Читать книгу Вы не подскажете дорогу к сердцу? - Кирилл Барский - Страница 10

Церковные свечи – нереченные речи. Свечи светят, свечи слепят и в то же время дарят прозрение, открывая третий глаз. Свечи надсаживают сердце памятью о вечной разлуке. Но они и соединяют разлученных. Свечи лечат и учат. Свечи говорят и слушают, внимают, вбирают и транслируют дальше.

Ставлю свечи. Я полюбил ставить свечи, мне нравится само это действо. В какой бы храм ни заходил, свечи ставлю, как правило, у одной и той же иконы Святителя Николая Чудотворца – у нас в деревне его всегда по-свойски величали Николой Угодником. С этим святым у меня издавна сложились особые отношения. Чем дольше смотрю на его лик, тем больше нахожу в нем отцовских черт. А может быть он похож одновременно на всех отцов, на всех дедушек, на всех мужчин, на всех стариков – родственников и чужих людей, далеких предков и еще недавно живых учителей, старших товарищей, замечательных мужиков, на всех, кто нам дорог даже там, за горизонтом.

Каждый раз покупаю две свечки и стараюсь поставить их как можно ближе к образу. Как будто так будет слышнее моя молитва.

Одну свечку за упокой душ усопших, вторую – за здравие живущих. Придумал себе такой ритуал: сначала зажигаю ту, что за упокой, следом – от нее – другую. Исполняю этот обряд с удовольствием. В тот момент, когда фитиль второй свечи медленно, словно в борьбе, пересекая черту между «не было» и «есть», занимается несмелым пламенем, думаю о том, что это родители мои даруют мне мою жизнь. Они – мне, я – от них. От этой мысли мне становится хорошо. Глупо? Может быть. Но какая разница? Мне хорошо, и этого довольно, чтобы продолжать делать это снова и снова.

Пламя свечки родительской дрожит, колеблется, чуть не падает. Но потом восстает снова. Сколько им пришлось перенести! Как выжили в войну, как голодали после войны, но при этом школу окончили с медалями! Как мучительно пробивались в жизни – без блата, без отцов, без поддержки, даже без толкового совета. В какой бедности начинали совместное житье-бытье, как трудно поднимали детей. Как вкалывали, боролись, боялись, болели… Нет, это не беды прошлые завывают над свечой. Это, наверное, горькие обиды, это резкие слова мои заставляют огонь трепетать. Спорил с отцом, отстаивая принципы. Защищая свою молодую семью, сражался с мамой, пытался воспитывать. До конца дней не оставлял надежды заставить ее поверить в людей, в добро. Теперь я знаю: это мои поступки наперекор, это прегрешения мои вольные и невольные свечку родительскую задувают. Это холод непонимания ее гасит.

Отец любил, когда я ходил с ним в гараж. Там протекала значительная часть жизни. И «Жигулями» своими – а тогда, в начале 70-х, одиннадцатая модель была редкостью! – и гаражом в убогом кооперативе папа очень гордился, и возиться там для него было огромным удовольствием. Но еще большим удовольствием было возиться в гараже вместе с сыном. Да хотя бы просто, как он выражался, «прогуляться до гаража». Гараж был далеко, полчаса пёхом. Отец уговаривал: «Пойдем, заяц, до гаража прогуляемся!» А я ему в ответ: «Да ну, па, меня ребята на улицу играть зовут». Он ничего не скажет, только я-то знаю – обидится. Поэтому я нет-нет, да и схожу с ним. Часто ходил.

Не сердитесь, мои родные, простите меня! Успокойтесь, порадуйтесь хорошему, поживите, наконец, без страхов и печалей. И еще хочу, папа и мама, чтобы вы снова любили друг друга. Как тогда, в 1957-м, когда только познакомились, когда голову потеряли от неожиданно свалившейся любви, когда минуты считали до часа свидания. Гори, свечка малая, во имя той любви великой.

Иногда бывает так, что вторая свечка никак не хочет разгораться, а то и вообще с первого раза гаснет. Повторяю попытку. Вижу в этом знак – вот так и я начался не сразу. Наверное, с моим зачатием, с моим рождением были какие-то проблемы. Или не с появлением на свет, а с ростом, развитием, становлением. Не знаю, было ли это, но скорее всего было.

Едва ли найдется младенец, который не болел, над которым не склонялись бы с тревогой отец и мать, места себе не находили в больничном коридоре. Нет такого ребенка, который не падал, не получал травмы, не попадал в передряги, с которым не случались разные неприятные истории, у которого всё-всё получалось. И у меня в раннем детстве тоже наверняка не всё было гладко. О многом я даже не догадываюсь – отец с матерью не говорили. Но о чем-то знаю точно. И не из домашней изустной летописи, а из, так сказать, «неофициальных источников». Например, кто-то из посвященных в семейные тайны мне по секрету рассказал, что в первые месяцы моей жизни родители по каким-то признакам засомневались в моей полноценности. Якобы думали, что сынишка обречен на отставание в умственном развитии, и надежд особых не питали. Не потому ли та свечка, что «за здравие», иногда разгорается так долго и мучительно? Или ставишь ее в подсвечник, а она накреняется, отказывается стоять ровно, как бы воспроизводя твое собственное прошлое – не поэтому ли?

Чтобы вторая свеча держалась крепче, подношу нижнюю ее часть к родительскому огоньку. Воск подтаивает, начинает капать, иной раз прямо на пламя. Хочешь растопить воск с торца получше, а в результате по неосторожности гасишь первую, родительскую свечу. Я сначала расстраивался, а потом вывел для себя логику. Это тоже воспоминание или напоминание о том, как тяжело дети даются своим родителям. Досаждают непослушанием, обижают невниманием, «убивают» грубостью, черствостью, эгоизмом, бездушием. Сами утверждаются, а родной огонек тушат, заливают своим воском. Вот какую придумал небылицу. Хотя как знать…

Слежу, чтобы свечи не гасли. Разговариваю с ними, а они со мной. Когда свечка догорает, иногда происходят странные вещи: уже и воск весь растаял, остался один огарок, один безжизненный черный фитилек, а он все горит, не гаснет. Откуда берет он силы, непонятно.

Держу свечку в руке. Воск капнет на руку, обожжет. Но это хорошо. Свеча должна приносить не только радость, но и пробуждать, пусть даже болью. Пробуждать от спячки, от привычки, от рутины, от бытовой замыленности глаз и чувств. Пусть останется след, даже ожог – дольше будешь помнить, как всё это было. Они – мне, я – от них. И если что-то было не так, то горячий воск – самая невинная из возможностей сказать «простите».

Пока идет служба, я то и дело поглядываю на две своих свечки перед иконой Николы Угодника. Стоят они, как по стойке «смирно», ровненько, параллельно, горят спокойно, в унисон. Это тоже хорошо. Вот так и будем дальше гореть, идти по жизни: они – там, я – здесь. Стоять рядом и поглядывать друг на друга. Я знаю, что пока я помню, думаю о своих ушедших, молюсь за них, они тоже не устанут думать обо мне, поддерживать меня, молиться за здравие своего не во всем достойного ребенка.

Их молитва сильнее. Ведь мне до святителя Николая иной раз и не докричаться, а им достаточно даже шепотом сказать, потому что он рядом.

Нереченные у свечей речи, а слышны они.