Читать книгу Кошка Белого Графа - Кира Калинина - Страница 3

Эй! Нас, часом, не надули?

Ставни со стороны улицы были наглухо закрыты, крыльцо утопало в сугробах, ни одна из восьми труб на крыше не дымила.

Потом я заметила, что к калитке и дальше, к парадному входу, протоптана тропинка, снег со ступеней сметен.

Жаль, двор почистить никто не удосужился. Пришлось передвигаться прыжками, каждый раз проваливаясь с головой. В ушах снег, в глазах снег, все лицо в снегу!.. Снаружи я кошка, но внутри человек, так что прошу извинить – у меня лицо, а не морда.

Вон и свет в окне.

Деревьев близко к дому не нашлось, зато у летней веранды нарос высоченный сугроб, снег хорошо слежался и без труда выдержал мой кошачий вес.

Второй этаж дома опоясывал каменный карниз, украшенный фигурками крылатых человечков – духов природы. Карниз был достаточно широк для моих лап, но весь облеплен снегом и льдом. Чуть когти не сорвала, пока подобралась к окну.

А еще назад идти. Не представляю, как я тут развер-нусь.

И с окном не повезло: иней на стекле нарос плотный, с наледью. Только у самой рамы оставалась неровная щелка. К ней я и приникла глазом.

Видно было немногое.

Просторная, ярко освещенная комната, богатая обстановка. Веерообразная стойка магического телогрея. Край дивана с полосатой обивкой. На диване – ножки в пуховых носках, прикрытые бархатным подолом…

Я встала передними лапами на нижнюю перекладину оконной рамы и придвинулась ближе.

Барышня Агда в бардовом капоте полулежала, опершись локтем о валик.

На грудь ей падала полураспущенная коса, являя всю роскошь волос, тонкие пушистые завитки обрамляли нежный овал лица с изящным носиком и пухлыми малиновыми губами.

Майра права, тут есть чему позавидовать. Даже любопытно стало, какому счастливцу Льет отдает всю эту красоту и куда торопится. Ей же не больше восемнадцати.

На столике у дивана стояла перламутровая коробочка. Агда напевала мотив какой-нибудь модной песенки, и коробочка повторяла его на разные птичьи голоса. То соловьем зальется, то канарейкой, то дроздом…

Нет, не только птичьи!

В ответ на хрустальное «ла-ла-ла» Агды коробочка сперва бодро затявкала, потом размяукалась, как голодный кот.

– Хватит играться, – просипел Льет.

Он восседал в глубине комнаты, закинув ногу на ногу. Под черным, с серебром, шлафроком – свободные штаны и рубаха с распахнутым воротом.

Что же вы так далеко от окна расположились, благородный кавалер? Вас еле слышно.

– Пускай играется, – прозвучал низкий скрипучий голос, мужской или женский, непонятно. – Когда… гра… а… не… мо…

«Когда играться, как не в молодости?»

Выше щелка расширялась. Я приподнялась на задних лапах и уткнулась носом в ледяное стекло, силясь рассмотреть: кто там такой?..

Надо же, старуха – и престранная!

Она сидела в дальнем кресле, полускрытая боковиной высокой изогнутой спинки. Строгое темное платье, как у нашей классной дамы, на плечах толстый пуховый платок, какие носят крестьянки в деревнях, на голове узорчатая шапочка-колпак с коротеньким шпилем – точь-в-точь ланнский рыцарский шлем. По ободу шапочки пришиты кругляшки, не иначе старые монеты. В таких колпаках с монетками красуются на ярмарках дазские шаманки.

– Так сколько, говоришь, за платье просят?

Она подалась вперед, повернула к Льету голову, и стало видно, что и лицо у нее дазское – плоское, цвета темной бронзы, с маленькими глазками и мелкими угловатыми чертами.

Говорят, дазы в родстве с нашими гобрами. Только гобры сидят в своих снежных домах на далеком севере в обнимку с тюленями и в чужие дела не лезут.

– Тысячу восемьсот, – ответил Льет.

Верно, так мама ему и сказала. Пятьсот – задаток будет.

– Недешево, – старуха пожевала сухим ртом.

– У Кольдихи бы меньше пяти не стало! – барышня Агда оторвалась от своей забавы.

Я не сразу сообразила, что Кольдиха – это Вендела Кольд, самая знаменитая модистка Альготы. И самая дорогая. У нее одевались первые аристократки Ригонии и сама королева-бабушка.

– Может, и больше, – кивнула старуха. – А все равно шить надо у нее.

– Чего это? – буркнул Льет. – Мне деньги не лишние.

