Читать книгу От импровизации к цугцвангу: Пражская весна 1968 года и Варшавский договор - Кирилл Алексеевич Шевченко - Страница 4

Шок от Мюнхена, от последовавшей за ним нацистской оккупации и от унизительного протекторатного существования породили колоссальное по силе стремление чешского общества к преодолению их последствий. Именно это предсказуемо и надолго стало определяющим фактором чехословацкой политики после национальной трагедии 1938–1939 гг., в огромной степени обусловив быстрое вхождение Чехословакии в орбиту советского влияния и предопределив изначально высокий кредит доверия к тем политическим партиям, которые выступали против Мюнхена наиболее активно, прежде всего к коммунистам. После унижения Мюнхеном и страданий в период протектората «жертвенность освободителей в лице Красной Армии отождествлялась многими чехами и словаками с идеей коммунизма. Февраль 1948 года воспринимался многими как реальная надежда на построение более справедливого строя»60.

В известном смысле можно согласиться с мнением тех исследователей, которые считают, что не только драматичное выселение трехмиллионного немецкого меньшинства из послевоенной Чехословакии, но и события февраля 1948 г. были производными от событий сентября 1938 года. Ряд чешских интеллектуалов обоснованно подчеркивает, что существовала непосредственная причинно-следственная связь между выселением немецкого меньшинства из Чехословакии в первые послевоенные годы и установлением в стране коммунистического режима в 1948 году61.

Жесткий формат взаимоотношений с СССР в рамках формировавшегося социалистического лагеря и навязывание советской модели социализма с ее многочисленными социально-экономическими и политическими изъянами, в определенной мере обусловленное как логикой усиливавшейся «холодной войны» и конфронтацией между Западом и Востоком, так и рвением местных коммунистических ортодоксов, быстро разочаровали чехословацкую общественность. Среднее и старшее поколение чехов хорошо помнили демократические свободы и либеральную атмосферу Первой республики. Тем сильнее был шок чехословацкой общественности от волны широкомасштабных политических репрессий в 1949–1954 гг. с большим числом смертных приговоров; при этом последняя волна репрессий против «словацких буржуазных националистов», в ходе которых был осужден и активный участник Словацкого национального восстания Г. Гусак, имела место уже после смерти Сталина. Примечательно, что в торжествах, посвященных десятилетней годовщине Словацкого национального восстания, в августе 1954 г. в г. Банска Быстрица не смогло принять участие большинство тех, кто его возглавлял – они в это время сидели в тюрьмах. И хотя спустя шесть лет «импортированные мельницы смерти прекратили свою работу, запах пролитой крови так и не выветрился»62. Сталинские репрессии в Чехословакии в 1950-е годы «лишь укрепили в национальном сознании те идеалы, которые власть всячески пыталась искоренить»63.

Илл. 7 Памятник Сталину в Праге. 1955

Историческая память о репрессиях 1950-х годов жива и в современном чешском обществе. В ходе социологического исследования в Чехии осенью 2018 г. 40% опрошенных указали на политические процессы 1950-х годов как на время, которого чехи должны стыдиться в наибольшей степени64.

Стремительное механическое копирование советской модели воспринималось тогда руководством чехословацкой компартии как естественный и закономерный процесс. В своем выступлении в 1953 г. в г. Банска Быстрица А. Дубчек, в то время глава партийной организации Банско-Быстрицкой области в Центральной Словакии, повторяя мысль К. Готвальда, подчеркивал, что «чем быстрее мы перейдем на советскую модель, тем быстрее будет наше движение на пути к социализму»65. В результате механического копирования советской экономической модели уже «в 1951 г. 99% всех производственных мощностей принадлежало социалистическому сектору» и «была перенята советская дирижистская система планирования»66, что быстро привело к «резкому снижению эффективности» экономики и к серьезным диспропорциям между отраслями промышленности. Это обусловило нарастание экономических трудностей, недостаток ключевых потребительских товаров и, как следствие, недовольство населения67. В июне 1953 г. в ряде крупных чешских городов, в том числе в г. Пльзень и Острава, прошли массовые рабочие выступления, участники которых протестовали против проводившейся денежной реформы. В одном из своих выступлений в это время Дубчек объяснял рабочие протесты исключительно «влиянием антисоциалистических сил» и призывал к усилению контроля партии над рабочими68.

Степень и масштабы идеологической индокринации чехословацкого общества и проявления лояльности к СССР приобретали порой гротескные формы. Ученики чехословацких школ, включая младшие классы, должны были приветствовать своих учителей коммунистическим лозунгом «Слава труду, товарищ учительница!» (чеш. «Čest práci soudružko učitelko!»). Когда чехи узнавали о том, что в советских школах подобная практика отсутствовала, они искренне удивлялись и даже не верили. В 1955 г., незадолго до ХХ съезда КПСС, в Праге на высоком берегу Влтавы на Летне был открыт монументальный пятнадцатиметровый памятник Сталину, ставший самым большим памятником советскому вождю за пределами СССР. Фигура «вождя всех народов» величественно возвышалась над столицей Чехословакии; за ней следовали представители всех трудовых классов чехословацкого общества.

