Читать книгу Книжная дама из Беспокойного ручья - Ким Мишель Ричардсон - Страница 6

Шестнадцатилетняя Ангелина Моффит, подперев бока, босиком стояла во дворе. Ее широкое поношенное светло-розовое платье, подобно хитону Иисуса, развеваясь на ветру, било складками по ногам, а под тонким дырявым домашним халатом трещал подол. На ее лице отчетливо виднелось беспокойство.

– Василек! – замахала она мне. – Как вовремя! Уже апрель! Я соскучилась. У тебя новый мул? Как его зовут?

– Юния.

– Какое красивое имя. Иди сюда, Юния. Мой старенький апостолик.

Ангелина, одна из моих самых юных читательниц, напомнила о том случае, когда я читала ей стих 16:7 из Нового Завета «К римлянам», в котором говорилось о Юнии, единственной женщине-апостоле. Те же самые строки читала мне мама, именно поэтому мулу досталось это имя. При первой же поездке мне в глаза бросилась смышленость животного, когда она замерла на месте, учуяв впереди опасность. Этот полутораметровый защитник и пророк уже спасал меня от рыси и стаи бродячих собак, а совсем недавно не позволил упасть на скользком склоне, который мог обвалиться под ногами в любую секунду.

Моя предусмотрительная девочка, не торопясь, дала мне время осмотреться и заметить рысь, чтобы та ускользнула от нас, еще она услышала собак на запредельном для человеческого уха расстоянии и спряталась в укрытие, до которого они не могли бы добраться. Кроме того, она напрочь отказалась взбираться на замшелый склон, вынудив меня слезть и увидеть проблему собственными глазами, в результате чего я осталась в дураках, приземлившись на пятую точку после неудачной попытки подняться наверх. Юния не была капризной, как моя старая лошадь, и, к тому же, могла везде пройти, в отличие от осла. Ее не пугали проблемы, и при необходимости она всегда была готова защищаться или атаковать. В народе говорили, что хороший мул намного лучше обычной лошади, а езда на нем так же надежна, как заряженный дробовик, без которого не выжить в наших опасных краях. Но этого было недостаточно, чтобы убедить в ценности Юнии Па, который, помимо прочего, не доверял ей из-за скверного характера.

Уткнувшись носом в плечо Ангелины, Юния тут же подружилась с ней, позволив девочке взяться за поводья и привязать их к высокому пню, покрытому грибами-трутовиками.

– Она здесь! Книжная дама привезла книжки! – закричала Ангелина, повернувшись к дому.

Я слезла с мула и стала копаться во вьюке.

– Прости, что так долго. Была зима, и… – пришлось погасить невысказанные слова в воздухе, чтобы не вспоминать о том браке.

– Слыхала. Это неважно. Главное, что ты здесь сейчас. Я скучала по тебе, – тактично ответила Ангелина, сменив тему разговора.

Мне было интересно, что именно она знала. Отдав Ангелине «Букварь для детей», я почувствовала, как лицо заливается синей краской. Она прижала книгу к груди и нежно промурчала «спасибо».

– «Популярная механика» для мистера Моффита, – сказала я, еще немного покопавшись в сумке и вытащив церковную брошюру с журналом.

– По-пу-ляр-ная ме-ха-ни-ка, – читала Ангелина по слогам, ведя грязным ногтем по обложке, которая привлекла ее внимание. – Это же дирижабль. Никогда таких не встречала, но муж клянется, что видел одну из таких штуковин, парящей над горами. Он увидел ее прямо над собой, резко вскочил и упал на землю от страха, – шептала Ангелина, от испуга уставившись в небо.

Я тоже ничего подобного не видела, но верила ей на слово.

– А еще, – она покрутила указательным пальцем, – я знаю, что жена президента прилетела на одном из таких дирижаблей к нам в Кентукки.

Теперь мы обе смотрели на небо, пытаясь представить Элеонору Рузвельт, сидящую в сером брюхе машины, перелетающей горы.

