Читать книгу Черный воздух. Лучшие рассказы - Ким Стэнли Робинсон - Страница 6

Странные развлечения порождает порою война… В июле 1945 года, на острове Тиниан, в северной части Тихого океана, капитан Фрэнк Дженьюэри увлекся возведением на вершине горы Лассо курганчиков из камешков-голышей – по камешку на каждый взлетевший Б-29, по курганчику на каждое боевое задание. В самом большом из курганчиков насчитывалось четыреста голышей. Да, забава бессмысленная, но ведь и покер ничем не лучше. В покер ребята из 509-й, сидя в тени пальмы вокруг перевернутого ящика, потея в трусах да майках, отчаянно ругаясь, ставя на кон все жалованье и курево, сыграли не менее миллиона конов – кон за коном, сдачу за сдачей, пока карты не изотрутся, не измочалятся так, что хоть зад ими подтирай. В конце концов капитану Дженьюэри все это до смерти надоело, и после того, как он пару раз поднялся на вершину горы, кое-кто из товарищей потянулся за ним, а когда к их компании примкнул командир экипажа, Джим Фитч, подобные вылазки обрели статус «официального» времяпрепровождения, наряду с запуском сигнальных ракет за ограду расположения группы, или охоты на джапов[8], исхитрившихся улизнуть от прежних облав. Насчет собственных мыслей об этакой эволюции капитан Дженьюэри не распространялся. Остальные сгрудились вокруг капитана Фитча, пустившего по кругу потертую, видавшую виды фляжку.

– Эй, Дженьюэри! – окликнул его Фитч. – Давай к нам, глотни малость!

Неспешно подойдя к группе, Дженьюэри принял у него фляжку. Фитч засмеялся, кивнув на камешки в его руке.

– Накрытие цели отрабатываешь, Профессор?

– Угу, – мрачно подтвердил Дженьюэри.

«Профессором» у Фитча становился любой, читающий что-либо кроме комиксов на последних страницах газет. Поднеся горлышко фляжки к губам, Дженьюэри от души глотнул рому. Здесь, вдали от зоркого взгляда психиатра авиагруппы, он мог пить как угодно, на любой манер. Еще глоток, и Дженьюэри передал фляжку лейтенанту Мэтьюзу, штурману.

– Потому он и лучший, что на практику времени не жалеет, – сострил Мэтьюз.

Фитч снова захохотал.

– Лучший он потому, что я велю лучшим быть, верно, Профессор?

Дженьюэри сдвинул брови. Фитч был нескладным, грузным юнцом, толстомордым, с поросячьими глазками… и, по мнению Дженьюэри, изрядным подонком. Всем остальным в экипаже, как и Фитчу, исполнилось лет этак по двадцать пять, и грубоватые начальственные манеры капитана им импонировали, а вот тридцатисемилетнего Дженьюэри от них с души воротило. Ничего не ответив, он отошел и вновь занялся курганчиком. Отсюда, с вершины горы Лассо, открывался вид на весь остров, от гавани возле Уолл-Стрит до Северного поля в Гарлеме[9]. С четырех параллельных взлетных полос Северного поля с ревом взлетали, держа курс на Японию, сотни Б-29. Последняя четверка, отправленная на задание, пересекла остров поперек, и Дженьюэри уронил в кучу еще четыре камешка, метя во впадины среди остальных. Один из них, угодив точно в цель, лег так, что лучше не придумаешь.

– Вон они! – сказал Мэтьюз. – Вон, на рулежке!

Дженьюэри отыскал взглядом первый из самолетов 509-й. Сегодня, первого августа, на поле творилось нечто поинтереснее обычного парада «летающих крепостей». Как выяснилось, генерал Лемей был готов отстранить 509-ю от особого задания, а их командующий, полковник Тиббетс, отправился скандалить с Лемеем лично, и генерал согласился оставить задание им, но при одном условии: первым делом один из людей генерала совершит с 509-й пробный вылет и убедится в их пригодности к боям над Японией. Что ж, человек генерала прибыл, и теперь он там, внизу, на борту супербомбера, с Тиббетсом во главе всей «первой сборной»…

Дженьюэри вернулся к товарищам, чтоб поглядеть на взлет с ними вместе.

– Кстати, а почему у их «крепости» своего имени нет? – удивлялся Хэддок.

– Не станет Льюис давать ей имя: машина-то не его, и он это прекрасно знает, – пояснил Фитч.

Все прочие захохотали. Любимчики Тиббетса, Льюис и его экипаж популярностью среди сослуживцев, ясное дело, не пользовались.

– Как он, по-вашему, генеральского уполномоченного прокатит? – спросил Мэтьюз.

Остальные снова захохотали.

– Что угодно ставлю: движки на взлете загасит, – откликнулся Фитч, указав на разбитые Б-29, красовавшиеся в конце каждой из четырех полос. Все это были машины, павшие жертвой отказа двигателей на взлете. – Непременно захочет показать, что в случае отказа не упадет.

– Так он и не упадет! – заметил Мэтьюз.

– Будем надеяться, – вполголоса проворчал Дженьюэри.

– Поторопились они с этими райтовскими движками, – без тени веселья сказал Хэддок. – Сыроваты еще. Раз за разом их режет на отрыве от полосы, нагрузки не держат.

– Ну, это старому быку все равно, – заверил его Мэтьюз.

Тут все разом, даже Фитч, завели разговор о летных талантах Тиббетса. Полковника каждый полагал лучшим из лучших, а вот Дженьюэри, наоборот, не любил Тиббетса даже сильнее, чем Фитча. Началось это сразу же, едва он получил назначение в 509-ю. Ему пообещали «работу» в важнейшей авиагруппе кампании, а после предоставили отпуск. И вот тут-то, в Виксберге, парочка летунов, только что вернувшихся из Англии, принялась накачивать его виски, а поскольку Дженьюэри более полугода прослужил на базе под Лондоном, разговор их затянулся надолго и все трое порядком поднабрались. Оба случайных знакомца назойливо интересовались, что ожидает Дженьюэри впереди, но капитан о том не распространялся, а раз за разом переводил разговор на «Блиц»[10]. К примеру, знавал он одну медсестру-англичанку, чей дом был разрушен бомбой, погубившей всех ее родных и соседей… но эти двое все никак не унимались. В конце концов он, не вдаваясь в подробности, ответил, что отправляется выполнять особое задание, и тут оба сунули ему под нос именные бляхи, представились сотрудниками разведывательного управления СВ и сказали: еще одно подобное нарушение режима секретности, и капитану Дженьюэри Аляска за счастье покажется. Подстава – грязнее некуда. Вернувшись в Вендовер, Дженьюэри Тиббетсу так прямо в лицо и сказал, а Тиббетс, побагровев, тоже начал грозить ему всеми мыслимыми карами. За это Дженьюэри откровенно его презирал… и от боевых операций в итоге оказался практически отстранен, так как Тиббетс действительно во всем и всегда отдавал предпочтение тем, кто ходил у него в любимчиках. Пожалуй, против безделья Дженьюэри не очень-то возражал, вот только за год учений бомбы укладывал в цель лучше, точней, чем когда-либо: пусть старый бык видит, что рано списал Дженьюэри со счета. Стоило им глянуть друг другу в глаза, все сразу же становилось ясно, но Тиббетс уперся и задания, с какой бы точностью Дженьюэри ни отбомбился, не давал. Поразмыслишь о подобных материях, поневоле начнешь муравьев камешками бомбить…

– Дженьюэри, да сколько можно-то? – раздраженно осведомился Фитч. – Уверен: ты и в сортире гадишь не иначе, как с потолка – прицельное бомбометание по очку отрабатываешь!

– А тебе что за дело? Не над тобой вроде сплю, – парировал Дженьюэри. – Глядите, сейчас на взлет пойдут.

Машина Тиббетса вырулила на полосу «Бейкер». Фитч снова пустил фляжку по кругу. Здесь, в тропиках, солнце жарило немилосердно, и океан вокруг острова сверкал белизной, как алмаз. Обливавшийся потом Дженьюэри сдвинул пониже козырек бейсболки.

Две пары пропеллеров вгрызлись в воздух, набрав обороты, и элегантная, обтекаемая сигара «летающей крепости» с ревом помчалась вдоль полосы «Бейкер». Три четверти полосы позади… и тут правый внешний винт стал во флюгер[11].

– Ага! – шумно обрадовался Фитч. – А что я вам говорил?!

Машина дернула носом вверх, вильнула вправо, но тут же выровняла бег. Четверка молодых вокруг Дженьюэри восторженно, торжествующе завопила.

– Сейчас и третий номер обрежет, – заметил Дженьюэри.

И верно: правый внутренний винт тоже стал во флюгер. Теперь машину тянули вперед и вверх, на отрыв, только двигатели левого крыла, а оба правых винта крутились вхолостую, за счет авторотации.

– Аб-балдеть! – воскликнул Хэддок. – Ну? Не молодец ли наш старый бык?

Любуясь мощью машины и бесстрашием Тиббетса, все четверо взвыли во всю силу легких.

– Богом клянусь, Лемеев уполномоченный запомнит этот полет! – загоготал Фитч. – Ух ты, гляди-ка, гляди: вираж закладывает!

Очевидно, отказа двух двигателей из четырех Тиббетсу показалось мало: самолет накренился вправо и, встав на мертвое крыло, развернулся назад, к Тиниану.

И тут стал во флюгер левый внутренний винт.

Война… Чего только не вытворяет она с человеческим воображением! Три года Фрэнк Дженьюэри держал собственное воображение в узде, не давая ему ни малейшей воли. Опасности, грозившие ему самому, разрушения, учиненные бомбами, судьбы всех прочих воюющих – задумываться обо всем этом он себе настрого запрещал, однако война раз за разом находила в его самообладании бреши. Квартира той медсестры-англичанки… удары по Руру… бомбардировщик, разнесенный в куски зенитным огнем прямо под брюхом его машины… а далее – год в штате Юта, и былая прочная власть над собственным воображением изрядно ослабла.

Вот потому-то при виде второго зафлюгированного винта сердце в его груди малость дрогнуло, и он помимо собственной воли словно бы оказался там, на борту, рядом с Фереби, бомбардиром Тиббетса, словно бы вместе с ним взглянул через плечи пилотов…

– Один движок из четырех? – пролепетал Фитч.

– Как видишь, – резко откликнулся Дженьюэри.

Помимо собственной воли он видел и панику в кабине, и лихорадочные попытки запустить хоть один из двух правых двигателей. Машина быстро шла книзу, и Тиббетс поспешил ее выровнять, взяв курс назад, на остров. Вращаемые встречным потоком воздуха, оба правых винта слились в серебристые, мерцающие круги. Вдохнув, Дженьюэри затаил дыхание. Тиббетс явно пытался пересечь остров – возможно, тянул к короткой посадочной полосе в его южной части, однако «летающей крепости» отчаянно не хватало подъемной тяги.

Да, Тиниан был слишком высок, а машина слишком уж тяжела. Еще минута, и Б-29 с ревом врезался в джунгли над самым берегом, там, где 42-я улица упиралась в местный Ист-Ривер. Над зеленью зарослей взвился, расцвел огненный шар. К тому времени, как до вершины горы донесся звук взрыва, все поняли: живых на борту не осталось.