– А того! – старуха хлопнула ладонью по деревянному подлокотнику. Хлопок вышел со стуком – все ее пальцы, включая большой и указательный, были унизаны кольцами. Непохоже, что золотыми или серебряными, а какими, рассмотреть не удалось. – Тут не в деньгах дело, а в престиже. Чтоб все знали: Эмкино платье сшито у королевской портнихи!

«Не портнихи, а модистки», – мысленно возмутилась я, ежась под леденящим ветром. Портнихи просто шьют, а модистки придумывают и украшают. И только в следующий миг сообразила: «Эмкино платье»? Может, я ослышалась?..

– Но мне это нравится, матушка Гиннаш! – надулась Агда. – Другое не хочу!

– Молчи, Эмка, – одернул ее отец. – Матушка дело говорит.

И столько уважения прозвучало в этом «матушка», что я своим кошачьим ушам не поверила: чтобы самодовольный кавалер чтил кого-то, кроме себя, да не просто кого-то, а дазку, похожую на ведьму из страшных сказок!..

Когда ланны пришли в Ригонию, вслед за ними пришли дазы, как шакалы приходят за волками. Ланнов прогнали, а дазы живут себе не тужат. Торгуют, воруют, практикуют темную волшбу. Раньше дазов даже в города не пускали, они селились в слободках за воротами. А правили у них женщины-шаманки – когда через вожаков-мужчин, а когда и напрямую.

И это единственное, что мне в дазах нравилось.

При королеве Клотильде Ригония расцвела – сколько мудрых законов было принято, сколько нужных реформ проведено! Магию стихий поставили на службу стране. Ни один король столько не сделал. Молодой Альрик прославился пока лишь тем, что принял силу дождя, чтобы не угасла вместе с родом Регенскур, присовокупив ее к собственной силе. И неизвестно, хорошо это или плохо. Говорят, таких морозов, как нынче, не бывало уже полвека. Вдруг одно с другим связано?

А я, между прочим, сейчас превращусь в ледяную кошку…

Но от следующих слов загадочной матушки Гиннаш меня кинуло в жар.

– Нравится, так и славно, – старуха улыбнулась. – Фасон зарисуй, Кольдихе покажешь, она такое же сделает.

– Но я не запомнила! Там сложно…

– Тю! Пойдешь завтра на примерку, все рассмотришь как следует, пощупаешь, а потом скажешь, что тебе разонравилось. А ты, – обратилась старуха к Льету, – дашь им сотню за труды, пусть радуются. С таким женихом негоже у всякой деревенщины свадебный убор шить…

Я чуть с карниза не свалилась от возмущения. У деревенщины?! Да у нас баронессы платья заказывали! Два раза. И маркиза один раз… чуть не заказала.

– С таким женихом разориться недолго, – насупился Льет.

– Это верно, – согласилась старуха. – Мог бы раскошелиться на платьице-то, сделать невесте подарок. Хоть бы в гости пригласил приличия ради. Ты ж ему весточку послал?

– А как же! Загодя, – кавалер фыркнул. – Едем, мол. Везем будущую супружницу вашу к Свену и Свяне за благословением… Эмка, ты чего?

Барышня, как бы ее ни звали на самом деле, села столбиком и слушала их разговор, бледнее снега за окном, а потом вдруг заревела в полный голос. Коробочка-игрушка отозвалась поросячьим визгом.

За этим переполохом было не слышно, что говорят кавалер (если он кавалер, конечно) и таинственная матушка. Вернее, не говорят, а кричат. Когда старуха несильно шлепнула барышню по щеке и та умолкла от неожиданности, голос Льета прогремел, как пушечный залп:

– Не реви, дура! Все к лучшему!

Барышня всхлипнула:

– Куда же к лучшему? Он меня больше не любит!

– С чего ты взяла?

– Любил бы, не отдал этому…

Она опять заплакала. Коробочка, как видно, откликалась только на ее голос, и сейчас разразилась громким кудахтаньем.

Старуха пересела на диван, обняла барышню и, склонившись к самому ее уху, принялась уговаривать. До меня долетали обрывки слов и фраз:

– Кто ты сейчас? Никто! А будешь…

– …он должен жениться, сама знаешь…

– …ничего не значит…

– Но он будет с другой! – барышня заливалась слезами, коробочка квакала лягушкой.

– …одну ночь… ничего, переживешь…

– …снадобье… сразу понесет…

– …а будешь замужем…

– Но я не хочу, чтобы меня касался другой! Я этого не вынесу! – под совиное уханье барышня заломила руки.

– …и не надо… сварю такое… лишит мужской силы…

Ого, да тут целый заговор!