– Трудно поверить, что люди могут добраться до наших краев такими путями, – говорила Ангелина. Едва дыша, она сделала из рук бинокль и сквозь него изучала небеса. – Скоро людям не понадобятся мулы и даже собственные ноги. За них все будут делать большие машины.

Она просунула свою руку под мою, и я замерла в полном оцепенении Еще ни один белый человек так нежно не прикасался ко мне. Никто, кроме Ангелины. Но сколько бы раз она ни трогала меня за руку, внутри я ощущала дискомфорт и аккуратно одергивала себя, веря в то, что могу наслать на нее проклятие.

При этом мне нравились ее ласковые прикосновения, заставлявшие с тоской вспоминать о маме и мечтать о сестренке или даже о собственном ребенке. Хотя бы самую малость. Но мне не суждено иметь детей, как не суждено иметь и второго мужа. Не дай бог, молва о случившемся распространится по всей окрестности, уверена, тогда местные тут же пустили бы слух, мол, от моего цвета кожи каким-то непостижимым образом сыграл в ящик Фрейзер, будто Синяя дьяволица убила собственного мужчину, прямо на брачном ложе. Хотя я называла это благословением. Отныне никто не просил моей руки и не вынуждал снова выходить замуж. Дыхание замедлилось, и даже малейший проблеск облегчения только подтверждал мои догадки.

– Дирижабли и поезда, – говорила я Ангелине, а внутри все съеживалось от этой и других, еще более темных мыслей, которые поскорее старалась выбросить из головы.

– Мир становится все больше и больше. А мы только уменьшаемся, – едва могла шептать Ангелина. – Он растет слишком быстро. Не успеваешь всего увидеть. Мы вообще ничего не видим. – Она опустила голову и копнула пальцами ног землю, будто бы собираясь корнем врасти в нее.

– Да, все меняется. – Справедливости ради отмечу, что эти перемены дали мне надежду, что однажды на большой громкой машине приедет человек, такой же, как я. – Пора идти к мистеру Моффиту.

– Он будет рад увидеть тебя, Василек. Он пока не встает с постели. Все-таки прострелена нога. – На щеках Ангелины появился румянец.

Юла Фостер как-то рассказывала мне о том случае, когда мистер Моффит попался на краже чужой курицы.

– Может, новая книжка облегчит его страдания, – понадеялась я.

С ухмылкой на лице она снова взяла меня за руку и повела по каменным ступенькам на крыльцо. В этот раз я всем сердцем наслаждалась ее сестринской заботой, о которой можно было только мечтать.

Я наклонилась, проходя мимо старого осиного гнезда, висящего под прогнувшимся карнизом. Увидев нас внутри крохотной хижины, мышь тут же метнулась под черную пузатую печку, внутри которой догорали тлеющие остатки пня с корнями. Дневной свет просачивался сквозь отклеившуюся бумажную драпировку, украшавшую стены, выгоняя тени из самых потаенных углов дома.

Сверху чугунной «толстобрюшки» грелась кастрюля с диким луком и репой, источавшими вонь, заполонившую всю комнату. На заплесневелых стенах висели пожелтевшие газеты, страницы которых были исписаны Ангелиной.

– На-ка, садись, – обратилась она ко мне, притащив от печки с большим трудом, судя по скрипу провисших сосновых досок, старое пустое жестяное ведро из-под лярда.

Впритык к окну со сколами в виде паутинок был пододвинут грязный рвущийся по швам матрас, набитый пухом и соломой. На нем в полудреме лежал тридцатилетний муж Ангелины, корчившийся от боли. Лицо как шероховатый камень, мешки под глазами. С момента моего последнего визита он еще сильнее похудел. Без доктора рана сама по себе не залечится, а в кармане у них не было ни гроша.

Из-под кровати торчала расколотая ручка топора: наверное, Ангелина положила его туда в надежде на старую примету, гласящую, что железные предметы ограждают от порчи и злых духов.

– Уже понедельник, Вилли. Книжная дама наконец-то вернулась, – сказала Ангелина мужу, осторожно тряхнув его за плечо. – Вот она.

Он скорчил гримасу.

– Я принесла вам «Популярную механику».