В белое небо поднялся столб черного дыма. Когда грохот утих, над горою Лассо воцарилось безмолвие, нарушаемое только гудением да трескотней насекомых. Дженьюэри со всхлипом, прерывисто перевел дух. В последний миг он был там, вместе с Фереби, своими ушами слышал отчаянные вопли, своими глазами видел несущуюся навстречу зелень, а после взрыв оглушил его, пронзив все тело невыносимой ноющей болью, точно огромное сверло зубного врача.

– О Господи… о Господи, – бормотал Фитч.

Мэтьюз, не устояв на ногах, уселся на землю. Подобрав фляжку, Дженьюэри бросил ее Фитчу.

– И… идемте, – пролепетал он (а ведь не заикался Дженьюэри с шестнадцати лет).

Следом за ним с горы поспешно спустились и остальные. Стоило им оказаться на Бродвее, рядом взвизгнули тормоза резко свернувшего в их сторону джипа. За рулем сидел полковник Скоулз, зам старого быка.

– Что случилось?

Фитч объяснил ему, что.

– Провалиться бы этим «райтам», – буркнул Скоулз, пока экипаж забирался в кабину.

Да, на сей раз один из райтовских двигателей отказал в самый неподходящий момент. Электрод, отнятый от металла неким сварщиком дома, в Штатах, на полсекунды раньше, чем нужно, или еще какая-нибудь мелочь, какой-то пустяк в том же роде… и вот чем обернулся этот пустяк.

Оставив джип на углу 42-й и Бродвея, все двинулись на восток, по узкой дорожке, ведущей к берегу. Огонь выжег в джунглях порядочный круг, однако пожарные машины уже были на месте.

Остановившийся рядом с Дженьюэри Скоулз помрачнел пуще прежнего.

– Весь первый экипаж, – с трудом проговорил он. – Лучшие из лучших…

– Это уж точно, – откликнулся Дженьюэри.

Живо представившему себя погибшим, разбившимся, испепеленным, ему все никак не удавалось оправиться от потрясения. Однажды, еще мальчишкой, он, привязав к рукам и к поясу простыни, спрыгнул с крыши и приземлился прямо на грудь, и сейчас чувствовал себя почти так же. К чему приведет это «падение»? Как знать… однако по всем ощущениям Дженьюэри вправду словно бы с лету шмякнуло о нечто твердое.

Скоулз сокрушенно покачал головой. Четверо товарищей Дженьюэри по экипажу о чем-то трепались с ребятами из десантного инженерно-строительного батальона.

– Он собирался назвать самолет в честь матери, – сообщил Скоулз, не отрывая глаз от земли. – Только сегодня утром мне об этом сказал. «Энола Гэй»… вот как он машину хотел окрестить…

По ночам джунгли дышали, обдавая расположение 509-й волнами жаркого влажного воздуха. В надежде хоть на какой-то сквозняк Дженьюэри торчал в дверях ангара из гофры, служившего авиагруппе казармой. О покере в эту ночь никто даже не вспоминал. Лица серьезны, голоса приглушены… Кое-кто из сослуживцев помог собрать вещи погибших, а к этому времени почти все улеглись по койкам. Отчаявшийся дождаться сквозняка, Дженьюэри тоже вскарабкался к себе, на верхний ярус, лег и устремил взгляд вверх, к ребристой арке потолка.

Стрекот сверчков вонзался в мозг, точно скрежет пилы. Внизу беседовали – негромко, торопливо, чуточку виновато, а заправлял разговором Фитч.

– Дженьюэри – лучший из оставшихся бомбардиров, – толковал он, – а я ничуть не хуже Льюиса.

– Так ведь и Суини тоже, – напомнил ему Мэтьюз, – а он у Скоулза в экипаже.

Гадают, кому выпадет вылет с особым заданием…

Дженьюэри зло стиснул зубы. Полсуток после гибели Тиббетса с экипажем не прошло, а эти уже насчет замены им препираются!

Схватив рубашку, Дженьюэри скатился с койки и продел руки в рукава.

– Эй, Профессор, – окликнул его Фитч, – куда это ты?

– На воздух.

Дело близилось к полуночи, но духота снаружи стояла невыносимая. Сверчки, умолкавшие при звуке шагов, вновь заводили песню у него за спиной. Дженьюэри закурил. Во мраке «эм-пи»[12], патрулировавшие огороженную территорию расположения группы, казались попросту парами ходячих нарукавных нашивок. Ну да, как же, как же… 509-я… пленники собственной армии… Летуны из других групп завели моду швыряться камнями через ограду. Затянувшись, Дженьюэри с силой выпустил изо рта струю табачного дыма, будто это заодно могло избавить его и от отвращения к сослуживцам. «Пацаны ведь еще», – напомнил он себе самому. Да, пацаны… ребятишки. Воспитанные войной, на войне, для войны, они-то знают, чуют, что подолгу скорбеть о погибших нельзя: взвалишь на плечи этакий груз – как бы у тебя самого движки не обрезало. Что ж, против этого Дженьюэри нисколько не возражал. Тиббетс ведь тоже способствовал воспитанию подобных воззрений, а значит, вполне такого заслуживает. Вдобавок, ради особого задания Тиббетс был бы согласен и на забвение: в последнее время он жил только затем, чтоб сбросить на джапов эту хитроумную погремушку, позабыв и о подчиненных, и о супруге, и о родных.

Нет, раздражала Дженьюэри отнюдь не бесчувственность товарищей по поводу гибели Тиббетса. Желание нанести удар, к которому их готовили целый год, – тоже дело вполне естественное. Вполне естественное… для пацанвы, приученной фанатиками вроде Тиббетса выполнять приказ, не задумываясь о последствиях, но он, Дженьюэри, не безмозглый мальчишка и не позволит таким, как Тиббетс, управлять его мыслями! А что до новой погремушки… да, в ней-то уж точно ничего естественного нет и быть не может. Надо думать, какая-то химическая бомба, против всех Женевских конвенций…

Загасив сигарету о подошву, Дженьюэри швырнул окурок за забор. Дыхание тропической ночи отдалось ноющей болью в висках.

Который месяц он был уверен, что боевых вылетов ему не видать! Неприязнь во взгляде Тиббетса (а выражение глаз Дженьюэри чувствовал великолепно), как и в его собственном взгляде при виде полковника, была вполне искренней и неистребимой. Тиббетс понимал, что ювелирная точность бомбометания в учебных вылетах над Солтон-Си – своеобразный способ выразить презрение к нему, своеобразный способ сказать: «Да, да, друг друга мы на дух не переносим, однако тебе от меня не избавиться». При этакой результативности Тиббетс был вынужден держать Дженьюэри в одном из четырех экипажей резерва, но из-за поднятого вокруг хитроумной новинки шума Дженьюэри полагал, что до него очередь попросту не дойдет.

Теперь же дела обстояли совсем по-другому: Тиббетс погиб, и…

Вновь закурив, Дженьюэри обнаружил, что руки его просто-таки ходят ходуном. Дым «Кэмела» показался небывало горьким на вкус. Дженьюэри швырнул сигарету через забор, вслед удалявшейся паре нарукавных нашивок, но тут же пожалел о содеянном: зачем добру зря пропадать? Вернувшись в казарму, он вынул из рундука в изножье кровати книгу в мягкой обложке и снова взобрался на койку.

– Эй, Профессор, чего нынче читаешь? – с ухмылкой спросил Фитч.

Дженьюэри молча показал ему синий переплет: Исак Динесен[13], «Зимние сказки».

– Небось, забористое что-нибудь? – не унимался Фитч, оглядев невзрачное карманное издание военного лихолетья.

– А то, – без тени улыбки заверил его Дженьюэри. – У этого парня без секса ни страницы не обходится.

Взобравшись на койку, он раскрыл книгу. Рассказы внутри оказались какими-то странными – поди разберись, что к чему, а тут еще голоса внизу не дают покоя…

Раздраженно нахмурившись, Дженьюэри целиком сосредоточился на чтении. Мальчишкой, на отцовской ферме в Арканзасе, он читал все, что бы ни подвернулось под руку. Каждую субботу после полудня он наперегонки с отцом (отец читать тоже любил) несся по глинистой тропке к почтовому ящику, выхватывал изнутри очередной номер «Сатердэй Ивнинг Пост» и удирал прочь, чтоб с жадностью, не отрываясь, проглотить его от корки до корки. Конечно, таким образом он оставался без нового чтения на целую неделю, однако поделать с собой ничего не мог. Больше всего ему нравились рассказы о приключениях Горацио Хорнблоуэра[14], но и остальное тоже вполне годилось. Все это открывало путь к бегству – бегству с фермы в другой, большой мир. Так Дженьюэри и вырос человеком, способным спрятаться под книжной обложкой, когда пожелает. Когда пожелает… только не в эту ночь.

Назавтра капеллан отслужил по погибшим поминальную службу, а следующим утром, сразу же после завтрака, в двери ангара заглянул заметно осунувшийся полковник Скоулз. Глаза его покраснели.

– В одиннадцать – инструктаж. Приходите пораньше, – объявил он и, отыскав взглядом Фитча, поманил его к выходу. – Фитч, Дженьюэри, Мэтьюз – за мной.

Дженьюэри принялся обуваться. Остальные, сидя на койках, молча взирали на них. Провожаемый множеством взглядов, Дженьюэри вышел наружу следом за Фитчем и Мэтьюзом.

– Я почти всю ночь убил на радиопереговоры с генералом Лемеем, – заговорил Скоулз, взглянув в глаза каждому, – и мы решили, что первый удар нанесет ваш экипаж.

Фитч кивнул – хладнокровно, будто ничего другого и не ожидал.

– Как думаешь, справитесь? – нахмурился Скоулз.

– Конечно, – отвечал Фитч.

Глядя на все это, Дженьюэри понял, отчего Тиббетса заменили именно им: Фитч был точно таким же, как старый бык, – точно таким же грубым, бездушным быком, только возрастом помоложе.

– Так точно, сэр, – подтвердил и Мэтьюз.

Скоулз перевел взгляд на него.

– Разумеется, – не желая ни о чем размышлять, ответил и Дженьюэри. – Разумеется.

Сердце его молотом стучало о ребра, однако Фитч с Мэтьюзом держались серьезно, что твои филины, а выделяться, выглядеть странно на общем фоне Дженьюэри не хотелось. Да, новость, конечно, нешуточная, тут кто угодно опешит… однако Дженьюэри, взяв себя в руки, кивнул.

– О'кей, – продолжал Скоулз. – Вторым пилотом с вами летит Макдональд.

Фитч сдвинул брови.

– Теперь я еще должен сообщить тем британцам, что их Лемей к вылету допустить не пожелал. До встречи на инструктаже.

– Так точно, сэр.

Как только Скоулз завернул за угол, Фитч торжествующе вскинул к небу кулак.

– Йоу! – вскричал Мэтьюз, пожимая Фитчу руку. – Победа! Победа!

Расплывшись в идиотской улыбке, он что было сил стиснул ладонь Дженьюэри.