– Правда? Так можно? – опухшее от слез личико просветлело, но сейчас же опять сморщилось. – Она родит ему сына, и он полюбит ее…

– Не родит! – старуха повысила голос. – А если родит, то девочку, уж я позабочусь. Нашла о чем печалиться.

– Я отдала ему все, – пискнула барышня, шмыгая носом. – Он обещал любить меня вечно…

Зловредная коробочка закричала болотной выпью. Так громко и жутко, что я невольно подпрыгнула и заскользила на карнизе, цепляясь за что придется. Сквозь стекло долетел старухин ответ:

– Он и будет любить тебя вечно, не будь я лучшая в Кайлане ворожея и травница!

– Цыц, вы обе! – гаркнул мужской голос.

Я прильнула к щелке.

Свяна, защити!..

Льет, грозный, как палач, шел к окну с ножом в руке и смотрел, казалось, прямо на меня. Неужели услышал, как я тут барахтаюсь и скрежещу когтями? Или глаз в щелке заметил?

Все, не гляжу! Нет меня. Вам почудилось, благородный кавалер.

Шаги приблизились и замерли.

– Кошка! – прогремело над головой.

Верно, благородный кавалер. Просто бродячая кошка, которая жмется к человеческому жилью. Вы же не станете вскрывать тройную раму, чтобы подпортить шкурку безобидному животному?

И как он умудрился разглядеть черную кошку в черной ночи сквозь толстый слой изморози…

Мгновение томительной тишины, и шаги стали удаляться.

Я отважилась снова заглянуть в комнату.

Льет стоял спиной. А старуха…

Она сложила пальцы щепотью, поднесла ко рту и дунула. Клянусь, в руке у нее ничего не было! Но в воздух сорвалась черная взвесь и тончайшей струйкой потекла к окну.

Я невольно пригнула голову.

Тяжелая рама содрогнулась, сверху посыпалось крошево мерзлого снега.

Не помня себя, я сиганула прямо со второго этажа в самый большой сугроб. Меня завалило, но я подпрыгнула – кузнечик, а не кошка! – и понеслась вскачь, не жалея лап.

Не помню, когда в последний раз так быстро бегала и с такой скоростью взбиралась на балкон своего мезонина.

Тут бы выдохнуть и расслабиться. Однако все пошло наперекосяк.

Я оборачивалась с шести лет, и у меня всегда – всегда! – получалось. С первого раза. Без заминок и осечек.

А сейчас – нет.

Небыль отказалась явить себя. Не приняла, не впустила, не откликнулась на зов. Не отдала мне меня – рослую белокурую девушку в свадебном костюме крестьянки из северных областей Ригонии.

Я даже в дом попасть не могла. Не лапой же за ручку браться!

Спасло то, что дверь открывалась вовнутрь. Я налегла изо всех сил – уперлась передними лапами, лбом и ввалилась в хорошо протопленную комнату.

Уже потом, прильнув к изразцовой стенке и впитывая, впитывая всем существом восхитительное тепло, я вдруг подумала, что черная пыль, слетевшая с пальцев старухи, была подозрительно похожа на Дыхание Небыли, в которой осталось заперто мое человеческое тело.

Полночи я силилась добраться до нее, движимая то страхом, то злостью, то отчаянием, снова и снова – пока не выдохлась. Свернулась под одеялом и даже заплакать не смогла. У кошек не бывает слез.

Разбудил меня громкий стук и голос Майры:

– Карин, ты спишь? – дверь дернули. – Ты чего заперлась? Вставай! У нас работы полно!

В глубине души я надеялась, что усну кошкой, а проснусь человеком и окажется, что вчерашнее мне пригрезилось. Но нет. Хвост, усы и шерсть никуда не делись. Или меня слишком рано вырвали из мира снов? Не зря же голова пуд весит, а глаза не открываются. Может, стоит вернуться в уютное забытье и подождать?..

– Карин! – Майра продолжала колотить в дверь. – Что за шутки?

Ох, вдруг ей надоест, и она уйдет?!

Я вылетела из-под одеяла, как укушенная, и во все горло завопила:

– Мия-а-а-а-а-у-у!

– С ума сошла! – взвилась Майра.

За окном светало, а у нас давно условлено, что обращаюсь я только в темное время. Соседи думают, у Эльсов живет кошка Ночка, которая гуляет под луной, а днем отсыпается за печью.

– Прекращай балаган! Мама с тебя шкуру спустит!

Я кричала и скреблась в дверь изо всех сил, наплевав на саднящие когти и ободранные подушечки лап, и Майра наконец сообразила:

– Ты что, не можешь стать человеком? Свяна милостивая!.. Подожди, сейчас маму позову!