Специфический облик чехословацкого «реального социализма» в 1950–1960-е годы в огромной степени определялся личностью и стилем руководства А. Новотного, сосредоточившего в своих цепких руках функции главы компартии и президента ЧССР. Будучи прямым продуктом партийной машины К. Готвальда, Новотный отличался «полной бесцветностью и отсутствием какой-либо индивидуальности» – в отличие от Тито в Югославии, Кадара в Венгрии или Гомулки в Польше. Являясь ярким примером «косного ума и стремления к сохранению статус-кво», Новотный не был заинтересован в каких-либо изменениях; главной его целью было сохранение и воспроизводство собственной власти69. По этой причине он не стремился активно следовать хрущевским инновациям, ограничиваясь лишь необходимым минимумом; при этом его политика «косности и самоуправства вела режим к перспективе падения, угрожая социальным взрывом. В кругах членов ЦК КПЧ и высокопоставленных партийных функционеров росло недовольство, имевшее, впрочем, различные причины»70. Со своей стороны, после бурных событий в Польше и в Венгрии осенью 1956 г. Хрущев, опасаясь подобных осложнений и в Чехословакии, предоставил Новотному значительную свободу рук во внутренней политике, вполне удовлетворившись видимостью стабильности и сохранением внешней лояльности.

Сочетание этих факторов в известной степени дает ответ на вопрос о том, почему «страна с давними гуманистическими традициями, сложившимся гражданским обществом западного типа, компартией, известной до Второй мировой войны своим эволюционно-парламентским уклоном, стала упорной продолжательницей сталинской практики и после смерти «вождя народов… Волна десталинизации, охватившая после ХХ съезда КПСС весь восточноевропейский блок, докатилась до Чехословакии с большим опозданием»71.

Активная фронда режиму Новотного ранее всего стала формироваться в Словакии, где постоянно росло обоснованное недовольство высокомерной и дискриминационной политикой Новотного в словацком вопросе. В немалой степени подобное недовольство стимулировал сам Новотный частыми проявлениями откровенной бестактности по отношению к словакам. Так, в 1966 году, приехав на открытие нового завода в г. Нитру в юго-западной Словакии, Новотный в качестве обеда взял с собой большое количество завернутых в бумажный пакет бутербродов. Охранники Новотного с гипертрофированной бдительностью демонстративно охраняли неприкосновенность этих бутербродов от посторонних лиц, включая и руководство Словакии во главе с Дубчеком. По Братиславе вскоре поползли слухи, что Новотный поступил так из-за опасения быть отравленным коварными словаками…

Еще больший резонанс имел визит Новотного в августе 1967 г. в г. Турчански Святой Мартин в Западной Словакии, где он выступил в здании Матицы Словацкой, которая была одной из самых авторитетных и заслуженных культурно-просветительских организаций Словакии. В ходе этого визита президент ЧССР «как будто задался целью настроить против себя поголовно всех словаков и совершить как можно больше бестактностей»72. После выступления Новотного глава Матицы Словацкой Юрай Паска попросил его выделить финансовые средства для ремонта старого здания Матицы. В ответ Новотный выразил сомнение в целесообразности этого и предложил все материалы Матицы перевезти на хранение в Прагу, а заботу о словацкой диаспоре за рубежом передать пражским структурам. В довершение всего Новотный в крайне бестактной форме отказался принять в дар от Матицы заранее отобранные и тщательно подготовленные для него реликвии. Поскольку Матица Словацкая являлась одним из самых почитаемых символов словацкой культуры, это вызвало скандал, окончательно подорвав позиции Новотного в Словакии73.

Генератором критики системы и оформления реформистских идей в Чехословакии стала опиравшаяся на наследие Первой республики научная и творческая интеллигенция, громко заявившая о себе на XIII съезде КПЧ в 1966 г., где из уст экономиста О. Шика прозвучала фраза о необходимости широкой демократизации общества. Это вызвало нервную реакцию первого секретаря ЦК КПЧ и президента страны А. Новотного и присутствовавшего на съезде в качестве гостя Л.И. Брежнева. В 1967 г. выразителями оппозиционных настроений выступили чехословацкие писатели и пражские студенты, ставшие постоянной головной болью для Новотного и его окружения. Поводом для выражения недовольства студентами стало очередное отключение электроэнергии в студенческом общежитии на пражском Страгове в конце октября 1967 года. Спонтанная демонстрация пражских студентов, которые держали в руках свечи и скандировали «Мы хотим света!», была жестоко разогнана полицией, что вызвало взрыв общественного негодования и надолго стало одним из главных предметов всеобщего обсуждения.

На IV съезде чехословацких писателей в июне 1967 г. писатель И. Клима, критикуя существовавшие цензурные ограничения, заявил, что «чехословацкое государство легализовало предварительную цензуру сто лет спустя после ее отмены австро-венгерской монархией»74