– Ну, кто-то да должен же был победить, – заметил Дженьюэри.

– Э-э, Фрэнк, не будь же таким сухарем! – с жаром воскликнул Мэтьюз. – Вечно ты, как… как…

– Старый Профессор Каменная Морда, – закончил за него Фитч, с едва уловимым изумленным презрением глядя на Дженьюэри. – Идемте, на инструктаж пора.

Ангар для предполетных инструктажей, одна из самый длинных сборных времянок, был полностью окружен «эм-пи» с карабинами наперевес.

– Ну и дела, – слегка подавленный размахом событий, прокомментировал Мэтьюз.

Внутри густо клубился табачный дым. На стенах, как всегда, красовались карты Японии, а впереди стояли две классные доски, задернутые простынями. В задних рядах капитан Шепард, флотский офицер, работавший над новинкой вместе с учеными, при помощи ассистента, лейтенанта Стоуна, заряжал пленку в кинопроектор, а на передней скамье, у стены, восседал доктор Нельсон, психиатр авиагруппы. Психиатра на группу не так давно спустил с цепи все тот же Тиббетс – еще одна «роскошная идея» того же сорта, что и провокаторы в баре. Дженьюэри вопросы Нельсона казались на удивление глупыми. Психиатр, а даже не понял, что Истерли – трепло, каких свет не видывал, хотя это сразу же становилось ясно любому, кто с ним летал или хоть раз сыграл в покер…

Пробравшись между скамеек, Дженьюэри сел рядом с товарищами по экипажу. Тут в ангар вошли и оба бритта – судя по каменным на свой, английский, манер физиономиям, донельзя разъяренные. Стоило им усесться на скамью позади Дженьюэри, в дверях появились экипажи Истерли и Суини, и в помещении яблоку стало негде упасть. Фитч и остальные задымили «Лаки Страйк»[15]: с тех пор, как их экипаж окрестил этим именем свой Б-29, только Дженьюэри и остался верен привычному «Кэмелу».

Явившийся в компании полудюжины незнакомцев Скоулз вышел вперед. Болтовня разом стихла, и даже полосы табачного дыма словно бы замерли в воздухе.

Скоулз кивнул, и двое офицеров из разведслужбы сдернули с досок простыни, прикрывавшие снимки, сделанные во время воздушной рекогносцировки.

– Ребята, – заговорил Скоулз, – вот цели. Три города.

Кто-то откашлялся.

– В порядке предпочтения: Хиросима, Кокура и, наконец, Нагасаки. Предварительную метеоразведку обеспечивают: в районе Хиросимы – «Стрит-Флэш», в районе Кокуры – «Стрэйндж Карго», в районе Нагасаки – «Фул-Хаус». «Грейт Артист» и «Намбер 91» пойдут сопровождающими и выполнят фотосъемку… ну, а «Лаки Страйк» доставит на место бомбу.

Вокруг засмеялись, закашляли, заерзали, поворачиваясь к Дженьюэри с товарищами, и все они выпрямились, расправили плечи. Суини, потянувшись назад, пожал Фитчу руку, а Фитч просиял, заулыбался от уха до уха.

– Ну, а теперь самое главное, – продолжал Скоулз. – Оружие, которое нам поручено доставить к цели, было успешно испытано на родине пару недель назад. Теперь нами, – тут он сделал паузу, подчеркивая значимость дальнейшего, – получен приказ сбросить его на врага. В подробности вас посвятит капитан Шепард.

Шепард неспешно, упиваясь всеобщим вниманием, вышел вперед, к доске. Лоб его блестел от капелек пота, и Дженьюэри понял: он либо здорово возбужден, либо порядком нервничает. Интересно, что скажет о нем психиатр?

– Перейду сразу к сути, – заговорил Шепард. – Бомба, которую вам предстоит сбрасывать, – новая веха в истории человечества. Подобных еще не бывало. Мы полагаем, взрыв снесет все в радиусе четырех миль.

В ангаре наступила полная тишина. Дженьюэри с изумлением отметил, что превосходно видит большую часть своего носа, и брови, и скулы – казалось, он пятится назад, отступает, прячется в глубине собственного тела, точно лиса в норе… однако упорно не отводит взгляда от Шепарда.

Тем временем Шепард снова задернул доску простыней, а еще кто-то выключил освещение.

– Сейчас я покажу вам фильм о единственном проведенном нами испытании, – пояснил он.

Проектор застрекотал, захлебнулся, застрекотал вновь. Над головами сидящих вспыхнул дрожащий луч света, выхвативший из темноты зыбкие пелены сигаретного дыма, и на простыне возник мертвенно-серый пейзаж: огромное небо, пустыня, ровная, точно стол, вершины холмов вдалеке. «Клик-клик-клик-клик, клик-клик-клик-клик», – стрекотал, пел проектор.

– Бомба – вон там, на вершине той вышки, – пояснил Шепард, и Дженьюэри сосредоточился на булавкоподобном строении, возвышавшемся над пустыней у самого горизонта, ближе к холмам. От камеры вышку отделяло миль этак восемь-десят: оценивать расстояния на глазок он научился неплохо, вот только собственное лицо несколько отвлекало.

«Клик-клик-клик-клик-клик»… На секунду экран побелел, озарив вспышкой даже ангар. Когда на простыне снова возникло изображение, над пустыней словно бы распустился исполинский белый цветок. Обретя плотность, огненный шар – бог ты мой! – упруго взвился в небеса, в самую стратосферу, будто трассер, покидающий ствол пулемета, волоча за собой белоснежный столб дыма. Поднявшийся кверху, словно колонна, дым этот вспух, раздался во все стороны, обращаясь в венчающий колонну шар. Как Дженьюэри ни прикидывал величину растущего облака, а оценить ее верно наверняка не сумел. Шар был огромен – просто огромен, и все тут. Изображение заморгало, экран вновь побелел, как будто камера расплавилась от страшной жары или часть мира в том месте вдруг разом исчезла, но затихающее хлопанье свободного конца кинопленки в заднем ряду подсказывало: фильму конец.

Дженьюэри замер, едва дыша сквозь разинутый рот. Под потолком, в клубах табачного дыма, вспыхнули лампы. Охваченный паникой, Дженьюэри поспешил изобразить на лице обычное, ни к чему не обязывающее выражение – ведь психиатр наверняка наблюдает за каждым… но, оглядевшись вокруг, понял, что опасаться нечего, что он вовсе не одинок. Бледные лица, прижмуренные либо выпученные глаза, отвисшие либо накрепко стиснутые челюсти, во взглядах – ужас пополам с изумлением… похоже, все до единого хоть ненадолго, на миг, осознали, во что ввязались.

«Повторите, пожалуйста», – едва не ляпнул Дженьюэри, чем не на шутку перепугал себя самого.

Фитч нервно теребил темный завиток хулиганского чубчика надо лбом. Один из лайми[16] за его спиной явно передумал злиться да горевать о том, что не допущен к заданию. Напротив, теперь ему было изрядно не по себе. Кто-то шумно, протяжно перевел дух, еще кто-то присвистнул. Вновь устремив взгляд вперед, Дженьюэри обнаружил, что психиатр наблюдает за ними, словно бы нимало не обеспокоенный.

– Да, штука мощная, это уж точно, – подытожил Шепард. – И никому пока не известно, что произойдет, если ее сбросить с воздуха. Но грибовидное облако, которое вы сейчас видели, достигнет тридцати, а может, даже шестидесяти тысяч футов в диаметре. А вспышка, показанная в самом начале, была жарче самого солнца.

Жарче самого солнца… И снова – кто нервно облизывает губы, кто судорожно сглатывает, кто поправляет бейсболку. Один из разведчиков пустил по рядам затемненные очки-консервы, вроде тех, какими пользуются сварщики. Приняв свою пару, Дженьюэри повертел регулятор прозрачности.

– Теперь убойнее, так сказать, вас нет никого во всех вооруженных силах, а потому о задании – не болтать, даже между собой, – сказал Шепард, сделав глубокий вдох. – Давайте сработаем так, чтобы полковнику Тиббетсу не в чем было нас упрекнуть. В группу полковник подбирал только лучших из лучших, так пусть все увидят, что он ни в одном из вас не ошибся. Сработаем так, чтоб старик… чтоб старик был вами горд.

На том инструктаж и закончился. Покинув ангар, все вдруг оказались на жарком, слепящем солнце. Капитан Шепард подошел к Фитчу.

– Я и Стоун полетим с вами и позаботимся о бомбе, – сказал он.

– Вы не знаете, сколько нам таких вылетов предстоит? – кивнув, спросил Фитч.

Шепард сурово, оценивающе оглядел экипаж.

– Сколько потребуется, чтобы угомонить их. Но одного им хватит вполне.

Странные сновидения порождает порою война… Той ночью Дженьюэри беспокойно ворочался поверх простыней, в жаркой и влажной мгле без просвета, в той самой пугающей полудреме, когда сам понимаешь, что все это сон, но ничего не можешь с собою поделать, а снилось ему, как идет он…

…идет по улицам города, и вдруг солнце, спикировав вниз, мячиком приземляется где-то поблизости. Миг – и вокруг ничего, ничего, только тьма, дым, безмолвие… оглушительный грохот… стены огня… Голова взрывается болью, перед глазами маячит мутное голубовато-белое пятно, точно сработавшая под самым носом вспышка камеры самого Господа. «А, да… солнце же рухнуло», – думается ему. Руку жжет, словно огнем. Моргать – и то невыносимо больно. Вокруг, спотыкаясь, разинув рты, бредут куда-то люди с ужасающими ожогами по всему телу…

Сам он – священник, судя по туго сдавившему шею «пасторскому» воротничку, и раненые просят его о помощи. В ответ он указывает на собственные уши, пытается нащупать их, но из этого ничего не выходит. Все застилает завеса черного дыма, весь город падает, рушится, заваливая улицы. О, да, вот и настал конец света! В парке он обнаруживает тень и толику расчищенного места. Люди прячутся под кустами, сжавшись в комок, точно испуганные звери. Там, где парк примыкает к реке, в курящейся паром воде собрались целые толпы горожан: одни черны, другие красны, как раки. Из бамбуковой рощи кто-то машет рукой, манит его к себе. Войдя в заросли, он находит среди стеблей бамбука около полудюжины сбившихся в кучу безликих солдат. Глаза их выжжены, рты – словно бездонные черные дыры. Глухота бережет его от их слов. Единственный зрячий солдат подносит к губам сложенную горстью ладонь, точно пьет. Солдаты изнемогают от жажды. Согласно кивнув, он отправляется к реке, на поиски какой-нибудь посудины. Вниз по течению плывут тела погибших.

