Читать книгу По лезвию струн. Ностальгический рок-н-ролльный роман - Кира Бородулина - Страница 2

За полгода до…

Мои последние дни в Питере – как последние дни жизни. Я жадно вбирал в себя каждое ощущение и впечатление, каждый образ, который перестал замечать, прожив в этом городе чуть больше года. Теперь все заиграло новыми красками. В голове непрерывно звучала песня Майка Науменко «Завтра меня здесь уже не будет…».

Я шел на встречу с любимой. Мы договорились поиграть у Казанского собора – излюбленное место наших свиданий. Играть там – дело непростое: либо заплати, либо улучи момент и шуруй, пока не прогнали. Мы выбирали второе. Щекотание нервов и привкус чего-то запретного объединяли нас. По крайней мере, мне так казалось.

Мне потребовалось не больше секунды, чтобы разглядеть ее хрупкую фигурку в толпе туристов. Она ходила вокруг фонтана, то перебрасывая футляр со скрипкой из руки в руку, то поправляя раздуваемые ветром волосы. Какое-то время я не показывался ей на глаза, любуясь из-за колонны собора. Завтра меня здесь уже не будет. Возможно, я больше никогда ее не увижу.

Заметив меня, она шагнула навстречу.

– Прости, что опоздал, – я подбежал к ней.

Так торопился, выскочил в одной футболке и уже начал замерзать, в середине июля.

Она, конечно, простила. Казалось, даже не придала этому значения.

– Удачно мы зашли! – она окинула взглядом площадь и стала расстегивать футляр.

Действительно, ни одного уличного музыканта. В середине летнего дня? Что-то в этом есть странное, почти зловещее.

Я нехотя снял чехол с гитарой с онемевшего плеча. Завтра меня здесь уже не будет. Почему бы не погулять вместе по аляповатому Петергофу, не посидеть в любимом кафе на Малой Морской, не насытиться радостью последних встреч? Когда уеду, увезу с собой воспоминания, как сокровища. У меня не останется даже фотографии. И наши вороватые совместные выступления будут частью этих воспоминаний.

Иоланта любила русский рок, а меня всегда больше притягивал тяжелый запад. Но, разумеется, мы играли то, что любит она. В Питере или в Ташкенте – неважно. Я смотрел на мир ее глазами, слышал эти песни ее ушами и находил мазохистское удовольствие в откапывании романтично-лиричного себя. Такого меня знает только она. Мы играли «Аделаиду» Гребенщикова. «И нет ни печали, ни зла, ни гордости, ни обиды» – единственное, что я помнил в этой песне. Затем был «Крематорий», потом «Зоопарк», но не то, что мельтешило в моей голове, и не «Прощай, детка, прощай». Вокруг стал собираться народ. Парень с гитарой – эка невидаль, а вот девушка со скрипкой – да. И послушать, и поглазеть приятно. В оставленную мной кепку полетели монетки, кто-то подходил ближе и клал бумажки. Будет, на что поесть мятного мороженого напоследок. Я очень его люблю, а в моем городе такого нет…

Ублажив толпу и заработав свои эндорфины, мы собрали деньги и поплелись к метро.

– Мне надо тебе кое-что сказать, – начал я.

Подождать бы, присесть где-нибудь, чтоб видеть ее лицо. Сказать ей все, глядя в глаза. В ее прекрасные изумрудные глаза…

Но не утерпел.

– Ммм?

– Я решил уехать домой.

Она не ахнула, не вскрикнула, не остановилась. Через секунду метро поглотило нас, и мы поодиночке продрались через толпу к эскалатору.

– Надолго? – спросила она, когда мы втиснулись в вагон.

Боже, откуда эти толпы, середина буднего дня?!

– Насовсем.

Нет, не потому, что порой этот город напоминал мне размалеванную девочку-подростка на первой дискотеке, залихватски пляшущую в откровенных нарядах. Не потому, что осенью, зимой и весной тут не вылезешь из депрессии. Не потому, что я резко понадобился родителям или друзьям. И уж конечно не потому, что мне так хотелось перевестись из ЛГУ в наш институт, хоть он и входит в двадцатку лучших вузов страны.

– Почему?

Думал, она и не спросит – так затянулось молчание. Как было бы славно!

– Я не могу здесь больше.

Точнее было бы сказать: я не могу так больше. Быть с тобой и быть не с тобой. Быть рядом, но не вместе. И каждый бронзовый лев, каждый каменный ангел, каждый разводной мост напоминает об этом. Думал, справлюсь, но это сложнее, чем казалось. Этот город не нужен мне без нее.