– Не думал, что ты вернешься, вдова Фрейзер, – он взглянул на меня, прищурившись.

– Да, сэр, это книжная дама. Я вернулась на работу. – Внутри все съежилось от мысли о новом семейном положении, когда вспомнила, как буквально на прошлой неделе по возвращении в Центр меня встретила Юла Фостер, и, скрестив руки, «присвоила» это звание. В ее отрывистом приветствии чувствовалась смесь разочарования и омерзения. От безнадеги в животе все скрутилось тугим узлом, и ничего не оставалось делать, как молча опустить глаза, чтобы, не приведи господь, не увидеть отвращение на ее лице.

Мистер Моффит кивнул головой в сторону ведра, приглашая меня присесть, пока Ангелина натягивала потертое одеяло малинового цвета ближе к его подбородку.

Расправив покрывало, она еще сильнее укутала мужа, и, довольная результатом, закрыла за собой дверь.

Пододвинув ведро к его кровати, я села и, держа журнал прямо перед своим лицом, открыла ему первую страницу. Он повернулся к окну.

Мы делали так для взаимного удобства. Мистеру Моффиту не приходилось пялиться на меня, а я не переживала за возможный дискомфорт, который могла бы ему причинить. Мы не подводили друг друга, понимая, что у каждого есть свои недостатки, и не все они связаны с цветом кожи.

Пока мистер Моффит тянул на себя одеяло, я увидела то, чего никогда раньше не замечала: его ногти имели странный оттенок, обычный для меня, Василька, но нетипичный для белых людей.

Абсолютно все его ногти были бледно-голубыми.

Сначала я посмотрела на свои руки – почти та же синева. Затем, будто измеряя мистера Моффита в пространстве, мельком взглянула на его лицо и уши – белые, как молочные зубы младенца, – и потом снова на ногти.

У изножья кровати из-под одеял торчал палец – его я раньше не видела. Оказывается, он не совсем белый. Скорее походил на растущую в горах двухцветную коллинзию, которой природа даровала ало-голубой оттенок с одной стороны и белый с другой. Василек. Я запуталась.

Давным-давно мама рассказывала, как у кого-то родились дети с такой кожей. Но в юности они этим «переболели». У этих «васильков» отличались только ногти на руках и ногах, которые они без особого труда прятали в варежках и носках, дабы избежать проблем.

Интересно, был ли мистер Моффит одним из них, или же это все из-за пулевой раны, ослабившей его здоровье.

– Готово, – закончил он, слегка повернувшись на бок с закрытыми глазами.

– Да, мистер Моффит. Это интересная статья.

Он снова повернул голову к окну.

– «Как работают наши дирижабли», – начала я. Мистера Моффита никогда не учили грамоте, поэтому приходилось читать ему по несколько страниц. – Двигатель дирижабля состоит из…

Прочитав на пять минут больше обычного и, увидев спящего мистера Моффита, аккуратно положила журнал у изголовья. Он посмотрит картинки и вернет его в следующий раз в обмен на другой.

Во дворе Ангелина показывала мне слова, которые начертила в грязи палкой.

– Ты научила меня хорошим вещам. Смотри. Сад. Лошадь. Дом. Ангелина, – с гордостью прочитала она и отдала сказку «О маленькой красной курочке», которую брала в декабре. – Мне жаль, Василек. Она немного поистрепалась: Вилли случайно наступил на обложку и пнул куда подальше. Я рада, что ты вернулась. Он кричал на меня, потому что я не могла почитать ему. И все время ворчал, мол, я должна читать намного лучше какого-то Василька. Прости. – Она взяла меня за руку, придав извинениям форму крепкой хватки. Я опустила взгляд, посмотрев на нас со стороны, сплоченных любовью и дружбой, и попыталась высвободиться, но Ангелина лишь сильнее сжала мою руку. – Это же не больно, прошептала она. – Не важно, что мы разного цвета. Ведь нам же приятно, да?