Который час ищет он ведро, но все напрасно. Скольких он за это время вытащил из-под завалов… Слыша пронзительный птичий крик, он понимает, что его глухота – это рев горящего города, рев, очень похожий на шум крови в ушах, но на самом-то деле он не оглох, а только подумал, будто оглох, потому что человеческих криков нигде не слышно. Люди страдают в безмолвии. В сумраке ночи он, спотыкаясь, бредет назад, к реке. Голова словно вот-вот лопнет от боли. Посреди поля люди выкапывают из земли картофелины, прекрасно пропекшиеся – бери да ешь. Разделив с едоками одну, он идет дальше. У реки все мертвы…

…и Дженьюэри, обливаясь едким вонючим потом, с трудом очнулся от кошмарного сна. Во рту чувствовался явственный привкус земли, желудок свело от ужаса, грубая мокрая простыня намертво прилипла к телу, жаждущие воздуха легкие грозили раздавить, смять меж собою сердце. В ноздри ударили запахи джунглей – ароматы цветов пополам с вонью гнили, и образы из сновидения замелькали перед глазами так ярко, отчетливо, что в полутемном ангаре ничего больше не разглядишь. Схватив сигареты, Дженьюэри спрыгнул с койки и поспешил наружу. За дверью он, кое-как совладав с дрожью рук, закурил и двинулся вдоль забора. На миг его охватило нешуточное беспокойство: вдруг этот идиот-психиатр увидит… однако от этой идеи Дженьюэри тут же и отмахнулся. В эту минуту Нельсон наверняка спал без задних ног. Дрых вместе со всеми прочими.

Покачав головой, Дженьюэри бросил взгляд на правую руку и едва не выронил сигарету… но нет, то был всего-навсего старый шрам, шрам от ожога, сопутствовавший ему большую часть жизни, с тех самых пор, как он, неудачно сдернув с кухонной плиты сковородку, обжег руку кипящим маслом. Округлившийся от испуга, словно заглавное О, рот матери, примчавшейся поглядеть, что стряслось, он живо помнил по сей день. «Старый шрам от ожога, и больше ничего, и нечего тут огород городить», – подумал Дженьюэри, одернув книзу засученный рукав.

Остаток ночи он провел на ногах, смоля сигарету за сигаретой в попытках избавиться от впечатлений, навеянных кошмарным сном. Купол неба мало-помалу светлел, а когда вся территория и джунгли за забором сделались видны, как на ладони, загнанный светом дня в казарму Дженьюэри улегся на койку, будто ничего особенного с ним не произошло.

Спустя двое суток Скоулз приказал им взять с собой одного из людей Лемея в пробный полет над островом Рота. Этот, новый подполковник велел Фитчу не баловаться с двигателями на отрыве от полосы, и полет прошел как по маслу. Макет новинки Дженьюэри уложил прямо в точку прицеливания, как множество раз делал на учениях над Солтон-Си, а Фитч заложил крутой вираж и начал стапятидесятиградусный разворот, уводя машину прочь от опасности. На Тиниане, по приземлении, подполковник поздравил их и пожал каждому руку. Дженьюэри улыбался вместе со всеми, ладони его были прохладны и сухи, а сердце билось – ровней не бывает. Казалось, тело его – скорлупа, оболочка, которой можно управлять извне, будто прицелом для бомбометания. Ел он прекрасно, болтал с товарищами не меньше, чем прежде, а изловленный психиатром группы ради кое-каких вопросов держался открыто и дружелюбно.

– Хелло, док.

– Ну, Фрэнк, как настрой? Как теперь себя чувствуешь?

– Как обычно, сэр. Как всегда. Полный порядок.

– Что с аппетитом?

– Лучше не бывает.

– Спишь хорошо?

– Насколько возможно в такой духоте. Боюсь, привычка к климату Юты – это надолго.

Нельсон захохотал.

На самом деле после того кошмара Дженьюэри почти не спал. Просто боялся уснуть. Неужто этот тип вправду ничего не замечает?

– Ну, а каково чувствовать себя одним из экипажа, которому доверен первый удар?

– Думаю, начальство в выборе не ошиблось. Мы же л… лучший экипаж из оставшихся.

– Жалеешь о гибели экипажа Тиббетса?

– Да, сэр, еще как.

И только попробуй мне не поверить…

После нескольких дежурных шуток и твердого рукопожатия, завершившего «собеседование», Дженьюэри вышел наружу, навстречу слепящему полуденному солнцу тропиков, и закурил. И лишь после этого, махнув психиатру рукой на прощание, дал волю чувствам. Как же он презирал этого безмозглого остолопа! Психиатр… под самым носом ничего не замечает! А ведь случись что, кто, как не он, окажется виноват?

Выпустив вверх тугую струю табачного дыма, Дженьюэри задумался о том, как мучительно просто одурачить кого-либо – стоит лишь захотеть. Сейчас за него все проделала марионетка, маска, управляемая извне, пока сам Дженьюэри по-прежнему жил там, в стрекоте кинопроектора, в безмолвном грохоте кошмарного сна, в борьбе с видениями, от которых никак не может избавиться.

От жара тропического солнца – сколько там до него, девяносто три миллиона миль? – болезненно ныло в затылке. Глядя, как психиатр тащит к себе Коченски, их хвостового стрелка, Дженьюэри призадумался, не подойти ли к этому типу да не сказать ли: «К чертям все это. Не желаю я этого делать»? Однако перед глазами сразу же замелькали выражения, порожденные этакой новостью, на лицах Нельсона, Фитча, Тиббетса, и разум его воспротивился, исполнился отвращения к подобной мысли: слишком уж глубоко Дженьюэри их презирал. Нет, повода для презрения, повода счесть его трусом он им не даст ни за что. Согласиться, смириться – намного, намного проще.

Рассудив так, Дженьюэри настрого запретил себе строить подобные планы и потому, спустя еще пару беспорядочных, словно в бреду прожитых дней, вскоре после полуночи 9 августа неожиданно для себя самого обнаружил, что как ни в чем не бывало готовится к вылету. Тем же самым занимались все прочие – и Фитч, и Мэтьюз, и Хэддок. Какой же странной может казаться обычная процедура одевания, когда тебе предстоит стереть с лица земли целый город, погубить разом сотни тысяч людей! Собственные ладони, ботинки, потрескавшийся линолеум – все это Дженьюэри разглядывал, словно видел впервые. Надев спасжилет, он рассеянно проверил карманы: рыболовные крючки, запас питьевой воды, аптечка первой помощи, аварийный паек – все на месте. За спасжилетом последовала подвесная система парашюта и, напоследок, летный комбинезон. Возня с ботинками заняла не одну минуту: попробуй-ка совладай со шнуровкой, так пристально наблюдая за собственными пальцами…

– Идем, Профессор! Наш большой день настал!

Голос Фитча звучал как-то сдавленно. Затянув шнурки, Дженьюэри двинулся следом за остальными, в ночь. Снаружи веяло прохладным ветром. Капеллан помолился о них, а после все погрузились в джипы и, миновав Бродвей, оказались на полосе «Эйбл». «Лаки Страйк» кольцом окружали прожектора и люди – половина с камерами, остальные с репортерскими блокнотами в руках. Все они вмиг столпились вокруг экипажа, точно на голливудской премьере. С грехом пополам отделавшись от газетчиков, Дженьюэри добрался до люка и скрылся в машине, а остальные последовали за ним. Спустя битых полчаса к ним присоединился и Фитч, сиявший улыбкой, будто кинозвезда. Рев и вибрация запущенных двигателей заглушили мысли, навевая покой, чему Дженьюэри был искренне рад. «Летающая крепость» двинулась прочь от голливудской сцены, и Дженьюэри с облегчением перевел дух… но тут же вспомнил, куда они отправляются. На взлетной полосе «Эйбл» движки набрали положенные двадцать три сотни оборотов в минуту, и маркеры взлетно-посадочной полосы за прозрачным стеклом фонаря гермокабины замелькали много быстрее. Фитч продолжал разбег, пока не оставил позади Тиниан, а там быстро поднял машину в воздух. Вот и все. Вот они и в пути.

Когда «Лаки Страйк» набрал высоту, Дженьюэри протиснулся мимо Фитча с Макдональдом к бомбардирскому креслу, пристроил парашют на сиденье и откинулся назад. Рокот двух пар двигателей обволакивал, будто толстый слой ваты. Полет начался, и теперь ничего уже не изменишь. В носу самолета, в уюте мощной вибрации, Дженьюэри овладела покойная, дремотная грусть, а с нею пришло и смирение.

Но вдруг перед глазами, на фоне сомкнутых век, мелькнуло черное, безглазое лицо, и Дженьюэри, вздрогнув, очнулся от дремы. Сердце в груди забилось как бешеное. Полет начался, и назад не свернуть. А ведь как просто, как просто он мог бы выпутаться! Всего и дела, взять да сказать: не желаю… просто до отвращения! И плевать, что подумает о нем психиатр, или Тиббетс, или кто угодно другой. Их мнения в сравнении с этаким ужасом – пшик.

Однако теперь выхода не было… и от этого на сердце сделалось несколько легче. Теперь Дженьюэри мог ни о чем не тревожиться, не тешить себя иллюзиями, будто у него имеется выбор.

Обхватив коленями бомбоприцел, Дженьюэри вновь задремал, и во сне ему привиделся новый выход из положения. Что, если подняться к Фитчу с Макдональдом и сказать, будто он втайне получил повышение до майора и приказ изменить цель задания? Сказать, будто им надлежит лететь на Токио и сбросить бомбу в залив. Будто военный кабинет джапов предупрежден о демонстрации нового вооружения, а увидев, как огненный шар вскипятит воду в заливе и взовьется к небу, их министры – камикадзе они или нет – помчатся подписывать бумаги о капитуляции впереди собственного визга. Не сумасшедшие же они, в конце концов, а значит, и целый город губить совсем ни к чему.

План был настолько хорош, что генералы на родине, вне всяких сомнений, как раз минуту назад изменили задание, экстренно передали новые указания на Тиниан… но опоздали, а стало быть, по возвращении Дженьюэри, догадавшийся, чего командующим на самом деле угодно, рискнувший всем ради претворения их замысла в жизнь, станет героем, совсем как в одном из рассказов о Хорнблоуэре из «Сатердэй Ивнинг Пост»…

И снова Дженьюэри, вздрогнув, очнулся от дремы. Наяву радость, навеянная сновидением, сменилась отчаянием, безысходностью, глумливым презрением к себе самому. Как он из кожи ни лезь, Фитч с остальными попросту не поверят в приоритет его приказаний над прежними. Подняться в кабину пилотов и, пригрозив пистолетом, приказать им сбросить бомбу в Токийский залив Дженьюэри тоже не сможет: ведь бомбу-то сбрасывать ему, а находиться одновременно и там, и здесь, за бомбоприцелом, он не сумеет. Все это – пустые мечты.

