Читать книгу Сорок второе августа - Кира Мюррей - Страница 2

Даже ночью город не спал. Сумрак, как стекло, разбивали фонари, возвышающиеся вместо деревьев вдоль дороги. Фары куда-то спешащих машин слепили, мелькали, напоминая светлячков.

Его телефон разрядился где-то два часа назад и отключился.

Но он все равно не спешил домой. Медленно шел по улочкам, тротуару, сейчас переходил мост. Вениамин остановился, ловя лицом прохладный ветер ночи. Вода реки казалась черной, как какая-то безграничная бездна.

Сейчас было не меньше третьего часа ночи. И он старался избавится от мысли остаться на улицах города, а не возвращаться в квартиру. Последний раз он встречал рассвет, когда закончил школу. И, казалось, это было в другой жизни.

Теперь он не может себе позволить не спать. Ему нужно вставать рано на работу.

Он поставил предплечья на поручень моста, слегка наклоняясь.

Машины куда-то ехали, на другой стороне моста дремал бездомный, укутавшись, как в кокон, бесформенными фуфайками. Погода была отличной, но вот таких же случайных прохожих не было. Никто никуда не шел медленным, прогулочным шагом.

Где-то три часа назад их друзьям начали вызванивать их жены. Телефон Вениамина, что лежал на столе, молчал. Мужчина смотрел, как его старые друзья морщатся и кривятся, как дети малые, доказывая своим женщинам, что они имеют право посидеть со старыми друзьями в пятницу вечером в баре.

Вениамин и их единственный не состоящий в отношениях друг, точнее разведенный, переглянулись. Подняли бокалы с пивом, как будто говорят молчаливый тост, и отхлебнули уже теплое пиво.

– Достала! – в сердцах сказал Олег, жадно отхлебнув из своего бокала, – Я что не имею права посидеть с друзьями? Та кем она себя возомнила?

Он пьяно и неразборчиво бурчал, хмурясь.

– Вот ты развелся и не женись больше! Эти бабы достали! А ты, Веня, чего такой спокойный? Твоя тебе ещё не звонила?

– Нет, – спокойно сказал он, слегка поворачивая бокал, чтобы логотип был к нему, – она и не позвонит. А зачем? Знает же, что с вами сижу. Когда приду, тогда и приду.

– Эх, завидую. Может обменяемся женами, а?

– Это что, получается, она не ревнует тебя? – Вениамин едва слышно вздохнул, сам не знаю от чего до сих пор общаются с этим мужчиной. Он недовольный своей жизнью всегда пытается заставить засунуть в чужие головы неприятные мысли и беспокойство, – Это ж значит, что не любит она.

– Она просто адекватная, – улыбаясь, чувствуя какие напряженные мышцы лица, ответил Вениамин.

Олег рассмеялся, хлопнув себя по бедру.

– Ну что, мужики? По домам? – спросил он.

Мужики согласно замычали, начиная медленно и неуклюже собираться. Переваливались с ноги на ногу, бурчали что-то под нос, иногда, взрывались хохотом. Некоторые стояли более твердо, Олега приходилось поддерживать. Вениамин обхватил его за плечи и тот навалился на него, принявшись что-то негромко и неразборчиво рассказывать, дыша парами алкоголя в лицо.

Кто-то нашел такси, в которое Вениамин и уронил Олега. Тот едва не упал на бок, но кто-то вовремя его придержал.

– Ну что? Ты с нами?

– Нет, – покачал головой Вениамин, оставаясь стоять у машины, – Езжайте сами. Я немного прогуляюсь.

– Уверен? – напряженно прищурился его самый трезвый друг, – Ты только сам за руль не садись, а то мало ли.

Вениамин согласно закивал и захлопнул дверцу такси. Та громко хлопнула, казалось, этот звук разнесся эхом по небольшой улочке. Двигатель забурчал и машина двинулась.

Вениамин остался стоять на месте, слегка запрокинул голову и прикрыл глаза, засунув руки в карманы.

Спешить ему не было куда. Магдалина, наверняка, уже легла спать, оставив ему свободную половину кровати. А может быть она сейчас лежит под одеялом, возле кровати включенный светильник и она увлеченно читает какую-то книгу.

Дверь за его спиной громко хлопнула.

– Фух, я так рада, что Вы не уехали!

Вениамин слегка повернулся и ему показалось, что в одно мгновение он разучился дышать. Возле двери стояла Варвара. Её волосы растрепались и она глубоко дышала, как будто бежала. Её грудь вздымалась, а губы из-за глубоко дыхания были приоткрыты.

Свет уличного фонаря падал как раз на неё и Вениамин мог разглядеть облачко пара, которое она выдыхала. Ночью температура была где-то минус пять, а она выбежала в своем платьишке, похожем на платье горничной, с голыми ногами и глубоким вырезом. Девушка обнимала себя за плечи, слегка растирая кожу.

– Что-то случилось? – обеспокоено спросил он, – Холодно, ведь, Вы замерзните!

Вениамин попытался снять свое пальто, но девушка отрицательно покачала головой, слегка отступив. Она улыбнулась и её улыбка была столь яркой и обезоружующей, что мужчина безропотно послушался, оставив пальто на себе.

– Я не надолго. Меня оштрафуют, если заметят, что меня нет в зале.

Она засунула руку в передник и вытащила салфетку, подошла ближе и протянула её Вениамину. Тот послушно взял и разглядел поспешно написанный номер. Восьмерка была забавно закрученной, а единица толсто подчеркнута.

– Я не могу, – отрицательно покачал головой Вениамин, протягивая номер обратно, – не могу. Я женат.

Но девушка лишь улыбнулась, не принимая салфетку обратно. Отступила назад, а глаза сверкали веселостью.

– Мне нужно идти. Позвоните мне как-то. Завтра я ещё работаю, а потом у меня выходные.

– Подождите! – воскликнул мужчина, делая шаг к девушке, но та забежала обратно в здание, каким-то чудом легко открыв дверь заведения, оставив мужчину в одиночестве на промозглой улице.

Салфетка была ужасного качества, казалось, она может стереться до дыр от простого прикосновения. От того, он положил её в карман пальто и старался больше не прикасаться. Решил, что не позвонит никогда и ни за что, но почему-то боялся, что цифры размажутся и исчезнуть.

Медленно идя по улице, он решил для себя, что он просто оставит номер. Он не будет звонить, просто оставит его. Положит во внутренний карман пальто и будет носить так, пока тот не сотрется, превратившись в ошметки бумаги. Да, именно так он и сделает.

