Читать книгу Последняя жатва - Ким Лиггетт - Страница 8

Я иду через пшеницу на звуки металлического скрипа. Небо над моей головой такое голубое, словно его раскрасили голубой краской. Я подхожу к прогалине в пшенице и вижу девушку с длинными темно-русыми волосами, которая качается на проржавевших висячих качелях. Изгибы ее тела ясно видны под просвечивающей белой комбинацией.

Она оглядывается, смотрит на меня через плечо, и на вишневых губах ее играет лукавая улыбка.

Эли.

Я обхожу прогалину по краю, чтобы оказаться с ней лицом к лицу. Она вытягивает вперед свои длинные загорелые ноги, как будто пытается достать пальцами ног до небес. Ее ноги слегка раздвинуты. Когда она ловит на себе мой взгляд, ее улыбка становится еще более лучезарной. Ее карие глаза кажутся сейчас темнее, чем бывают нормальные человеческие глаза, – цветом они похожи на водоросли, растущие на камнях на дне озера Хармон.

– Я хочу взлететь еще выше, – говорит она. – Разве тебе не хочется меня подтолкнуть?

– Само собой. – И я захожу за ее спину.

Она стремительно подлетает ко мне, поджав ноги под перекладину качелей. Я вытягиваю руку, чтобы подтолкнуть ее. От ощущения прикосновения ее теплого тела к моим ладоням меня словно бьет электрический ток.

Небо начинает темнеть, вокруг нас сгущаются грозовые тучи, но мне все равно. Мне хочется одного – дотронуться до нее опять. Я снова толкаю ее вперед. Она смеется, взлетая на качелях все выше и выше, прочь от меня. Когда качели возвращаются, Эли закидывает голову назад, и я вижу, что глаза у нее стали черными. Абсолютно черными, как лужицы сырой нефти.

Я, спотыкаясь, пячусь назад, в пшеницу, и, взлетев на качелях вновь, Эли отпускает их и исчезает в клубящихся темных тучах. Окликая ее по имени, я начинаю носиться вокруг прогалины, рядом продолжают раскачиваться пустые качели, но она так и не возвращается.

Качели раскачиваются и скрипят, опять, опять и опять. Их скрип действует мне на нервы, словно это скрип тупого ножа, пилящего кость, но тут я слышу еще один звук – чавкающий, сосущий, он доносится из впадины среди колосьев пшеницы. От этого звука у меня волосы встают дыбом, но я должен выяснить, что это такое. С каждым шагом в сторону источника звука тошнотворно-приторный металлический запах становится все сильнее и сильнее, я чувствую, как от него у меня начинаются рвотные позывы.

Я пытаюсь повернуть назад, но для этого уже слишком поздно. Вокруг меня сомкнулась стена пшеницы, и в конце концов я подхожу к чему-то вроде гнезда, выстланного слоем соломы. В этом гнезде маленькая девочка со светлыми косичками лежит радом с теленком с золотистой шерсткой. Девочка что-то сосет из мертвого теленка.

– Умничка? – выдыхаю я.

Она садится, и с губ ее капает кровь.

– Он грядет, – говорит она.

* * *

Я резко сажусь на кровати, моя грудь судорожно вздымается, и весь я обливаюсь холодным потом. Все мое тело дрожит. Запуская пальцы во влажные от пота волосы, я думаю, что это, возможно, синдром резкой отмены тех сильнодействующих таблеток, которыми я пичкал себя целый год, грызя их, как леденцы. Но этот кошмар… Господи Иисусе. Я никак не могу избавиться от образа Умнички рядом с тем теленком.

Я встаю, чтобы закрыть окно, и замечаю свечение на западной границе нашей земли, там, где стоит ранчо Нили. Похоже, этот свет исходит из хлева для искусственного осеменения коров.

Я зажмуриваю глаза. Что бы это ни было, я должен стряхнуть с себя наваждение. Я прижимаю ладонь к оконному стеклу и ощущаю резкий холод, от которого волоски на моих руках встают дыбом.

Выходит, это не сон.

Я оборачиваюсь и смотрю на будильник – 23:59.