Мама сперва долго бранила меня срывающимся голосом, потом хотела ломать дверь – заперто-то изнутри на задвижку. Но Майра спросила, не смогу ли я выйти, как вошла, через балкон («Мяукни, если да!»), и побежала отпирать заднюю дверь.

Дальше – каменный пол кухни вместо листа бумаги, печная зола вместо карандаша… Я давно забыла, как в детстве училась писать и как трудно рука привыкала выводить верные палочки и закорючки. Кошачья лапа для этого приспособлена еще хуже. Но с восьмой, кажется, попытки мне удалось изобразить что-то похожее на «Льет».

– Кавалер Льет?! – у мамы кровь отлила от щек. – Он знает, что ты оборотень?

Он, может, и нет. А вот старуха…

«Ведьма при нем» – кое-как накалякала я.

– Что за ведьма? Агда? Нет, не Агда! Конечно, нет… – мама никак не могла справиться с паникой. – Она… знает, кто ты?

Я покачала головой. Хотя поди ее разбери, эту дазскую ворожею. Вдруг она умеет заглядывать в Небыль и видела там мое человеческое тело?

Хотелось верить, что мама сообразит, как его вернуть. Она была оборотнем на десять лет дольше меня. Может, бабушка ей что-нибудь рассказывала.

Но мама понуро опустилась на табурет у печи. Трещали дрова, за решеткой заслонки жарко краснели угли, по полутемной кухне, не успевшей толком прогреться, плыл запах сосновой смолы. А мама сжимала руки и шепотом перебирала имена богов, словно не могла решить, к кому воззвать.

– Льеты скоро придут, – напомнила Майра.

Мама вскочила с явным облегчением.

– Карин! Жди здесь. Нам надо подготовиться. Платье из зала вчера так и не убрали!

Я кинулась ей под ноги, вынуждая остановиться. Потом сунула лапу в совок с золой и торопливо написала слово «Обман».

Объяснять, что задумали наши несостоявшиеся заказчики, пришлось долго.

Майра задохнулась от негодования, у мамы гневно засверкали глаза. Куда подевались вялость и безволие!

– Так! Давай-ка спрячем платье. Скажем, вчера после них приходили, купили готовое за пять… нет, шесть тысяч марок! Не обессудьте, благородные господа, задатка вы не оставили, мы вам ничем не обязаны.

– Мама, – Майра нерешительно тронула ее за рукав. – Может, лучше сторгуемся? Отдадим им платье, пусть расколдуют Карин.

Мама повернула к ней голову – резко, как хищная птица:

– Только не вздумай первой предлагать! Если это их рук дело, если они знают, то сами заведут разговор. А если нет… Ты представляешь, что будет, если станет известно, что мы укрываем оборотня?

Меня сдадут жандармам, вызовут секача… или станут использовать в грязных делишках. Говорят, такое бывает: оборотней принуждают шпионить для короны, если раньше не приберут к рукам богатые интриганы или бандитские главари.

Ателье госпожи Эльс в любом случае рискует потерять клиентов.

И все же…

– Карин, из кухни ни ногой, – мама послала мне испепеляющий взгляд. – Услышишь, что идет чужой – прячься! Майра, покорми ее и быстро в зал. Посмотрим, что скажут Льеты.

Мы с Майрой попили чаю – она из чашки, я из блюдца – и съели по куску вчерашнего пирога с рыбой; в куске Майры было больше теста, в моем – рыбы.

В печи мы не готовили: для этого у нас имелась чугунная плита фирмы «Гентер». Дров она ела мало, нагревалась быстро. А печь топили для тепла. Когда Майра убежала маме на помощь, я забралась в устье и устроилась лицом к двери. Кухню от приемного зала отделяли мастерская и два коридора, но, когда придут Льеты, я услышу. И если мама не заговорит с ними обо мне, сама явлюсь в зал!

За окном становилось все светлее, время шло, а наши коварные заказчики не спешили.

Может, старуха уговорила Агду-Эмку плюнуть на фасон и довериться вкусу госпожи Кольд? Может, они сейчас грузятся в сани, чтобы укатить в сторону столицы… Тревожные мысли так и роились в голове. Но камень подо мной прогрелся, глаза после тяжелой ночи закрывались, и пирог в животе нашептывал, что стоит немного вздремнуть. Я незаметно соскользнула в полусон и там, в белой мути, куда-то бежала, карабкалась, искала что-то…

Тренькнул еле слышно наддверный колокольчик, раздались голоса. Я соскочила на пол – и остановилась. Кухонная дверь, которую Майра оставила нараспашку, оказалась затворена. Открывалась она наружу, и я пару раз толкнулась – дверь вздрогнула, но не поддалась. Выход во двор был заперт на защелку. Ее и человеку не сдвинуть без усилия, куда там кошке.