Завтра суббота, подумал он, стоя на переходе.

Машин не было, но он все равно стоял. По ту сторону тоже стояли. Там была компания молодых ребят, наверняка, студенты. Всем не больше двадцати. Некоторые совсем пьяны, опираются друг на друга и что-то весело и громко обсуждают.

Все неловкие в своем юношеском образе. Напоминающие оленят с длинными, худощавыми ножками.

– Давай туда, – махнув рукой куда-то в сторону, громко сказал один, хотя сам едва держался на ногах.

– Не, – так же громко и невнятно сказал другой, – там дверь на крышу запирается.

Только сейчас Вениамин заметил, что у них было с собой два светлых пакета с супермаркета, через тонкий материал которых проглядывались бутылки, наверняка, пива.

Когда он был так же юн у них тоже не было денег ходить по барам, от того они покупали в магазинах бутылки самого дешевого и пили в общежитие. Иногда шли в какие-то дворы, к лавочкам, в подъезды и бывало, но редко, на крыши. Сейчас тяжело найти многоэтажный дом на котором не заперта дверь на крышу.

Вспомнился старый школьный друг. Когда им исполнилось по пятнадцать, они часто выпивали у него в квартире. У него был только отец и тот часто пропадал на ночных сменах в больнице. Наверняка, все прекрасно знал, но умело закрывал глаза, позволяя детишкам почувствовать себя взрослыми.

Мальчишки прошли мимо, даже не обратив на него внимания. Те от холодного ветра не трезвели, а вот Вениамин себя чувствовал до обидного трезвым. Как будто не пил вовсе.

Телефон завибрировал в кармане и Вениамин достал его. Экран засветился, а после потух. Мужчина попытался включить тот, но ничего не вышло.

Впрочем, это не имело значения.

Магдалина никогда не звонила ему, когда он встречался с друзьями. В пятницу вечером коллеги и даже начальник ни за что не позвонит. Он, как и они для него, существуют только в будние дни с восьми утра до шести вечера.

А после исчезают. Как будто он находится в какой-то игре и все эти коллеги, все эти люди с высотки, лишь декорация, которая растворяется в воздухе, как только пропадает наблюдатель.

После университета у него не появилось новых друзей. А те, что остались звонили как будто по какому-то расписанию. Никто ни за что не позвонит поздним вечером. Как будто с возрастом в дружбе появляются четко прописанные правила.

Или как будто сама дружба пропадает и вы общаетесь, встречаетесь ибо вы же взрослые, состоятельные люди. И у всех таких людей друзья обязаны быть.

Вениамин остановился на середине моста, опершись об поручень, вглядываясь в черные воды реки. Он глубоко вдохнул.

Кончики пальцев замерзли из-за холодного ветра и покалывали.

Ветер, казалось, заставлял вспоминать давно забытое. То, что было в прошлой жизни.

Он так невыносимо скучал за студенческими временами. Во время встреч, как сегодня, они вспоминали былое. Но, почему-то, было не принято вспоминать именно то, что волновало больше всего. Было не принято вспоминать то, что отдавало колющей и тянущей болью в сердце.

Вспоминали, как они веселились с девушками, как напивались, пробовали наркотики.

Но Олег ни разу не вспомнил, как они вдвоем лежали на кровати, глядя в потолок. Они растянулись задевая друг друга непропорционально длинными конечностями. Это была глубокая ночь или же ранее утро. Примерно, как сейчас.

За окном стояла тишина, как будто весь город спал. В комнате был выключен свет, окно было полностью распахнуто, а на улице стояла поздняя осень. От холодного ветра кожа покрылась мурашками, но они как будто этого не замечали. Как и дрожи тела.

Они оба были слегка на подпитии и весь мир казался далеким, каким-то совершенно другим, сюрреалистичным.

Они говорили не громко, как будто боялись разбить атмосферу громкими голосами. И это был единственный раз в жизни Вениамина, когда он был полностью честен с чем-то. Когда его душа была на распашку и все его чувства и волнения выливались словами.

Боль и страхи. Они признавались в этом друг другу. Теперь они не позволяли этого себе. Теперь, по негласным правилам, вы не признаетесь в слабостях. Жалуетесь на начальника, жену и детей, обсуждаете футбол и другие виды спорта, которым ни разу в жизни не занимались. Но не говорите, что не видите смысла в жизни, что она пугает.

Вениамин пропустил пряди волос через пальцы, убирая их с лица.

Купить машину, чтобы ездить на работу, а ездить на работу, чтобы отдавать кредит за машину.

В понедельник ждать пятницы, потому что выходные, а в выходные ждать понедельника, потому что провести полных два дня с женой невыносимо. Ты сидишь перед телевизором, потому что, казалось бы отвык от дней, когда не нужно спешить к бумажкам, документам и каким-то файлам на стареньком компьютере.

Весь год ждать лета, потому что там месяц отпуска. А потом рассказывать коллегам, как потрясающе ты отдохнул на море.

Похвастаться друзьям, показать фотографии.

И какой в этом смысл?

– Эй, сынок, все нормально? Ты чего здесь стоишь?

Вениамин дернулся, оборачиваясь. Рядом стоял полицейский. Он был в теплой дубленке и с красным носом. Ему, наверное, было не меньше шестидесяти. Черты лица были искажены добрым нравом, а глаза светились верой в человечество, которую он умудрился сохранить до таких лет.

– Да, нормально, – ответил мужчина, – просто не особо хочется возвращаться домой.

Полицейский, тот напоминал доброго дедулю, понимающе улыбнулся, подходя ближе.

– Никто не ждет? – он поправил дубинку на поясе.

Вениамин хмыкнул, не зная, что ответить. Жена дома, но ждет ли? И не скажешь сразу.

– Больше нет, чем да, – после, казалось, бесконечно длинной паузы, сказал Вениамин, опять поворачиваясь к реке лицом.

– Это как? – непонимающе нахмурившись, спросил полицейский.

Вениамин хмыкнул, дернув плечами. Как будто пытался пожать ними.

– Меня вот, уже не ждет моя старушка, – вздохнул мужчина, – а когда жива была, пусть земля ей будет пухом, ждала с каждого моего дежурства. И я летел, как влюбленный подросток, – опять наступила долгая пауза, а полицейский опять тяжело вздохнул, – но ничего, ничего. Теперь она меня на небесах ждет.