Она была права. Но мистеру Моффиту не нравились люди с другим цветом кожи. Раньше он запрещал мне входить в дом. Но тоска по напечатанным буквам вскоре смягчила нрав, вынудив его впускать меня внутрь для того, чтобы я читала ему, сидя за маленьким деревянным столом, – до такой степени он отчаялся, надеясь, что книги помогут сбежать от страданий и той нищеты, которая не позволяла наесться досыта и сэкономить пару монет, чтобы купить пули и подстрелить, например, кролика, а сейчас, вдобавок ко всему, страдания вызывал еще и яд из раны, постепенно уходящий все глубже, отравляя весь организм.

Все читалось по его лицу и костлявым осунувшимся плечам, – он уже давно оставил надежду, каждый день желая, чтобы эта ночь стала последней. Ангелина никак не могла помочь, ведь любая ее попытка вызывала только еще большее раздражение.

– Иногда он так злится, что мне становится очень страшно. Это так мерзко. Он то и дело постоянно рычит как разъяренный медведь, – жаловалась она, увидев в моих глазах беспокойство.

Я высвободилась от хватки Ангелины и стала рассматривать корешок книги, которую она обменяла на новую.

– Надеюсь, мисс Харриетт и мисс Юла не будут сильно ругаться.

– Главное, чтобы все рваные страницы можно было склеить. – Я убрала книжку в сумку. Наша переплетчица и помощница инспектора Харриетт Хардин остро реагировала на подобные вещи, они по-настоящему выводили ее из себя. В такие моменты даже у заведующей библиотеки Юлы Фостер сжимались губы от страха.

Поэтому преступлением считалось оставить книгу в таком состоянии, если учесть повышенный спрос на литературу и ее скудное количество, в общем и целом.

– Передай миссис Моффит, что правительство платит конным библиотекарям жалование. Но больше ничего не дает. У нас мало книг и нет денег, чтобы купить новые. Если она не желает бережно относиться к библиотечной литературе, то я вычту стоимость ремонта из твоей зарплаты и вычеркну ее из маршрута! – сморщив нос, предупреждала меня Харриетт, когда я последний раз принесла в библиотеку потрепанную книгу.

Правительство ничего не предоставляло Конной библиотечной службе. Мы все получали с пожертвований от крупных библиотек, больших и мелких городов, женских клубов, Ассоциации родителей и учителей и даже от отрядов бойскаутов, члены которых жили по всему штату Кентукки и Огайо.

Большинство присланных книг было порванным старьем. Государство даже не выделило место для их хранения, сортировки и реставрации. Хорошо, что почтовый офис Беспокойного ручья дал нам свою подсобку под эти нужды.

– Надеюсь, это можно починить, – обеспокоенно прошептала Ангелина.

– Попробую дома, – улыбнулась я.

– Это больше не повторится, – робко сказала Ангелина, держа в руках новую книгу. – Почитаешь мне перед отъездом?

Ангелина умела читать без ошибок. Я видела в ее глазах сильное желание к чтению и письму. Закончив с книгой, она вытащила из кармана усохшую половинку моркови и взглянула на меня, ожидая получить разрешение. – Это для Юнии.

Услышав свое имя, она тут же навострила уши.

Подобно уродливым листьям рейнтурии, человеческое отчаяние всей страны глубоко корнями сидело у нас в Кентукки, пожирая жизненную энергию и ставя людей на грань вымирания. Мне не хотелось отбирать у Ангелины последние крохи, за счет которых они старались выжить. Но в то же время я боялась ответить отказом на ее вежливую просьбу.

По другую сторону двора рядами валялись кукурузные стебли, которые в прошлом году разбросала Ангелина, пытаясь вырастить хоть какой-нибудь урожай на бледной глине и разреженном воздухе. Сзади располагался крохотный, как почтовая марка, огород с ростками моркови, свеклы и репы, борющимися за выживание против сорняков, шиповника и дикого лука. А еще дальше большими кустами росла горчица.

– Спасибо. Юния тебе премного благодарна. – Ангелина кормила двадцатилетнего серого мула, полагаясь на его сообразительность, что в следующий раз он с еще большим удовольствием привезет меня сюда. В поисках моркови несносная Юния сунула морду в карман девочки.