– Вадим, ты уверен? Если это из-за меня, мы можем просто перестать видеться… – ее голос дрогнул.

Так неожиданно, что перехватило дыхание.

– Нет, нет. Это не поможет. Так нам обоим будет лучше. Надо двигаться дальше.

Даже не обидно, что жизнь только-только наладилась. Здесь – перспективы, а в моей Тьмутаракани – одиночество. Так бывает, когда ты встретил свою любовь, а она – нет. Но в качестве друга ты ее более чем устраиваешь. До сих пор помню тупую боль, когда она сказала, что не может ответить мне взаимностью, но ближе меня у нее никого нет. Солнце не померкло. Мир не рухнул. Просто хотелось выть. Но я переживу! Видеть ее каждый день, быть рядом, играть у Казанского собора, есть мятное мороженое, делиться впечатлениями от книг и музыки с понимающим человеком – разве не счастье? И каждая встреча – вопрос и надежда: ты не передумала? Посмотри, какой я классный, когда-нибудь ты меня обязательно полюбишь! Глупая девчонка, хоть и умница… Я играю твои любимые песни и смотрю на тебя глазами преданного пса в ожидании подачки. Мимолетной улыбки, случайного касания.

Счастье? Более изощренной пытки трудно измыслить. В Петропавловке был, знаю, о чем говорю.

– Что ж, если ты так решил…

Я возвращаюсь в никуда. В родном городе у меня давно ничего нет. Единственное, что я сделал – позвонил старому другу Данчеру и попросил предоставить мне диванчик в гараже, где мы репетировали. Пока не найду жилье и работу. Другой город и экстремальная ситуация. Переключиться, забросать бытовухой клокочущее нечто в душе. Одной болью выбить другую.

– Когда? – она подняла на меня свои прекрасные глаза.

– Завтра. В десять вечера. Придешь меня проводить?

Она кивнула.

Мы покинули вагон. Молча зашли в кафе, молча проели заработанные деньги. От ее печали стало в сто раз гаже. Когда она улыбается, мир вокруг преображается, все становится золотым, как ее волосы на солнце. Когда ей грустно, эффект обратный. Я поежился, будто вмиг набежали тучи и ветер с Невы усилился.

– Я буду скучать, – сказала она на прощание.

Выдрав из блокнота листок, я нацарапал на нем адрес электронной почты. Фактического адреса у меня пока нет.

– Если что, пиши.

Хотя, наверное, лучше не надо. Ворошить былое, бередить мои раны. Но не мог же я совсем ничего ей не оставить, хотя бы на память! Не считая листов со стихами и редких книг, которые находил для нее. Неужели все, что нас связывало, можно так легко разорвать, просто уехав из города? Черный пес Петербург… Разумом понимал, что разорвать надо, и не маникюрными ножницами, а топором. Но сердце никак не хотело с этим мириться и цеплялось за соломинку.

Иоланта пришла проводить меня на следующий день. Привезла подарки от своей бабушки, которая меня очень полюбила. Оладушки и банку абрикосового варенья. Хорошо, что сама старушка не приехала – было бы совсем тяжко. Любимая обняла меня на прощанье, и я не хотел отпускать ее, все выжидал, что она произнесет эти главные слова, которые повернули бы время вспять и изменили бы мою жизнь. Но она сказала другие:

– Счастливого пути! Не забывай меня.

Я чуть не застонал. Разве не для этого я уезжаю отсюда? Забыть. Начать жизнь заново. Третий раз, по-моему. Сбился со счета.

Двери поезда отрезали меня от старой жизни. Иоланта вскоре растворилась в темноте июльской ночи. Долго ли еще она будет махать мне вслед и грустно улыбаться?

Последние дни… Будто стремительно катишься в пропасть. Кругом пестрый бурлящий вихрь, головокружение, преждевременная тоска и тошнота в преддверии избавления. Но остановиться не можешь. Понимаешь, что через секунду – глухой удар, выключение сознания, и наступит тьма. Или серость, как случилось в реальности. Серость родного города. Будто закончился цвет. Городов таких множество, я никогда не знал, что о нем сказать, кроме «после Питера глаза не смотрят», но это не Москва. В этой трансформаторной будке я не смог бы выжить. А родной город примет меня, как блудного сына. С позором и на щите, отвергнутого всеми и отвергнувшего все.

Какое это имеет значение?