Вениамин хмыкнул, не желая навязывать мужчине свое мнение, что никто его там не ждет. Вот умер человек и все. Прах прахом и ни души, ни памяти, ни сознания. Одна жизнь, какие-то жалкие шестьдесят лет, в среднем.

– Ты бы не стоял здесь, – отходя, сказал служащий закона, – не хорошее здесь место. Тьху, не хорошее. Частенько ребятишек вылавливаем с реки этой.

– Прыгают, что-ли? – хмуро поинтересовался Вениамин.

– А как же? Дурачье. У самих ещё молоко на губах не обсохло, а они решают, что жить не хотят, вот и летят птичками.

– Я пойду тогда, – мужчина отошел от поручня, бросив взгляд на небо усеянное созвездиями, – жена дома.

– Ну вот и правильно, – довольно сказал полоцкий, поправив фуражку, – чего тогда сказал, что никто не ждет? Беги, не давай скучать ей.

Вениамин шел по знакомым улочкам, ловя открытым ртом холодный воздух. Пальцы уже так сильно пощипывало, что не отличить это от равномерного, пекущего ожога.

Он засунул руки в карманы пальто и прикоснулся кончиками пальцев к салфетки. Она была такой мягкой, что первые секунды он пытался вспомнить, думая, что это платок или же какая-то другая ткань.

Возможно, цифры уже стёрлись, подумал он. Захотелось достать и посмотреть и, если номер ещё различим, переписать его в телефон. Но он сознательно остановил это стремление, силой воли оставляя руку в кармане, хотя думал, что от этого салфетка ещё больше истребится.

Это не имеет значения, уверил он себя, я все равно никогда не позвоню.

Но как только он зашел в подъезд, он тут же вытащил руки с карманов, оправдывая это для себя тем, что все, подъезд, ветра нет.

В нем было тихо. Или от того, что район был хорошим и в их подъездах пьяниц днем с огнем не сыщешь. То ли от того, что сейчас было около четырех утра, а может и все пять. Его шаги разносились, казалось, эхом до самого верхнего этажа. И ему почему-то стало неловко, как будто их слышит каждый, кто живет в этом доме и осуждает за поздние возвращения.

Он медленно поднялся на третий этаж и остановился у квартиры с номером двести двенадцать. Громко завозился ключом в замке, повернул один раз до щелка, попытался повернуть второй, но ключ больше не поворачивался. Он всегда говорил Магдалине закрывать дверь на два оборота, но она лишь пожимала плечами, говоря, что если к ним решит пробраться убийца его не остановит ещё один оборот.

В квартире стояла, казалось, мертвая тишина. Вениамину чудилось, что он может слышать каждый свой вздох. Как будто Магдалины здесь вовсе нет. О её присутствии свидетельствовал лишь холод – опять открыла все окна. И призрачный след сигаретного дыма.

Он стащил из себя обувь, поставил её под стену и прошел дальше по коридору. На прикроватной тумбе тускло горел светильник, а Магдалина лежала к Вениамину спиной, повернувшись на бок. Ему казалось, что она вовсе не дышит.

Он прошел в ванную и закрыл за собой дверь. Когда ты взрослый и серьезный человек ты моешь руки по приходу. Даже если ты пил пол ночи со старыми друзьями, а после бродил по городу в одиночестве думая о смысле жизни.

Мокрыми руками зачесал волосы назад, убирая тяжелые пряди с лица. А после стащил вещи, бросил их возле корзины для грязного белья. Кафель холодил босые ноги и он неловко поджимал пальцы.

Взгляд зацепился за тумбу. Между кремом для рук и бальзамом для волос стояла упаковка теста на беременность.

Когда он вышел с ванной Магдалина лежала в той же позе, не сдвинувшись, кажется, ни на сантиметр.

В квартире было так невыносимо тихо, что был слышен даже скрип простыней, когда Вениамин лег в кровать. Он бросил быстрый взгляд, на жену, что лежала на другой половине кровати. Та все так же не сдвинулась, не повернулась.

Между ними было расстояние в две ладони, если не больше, как будто каждый пытался инстинктивно отодвинуться подальше. И в конечном итоге они лежали едва ли не на краю.

В квартире было невыносимо холодно, казалось, практически так же как и на улице. Но он совершенно забыл об открытых окнах до того, как лег в кровать. А сейчас вставать совершенно не хотелось, внутри билась мысль, что если он встанет с кровати и начнет закрывать окна, Магдалина обязательно проснется.

От того он просто укрылся своим одеялом.

Кажется, давным-давно, когда они только поженились или когда они только находились в отношениях, они спали под одним одеялом. Но это казалось было целую вечность назад, что и не вспомнишь, было ли такое на самом деле или может быть ему это просто приснилось.

Сейчас Магдалина спала под воздушно мягким, но не очень теплым пледом. А Вениамин под тяжелым, ватным одеялом.

Вениамин закрыл глаза.

Ему чудилось, что он утопал в снеге. Погружался все глубже и уже через мгновение тело, как будто было чужим. Полностью расслабленным и каким-то неподъёмным.

Вениамин не понимал спит ли он, ему чудилось, что нет, что он может связно мыслить и если захочет сможет пошевелиться, но этого делать не хотелось. Может быть, уже утром, когда он открыл глаза, подумал он, часто просто просыпался ночью, вот и чудилось, что не спит вовсе.

В квартире было тихо, так тихо, что непонятно Магдалина дома или нет. Её часть кровати пустовала, а окна уже были закрыты. Но, казалось, квартира напиталась морозным воздухом.

Он лежал на спине, раскинув руки и закрыв глаза.

За окном завывал ветер. Скоро зима. А он ненавидел зиму, особенно зимы в этом городе. Почти никогда не бывает снега, а если и бывает то растает спустя несколько дней, прекращаясь в грязь.

В зимы он особенно сильно чувствует одиночество.

Если прислушаться можно услышать редкие капли дождя, что бьют по подоконнику. Эта осень особенно серая и дождливая.

С кухни раздался свист, а после он мог расслышать, как его жена наливает закипевшую воду в чашку. Та всегда по утрам пьет кофе, даже если ей не нужно на работу. Наоборот, когда выходной она позволяет себе утром две, а то и три чашки. Пьет их не спеша, наслаждаясь. В будние дни она выпивает одну как можно быстрее, чтобы не опоздать на работу. Удивительно, что не обжигается.

Вениамин поднялся с кровати и шаркающе пошел на кухню.