– Можешь передать это доктору? Хочу, чтобы он приехал к Вилли. Там двенадцать семян «Кровавого мясника». Они достались мне от бабушки, – попросила Ангелина и вместо заветной моркови достала крошечный сверток, который сунула в руку, сжав мои пальцы вокруг него.

Не уверена, что доктор согласится на кукурузу. Его визит обойдется минимум в четыре доллара, поскольку он живет в трех часах езды на лошади или муле.

– У него все сильнее болит нога, и ногти стали синеть. Я не хочу его хоронить, особенно сейчас, с ребенком, – добавила она.

– Ребенок?

– Да, уже этим летом.

– Так скоро? – я окинула взглядом ее тощее тело, упругие скулы и бледные глаза, под которыми залегли голубоватые тени, и задумалась, как она вообще способна переносить все тяготы беременности. Наша прожорливая страна высосала из Ангелины все соки.

С таким мягким характером, тонкими чертами лица в форме сердца и длинными светло-желтыми волосами ей лучше бы жить в больших комфортных городах, о которых пишут в книжках. Но при этом, несмотря на внешний вид, я знала, что она работала не меньше двух упитанных местных баб и переносила нагрузки не хуже ломовой лошади. И тем не менее, я переживала, вдруг на рождение ребенка Ангелине не хватит сил, которые отнимет у нее жизнь в этих старых горах.

– Все случится 18 июля. Я считала, – сказала она.

– Это… хм… – все возможные слова поддержки иссохли у меня на языке. – Я отвезу семена.

– Я уже определилась с именем. Хочешь узнать? – спросила Ангелина, взяв в руки палку.

От удивления и любопытства я еле выдавила из себя «да».

Она села на корточки и принялась аккуратно выводить на грязи имя ребенка, проговаривая каждую букву и звук. Затем встала и ткнула палкой в получившуюся надпись: «ХАНИ».

– Я заварила себе чай и обо всем узнала от листьев. Они нагадали мне девочку. Хочу, чтобы она была такой же милой, как это имя, – рассказывала Ангелина, поглаживая крошечный живот.

– Хани. Красивое имя, – отреагировала я, вспомнив о милом характере Ангелины.

– Но Вилли не нравится. Он говорит, что это имя носят цветные люди, – она отряхнула запылившиеся юбки и уставилась на горизонт, будто считая закаты, оставшиеся до рождения дочери. Ее лицо сковала усталость и разочарование. – Вилли обещал сводить меня этим летом на музыкальный фестиваль, послушать скрипачей. Теперь о танцах можно позабыть.

Встряхнув юбки, Ангелина положила одну костлявую руку на живот, а другой, сжав в кулак, протерла глаза.

– Такая вот я. Обрюхаченная почти в шестнадцать лет девчушка, которая вот-вот помрет, сидя на одних семенах. И при этом она ни разу по-настоящему не танцевала джигу.

– Тебе не нужен фестиваль или роскошная скрипка. Танцы бесплатны как дождь. Просто начни, – успокаивала я Ангелину, подняв руку.

– Я знаю кучу песен. Под некоторые даже умею танцевать, – с энтузиазмом подхватила она эту идею, запев старую веселую балладу. Она крутилась и смеялась, наполняя пространство своим милым музыкальным голосом.

– Ты хорошо поешь, – отметила я.

– А могу еще лучше, – ответила Ангелина и снова закружилась в танце, распевая уже другую смешную балладу. Она заметила, как у меня затопали в такт ноги и захлопали руки по юбкам. Складывалось впечатление, будто конечности двигаются сами по себе. Заметив это, я тут же одернулась из страха выставить себя на посмешище.

– Передай доктору, что эти семена от Минни. Пусть земля ей будет пухом. И ее кукурузе… Они стоят как два его визита, если переводить на деньги. Нет, даже целых три, – сказала Ангелина, закончив петь.

В этот момент ее переполняла гордость, ведь она думала, будто отдала нечто большое, как Луна, и ценное, как манна небесная.

– Я поеду в город в мае и уже тогда передам их, – обещала я, положив семена в карман.