Время тянулось медленно, секундная стрелка еле ползла, однако мысли Дженьюэри не уступали в скорости воздушным винтам самолета, метались из стороны в сторону, то туда, то сюда, точно зверь, угодивший лапой в капкан. Экипаж безмолвствовал. Облака под брюхом машины, над черной равниной океана, белели россыпями валунов. Приземистая стойка бомбоприцела мерно вибрировала, касаясь колена. Сбрасывать бомбу, хочешь не хочешь, придется ему, Дженьюэри. Куда б ни рвались, куда бы ни мчались мысли, этот факт преграждал им путь со всех сторон. Сбрасывать бомбу ему – не Фитчу, не экипажу, не Лемею, не генералам с учеными, что остались на родине, не Трумэну с советниками – ему. Трумэн… В эту минуту Дженьюэри возненавидел его всей душой. Рузвельт сработал бы по-другому… если бы только остался жив! Скорбь, охватившая Дженьюэри, когда он узнал о смерти Рузвельта, возобновилась, сделалась горькой, как никогда. Несправедливо это – отдать войне столько сил и не увидеть ее завершения, тем более что ФДР закончил бы войну иначе. Он еще в самом начале всей этой заварухи во всеуслышанье заявил, что гражданские цели бомбежкам не подлежат, и если бы остался жив… если бы… если бы… если бы… Однако Рузвельта больше нет, а этот улыбчивый ублюдок, Гарри Трумэн, приказывает ему, Фрэнку Дженьюэри, сбросить солнце на головы двухсот тысяч женщин и детей. Однажды отец взял его с собой поглядеть игру «Браунз» перед двадцатью тысячами зрителей, перед огромной толпой…

– Я за тебя не голосовал, – с яростью прошипел Дженьюэри и вздрогнул, осознав, что говорит вслух.

К счастью, его микрофон оказался отключенным… но ведь Рузвельт наверняка, наверняка поступил бы иначе!

Бомбоприцел перед носом вонзался в темное небо, закрывая собой малую часть многих сотен крохотных крестиков-звезд. «Лаки Страйк» неумолимо несся в направлении Иводзимы, с каждой минутой приближаясь к цели еще на четыре мили. Склонившись вперед, Дженьюэри прильнул к прохладным окулярам бомбоприцела в надежде, что их оправа удержит и лоб, и мысли… странно, но это на удивление хорошо помогло.

В наушниках затрещало, и он поспешил выпрямиться.

– Капитан Дженьюэри, – окликнул его Шепард. – Мы начинаем ставить бомбу на взвод, желаете поглядеть?

– Еще бы!

Удивляясь собственному двуличию, Дженьюэри покачал головой, поднялся наверх, протиснулся между пилотских кресел и неуклюже пробрался в просторный отсек за кабиной пилотов. Ноги не гнулись, точно деревянные. Мэтьюз за штурманским столиком вносил поправки в курс, определяясь по пеленгу радиомаяков с Иводзимы и Окинавы, а Хэддок стоял с ним рядом. В задней части отсека, под лазом, ведущим в кормовую часть самолета, находился небольшой круглый люк. Отворив его, Дженьюэри присел, качнулся и ногами вперед проскользнул в проем люка.

Бомбовый отсек не отапливался. С наслаждением вдыхая прохладный воздух, Дженьюэри остановился перед бомбой. Стоун сидел на полу, а Шепард, лежа под корпусом бомбы, копался в ее потрохах. На резиновом коврике рядом со Стоуном были разложены инструменты, какие-то кругляши вроде блюдец и несколько металлических цилиндров. Выскользнув из-под бомбы, Шепард сел, пососал ободранные костяшки пальцев и уныло покачал головой.

– Слишком уж боязно в перчатках туда, внутрь, лезть, – сознался он.

– Да я тоже буду только рад, если вы там не нажмете куда не надо, – нервно сострил Дженьюэри.

Стоун с Шепардом засмеялись.

– Пока я вот эти зеленые провода на красные не заменю, ничего не взорвется, – пояснил Стоун.

– Ключ подай, – попросил Шепард.

Приняв от Стоуна разводной ключ, он вновь растянулся под бомбой и с явным трудом вывинтил из ее чрева цилиндрическую заглушку.

– Заглушка казенника, – прокомментировал он, уложив деталь на резиновый коврик.

В прохладе бомбового отсека спина Дженьюэри покрылась гусиной кожей. Стоун подал Шепарду один из цилиндриков, и тот снова потянулся внутрь корпуса бомбы.

– Красным – в гнездо казенника.

– Знаю.

Оба напоминали автомехаников на залитом маслом полу гаража, под пригнанной в починку машиной. Подобной работой Дженьюэри сам занимался несколько лет, после того, как с семьей переехал в Виксберг, такой же речной город, как и Хиросима. Однажды безбортовой грузовик, везший по 4-й улице мешки с цементом, из-за внезапного отказа тормозов вынесло на перекресток с Ривер-род, и там он, как ни старался шофер отвернуть, с разгону врезался в проезжающий автомобиль. Игравший во дворе Фрэнк услышал грохот удара, увидел облако цементной пыли над перекрестком и подоспел к месту аварии одним из первых. Женщина и ребенок на пассажирских местах «Форда Т» погибли. С женщиной, управлявшей машиной, все оказалось о'кей. Ехали они из Чикаго. Подбежавшие соседи скрутили водителя грузовика, все рвавшегося помочь владелице «Форда Т», хотя он сам здорово рассек лоб и с ног до головы перемазался в белой цементной пыли…

– О'кей, теперь затянем заглушку, – сказал Стоун, передавая Шепарду ключ.

– Ровно шестнадцать оборотов, – откликнулся Шепард, обливавшийся потом даже в холоде бомбового отсека и прервавший работу, чтоб утереть лоб. – Теперь остается только надеяться, что молнией нас не зацепит.

Отложив ключ, он поднялся на колени и взял с коврика один из кругляшей.

«Будто колпак на колесо», – подумалось Дженьюэри.

Стоун, подсоединив провода, помог Шепарду установить на место еще два «колпака».

«Конвейер. Старое доброе американское ноу-хау», – думал Дженьюэри. Мурашки бежали по спине легкой рябью, волнами мягче кошачьих лап. Ученый не из последних, Шепард собирал бомбу, будто механик, меняющий масло и свечи в обычном автомобиле… При этой мысли Дженьюэри накрыла тугая волна ярости, злобы на умников, сконструировавших эту бомбу. Они же трудились над ней там, в Нью-Мехико, больше года – неужели ж за все это время ни один не задумался, не осознал, что творит?

А впрочем, бросать-то бомбу не им…

Отвернувшись от Шепарда, чтоб тот не увидел его лица, Дженьюэри двинулся к люку. С виду бомба очень напоминала огромный, длинный мусорный бак с хвостовым оперением сзади и небольшой антенной спереди.

«Просто бомба, – подумал он, – просто еще одна бомба, провались оно все».

Шепард поднялся с пола и нежно потрепал крутой бок бомбы.

– Ну, вот она и жива.

Ни слова, ни единой мысли о том, чем кончится ее пробуждение к жизни…

Дженьюэри поспешил пройти мимо, опасаясь, как бы ненависть к этому человеку, прорвав оболочку маски, не выдала его с потрохами. Пистолет на поясе зацепился за край люка, и он вообразил себе, будто стреляет в Шепарда, стреляет в Фитча с Макдональдом, а после до отказа толкает штурвал вперед, и «Лаки Страйк», клюнув носом, круто пикирует в море, точно трассер на излете, точно машина, подбитая зенитным огнем, следом за всеми человеческими амбициями. Что с ними произошло, никто никогда не узнает, а этот мусорный бак отправится на дно Тихого океана, где ему самое место. Можно даже вовсе пристрелить всех до одного, а самому выброситься с парашютом, и тогда его, возможно, спасет, подберет один из «Супердумбо»[17], идущих следом…

Мысль эта, промелькнув в голове, канула в небытие, и, вспоминая о ней, Дженьюэри сморщился от отвращения, хотя в глубине души был согласен: да, вариант стоящий. Выполнимый. Проблему решит.

Пальцы сами собой легли на застежку кобуры.

– Кофе будешь? – спросил Мэтьюз.

– Конечно, – ответил Дженьюэри.

Убрав руку от пистолета, он принял чашку, отхлебнул. Горячо.

Мэтьюз и Бентон настраивали оборудование «ЛОРАН»[18]. Услышав попискивание сигнала, Мэтьюз взялся за угольник, провел на карте линии от Окинавы с Иводзимой и постучал кончиком пальца по точке пересечения.

– Вот так искусство навигации и превращается в ремесло. Похоже, скоро даже в кабинах штурманских нужда отпадет, – сказал он, ткнув большим пальцем вверх, в сторону небольшого плексигласового фонаря над головой.

– Конвейер. Старое доброе американское ноу-хау, – вздохнул Дженьюэри.

Мэтьюз согласно кивнул, меряя двумя пальцами расстояние от их места до Иводзимы. Бентон предпочел воспользоваться линейкой.

– Рандеву в пять тридцать пять, а? – сказал Мэтьюз.

Над Иво им предстояло соединиться с двумя машинами сопровождения.

– Я бы сказал, в пять пятьдесят, – поправил его Бентон.

– Что? Пересчитай заново, неуч: мы тут не на плоту!

– Ветер…

– Ветер? Да ну? Фрэнк, а ты на что ставишь?

– Пять тридцать шесть, – не задумываясь, отвечал Дженьюэри.

Штурманы рассмеялись.

– Вот видишь, в меня у него веры больше, – с дурацкой ухмылкой отметил Мэтьюз.

Вспомнив, как замышлял перестрелять экипаж и направить машину в море, Дженьюэри плотно сжал губы, съежился от отвращения к самому себе. Нет, застрелить их он не сумел бы ни за что в мире: ведь это же если и не друзья, то по крайней мере товарищи. Почти что друзья. Ничего дурного ему никогда не желали…

В отсек поднялись Шепард со Стоуном. Мэтьюз предложил кофе и им.

– Ну, как там? Готова погремушка для джапов?

Шепард, кивнув, припал к кружке.

Дженьюэри двинулся дальше, мимо пульта Хэддока. Еще один план из разряда неосуществимых… Что же делать? Судя по всем индикаторам, по всем приборам бортмехаников, машина в полном порядке. Может, испортить что-нибудь? Провод, к примеру, где-нибудь оборвать?

– Когда будем над Иво? – обернувшись к нему, спросил Фитч.

– Мэтьюз говорит, в пять сорок.

– Ну, если врет, пусть лучше сам вешается.

Бык хамоватый… В мирное время, небось, ошивался бы по бильярдным да добавлял бы копам хлопот, а вот для войны – просто само совершенство. Да, замечательно Тиббетс людей себе подобрал… почти ни в ком не ошибся.

Протиснувшись назад, мимо Хэддока, Дженьюэри остановился, обвел взглядом собравшихся в кабине штурманов. Шутят, смеются, пьют кофе… и все таковы же, как Фитч, – молоды, задиристы, умелы и легкомысленны. Вот и сейчас попросту развлекаются, ждут приключений – да, именно такое впечатление сослуживцы по 509-й производили на Дженьюэри чаще всего. Бывает, ворчат, бывает, с трудом превозмогают страх, но службой наслаждаются от всей души. Мысли сами собой устремились в будущее, и Дженьюэри увидел, в кого превратятся со временем все эти юнцы, так ясно, словно все они выстроились перед ним шеренгой, в деловых костюмах, лысеющие, преуспевшие. Сейчас они задиристы, умелы, ни о чем не задумываются, но с течением лет, когда великая война отступит в прошлое, будут вспоминать ее, озираться назад с неизменно крепнущей, усиливающейся ностальгией – ведь они уцелели, они не погибли. Каждый военный год их память превратит в десять, дабы война навсегда осталась главным событием их жизни, временами, когда они собственными руками, каждый день, каждым поступком своим вершили историю, когда вопросы морали были просты и ясны, когда решения за них принимало начальство, – и посему с каждым минувшим годом старея, дряхлея духом и телом, живя в той ли, иной колее, уцелевшие будут, сами того не сознавая, все усерднее и усерднее толкать мир к следующей войне, в глубине души полагая, будто стоит им вернуться на мировую войну, война, точно по волшебству, вновь сделает их теми же, прежними – вернет им былую молодость, и свободу, и радость. Власть к тому времени будет за ними, так что сложностей с началом новой войны у них не возникнет.