Как он и думал, Магдалина сидела за кухонным столом. Перед ней была чашка темно коричневого, практически черного, кофе. На столе лежала толстая книга, которую девушка читала. А рядом была прозрачная, чистая пепельница.

– Доброе утро, – не отрываясь от книги, сказала девушка, переворачивая страницу.

– Доброе, – ответил он.

В привычном молчании он взял свою чашку, заварил чай и пока тот остывал, заглянул в холодильник. Там практически ничего не было и Вениамин, сев за стол, обняв чашку ладонями, задумался о том, куда можно пойти позавтракать.

В этом не было ничего удивительного. Магдалина ела мало, а утром никогда. А о нем она, наверное, забывала. А он и не говорил ей никогда. У них не было принято заказывать, что хочешь на ужин или на завтрак. Каждый заботился о своих потребностях самостоятельно.

Он быстро выпил чай, чувствуя, как тот обжигает небо, но сидеть в полном молчании сегодня было как-то особенно тяжело. Как будто присутствие жены заполняло все пространство и давило невидимым грузом.

Вениамин поплёлся обратно в комнату, лег на кровать и включил телевизор, бездумно переключая с канала на канал. На кухне опять засвистел чайник.

Когда он понял, что смотрит футбол, который люто ненавидел всю свою жизнь, он взял ноутбук. Смотрел минуты три на пустую строку поиска, не зная, что написать. Как будто он отучился наслаждаться свободным временем. Не знал, что делать помимо работы, на которой всегда мечтаешь о доме и отдыхе.

Он услышал, как открылось окно на кухне и закрылась дверь. И включил какое-то глупое видео. Одно из тех, которое имеет около миллиона просмотра и не несет за собой никакого смысла. Ты смотришь его лишь ради того, чтобы убить время.

Но молчание квартиры давило и спустя полчаса он не выдержал. Засунул ноутбук в специальную сумку и быстро оделся. Зачесал волосы назад, убирая темные кудри с лица.

Когда он уходил дверь в кухню была по прежнему закрыта и если прислушаться можно было услышать завывание ветра. Наверняка, Магдалина сидит на подоконнике, как всегда, одетая слишком легко для этого. В одной руке держит кружку горячего кофе, другой медленно и как-то вдумчиво подносит сигарету ко рту.

Он слишком громко захлопнул за собой дверь.

Они никогда не интересуются друг у друга, куда уходят и когда вернутся, но почему-то Вениамин чувствует себя обязанным поставит девушку хотя бы в известность, что он ушел. На случай, если его присутствие так же давит на неё, как на Вениамина давит её присутствие.

Девушка дернулась, не ожидавшая хлопка двери, погруженная в свои мысли. Пепел сорвался с сигареты, падая на обгаженное бедро.

Магдалина чертыхнулась, пытаясь его стряхнуть, но на коже все равно осталась серая полоса.

Допила одним большим глотком кофе, наслаждая насыщенно-горький привкусом и затушила окурок об прозрачный бок пепельницы.

Был уже полдень.

Магдалина поставила кружку в раковину, бросив взгляд на телефон. Тот молчал. Не было ни пропущенных звонков, ни непрочитанных сообщений.

Что, впрочем, не было удивительно. Она упомянула в недавнем разговоре, что в субботу может быть придёт в гости, когда говорила с матерью. А так же, как-то говорила, что может быть наведается на сегодняшнюю лекцию.

Но ей не звонили, чтобы уточнить придет она или же нет. Лишь её мать ещё не смирилась с её привычкой приходить и уходить, когда вздумается, ориентируясь лишь на свое настроение.

Девушка захлопнула за собой дверь в ванную. Присела на крышку унитаза и взяла в руки тест на беременность, не решаясь его распечатать.

Ей было уже почти тридцать и она проходила тесты практически каждый месяц. Но один за другим они были отрицательными.

Она вздохнула, прикрыв глаза. Распечатала тест дрожащими руками.

В горле стоял ком и ей казалось, что она забыла, как дышать. Каждый вдох давался тяжело.

Она сидела, глядя на тест, ожидая, когда проявится одна или две полоски. И каждая секунда была тяжелой вечностью.

Девушка откинулась назад, затылком оперлась об стену, покрытую кафелем. Холод от неё побежал мурашкам вниз по спине.

Она так давно мечтает о детях. Она не хочет быть теми многодетными матерями, которые говорят, что дети смысл их жизни и не посвящают ни минуты себе.

Она ни за что не поверит в это. Человечество слишком эгоистично, чтобы бескорыстно находить смысл жизни в ком-то другом.

Если ты посвящаешь всего себя своему ребенку это не от светлой любви, а от того, что ты чувствуешь свою никчемность и надеешься стать хоть кем-то, если твой ребенок добьется хотя бы немногим больше чем ты.

Чтобы не быть какой-то безымянной и серой ничего не значащей личностью. Одной из многих. А чтобы с гордостью говорить: «а мой ребёночек достиг вот этого!». Как будто его заслуги автоматически и твои тоже.

А печаль в том, что эти дети чаще всего такие же бесполезные.

Её мать всегда говорила: «я посвятила вам всю себя», ставя им это в упрек. Как будто они задолжали ей жизнь. Она была уверена, что они должны чувствовать себя обязанными и благодарными.

От того Вика – младшая сестра, была любимицей их матери. Та обхаживала её, полная благодарности и с благоговением говорила, как она признательна за все то время и силы.

Их мать едва ли не считала, что их жизни принадлежать ей, и она имеет полное право решать, что, как и когда им делать. Вика прислушивалась, кивая, выполняя «советы» матери.

Ещё одна причина, почему она была любимицей.

Девушка шумно выдохнула, прошли положенные пятнадцать минут.

На тесте была одна полоска.

Магдалина наклонилась вперед, закрыв глаза. Те пекли от слез, но она глубоко дышала, стараясь не плакать, прикрыв часть лица рукой. Как будто боялась, что кто-то зайдет и увидит выражение её лица.

Опять отрицательно.

– Не плачь, не плачь, не плачь, – говорила она себе, едва открывая рот.

Глубоко вдохнул и тяжело выдохнув, она поднялась. Выкинула очередной тест. Нужно просто выполнять привычные действия. Если ты живешь так, как будто ничего не случилось, то как будто переходишь в режим автоматизма и забываешь о боли.