– Не может быть, – шепчу я, опершись на оконную раму. Неужели это Эли? Неужели она и впрямь ждет меня там? – Перестань, Клэй. Не делай этого, ведь добром это не кончится. – Я закрываю окно и начинаю было прикреплять к раме черный пластик пакета для мусора, но нет, я не могу смириться с неизвестностью. Мне нужно знать наверняка. Если Эли сейчас там, если она ждет меня, а я не пойду, то никогда себе этого не прощу.

Надев джинсы и футболку, я осторожно спускаюсь по лестнице. Я точно знаю, где находится каждая скрипучая сосновая половица, знаю еще с тех пор, когда у нас часто гостил Дейл и мы с ним тайком выбирались из дома и как идиоты играли в море пшеницы в «Марко Поло», игру, придуманную для бассейнов.

У меня щемит сердце, когда я вижу, что Умничка поставила рядом с входной дверью мои рабочие ботинки, оставив между ними промежуток шириной ровно в дюйм. В правый ботинок вложена записка. Я кладу записку в карман, надеваю ботинки и выхожу из дома, в прохладу ночи.

Идя к ранчо Нили, я вижу белесые облачка своего дыхания. Вокруг тишина, единственные звуки в ней – это хруст раздавливаемой подошвами моих ботинок пшеницы – как будто я топчу крохотные скелетики.

Небо сейчас выглядит так же, как когда отец ушел в пшеничное поле, неся распятие. И я мысленно спрашиваю себя: – за каким чертом я вообще вышел сюда? Это просто приступ безумия, и притом жалкий. Вполне вероятно, что там ничего нет, что это плод моего больного воображения. Или же там собрались идиоты-подростки, приехавшие из ближайшего крупного города. Но если они бродят в хлеву, надеясь увидеть призрак, то я точно могу им подсобить. Воздать по заслугам, чтобы не борзели.

Подойдя к границе нашей земли, я подлезаю под сломанную ограду и иду прямиком к хлеву для проведения искусственного осеменения. Стараясь не думать о том, что я там увидел, когда явился туда в прошлый раз. Кровь. Следы резни. Когда сточные трубы этого хлева наконец очистили, металлическое распятие моего отца было найдено на дне озерца из крови, все обмотанное кусочками шкур и кишками.

Я резко останавливаюсь, услышав тихий шепот.

Поначалу он едва слышен, и я начинаю думать, что это, возможно, просто шелест колосьев пшеницы, качающихся под холодным, резким ветром – но нет, для этого звук слишком зловещ.

Я заставляю себя продолжать идти вперед, медленно, но без остановок. Чем ближе я подхожу к хлеву, где происходило искусственное осеменение, тем громче становится исходящий оттуда звук. Он похож на шепот сразу многих людей. Похоже, те, кто там находится, что-то шепчут хором. И еще слышится глухой ритмичный стук, словно поднимающийся от самой земли.

Свечение, которое я видел из окна своей спальни, – это свет зажженных свечей – я вижу это по его мерцанию в щелях между досками хлева, но мне еще никогда не встречались свечи, от которых исходил бы такой запах, как от тех, что горят сейчас там. Запах в воздухе какой-то странный… возможно, так пахнет какая-то ароматическая трава, но к ее аромату примешивается и резкий смрад разложения, запах гниющего мяса.

Я бесшумно обхожу хлев сзади и заглядываю внутрь через одну из щелей. Я никого не вижу, но ясно слышу тех, кто сейчас там, внутри, слышу шепот, будто они хором монотонно произносят какие-то слова, и мерный грохот, будто при этом они ритмично, словно отбивая такт, топают ногами.

На помосте для искусственного осеменения лежит что-то громоздкое, покрытое грязноватым брезентом, который здесь, должно быть, оставила полиция.

К помосту приближается какой-то мужчина в джинсах и спортивной трикотажной куртке с поднятым капюшоном. Когда он хватается за край брезента, я замечаю на его запястье знакомый символ – перевернутую букву «U» с двумя точками наверху и двумя внизу. Как же я раньше не догадался – это же гребаный сукин сын Тайлер!