Да, новых войн миру не миновать. Дженьюэри явственно слышал их в хохоте Мэтьюза, видел их в блестящих от возбуждения глазах остальных.

– Ну, вот и Иво, а времени – пять тридцать одна. Я выиграл, так что давай раскошеливайся!

А в будущих войнах у них появятся новые бомбы вроде нынешней «погремушки», да не одна, не две – сотни, это уж наверняка…

Перед глазами Дженьюэри возникли новые бомбардировщики, новые юные летчики наподобие их экипажа, вне всяких сомнений, летящие на Москву или еще куда – огненный шар каждой столице, почему нет? И ради чего? Чего ради? Ради стариковских надежд, точно по волшебству, снова стать молодыми. Что может быть разумнее?

«Лаки Страйк» несся над Иводзимой. До Японии – еще три часа.

В наушниках затрещали голоса с бортов «Грейт Артиста» и «Намбер 91». Достигнув точки рандеву, все три машины взяли курс на северо-запад, к Сикоку, первому японскому острову на пути. Дженьюэри отправился в хвостовую часть, к туалету.

– Ты о'кей, Фрэнк? – спросил Мэтьюз.

– Ну да. Вот только кофе – гадость ужасная.

– А когда он был лучше?

Сдернув на лоб козырек бейсболки, Дженьюэри поспешил прочь. Коченски и прочие бортстрелки резались в покер. Облегчившись, Дженьюэри вернулся вперед. Мэтьюз, подсев к столику и обложившись картами, готовил оборудование к постоянному слежению за отсутствием бокового сноса: теперь без этого – никуда. Хэддок с Бентоном тоже разошлись по боевым постам и занялись делом. Обогнув пилотов, Дженьюэри спустился в нижний из носовых отсеков.

– Удачной стрельбы! – крикнул ему вслед Мэтьюз.

Впереди вроде бы было потише. Усевшись на место, Дженьюэри надел наушники, подался вперед и устремил взгляд наружу, сквозь переплет остекления кабины.

Рассвет окрасил небесный свод в розовое от края до края. Розовый плавно, мало-помалу, сменялся лавандовым, а из лавандового, оттенок за оттенком, переходил в синеву. Океан внизу казался сверкающей лазурной равниной, испещренной мраморными прожилками пушистых, нежно-розовых облаков, а небо над головой – огромным куполом, светлым у горизонта и понемногу темнеющим ближе к вершине. Дженьюэри всю жизнь полагал, что на рассвете лучше всего видно, как велика земля и как высоко поднялся над ней самолет. Сейчас машина словно бы шла по верхней кромке поверхности атмосферы, и Дженьюэри ясно видел, насколько она тонка, эта кожица воздуха: взвейся хоть к самой ее границе, земля все равно простирается вдаль, во все стороны, без конца. Согревшийся кофе, он порядком вспотел. Солнце сверкало, отражаясь от плексигласа. Часы показывали шесть. Самолет и лазурную полусферу впереди самолета рассекал надвое бомбоприцел. В наушниках затрещало, и Дженьюэри выслушал доклады передовых машин, достигших городов-целей. Кокура, Нагасаки, Хиросима… всюду облачность – шесть десятых. Может, из-за погодных условий атаку придется отменить?

– Посмотрим сначала на Хиросиму, – объявил Фитч.

Дженьюэри с возобновившимся интересом уставился вниз, на россыпи миниатюрных облаков, поправил соскользнувший с кресла парашют, представил, как надевает его, прокрадывается к центральному аварийному люку под штурманской кабиной, отворяет люк и… и покидает самолет, никем не замеченный. А они пускай что хотят, то и делают. Пусть бомбят, пусть не бомбят – с Дженьюэри взятки гладки. Он будет парить над землей, точно пух одуванчика, чувствовать свежие токи прохладного воздуха на щеках, укрытый тугим шелковым куполом, словно своим, личным маленьким небом.

Безглазое, дочерна обожженное лицо…

Дженьюэри вздрогнул. Казалось, кошмар может вернуться, возобновиться в любую минуту. Спрыгнув, он ничего не изменит, и бомба упадет в цель… и станет ли ему легче там, в волнах собственного Внутреннего моря? «Наверняка!» – вопил один из голосов в голове. «Вполне возможно», – соглашался второй… однако это лицо неотвязно маячило перед глазами.

В наушниках зашуршало.

– Лейтенант Стоун закончил ставить бомбу на взвод, и я могу сообщить всем вам, что у нас на борту. У нас на борту – первая атомная бомба в мире.

«Не совсем», – подумалось Дженьюэри под дружный свист в наушниках. Самую первую взорвали в Нью-Мексико. Расщепление атомов – этот термин он уже слышал. Эйнштейн говорил, что в каждом атоме заключена невероятная мощь. Расщепи один, и… ну да, фильм о результатах видели все.

Далее Шепард завел речь о радиации, напомнив Дженьюэри кое о чем еще. Энергия атома высвобождается в форме рентгеновского излучения. Убивать людей рентгеновскими лучами! Пожалуй, это действительно против Женевской конвенции.

– Когда бомба будет сброшена, – вклинился Фитч, – лейтенант Бентон зафиксирует нашу реакцию на увиденное. Зафиксирует для истории, так что глядите мне: не выражаться!

«Не выражаться»… Дженьюэри чудом не захохотал в голос. Пусть у тебя на глазах первая атомная бомба в истории испепелит рентгеновским излучением огромный город со всеми жителями, но сквернословить или же богохульствовать – чтобы ни-ни!

Шесть двадцать. Пальцы Дженьюэри стиснули окуляры бомбоприцела, что было сил. Голова отяжелела, будто у него жар. В беспощадном утреннем свете кожа на тыльной стороне ладоней казалась слегка прозрачной, а крохотные складки морщинок на ней напоминали затейливую вязь волн на поверхности моря. Ладони его, подобно всему остальному, состояли из атомов. Атом – мельчайший кирпичик материи, на эти побелевшие от напряжения, дрожащие руки таких кирпичиков требуются миллиарды. Расщепи один атом – получишь огненный шар, а значит, энергия, заключенная в каждой ладони… Повернув руку раскрытой ладонью кверху, Дженьюэри вгляделся в папиллярные узоры и крапчатую плоть под полупрозрачной кожей. Выходит, каждый человек – бомба, способная разнести в прах весь мир…

Дженьюэри замер. Казалось, таящаяся в нем энергия пробуждается, упруго пульсирует с каждым ударом сердца. Что же за дивные создания – люди, обитатели необъятного лазурного мира! Но вот они мчатся вперед, чтоб сбросить бомбу на город и погубить сотню тысяч этих чудесных созданий… Угодив лапой в капкан, лиса или енот начинает рваться из его челюстей, пока не изранит, не вывихнет, а то и не переломит лапу, и только тогда усталость и боль заставят зверька угомониться, утихнуть. В эту минуту Дженьюэри точно так же хотелось утихнуть, забыть обо всем. Даже думать, и то было больно. Все его планы избавления – полная чушь, глупость, бессмыслица. Уж лучше успокоиться и смириться. Пытался он ни о чем не думать, но все без толку. Как так – не думать? Пока он в сознании, от мыслей никуда не денешься. Разум, попавший в ловушку, противится неизбежному упорнее, дольше любой лисицы.

Приподняв нос, «Лаки Страйк» начал долгий, пологий подъем на высоту бомбометания. Под облаками на горизонте зеленел остров. Япония.

«Нет, точно жарче становится. Должно быть, система отопления барахлит», – подумалось Дженьюэри.

Не думать… не думать ни о чем…

Каждые пару минут Мэтьюз давал Фитчу небольшие поправки к курсу.

– Два семь пять… Да, вот так.

В попытках забыться Дженьюэри принялся вспоминать детство. Запряженный в плуг мул впереди. Переезд в Виксберг (к рекам). Там, в Виксберге, поскольку заике друзьями обзавестись нелегко, он играл сам с собой, и игру для себя изобрел тоже сам. Развлекался, воображая, будто всякий его поступок невероятно важен, так как определяет дальнейшую судьбу всего мира. К примеру, если он перейдет дорогу перед вон той машиной, машина не успеет вовремя миновать следующий перекресток, и в нее врежется грузовик, и водитель машины, погибнув, не сможет изобрести летучую лодку, которая спасет президента Вильсона от похитителей… а значит, машину нужно пропустить – ведь от нее зависит все, что ни случится после. «Проклятье, – подумал Дженьюэри, – проклятье, вспомни о чем-нибудь другом!» К примеру, последний прочитанный рассказ о Хорнблоуэре – как он выпутался бы из этого положения? Округлившийся, точно заглавное О, рот матери, вбежавшей на кухню и увидевшей его руку… Илисто-бурая Миссисипи за гребнями дамб…

Страдальчески сморщившись от безысходности, от горькой обиды, Дженьюэри замотал головой. Теперь-то он, наконец, понимал: ни одна из улочек памяти не спасет, не уведет его от жестокой действительности, так как во всей его жизни нет ничего, не связанного с нынешним положением, и куда ни направь ход мыслей, разум всюду будет искать спасения, защиты от того, что ждет впереди.

Меньше часа до цели. «Лаки Страйк» шел на тридцати тысячах футов, на высоте бомбометания. Фитч передал Дженьюэри показания альтиметра для ввода в бомбоприцел, а Мэтьюз сообщил скорость ветра. В глазу защипало от пота, и Дженьюэри яростно заморгал. Восходящее солнце позади, за кормой, сверкало не хуже атомной бомбы, отражаясь от каждого уголка, каждого краешка плексигласа, озаряя гермокабину слепящим светом. Рухнувшие планы смешались, спутались в голове, дыхание участилось, в горле пересохло. Сам понимая, насколько все это бессмысленно, Дженьюэри снова и снова честил на все корки ученых, и Трумэна, и затеявших всю эту заваруху японцев, растреклятых желтомордых убийц: сами накликали беду на свою голову, так пусть теперь вспомнят Перл! Сколько американцев погибло тогда под японскими бомбами, хотя войны никто никому не объявлял? Развязанная японцами, война возвращается к ним, несет им возмездие – заслуженное возмездие. Однако захват Японии займет не один год, обойдется в миллионы жизней, так не лучше ли покончить с нею сейчас, сегодня, раз навсегда, они заслужили, заслужили ее, кипящую реку, полную дочерна обожженных, умирающих молча людей, треклятая раса твердолобых маньяков!

