на Фима.

– Да, это реально мой брат, у него даже паспорт есть, с фотографией, только без бороды, – почти выкрикнул я в спину майора в штатском обличии, – а вашего «аусвайса» я почему—то так и не увидел. Может вы иностранный шпион?

– Ладно, пусть садится в машину, – нервно среагировал на мои горловые извержения майор, – надеюсь, он уже не военный?

Открыв дверку УАЗа, я махнул рукой Фиму, приглашая присоединиться к моему внезапному аресту, и начал пытать майора на предмет конечного пункта назначения, но он твердил только одно:

– В Союз, мой дорогой, в Союз, – ехидно покашливая.

Фим молчал, выпучив свои глазищи на руки солдатика-водителя, лихо крутившие баранку автомобиля. Правая ладонь молодого водителя виртуозно, вслепую, перемещалась с руля на рычаг коробки передач и обратно, вовремя переключая одну скорость на другую, как этого требовали электронные скоростные указатели светофоров, а левая, с неимоверной ловкостью вращала рулевое колесо, заставляя предельно точно маневрировать железным монстром в непрерывном автомобильном потоке. Затем, сконцентрировав весьма глубокую для себя мысль в нейронах головного мозга, и, выполнив конвертирование её в вопросительное словосочетание, Фим хрипло произнес:

– Может, в кафе, заодно и поговорим?

Майор вполоборота повернулся в его сторону, посмотрел внимательно Фиму в глаза и ответил:

– Поговорить можно и здесь, а серьезно поговорить придется в другом месте. Знаешь, меня удивил твой брат – лихо он этому громиле зарядил в табло ногой. Занимался где-то? – Задал он вопрос, повернувшись в мою сторону.

– Было дело, – нехотя ответил я, – в детстве. Друг у меня был школьный, кореец по национальности, научил кое-каким приёмчикам.

В салоне возникла пауза, после которой майор добавил:

– Ладно, хлопцы, отвезу вас домой, не буду портить карьеру твоему брату, говорите адрес. Главное, что не случилось криминала, как в пивной Дьюлафиратота.

– А что там случилось? – Заинтересовался Фим.

– Мотайте на ус, – продолжил майор, – в 1986 году, в июле, три советских офицера по пути со стрельбища отправились в местную пивную. Свою боевую машину БМП они остановили на окраине села. Бойцу наказали охранять ее. В корчме они изрядно выпили и были в таком состоянии, что устроили соревнование – стали мериться силой с местными завсегдатаями пивбара. После того, как победили всех, один из офицеров заявил: «Minden magyar – szar!»10. Обидевшиеся обитатели корчмы толпой избили пьяных офицеров. Тогда капитан пошел к БМП, завел его и поехал к корчме, чтобы наказать обидчиков. Перед самой пивной БМП, управляемая пьяным капитаном, переехала случайно оказавшегося у него на пути венгра. Капитан по суду военного трибунала получил 8 лет. Вот такая криминальная драма, товарищи военные хулиганы, – закончил своё повествование майор.

– Нет, – задумчиво произнёс Фим, – мы не нападали, герр майор, – мы только оборонялись. Правда, Сева?

– Без комментариев, Фим, – осторожно высказался я.

Квартира, в которой я временно проживал, была в кирпичном трехэтажном доме современной постройки с домофоном и спутниковой тарелкой на крыше. Находился этот дом практически в центре города, не на территории Южной группы войск, и посему, населяли его, как мадьяры, так и русские. Подымаясь за мной на третий этаж по широкой лестнице, Фим, дыша мне в спину, бахвалился:

– Видишь Сева, какой у тебя брат – поговорил правильно, тебя и отпустили.

– Не в тебе дело, Фим, – возразил я, – просто, высылать меня в Союз, значит марать бумагу, рапорта писать о драке в кафе, с международным оттенком, а это самому дороже обойдется. Зачем Иванову, или как его там, все эти проблемы? Так можно и самому на родину загудеть, из «эльдорадо» в мир продуктовых карточек. Сечешь, Фимилиан Контрабандович? Кстати, ты контрабанду не профукал вместе с балыком?

Я, уже открывал входную дверь, когда услышал ответ брата:

– Бабосы у барбосов, товарищ Достоевский, все о’кей…

…Мои воспоминания прервал рингтон телефона. Звонил Степаныч, мой друг и одноклассник. Я с тоскою посмотрел на монитор видеокамер, проецирующих 3D-безмолвие заснеженной автостоянки на плоскость экрана, и включил мобильный телефон.

– Привет, Сева! – услышал я знакомый голос, – как ты там, был на похоронах?

– Да, Степаныч, съездил, попрощался с Дашей. Я, когда зашел в ритуальный зал, посмотрел на её восковое лицо, на Ефима с детьми, сидевшего рядом с телом, так жалко их стало, – сидят, как воробышки осиротевшие, даже слеза навернулась. Брат исхудавший и поседевший, с отрешенным взглядом, в «аляске» какой-то, с замызганным воротником, одним словом дед, да и только. Как сложится их дальнейшая судьба? Ума не приложу.

– А ты не ломай голову, Сева, – ответил Степаныч голосом, искаженным до неузнаваемости цифровой сотовой связью.

– Как сложится, так и сложится. Не мы такие – жизнь такая, ничего не поделаешь, все там будем.