В моем поле зрения показываются еще трое человек, и сердце у меня в груди начинает стучать быстрее. Я вытягиваю шею, придвинувшись к самой щели, и вижу перед собой Бена, Тэмми и Джимми – всех ребят из старшей школы, состоящих в совете Общества охраны старины. Всех, кроме Эли. Слава богу, что она не участвует в этом действе, что бы оно собой ни представляло, но почему тогда Эли попросила меня встретиться с нею именно здесь? Она что, хотела, чтобы я это увидел? Возможно, она желала, чтобы я это остановил. Возможно, только так она могла сказать мне, что они смеются надо мной, или же ее подговорил на это Тайлер. Как бы то ни было, я не пойду у них на поводу.

Но едва я открываю рот, чтобы заорать, что их шутка не удалась, как Тайлер сдергивает брезент вниз, и становится видно, что на помосте лежит мертвая корова. В ней, по меньшей мере, тысяча двести фунтов веса, и ее брюхо разрезано вдоль посередине. Меня тошнит от отвращения, я чувствую во рту горький вкус желчи. Не отсюда ли взялся тот теленок? Не вырезали ли они его из ее брюха?

Но брюхо коровы кажется полным, даже раздутым.

Я пытаюсь взять под контроль свое участившееся дыхание, когда вдруг замечаю, что внутри коровьего брюха что-то начинает шевелиться. Я крепко зажимаю рот рукой и чувствую, что у меня начинают слезиться глаза.

Там, внутри, есть что-то живое.

У меня подгибаются колени. Я прижимаюсь лбом к грубо отесанному дереву, чтобы удержаться на ногах и не упасть.

Из брюха коровы быстро высовывается кисть руки.

Кисть человеческой руки с растопыренными пальцами.

Тайлер сдвигается с места, блокирует собой поле моего зрения, и я быстро отбегаю в сторону вдоль стены хлева, чтобы получить возможность все-таки увидеть, что там происходит.

Через следующую щель в старом дереве я вижу, как из брюха коровы появляется голова с длинными темными волосами, блестящими от крови.

Монотонные, ритмичные шепот и топот становятся громче, неистовее, но я не могу разобрать ни слова из-за оглушительного, как звук сирены, звона в ушах. Тайлер и остальные окружают труп коровы, словно тошнотворная карусель, к их пылающим лицам приклеены мерзкие жутковатые улыбки. Меня охватывает ощущение головокружения и дурноты. Я вижу только обрывки движений внутри этого омерзительного круга.

Я со всех ног бегу к следующей щели и вижу, как из брюха коровы появляются две руки и торс. Это девушка. Мое сердце бьется так отчаянно, что я боюсь, как бы оно не разорвалось. Я не могу заставить себя не смотреть на ее грудь. Я знаю, что должен бы испытывать отвращение, но при виде крутого изгиба ее бедра все мое существо переполняет что-то древнее, что-то первобытное. Что-то извращенное и грешное.

Мое нутро кричит, требуя, чтобы я отвел взгляд, но я не могу не смотреть.

Чмокающий, хлюпающий звук, который слышится, когда она выползает из коровьей туши, просачивается вглубь моего естества, и я будто хмелею.

Тайлер и остальные падают перед ней на колени.

Она стоит, возвышаясь над ними, и в золотом сиянии свечей ее идеально прекрасное тело блестит от крови и обрывков кишок. Медленно она поднимает голову.

Когда я наконец вижу ее лицо, то чувствую себя так, словно мощный удар кулака вышиб из моих легких весь воздух.

Ее подбородок слегка опущен, губы полуоткрыты, грудь вздымается, поднимаясь и опускаясь. Из-под своих длинных, темных, блестящих волос на меня смотрит Эли. Я делаю хриплый, с присвистом вдох, и мои легкие снова наполняются воздухом. Уголки ее губ приподнимаются в обольстительной улыбке.

– Он грядет, – произносит она.

Они поворачиваются в мою сторону, их рты разинуты, и из них слышатся дружные гортанные стоны.