– Вот и Хонсю, – сказал Фитч, возвращая Дженьюэри в мир на борту «Лаки Страйк».

Машина шла над Внутренним морем. Вскоре они достигнут второй по очередности цели, Кокуры, что находится малость южнее. Семь тридцать. Остров был укрыт облаками куда гуще, чем море, и Дженьюэри снова воспрянул духом в надежде, что выполнению задания помешает погода. Да, но ведь они заслужили возмездие! И вылет этот ничем не хуже и не лучше всех прежних. Сколько бомб сбросил он на Африку, на Сицилию, на Италию, на Германию…

Склонившись вперед, Дженьюэри снова прильнул к окулярам. В перекрестье прицела синело море, но впереди, у верхней кромки, виднелась земля. Хонсю. При двухстах тридцати милях в час до Хиросимы – от силы полчаса ходу, а может, и того меньше. Интересно, выдержит его сердце подобный темп в течение целого получаса?

– Мэтьюз, – заговорил Фитч, – принимай руководство. Командуй, мы выполняем.

– Два градуса к югу, – только и сказал в ответ Мэтьюз.

Наконец-то в их голосах появился хотя бы намек на понимание и даже страх.

– Дженьюэри, ты готов? – спросил Фитч.

– Да. Жду, – отозвался Дженьюэри и сел прямо, чтоб Фитч смог увидеть его затылок.

Бомбоприцел возвышался между коленей. Переключатель сбоку запускал процедуру сброса: ведь бомба не покинет борт самолета немедля, по щелчку тумблера, а окажется в воздухе только после пятнадцатисекундного радиосигнала, предупреждения машинам эскорта, и прицел был настроен соответственно, с учетом задержки.

– Курс два шесть пять, – велел Мэтьюз. – Зайдем на цель прямо против ветра.

И таким образом отпадет надобность в учете бокового сноса бомбы.

– Дженьюэри, настройку прицела прикрути до двухсот тридцати одной мили в час.

– Два три один, – отрапортовал Дженьюэри.

– Всем, кроме Дженьюэри и Мэтьюза, надеть защитные очки, – приказал Фитч.

Дженьюэри поднял с пола темные очки-консервы. Глаза… глаза нужно поберечь, не то вытечь могут. Надев очки, он опустил голову, уперся лбом в окуляры. «Лаки Страйк» по-прежнему несся к цели. Дженьюэри снял очки, а когда снова взглянул в прицел, в перекрестье показалась суша. Что на часах? Ровно восемь. Подъем, газеты, утренний чай…

– Десять минут до цели, – сообщил Мэтьюз.

Точкой прицеливания был мост Айои, Т-образный мост в самом центре огромного города, охватившего дельту реки. Опознать – проще простого.

– Облаков-то там, внизу, сколько, – заметил Фитч, указав подбородком вперед. – Цель разглядишь?

– Откуда же знать? Пробовать нужно, – ответил Дженьюэри.

– Можно сделать второй заход и навестись по радару, если потребуется, – сказал Мэтьюз.

– Дженьюэри, до полной уверенности не бросать, – распорядился Фитч.

– Есть, сэр.

В прорехах меж облаками мелькали скопища крыш, опутанных паутиной серых дорог. Вокруг зеленел лес.

– Отлично, – воскликнул Мэтьюз, – мы на месте! Так держать, капитан! Дженьюэри, скорость та же, два три один.

– И курс тот же, – подтвердил Фитч. – Дженьюэри, дело за тобой. Всем еще раз проверить защиту глаз и приготовиться к повороту.

Мир Дженьюэри сузился до ширины окуляра бомбоприцела. Лес, испещренный штрихами облаков, невысокие гребни холмов… и вот они, окраины Хиросимы. Воды широкой реки илисто-буры, бледно-зеленая суша подернута дымкой, на фоне зелени тускло сереет растущая паутина дорог. Еще миг, и вся земля впереди покрылась крохотными прямоугольниками домов, а затем в поле зрения появился центр города – длинные, узкие острова, словно бы воткнутые в темную синеву залива. Город мелькал в перекрестье прицела, остров за островом, облако за облаком… Дженьюэри затаил дух. Пальцы на тумблере отвердели, как камень. Вот впереди, прямо под пересечением прицельных линий, среди облаков замаячило крохотное Т. Казалось, пальцы вот-вот раздавят рычажок тумблера. Неторопливо вдохнув, Дженьюэри вновь задержал дыхание. Обзор заслонила пелена облаков, за ней показался следующий остров.

– Почти на месте, – спокойно сказал Дженьюэри в микрофон. – Так держать.

Теперь, когда дело дошло до него, сердце гудело не хуже райтовских двигателей. Дженьюэри сосчитал до десяти. Теперь в перекрестье одно за другим уплывали назад облака вперемешку с зеленью леса, расчерченного свинцово-серыми линиями дорог.

– Я включил тумблер сброса, но сигнала не получаю! – прохрипел он в микрофон, изо всех сил прижимая к панели рычажок выключателя.

Фитч заорал нечто неразборчивое, но его крики перекрыл треск помех и голос Мэтьюза…

– Пробую еще раз! – прокричал Дженьюэри, всем телом прикрывая от пилотов бомбоприцел. – Ага… ага… секунду…

С этими словами он перебросил рычажок тумблера сброса вниз. В наушниках негромко, басовито загудело.

– Есть! Пошла бомба! Пошла!

– Но куда она упадет?! – проорал в ответ Мэтьюз.

– Ровнее курс! – крикнул Дженьюэри.

«Лаки Страйк», вздрогнув, поднялся выше – футов на десять, а то и на двадцать. Дженьюэри извернулся и бросил взгляд вниз. Бомба на миг зависла в воздухе прямо под брюхом «летающей крепости», но тут же, слегка качнувшись из стороны в сторону, устремилась к земле.

Машина накренилась вправо и ушла в такое крутое пике, что центробежная сила швырнула Дженьюэри об остекление кабины. Несколькими тысячами футов ниже Фитч выровнял самолет и полным ходом повел его на север.

– Что видишь? – крикнул он.

– Ничего, – выдохнул в микрофон Коченски со своего места у хвостовой пушки.

Не без труда поднявшись, Дженьюэри потянулся к темным очкам, однако на голове их не оказалось. Где-либо рядом – тоже.

– Сколько от сброса прошло? – спросил он.

– Тридцать секунд, – отвечал Мэтьюз.

Дженьюэри крепко-крепко зажмурил глаза.

Кровь в веках вспыхнула алым, а затем – белизной.

В наушниках зазвучал разноголосый гомон:

– О господи… Бог ты мой…

Машину подбросило, резко швырнуло в сторону, в уши ударил пронзительный скрип металла. Вдавленный в остекление кабины чудовищной перегрузкой, Дженьюэри с трудом оттолкнулся от плексигласового фонаря.

– Еще волна! – завопил Коченски.

«Лаки Страйк» снова бросило вбок, бомбардировщик затрясся, не слушаясь управления. «Ну, вот и он, конец света, – подумалось Дженьюэри. – Теперь-то уж моя проблема наверняка решена».

Однако, открыв глаза, он обнаружил, что зрения не потерял. Двигатели ревели, воздушные винты вращались, как ни в чем не бывало.

– Взрывные волны! – крикнул в микрофон Фитч. – Теперь все о'кей. Гляньте-ка! Гляньте… ох, ни хрена ж себе!

Дженьюэри оглянулся назад. Пелена туч лопнула, расступаясь под натиском столба черного дыма, поднявшегося кверху от огненно-алого основания далеко внизу. Вершина столба уже достигала их высоты. Изумленные возгласы пополам с треском статики отдались болью в ушах, но Дженьюэри не сводил глаз с множества огней, пожаров, впадающих в озеро пламени у основания облака. Сквозь брешь в тучах он явственно видел их, шесть рукавов речной дельты, а там, чуть левее огня и дыма – город, Хиросиму, целую и невредимую.

– Мимо! – заорал во весь голос Коченски. – Промах!

Дженьюэри отвернулся, пряча от глаз пилотов улыбку, застывшую на лице, опустился в кресло и облегченно перевел дух.

Но облегчение его оказалось недолгим.

– Да чтоб тебе провалиться! – заорал сдерживаемый Макдональдом Фитч из пилотской кабины. – Дженьюэри, живо сюда!

– Есть, сэр.

Ну, вот и новая куча проблем…

Превозмогая дрожь в ослабших коленях, Дженьюэри поднялся и развернулся к пилотам. Кончики пальцев правой ладони болезненно ныли. Весь экипаж сгрудился впереди, у остекления гермокабины, и Дженьюэри тоже устремил взгляд наружу.

Вскармливаемое адским пеклом и дымом, черной «ножкой» струящимся в небеса, грибовидное облако разрасталось, клубилось, словно росту его не будет конца. На глаз около двух миль в поперечнике, добрых полмили в высоту, оно поднялось куда выше «летающей крепости», казавшейся рядом с ним жалкой мухой.

– Как думаете, мы все теперь бесплодными станем? – спросил Мэтьюз.

– Я на вкус радиацию чувствую, – объявил Макдональд. – А вы? Будто свинец во рту.

Вспышки пламени, рвущегося в облако снизу, придавали «ножке» зловещий пурпурный оттенок. Огромный, точно живой, гриб взрыва поднялся над землей на шестьдесят тысяч футов, и все это учинено одной-единственной бомбой… Ошеломленный, Дженьюэри протиснулся мимо пилотов в штурманскую кабину.

– Капитан, фиксацию реакции каждого начинать не пора? – спохватился Бентон.

– К дьяволу все это, – прорычал Фитч, направляясь следом за Дженьюэри.

Однако Шепард, спустившийся вниз из кабины штурманов, опередил его. Промчавшись через отсек, он сгреб Дженьюэри за плечо, и Дженьюэри, едва не споткнувшись, шарахнулся прочь.

– Ублюдок! – заорал Шепард. – Нервы сдали?! Трус!

Обрадованный появлением противника, цели, Дженьюэри бросился к Шепарду, но подоспевший Фитч ухватил его за ворот и рывком развернул к себе, так что оба оказались нос к носу.

– Это правда?! – разозленный не меньше Шепарда, прокричал он. – Ты вправду нарочно сброс запорол?!

– Нет, – буркнул Дженьюэри.

Стряхнув с ворота руки Фитча, он с разворота врезал ему в зубы. Удар вышел что надо. Фитч пошатнулся, едва не упал, но тут же опомнился и наверняка сделал бы из Дженьюэри отбивную, если бы Мэтьюз, Бентон и Стоун не удержали его, во весь голос требуя прекратить свару.

– Да заткнитесь же там! Заткнитесь! – заорал из пилотской кабины Макдональд.

Вокруг воцарился сущий бедлам, однако Фитч противиться миротворцам не стал, и вскоре на борту сделалось тихо. Последним умолк Макдональд, громогласно требовавший тишины. Дженьюэри, не отнимая руку от кобуры, отступил в проход между кресел пилотов.