Она подошла к окну на кухне. Там моросил небольшой дождик и она любила такую погоду. Особенно она любила сидеть на автобусных остановках, глядя на спешащих куда-то людей. Или в небольших уютных кафе, попивая горячий кофе, наслаждаясь негромкой музыкой и отголосками чужих разговоров.

На лекцию не хотелось и навещать мать не хотелось тем более.

«Выставка», – решила девушка. Правда она не знала, есть ли сегодня какая-то художественная или хотя бы фотовыставка. Но даже если нет, она не расстроится. Она пройдется по малолюдной улице, наслаждаясь людьми, спешащими куда-то.

Когда она выходило было уже около двух часов ночи. А она обещала прийти в гости к матери в три.

Наверняка, там будет Вика. Отчим не работает, так что почти все время сидит в квартире. И если она придет, они все втроем будут говорить о её безответственности.

Она прихватила зонтик и небольшую сумочку. Накинула плащ на тонкую блузку.

Когда она вышла на улицу то с удовольствием вдохнула запах озона. У мокрого асфальта и серых туч был особенный, ни с чем несравнимый запах.

Сырая земля и пыль, лужи. И все с тускло серого преобразилось в темно серый.

Ближайшая галерея была в трех автобусных остановках. Но, наверняка, сейчас автобусы битком забиты. Даже в субботу, в обед, много людей едут неизвестно куда по неизвестно каким делам. От того Магдалина раскрыла зонт и неторопливо пошла в сторону галереи.

Капли мерно бились об ярко-красный купол зонта. По лужам расходились круги. Девушка шлепала по воде, не глядя под ноги.

Наверное, я всегда буду любить такую погоду, глядя вдаль улицы, подумала Магдалина.

Когда ей было шесть и её отец ещё был жив, это одно из последних воспоминаний о нем, они вышли прогуляться в парк. И неожиданно начался дождь. Все заторопились по домам, брали детей на руки, чтобы быстрее добежать, а они продолжили сидеть на лавочке. Отец раскрыл над ними зонт и капли отбивали странный, умиротворённый ритм по зонту.

Её отец мог наслаждаться самыми простыми вещами, видел прекрасное где никто больше не видел ничего особенного.

Она, ещё совсем малышка, сидела рядом, наблюдая за спешащими куда-то людьми и пыталась увидеть их так, как видит её отец.

Он умер в автокатастрофе спустя три месяца.

И её мать не взяла её на похороны.

Она всегда была слишком эгоистичной и сама того не осознавая она решила так отомстить за то, что чувствовала всегда. Отомстить за то, что её дочь никогда не будет её любить так же сильно, как любила своего отца.

Или это была такая своеобразная месть ему.

Она верила в призраков и в загробную жизнь и хотела сделать больно тем, что его обожаемая дочурка не пришла попрощаться сним.

Её мать не была самой умной женщиной, но она прекрасно чувствовала, что её бывший муж оставался с ней исключительно из-за Магдалины.

Но ничего, хмыкнула девушка про себя, новый муж соответствует её представлениям о семье. И дочурка тоже. Только она одна, дочь от предыдущего брака, разрушает идеальную картинку семьи.

Впрочем, её мать и не скрывала разочарование в своей старшей дочери. Когда ей было около пятнадцати к её матери частенько захаживали её подруги вместе с друзьями отчима. И она не понижая голоса во всеуслышание заявляла: «Старшая вся в своего отца! Такая же индивидуалиста!» .

«Индивидуалиста? – переспрашивал отчим, – ты слишком к ней мягкая. Она просто эгоистичная зазнавшаяся девчонка».

В том, что её отчим любил больше свою родную дочурку, маленькую Викулю, не было ничем удивительным.

Когда Магдалина дошла до галерее дождь усилился, превращаясь практически в ливень. Людей стало ещё меньше, но вот парковка у галереи была битком забита. Хотя та обычно была полупуста.

Не достаточно большая, чтобы привлечь туристов и довольствовалась лишь небольшим количеством любителей искусства из местных жителей.

– Ох, здравствуйте, – поприветствовала её милая старушка у входа. То ли у неё была удивительно хорошая память на лица, то ли Магдалина слишком зачастила, – хорошо, что вы решили к нам сегодня заглянуть. У нас потрясающая выставка!

– Картины? – поинтересовалась Магдалина, складывая зонтик и снимая плащ, чтобы отдать его скучающей женщине и получить номерок.

– Да, но больше ничего не скажу. Лучше проходите и наслаждайтесь.

– Благодарю, – кивнула девушка, то ли поблагодарив старушку, то ли женщину, давшую ей номерок.

В обычной белой водолазке и черных джинсах она выделялась. От того ловила на себя ничего не выражающие взгляды.

Большая часть посетителей были молодые люди, одетые, как на светское мероприятие. Девушки обвешались золотом, стучали шпильками и сверкали идеальным макияжем, претендуя на звание представленной на выставке картины.

Молодежь, которая ничего не понимает в искусстве, но разбирается в нем сейчас модно. От того они ходят меж рядов картин с умными лицами.

И толстосумы, для которых ценность картины измеряется в том, сколько за неё готовы заплатить. А покупать новые произведения искусства лишь ещё один способ показать свой достаток.

– Какое сочетание красок! – проходя мимо картины возле которой скопилось множество народа, слышала Магдалина.

– Пуся, мне скучно, может поедим в какой-то ресторанчик?

– Эта картина будет отлично смотреться в моей гостиной!

Возле некоторых собрались едва ли не целые толпы. Наверное, уже объявили, что эти картины самые дорогие. Мимо них Магдалина проходила, бросив лишь короткий взгляд.

Телефон зажужжал и она достала его, поймав на себе недовольный взгляд какой-то бабули театралки с большим искусственным цветком в волосах.

На экране высветилось «мама» и девушка сбросила вызов и выключила звук.

Положила в карман штанов, чувствуя как мать начала звонить ещё раз. Но невозмутимо игнорировала это.

Магдалина остановилась возле одной картины. Кроме неё ту рассматривал только один человек, мужчина тридцати лет, больше напоминающий бывшего военного, чем эстета.

Глядя на эту картину Магдалина почувствовала, как сердце сбилось со спокойного ритма. Хотелось запомнить каждую деталь.

Одинокая улица, покрытая дождем и разросшиеся деревья, а где-то далеко маленький домик.

– Наверное, – обратился к ней мужчина, повернувшись к Магдалины, спустя минуты две, – мы ничего не понимаем в искусстве.