– Можешь отдать их Джексону.

Я посмотрела на нее с недоумением.

– Джексон Лаветт, – повторила она. – Давно его не видела, хотя он уже точно дома. Живет на старой ферме Джентри, но со слов Вилли, всегда приезжает в город за продуктами. Разве его нет у тебя в маршруте?

– Мистер Лаветт? – я прикоснулась к вьюкам, внезапно вспомнив о новой остановке сегодня, но кроме того, что это очередной читатель-мужчина, которого добавила Юла Фостер в мой и без того длинный маршрут, мне ничего не было известно.

– Слышала, что он построил плотину для президента, – прищурившись, хвасталась Ангелина полученной информацией.

– Плотина Гувера, – добавила я с восхищением, вспоминая журнальные статьи о ней.

– ПЛО-ТИ-НА, – проговаривала она по слогам. – Будь осторожна по дороге домой, Юния. Она почесала мула за ушами, украдкой взглянув на меня пару раз. – Я в курсе новостей. Слышала о той книжной даме, потерявшей управление. Она пыталась пересечь Преисполненный ручей. Пришлось даже оставить лошадь в снегу и… В общем, не самая лучшая смерть для животного.

Я задумалась, откуда она узнала о том случае с Агнес, но потом вспомнила, как в декабре видела мистера Моффита около Центра. А может, новости пришли вместе с почтой, которую разносили по горам каждые две недели? Хотя мне на глаза никогда не попадались письма у них в доме. Да и в этих окрестностях больше никого не бывало кроме меня, почтальона и доктора, который появлялся лишь тогда, когда пациенту не помогала домашняя настойка и он мог позволить себе услуги врача.

– У Вилли когда-то жила там родня. И у меня тоже, – объясняла Ангелина. – Хотя мы никогда не виделись.

Преисполненный, ручей или попросту Преисподняя, как его окрестил старый пастор еще двадцать лет назад. Теперь в народе так и кличут этот городишко, слава о котором распространилась на целых два округа. А все дело в крутых каменистых покатах и изворотливых дьявольских дорогах, представляющих один из самых сложных книжных маршрутов для конных библиотекарей.

Старый конь Агнес по кличке Джонни Мозес сломал ногу у самого устья ручья. Ей пришлось оставить животное умирать на снегу, забрав с собой все книжки из толстой корзины. Она остановилась в хижине у Бакстера, попросив его избавить от мучений бедное создание. В любом случае он рано или поздно нашел бы применение каждому грамму и сантиметру этой туши еще до прихода хозяина.

В результате Агнес преодолела шестнадцать миль, минуя овраги, пещеры, перевалы и опасные тропинки, при этом она не только не пропустила ни одного читателя на своем пути, но и каким-то чудом вернулась домой без единой царапины с учетом двух долгих насыщенных пеших дней.

– Никогда не бывала в Преисполненном ручье, – продолжала Ангелина. – Большинство родственников у меня из Коровьего ручья. Я тоже там родилась и встретила Вилли, – ее лицо озарила нежная улыбка. – Но бабушка рассказывала, что какая-то часть родни осела в горах Преисподней.

Мы говорили еще пару минут, пока Юния не заржала, стряхнув руку, которой я обеспокоенно расчесывала ее гриву.

– Увидимся в понедельник, – попрощалась Ангелина.

– Тише, девочка, – успокаивала я мула, замахав рукой в ответ.

Ангелина взяла палку, протащила ее по грязи и замерла на месте. Где-то играла убаюкивающая песнь, взывающая к длинному дню. – Слышишь?

Я стала прислушиваться. Издалека доносился скрипучий свист кукушки. Птица снова запела, потом еще раз, уже дольше, пока я искала глазами дождливые тучи. Но небо было ярко-голубого цвета.

– Целых три раза, – взволнованно сказала Ангелина.

Жители гор верили, что пение кукушки предвещает смерть. Глаза Ангелины судорожно бегали, пытаясь встретиться с моими, в ее взгляде я увидела, который вселила та птица своим пением. Снова раздался траурный свист.