– Когда я щелкнул тумблером, в перекрестье был город, – сказал он. – Но выключатель ни с первого, ни со второго раза не сработал, и…

– Вранье! – крикнул Шепард. – С выключателем все было в полном порядке, я сам проверял! Вдобавок бомба взорвалась в милях от Хиросимы, глядите сами! Значит, задержка не меньше минуты! – Утерев слюну с подбородка, он ткнул пальцем в сторону Дженьюэри. – Это все ты!

– Ошибаешься, – возразил Дженьюэри, однако видя, что остальных Шепарду удалось убедить, сделал еще шаг назад. – Одним словом, передавайте меня комиссии по расследованию, да поскорее, а до тех пор оставьте в покое. Кто попробует снова тронуть меня, пристрелю.

Полоснув угрожающим взглядом Фитча и Шепарда, он отвернулся, спрыгнул вниз и опустился в бомбардирское кресло. Казалось, он беззащитен, точно загнанный на дерево енот.

– Тебя самого за такое к стенке поставят! – завизжал ему вслед Шепард. – Неподчинение приказу… государственная измена…

Однако Мэтьюз со Стоуном дружно велели ему заткнуться.

– Давайте-ка убираться скорее, – донесся сверху голос Макдональда. – Не чувствуете, что ли? У меня будто свинца полон рот.

Дженьюэри устремил взгляд наружу, за плексиглас фонаря. Исполинское облако все еще пухло, клубилось, дышало огнем. Один-единственный атом… Ну что ж, лесу, определенно, конец. При этой мысли Дженьюэри чуть не расхохотался, но вовремя опомнился и взял себя в руки, опасаясь скатиться в истерику. Сквозь брешь в облаках ему впервые удалось как следует разглядеть Хиросиму. Целый и невредимый, город лежал поверх островов, словно огромная карта. Ну, вот и все. Адское пекло у основания облака-гриба растянулось на восемь, а то и десять миль вдоль края залива и на милю-другую – в глубину суши. Весь лес в этом месте выгорит дотла, полностью, без следа будет стерт с лица земли. Затем джапы сумеют оценить нанесенный взрывом урон на месте, и если сказать им, будто это была демонстрация, предупреждение… и если они поторопятся… да, тогда у них будет шанс. Возможно, все выйдет, как надо.

На смену сброшенному напряжению явилась невероятная слабость, однако тут Дженьюэри вспомнил слова Шепарда и понял: чем бы ни обернулись все эти планы, дела его плохи. Плохи… Ха! Какое там «плохи», дела – хуже некуда. «Будь прокляты эти японцы», – с ожесточением подумал он, пожалев, что вправду не сбросил бомбу им на головы.

Опустошенный отчаянием, Дженьюэри обмяк, задремал и очнулся от дремы лишь долгое-долгое время спустя. Разум его вновь сделался угодившим в капкан зверьком, заметался из стороны в сторону, строя один план за другим. Весь долгий, унылый полет домой прошел в размышлениях. Мысли кружились в голове с быстротою воздушных винтов, а то и быстрее, и к тому времени, как «Лаки Страйк» приземлился на Тиниан, план у него появился. Пожалуй, не очень-то стоящий, не слишком надежный, но ничего лучшего ему в голову не пришло.

Ангар для инструктажей снова со всех сторон окружали «эм-пи». Вывалившись из грузовика следом за остальными, Дженьюэри вошел внутрь. Устремленные на него взгляды он чувствовал остро, как никогда – жесткие, осуждающие, беспощадные… однако устал настолько, что ему было не до этого. Не спал он уже более тридцати шести часов, да и прежде, с тех пор, как в последний раз, неделю назад, побывал в этом самом ангаре, глаз почти не смыкал. За отсутствием стабилизирующей вибрации двигателей все вокруг дрожало, как в лихорадке, рев тишины оглушал. Все, на что он был способен, – это как можно тверже держаться самой основы, самой сути задуманного. Злобные взгляды Фитча и Шепарда, обиду и недоумение в глазах Мэтьюза следовало выкинуть из головы, и как можно скорее. По счастью, зажженная сигарета в этом ему помогла.

Под градом вопросов, под множество споров, остальные описали выход на цель, а затем потемневший с лица, изрядно осунувшийся Скоулз и офицер из разведслужбы принялись расспрашивать о сбросе бомбы. Тут Дженьюэри, согласно плану, требовалось настаивать на изначальной версии.

– …И когда цель удара оказалась в перекрестье, я опустил рычажок тумблера сброса, но ответного сигнала не получил. И начал щелкать тумблером, пока сигнал не включился. Далее – пятнадцатисекундная задержка и сброс.

– Что могло быть причиной внезапного появления сигнала?

– В тот момент я ничего необычного не заметил, но…

– Да не могло этого произойти! – вмешался Шепард, покрасневший как рак. – Я проверял выключатель перед вылетом, и с ним все было в полном порядке. Кроме того, сброс был выполнен более чем через минуту после…

– Капитан Шепард, – оборвал его Скоулз, – вас мы тоже вскоре выслушаем.

– Но ведь он очевидно лжет…

– Капитан Шепард! Для меня лично это совершенно не очевидно. Помолчите, пока до вас очередь не дойдет.

– Как бы там ни было, – продолжал Дженьюэри в надежде увести допрос в сторону от долгого промедления, – наблюдая падение бомбы, я заметил кое-что странное. Возможно, из-за этого ее и заклинило. Мне нужно обсудить наблюдения с одним из ученых, разбирающимся в устройстве бомбы.

– Что именно вы наблюдали? – с нескрываемым подозрением спросил Скоулз.

Дженьюэри призадумался.

– По этому поводу будет расследование, верно я понимаю?

– Расследование уже ведется, капитан Дженьюэри, – нахмурившись, ответил Скоулз. – Здесь и сейчас. Доложите нам, что вы видели.

– Но ведь этим допросом разбирательство не ограничится?

– Да, капитан. Похоже, дело будет разбираться в военном суде.

– Так я и думал. Я не желаю говорить ни с кем, кроме своего адвоката и ученого, знакомого с бомбой.

– Я, я – ученый, знакомый с устройством бомбы! – взорвался Шепард. – Заметил бы что-нибудь, мог бы сразу мне и сообщить, преда…

– Я сказал, мне нужен ученый! – вскричал Дженьюэри, поднявшись и встав лицом к лицу со свекольно-багровым от ярости Шепардом по ту сторону стола. – Ученый, а не какой-то проклятый Богом гайковерт!

Поднятый Шепардом крик подхватили другие, и ангар зазвенел от ожесточенных споров. Пока Скоулз восстанавливал порядок, Дженьюэри уселся на место, всем видом давая понять, что больше из него ни слова не вытянуть.

– Я позабочусь о назначении вам адвоката и о начале судебного разбирательства, – решил, очевидно растерянный, Скоулз. – С этой минуты вы объявляетесь арестованным по подозрению в сознательном невыполнении боевого задания.

Дженьюэри согласно кивнул, и Скоулз передал его «эм-пи».

– И последнее, – сказал Дженьюэри, с трудом превозмогая усталость. – Передайте генералу Лемею: если известить японцев, будто удар этот был предупреждением, он может возыметь тот же эффект, как и…

– А что я вам говорил! – заорал Шепард. – Я же говорил: он это сделал нарочно!

Соседи по столу усадили Шепарда на место, но большинство собравшихся он сумел убедить. Теперь даже Мэтьюз взирал на Дженьюэри изумленно и зло. Охваченный смутным ощущением, будто план его, хоть пока что и развивается глаже некуда, в перспективе не так уж хорош, Дженьюэри устало покачал головой.

– Я просто стараюсь извлечь из положения максимум возможного.

Только невероятным усилием воли заставил он собственные ноги вынести хозяина из ангара с достоинством.

Камеру ему устроили в одном из свободных учебных кабинетов для младшего офицерского состава. Еду приносили «эм-пи». Первые пару дней Дженьюэри только и делал, что спал. На третий день, выглянув в зарешеченное окно кабинета, он увидел тягач, выволакивающий за ограду расположения группы укрытую брезентом платформу в сопровождении джипов, битком набитых военной полицией. Все это здорово походило на военные похороны. Бросившись к выходу, Дженьюэри принялся барабанить в дверь, пока на стук не явился один из юных «эм-пи».

– Что там происходит? – спросил Дженьюэри.

«Эм-пи» смерил его ледяным взглядом.

– Готовят новый удар, – скривив губы, ответил он. – И на этот раз все сделают, как надо.

– Нет! Нет! – вскричал Дженьюэри, рванувшись к «эм-пи», но тот отшвырнул его назад и запер дверь на замок. – Нет!!!

Дико ругаясь, он колотил в дверь, пока кулаки не заныли.

– Это же ни к чему, ни к чему! Ведь можно же и без этого!

В конце концов маска его дала трещину. Рухнув на койку, Дженьюэри безудержно зарыдал. Все, чего ему удалось добиться, утратило смысл. Выходит, он пожертвовал собой ни за понюх табаку.

Спустя день или два после этого «эм-пи» впустил к нему какого-то полковника, седоволосого, чопорного, едва не раздавившего Дженьюэри пальцы в железном рукопожатии. Глаза его отливали бледной, ледяной синевой. Всем существом своим гость излучал неприязнь.

– Полковник Дрэй, – представился он. – Мне приказано защищать вас перед военным судом. Для этого мне потребуются все имеющиеся у вас факты, до мелочей, так что давайте начнем.

– Я не стану ни с кем разговаривать, пока не увижу ученого-атомщика.

– Но я – ваш защитник. Ваш адвокат…

– Плевать мне, кто вы такой, – оборвал его Дженьюэри. – Моя защита зависит от того, сможете ли вы привести одного из этих ученых сюда. Чем выше рангом, тем лучше. И мне нужно поговорить с ним наедине.

– Я обязан буду при этом присутствовать.

Значит, он согласен… однако теперь даже защитника следовало считать врагом.

– Естественно, – отвечал Дженьюэри, – вы же – мой адвокат. Но больше чтоб никого. Возможно, от этого зависит секретность нашей ядерной программы.

– Вы обнаружили свидетельства саботажа?

– Ни слова больше, пока этот ученый не окажется здесь.

Раздраженно кивнув, полковник вышел за дверь.

К вечеру следующего дня полковник вернулся, сопровождаемый еще одним человеком.

– Вот это – доктор Форест.

– Участвовавший в разработке бомбы, – добавил Форест.

Стриженный «ежиком», в армейской рабочей робе, он походил на военного куда сильнее полковника. Подозревая подвох, Дженьюэри смерил обоих настороженным взглядом.

– Вы поручитесь за подлинность личности этого человека словом офицера? – спросил он Дрэя.

– Разумеется, – сухо ответил полковник, приняв оскорбленный вид.

– Итак, – заговорил доктор Форест, – у вас возникли проблемы со сбросом изделия в нужный момент. Расскажите, что вы наблюдали.

Дженьюэри перевел дух, набрал полную грудь воздуха. Настало время подписать себе приговор.

– Ничего я такого не наблюдал, – прямо ответил он. – Я хочу, чтобы вы передали от меня ученым следующее. Ребята, вы работали над этой штукой не один год, и у вас наверняка было время подумать, как вашу бомбу используют. Вы знали, что джапов можно принудить к сдаче, устроив им демонстрацию…