– Это моя любимая картина на этой выставке, – продолжил он, – но похоже кроме нас она никого не зацепила.

– Не волнуйтесь, – спокойно ответила Магдалина, – здесь никто не разбирается в искусстве. Так что просто делайте умное лицо и вы отлично сольетесь с толпой.

Мужчина рассмеялся и в уголках его глаз появились морщинки. Несколько людей покосились на него недовольно, по неписаным правилам этикета видимо непринято смеяться, когда другие пытаются изобразить умников и эстетов.

Они высокомерно оглядели его с головы до ног и Магдалина тоже сделала это. Он так же как и она совершенно не вписывался в обстановку.

Футболка и джинсы, а на ногах стоптанные красавки. На руках несколько браслетов с темных бусин, а на шее цепочка с военным жетоном. Светлая щетина и русые, растрёпанные волосы.

Да, он определенно не походил на завсегдатия картинных выставок.

– Рад, что встретил хоть кого-то с чувством юмора в этой толпе снобов. Составите мне компанию?

– Чтобы было не так одиноко делать лицо, как будто мы разбираемся в этом всем? – улыбнулась девушка, беря мужчину под руку.

– Естественно.

– Как вы сюда попали? – остановившись возле одной из картин, спросила Магдалина, – Вы не выглядите, как контингент этой галереи.

– А как кто я выгляжу? – ухмыльнувшись, спросил мужчина. Когда он ухмылялся его светлые, практически льдистые глаза сверкали ироничным холодом, а лицо становилось по-змеиному хитрым.

– Как беспринципный ублюдок, – сразу же ответила девушка.

– Благодарю, – кивнув, что больше походило на поклон, сказал мужчина, – это не самое плохое, как меня называли. И значит это судьба и мы должны составить компанию друг другу.

– Почему? – спросила девушка, проводив взглядом расфуфыренную блондинку.

– Беспринципный ублюдок, который трахает очаровательную замужнюю даму, пока ту дожидается дома милый муженек. Именно так мы выглядим.

– Вам часто дают пощёчины, да? – слегка улыбнувшись, поинтересовалась Магдалина.

Мужчина громко рассмеялся, слегка запрокинув голову.

Да, часто, подумала Магдалина, глядя на мужчину. Отличная компания, без сарказма, отличная.

– Ужасная картина, – громко сказала она, прерывая их завязавшуюся беседу, спустя минут десять.

Возле этой картины было по меньшей мере человек десять и минимум семеро недовольно на неё обернулись. Спутник же довольно до нельзя ухмыльнулся.

– Мне тоже не нравится.

– Ни капли эмоций, – продолжила Магдалина, – на этой картине художник просто нарисовал то, что хочет публика. Чтобы ему дали побольше денег.

Один из толстосумов, который, видимо воображал себя разбирающимся в искусстве, возмущенно начал хватать воздух ртом. Его толстое лицо загорелось красным от возмущения. Магдалине даже стало интересно, скажет ли он что-то или же нет. Может, пойдет жаловаться администрации, помахивая своим статусом и званием.

– Пойдем, милый, – потащила его под руку его женушка, в дорогущих шмотках, – нету чего закатывать скандал. Просто очередное быдло. Пускают кого не попадя на выставки.

Телефон в кармане Магдалины в очередной раз завибрировал. Если она не ошибается это был уже десятый звонок.

Она вытащила его. Как она и думала, на экране светилось «мама», а время в углу экрана показывало, что уже полчетвертого и она бродит со своим спутником по меньшей мере полчаса.

Она сбросила вызов.

– Не желаете говорить со своей матерью? – любопытно поинтересовался мужчина, приподняв одну бровь.

– Я должна была сейчас сидеть у неё на кухне с чашкой чая и слушать её причитания о том, что я неправильно живу.

– И Вы вместе того, чтобы проводить время с мамочкой выбрали толпу незнакомых, раздражающих людей.

– От чего раздражающих? – ведя мужчину дальше, поинтересовалась Магдалина, – Я искренне люблю людей! И я всегда рада находиться в их компании. А вот в компании матери находиться нет желания. Как бы она этого не хотела.

Спустя ещё два звонка матери Магдалина отключила телефон.

Когда она его отключила и выдохнула с облегчением её спутник достал небольшую серебристую флягу с кармана.

– Не желаете? – открыв и сделав большой глоток, спросил мужчина.

Его кадык дернулся вниз, а после вверх. Мужчина слегка скривился, видимо, налито было что-то крепкое. Он протянул Магдалине флягу и она тоже сделала большой глоток, а после протянула её обратно мужчине.

Рот слегка обожгло и девушка в крепком привкусе узнала бренди.

Сделав ещё один глоток, мужчина засунул флягу обратно в карман джинсов и заговорил.

– Творить и разбираться в искусстве легче, когда в тебе есть хоть капля алкоголя. Предполагаю, что философия возникла так же.

Они замолчали, бродя вдоль галереи, рассматривая картины. Ещё двадцать минут, до момента, когда Магдалина почувствовала, что ещё немного и она захочет пойти выпить кофе с этим мужчиной.

– Благодарю, что составили мне компанию, – надевая плащ, который взяла в гардеробе, поблагодарила Магдалина своего спутника.

– Это я должен благодарить, – придержав зонтик девушки, пока та завязывала пояс, сказал он, – Вы не дали мне заскучать. Может в благодарность позволите подвести?

– Нет, – забрав зонтик, улыбнулась девушка. Когда она улыбалась её едва заметные веснушки на носу становились более очевидными, – не хочу разочаровываться. Сейчас Вы незнакомец, с которым я отлично провела время. Не хочу разговориться и понять, что на самом деле Вы скучный мужчина.

Спутник тепло улыбнулся, выходя вместе с Магдалиной из здания. Они остановились под навесом у входа.

– Прощайте, – едва слышно сказала Магдалина.

Мужчина кивнул, а девушка спустилась по ступенькам, открыв зонт. Он распахнулся ярко-красным куполом.

Девушка шагала по лужам по практически полностью пустым улицам. Воздух был напитан запахом дождя. А её зонт был ярким, запоминающимся пятном.

Мужчина проводил её фигуру, которая сама по себе напоминала картину и вновь скрылся в галереи. За его спиной захлопнулась тяжелая дверь галереи.

Магдалина шагала, шлепая по лужам. Кроссовки промокли практически сразу же.