– Книгу пишешь, Сева, или забросил?

– Не-е, Степаныч, пишу потихоньку. А что ещё делать? Только и остаётся, ковыряться в собственных воспоминаниях…

…Утром я вышел из дома офицерского состава, находящегося на улице Rákosi kerestur utcák, разрешив брату досматривать эротические сны и, в пяти метрах от подъезда, увидел ее. Она шла легкой походкой по тротуару, слегка покачивая бедрами. Легкий ветерок заблудился в её светлых волосах, поигрывая шелковистой прядью слегка подкрашенных волос.

– Вот тварь, – подумал я, – прошла мимо и даже не посмотрела в мою сторону, а позавчера, на «корпоративчике», зажигала как нимфоманка, прижимаясь своими горячими бедрами в танце, руки всё помнят!

Ускорив шаг, я окликнул ее. Она обернулась в мою сторону и остановилась.

– Что, опаздываешь? – Спросила она, – ты же военный, должен раньше нас выйти на построение, или опять вчера где-то зависал?

– Зависал, – ответил я, – и круто зависал в одном местном ресторане.

– Ну, и как? – Спросила она, – а?

– Лучше не спрашивай, чуть на Родину не загремел в 24 часа.

– Круто было?

– Очень! – И, глядя на ее припухшие губы, добавил, – ты тоже, я смотрю, вчера не одними поцелуями баловалась?

– Не твое дело, там, где я бываю, для тебя полный фейс-контроль – рожденный ползать летать не сможет!

– Ясно, – произнес я и, взяв ее под руку, слегка прижал к себе.

– Пошли, что ли, а то опоздаем.

– Пошли, – ответила она, нервно дёрнув предплечьем, но, не очень-то пытаясь освободиться от моего захвата. И мы, в едином тандеме, поспешили на работу в «горячо любимый» УНР.

Пройдя метров двести по тротуару, спустились вниз по эскалатору на станцию метро второй красной ветки Ors Vezer Tere. Через минуту поезд остановился возле платформы. В вагоне я спросил Ладжзу, так звали мою попутчицу и одновременно переводчицу с венгерского языка:

– Что ты собираешься делать сегодня после работы?

– Да так, ничего, вроде бы, – взглянув с интересом на меня, ответила Ладжза.

– Может, вечером встретимся в кафе на территории группы, посидим, отдохнем?

– Я не против, – сказала она, – тем более сегодня свободна от обязательств перед моим бой-френдом.

– А кто этот таинственный бой-френд? – Спросил я, задержав её руку в своей ладони.

– Это не твоего ума дело. Меньше знаешь, крепче спишь!

– Хорошо, значит часиков в семь, или позже?

– В семь, так в семь, – согласилась Ладжза, пробираясь к выходу.

Состав мягко притормозил у платформы возле торгового центра «Sugar» и, растворяясь в толпе, каждый пошел своей дорогой.

Подходя к месту дислокации своей части, я встретил замполита подполковника Сидоренко Петра Михайловича, «Петрополита», как за глаза звали его офицеры в части.

– Здравия желаю, товарищ подполковник, – поприветствовал я его, приложив правую руку к околышу фуражки.

– Здравствуйте, Сева, – в ответ, не по уставу, поприветствовал меня замполит и ехидно поинтересовался:

– Ты случайно не опаздываешь, товарищ старший лейтенант, на службу?

– Случайно нет, – ответил я, – все под контролем, я опаздываю не случайно, задержался по делу.

– Ну, ладно, – неожиданно доброжелательно среагировал на мой словесный каламбур замполит и вкрадчиво спросил:

– А ты, ещё раз «не случайно», знаешь, где старший лейтенант Венеаминов зависает в городе?

– Что? – Спросил я, – случилось что-то?

– Да случилось. Представляешь, начальник отдела кадров отправил его в Союз с волчьим билетом, а он сбежал и где то прячется в Будапеште на блат-хате. Может, ты знаешь где?

– Не знаю, – сказал я, – вообще первый раз слышу это. А что он натворил, бедолага?

– На службу не ходит, где-то «якшается» с мадьярами, контрабандой занимается, золотишком приторговывает – вообще аморальный тип.

«Да… – подумал я, – кто-то слил Лёху с потрохами. Но, с другой стороны, мне-то какое дело, это его жизнь. Торгует и торгует, Родину не продаёт, и то хорошо. А то, что не пошло у него по офицерской линии – это его напряг. Хотя дело попахивает трибуналом, в лучшем случае судом офицерской чести».

– Не знаю, не видел я его, товарищ подполковник, – еще раз утвердительно отрапортовал я, – разрешите идти?

– Идите, – ответил замполит и зашагал, чуть ли не строевым шагом, в сторону комендатуры.

«Вот Лёха, вот чудак на букву «м»!» – Размышлял я, двигаясь к УНРу, – служил бы, да и служил. Осталось всего ничего. В этом году его контракт заканчивается. Пять лет, как в Будапеште. Язык выучил, связями обзавелся. Работает, наверное, где-то у мадьяр, валюту «подымает». Я даже, наверное, знаю, где! Скорее всего, в «буфе» у Лаццы, в бригаде грузчиков. Да ладно, – успокаивал меня внутренний голос, – у каждого свои проблемы, своя контрабанда».