Я не находила себе места, прислушиваясь к далеким голосам – слов было не разобрать.

Раз показалось, что разговор пошел на повышенных тонах, и меня пробрал озноб, как от лютого мороза. Мама же не знает, что с замужеством Агды-Эмки связана какая-то интрига. Я забыла рассказать. Обо всем забыла! Да и не приняла всерьез те обрывки фраз. Но Льетам неизвестно, много ли я слышала и сколько из услышанного поняла. Если старуха отрезала меня от Небыли, чтобы сохранить втайне их с кавалером козни… мама и Майра в опасности!

Голоса смолкли, стало тихо. Лишь изредка доносились – или чудились? – невнятные стуки, скрипы, шорохи.

В мастерской пробили часы.

Почему никто не идет? Вдруг с мамой и Майрой что-то случилось?..

Я поймала себя на том, что рву когтями обивку старого кресла в углу. Да что кресло? Еще полчаса, и я хвост себе грызть начну!

Отчетливо хлопнула входная дверь, спустя некоторое время – еще раз. И опять ни звука.

Лишь когда скупое зимнее солнце добралось до кухонных окон, а случалось это хорошо за полдень, в коридоре раздались шаги.

Майра! Они с мамой ходят по-разному.

Сестра щелкнула запором и проскользнула внутрь. Ей очень шло клетчатое платье с белым воротничком. Небось, к Орму бегала – вон как раскраснелась. А он ее булочками угостил. Я чуяла запах сдобы.

– Карин, ты здесь?

Куда же я денусь?!

Майра присела передо мной на корточки.

– Слушай, мама говорит, тебе все привиделось. Не бывает такого колдовства. Это дар твой подвел. И раз такое случилось, власть над ним уже не вернешь. В общем, она договорилась с Брунном, он повез ее в Снею, сама понимаешь зачем. За кем. Клянется, что другого способа нет. Надо уничтожить твою звериную половину, пока связь с телом еще крепка. Чем дольше, тем трудней будет его вытащить, сама знаешь.

Я знала. Первый урок, который преподала мне бабушка: нельзя слишком долго оставаться в зверином обличье, иначе человеческое тело сольется с Небылью и не сможет принять твой дух. Пара недель, самое большее месяц – и Карин Эльс навсегда останется изящной красоткой с усами и хвостом.

Майра вдруг наклонилась и почесала меня за ухом.

Я стукнула ее по руке мягкой лапой.

– Брось, – фыркнула сестра. – Все кошки это любят.

Еле удержалась, чтобы не выпустить когти.

Я не кошка! То есть сейчас кошка, и люблю быть кошкой, но все равно я человек.

– Тебе, может, во двор надо? – осведомилась Майра, с беспокойством оглядывая кухню. – А то сидишь тут весь день…

Она боится, что я сделаю лужу под столом?!

Ладно, мне в самом деле надо в кустики. И глоток воздуха не повредит.

– Я ей говорю, не спеши, – продолжала Майра, отпирая защелки на двери. – Есть же другие храмы, другие боги. Поспрашивай. Вдруг их служители помогут. Даже Свен и Свяна не только любовью заправляют. Тайны сердца, выбор, предназначение, истинный путь и такое прочее. Может, это то, что надо? Или напишем Вере, пусть спросит этого своего…

Я подняла голову, пытаясь заглянуть Майре в глаза, и она замолчала.

– Ну да, Керст далеко. Пока туда, пока обратно…

Морозный воздух бодрил, сугробы искрились на солнце. Утоптанная дорожка, бегущая от заднего крыльца, казалась такой чистой, такой манящей.

Знаю, мама желает мне добра – как его понимает. Но зачем спешить? Зачем вот так тишком, подло? Почему она хотя бы не зашла ко мне? Боялась, что после этого духу не хватит?

Майра стояла в дверях, кутаясь в темную шаль, и выжидательно глядела на меня.

Выбор, говоришь?..

В три прыжка я взвилась на забор и перескочила на крышу соседского сарая.

– Ночка! – летел мне вслед звенящий голос сестры. – Куда ты, дурочка? Уши отморозишь!

Даже перед статуей Дакха-правдовидца я не смогу сказать, что она нарочно дала мне улизнуть.

Выпустила по нужде – и только. По большой нужде. По делу жизни и смерти.