Громко ударил гром и как будто по приказу того дождь превратился в ливень. А девушка быстрее зашлепала по лужам, практически переходя на бег. Как только она забежала под крышу автобусной остановке она закрыла зонт.

От дождя помимо неё укрылось ещё человек шесть. Некоторые скучающе смотрели вдоль дороги высматривая автобус. Некоторые просто сидели, укутавшись в куртки или же смотрели что-то в телефоне.

Магдалина включила телефон, предчувствую звонок матери. Та ведь не удержится, позвонит, как только ей придет сообщение о том, что её дочурка вновь в сети.

На экране крутилось колесико загрузки, зашумел подъезжающий автобус. Когда он остановился и дверь громко распахнулась, телефон полностью загрузился. Высветилось ещё три пропущенных.

Девушка не успела даже спрятать его в карман, как тот вновь зажужжал звонком матери.

Запрыгнув в автобус и усевшись на свободное место у окна в самом конце она ответила. Тяжело выдохнула и поднесла телефон к лицу.

– Да.

– Ты ещё дольше не отвечать можешь? – тут же спросила её мать голосом, в котором сквозило недовольство.

– Я заходила в автобус.

– Все мои сорок звонков? – она всегда была склона к преувеличениям.

– Была занята, – негромко ответила девушка, глядя в окно. Стекло запотело и с той стороны капли воды выводили полосы-потеки, напоминающие следы, что оставляют за собой улитки.

– Чем таким ты была занята, что у тебя нет времени на свою мать? Ты обещала сегодня прийти. Вика, вот, пришла. Хотя тоже работает, а у тебя времени нет!

Магдалина вывела сердечко на запотевшем стекле, не слушая, прекрасно зная и так, что говорит её мать. Сердечко тут же потекло.

Она вывела круг – голову человечка, несколько прямых линий – тело.

– Живешь в двадцати минутах, а не приезжала уже два месяца!

– Я приеду, сегодня, хорошо? – глядя на то, как расплывается фигурка человечка, спросила Магдалина.

– Поторопись! – ответила мать, отключившись.

Девушка откинулась назад, слегка запрокинув голову, глядя в окно. Очертания сердечко уже и не угадаешь.

За окном люди под зонтами. Некоторые прячут головы под капюшонами. А некоторые топчутся на сухих островках под навесами или на остановках.

Автобус остановился на остановке у её дома. Ей бы не выходить, ехать к матери по этому же маршруту, только дальше. Но в последний момент Магдалина подорвалась и, извинившись, протолкнулась между пытающихся зайти в автобус людей.

Когда автобус отъехал, оставив её на остановке, девушка выдохнула. Сама не понимала, почему это сделала. В одно мгновения с нетерпимой силой захотелось оказаться хотя бы на пять минут дома. Она не открывала зонт, не торопясь идя по залитой водой улочке. Так хотя бы будет причина, почему она вначале заглянула домой. Промокла, вот и пришла переодеться перед тем, как поехать к матери.

Зазвенели ключи, когда она открывала дверь квартиры.

Та встретила её тишиной и пустотой. Вениамин или ещё не вернулся или же опять ушел.

Она прошла в квартире, оставляя за собой след из мокрой одежды. Плюхнулась на кровать лишь в одном белье. Из-за мокрых волос на белой постели остались мокрые следы.

У неё были тяжелые, темные волосы немного ниже плеча. Они извивались в легких волнах. Сейчас, когда они были мокрыми, пряди слиплись. Вода буквально стекала с них, оставляя вместе с водой на простыне запах дождя.

Девушка повернулась на бок и запустила руку под кровать. Достала пачку сигарет и зажигалку и вновь откинулась на спину. Прикурила, выпускала серые облака в потолок, прикрыв глаза.

Кожа покрывалась мурашками из-за холода, а по окну стучал дождь.

Бросив взгляд на часы, что висели на стене, девушка застонала, затушив окурок. Поднялась с кровати и распахнула окно. В лицо тут же ударил ветер, откидывая волосы назад. Мокрые пряди взлетели, а после холодными плетьми упали обратно на плечи.

Оставив окно открытым, она подошла к шкафу. Нашла джинсы и взяла обычную белую рубашку Вениамина. Та все ещё пахла его одеколоном.

Он почти никогда не ездил с ней к её родителям. Он, может быть, и не был бы против поехать, но Магдалина не видела в этом смысла. Раньше он предлагал, он всегда отказывалась. Сейчас он уже просто не предлагал.

Магдалина повернула голову, утыкаясь носом в воротник рубашки. Там особенно сильно пахло одеколоном её мужа.

Это была её старая привычка, как будто она пытается спрятаться или же избавиться от внутреннего напряжения. Одевает рубашки мужа, на встречи с родителями и сестрой надеясь избавиться от этого неприятного чувства беспомощной тоски, когда ей в очередной раз высказывают о том, что она живет неправильно.

Это совершенно полностью не помогало. Но и не делать этого она уже не могла.

Надела пальто – скоро уже вечер и уже сейчас чувствуется его холодное, морозное дыхание.

Магдалина забежала в маленький, дешевый магазинчик возле дома, который, казалось, вышел прямо из СРСР. Там за прилавком со старыми весами стояла хамоватая продавщица со стереотипно фиолетовыми волосами и недовольным взглядом.

– Этот торт, пожалуйста, – едва взглянул на стеллаж, сказала Магдалина доставая кошелек.

– Этого нет. Это упаковка, – проворчала женщина.

– Дайте любой, – тут же ответила Магдалина, под косым взглядом женщины.

Глядя на коробку торта, что ей всунули, Магдалина вышла с магазина. Ещё одна глупая традиция.

Все знают, что ей дела нет до того кто какой любит торт. Она не утруждает себя запоминанием, но ей упорно продолжают говорить, чтобы она не забыла купить его к чаю.

Она сама торты терпеть не может, впрочем, как и все сладкое. Так что, чтобы она не купила, её мать все равно будет недовольно ворчать, что она, такая непутевая дочка, нарушает светлую семейную традицию с чаем и тортом.

Когда Магдалина добралась до обычной серой многоэтажки, в которой провела все свое детство, улицы уже были погружены в вечерний мрак. Дождь ещё моросил, но о ливне напоминали лишь лужи-озера растянувшиеся вдоль дорог.

Обычная двухкомнатная квартирка-коробка, выходящая окнами на такой же обезличенный двор.

Магдалина терпеть не могла эту квартиру. Она навеивала на неё тоску.

Летними, впрочем, осенними и весенними тоже, вечерами во дворе собирались компании на подпитии. Они хохотали, что-то кричали. Раньше они горланили песни, сейчас же они включали музыку.

Можно было вместо телевизора наблюдать за их разборками, правда, это слишком быстро надоедало.

Даже когда Магдалина была маленькой, ещё когда её отец был жив, она искренне и всей душой ненавидела эту квартиру. Она знала, что её отец испытывал те же чувства. От того, в очередной раз, когда он увез её на машине на безлюдное летнее поле, она спросила от чего же тот её купил.

В их маленькой семье именно отец приносил деньги. Мать никогда не работала, считая, что женщине не положено работать и она должна сидеть дома, как истинная хранительница очага.

Так что именно слово её отца должно было стать решающим.

Он вздохнул, признал свою нелюбовь к этой квартире.

– Как только я её увидел сразу же почувствовал такую тоску и серость, – наверное, от того, что она была его первым и любимым ребенком он всегда говорил с неё как со взрослой. Ещё не извратилось отношения к детям тем, что их слишком много, – но твоя мать была просто в восторге. Она нашла в ней что-то очаровательное. Видимо, если в Америке идеальная семья – это семья в частном доме за белым заборчиком, то у нас – это маленькая серая квартирка в коммуналке.

Магдалина нажала на звонок, сглотнув неприятный ком воспоминаний. Прошло так много лет, а мысли об отце до сих пор оседают тяжелым грузом где-то в груди.

– Лена, – сказал её отчим, открыв дверь.

Девушка безразлично кивнув, на его такое же безразличное приветствие.

Он стоял в дверном проеме, самый стереотипный из всех возможных отчимов. Девушке казалось, что если кому-то сказать слово «отчим» картинка, которая всплывет в их головах будет советовать этому мужчину. Он даже вышел её встречать в растянутых на коленях трениках и майке-алкоголичке с пятнами на ней.

– Мам, я купила торт! – крикнула девушка, поставив тот на табурет, разуваясь.

– Проходи на кухню! – прокричали ей в ответ.

Отчим поковылял в комнату, пробурчав, что не будет вмешиваться в бабские разговоры. Он неприятно шоркал тапочками, а когда плюхнулся на диван, тот заскрипел старыми пружинами.

Магдалина зашла на кухню, закрыв за собой скрипучую дверь, держа впереди торт, как какой-то щит или белый флаг мира.

На табурете, спиной к окну, сидела Вика. Она поставила правую ногу на сидение стула и упиралась подбородком в коленку, иногда закидывая в рот печенье.

Ей было двадцать три и это можно было понять лишь по некоторым аспектам её поведения. Лишь когда она вела себя как избалованная принцесса, что не наигралась в куклы и интриги.

Внешне же её возраст определить просто было невозможно.

Волосы перекрашенные в модный светлый оттенок, длинные наращённые ногти и надутые губы. Она хлопала своими искусственными ресницами и из-за ботокса в скулах её лицо всегда казалось немного высокомерным.

Но все равно, каждый раз, когда Магдалина смотрела на свою младшую сестру она видела ту маленькую девчонку, которая примеряла пышные платья и крутилась, от чего юбки взлетали. Её глаза сверкали восторгом, а все лицо было искаженно ослепляющим счастьем.

Вика всегда была яркой. Пошла на танцы, пение, рисование, гимнастику. Не задерживалась ни в одном кружке дольше нескольких месяцев, перегорая, но благодаря этому она всегда была первой во всех школьных представлениях и конкурсах.

Детская потребность во внимании переросла в женскую потребность в мужчинах. Казалось, Вика физически не могла жить без восхищённых взглядов и ухаживания.

Она любила саму мысль находиться в отношениях.

А для счастья было достаточно выйти замуж за богатого и красивого. Впрочем, Магдалина была уверенна, что этого Вике действительно хватит. Ей будет приносить радость сама мысль, что вот, она теперь жена.

– И где ты пропадала? – закинув в рот очередное печенье, спросила Вика. На её пальчике сверкало кольцо с большим камнем. Наверное, очередной подарок от поклонника.

– Были дела, – спокойно ответила Магдалина, поставив торт, в центр стола.

– Лена! Сколько раз говорить, что мы любим фруктовые?

Магдалина повела плечом, игнорируя мать.

Ей было уже почти тридцать, исполниться через два месяца, а она до сих пор не может заставить мать называть её настоящее имя, а не сокращение.

Та всегда называла на неё «Лена», когда злилась. Она называла на неё так несколько месяцев после того, как ей исполнилось восемнадцать. А после ещё несколько месяцев вообще не обращалась по имени, обходясь прозвищами.

И даже сейчас она почти никогда не обращается к ней по имени.

– Ладно, – вздохнула мать, вытерев руки об передник, – кофе без сахара?

Она, не дожидаясь ответа, повернулась к плите, наливая в кружку крепкий, черный кофе. Себе и Вике она налила зеленый чай.

Насчет имени «Магдалина» настоял её отец и её мать его искренне ненавидела. Хотя девушка подозревала, что её мать раздражает не само имя, а его история. Это было как очередное бельмо напоминающее, как она говорит, об ошибке молодости.

После смерти отца она повадилась иногда называть на неё «Леной», утверждая, что это просто сокращение. А за несколько месяцев до восемнадцатилетия дочери начала совершенно откровенно говорить, что имя можно поменять на такое простое и красивое «Лена».

Магдалина была упорна в том, чтобы этого не делать.

А теперь её мать так же упорно продолжала иногда сокращать её имя.

– Давай, рассказывай как у тебя дела, – сев на табурет, сказала женщина, громко отхлебнув зеленый чай с кружки, – все в библиотеке пропадаешь?

– Мне нравится моя работа, – пожала плечами Магдалина.

На самом деле ей нравилась литература. От того работа в библиотеке ей показалась самой подходящей.

На ней её держал коллектив. Такие же книжные черви, которые на обеденном перерыве обсуждают книги, хотя, казалось бы, за рабочий день должны от них устать.

– Вика, а у тебя как дела? – перевела тему Магдалина, – Работу нашла?

– Я и не искала. Мне она сейчас не нужна.

– У нашей Викуни новый мужчина, – как-то гордо сказала мать, – мужчина обеспеченный.

– Ага, – ответила Магдалина, доставая из умки пачки сигарет, – это самое главное.

Женщина что-то согласно замычала, совершенно не замечая скользящей в словах дочери иронии.