Читать книгу Предел приближения - Кирилл Берендеев - Страница 4

Я не виделся с ней шесть лет. И вот встретил – в пригородной электричке, спешащей по короткому маршруту.

Была осень, и был вечер субботы. Жесткие деревянные сиденья пустовали, в ярко освещенном вагоне я увидел лишь одного человека, девушку, чье лицо обратилось к распахнутой мной двери. Я не мог не узнать ее и шагнул навстречу.

Но она не увидела меня. Ее глаза сосредоточенно созерцали неведомые дали, и не существовало для них ни пустого вагона, ни подступившей к самым окнам колкой октябрьской ночи, ни откатившейся с металлическим позвякиванием двери.

Я подошел и сел напротив. И только тогда она, вздрогнув, заметила меня. Улыбнулась и отвернула лицо, пряча его в вороте пальто. В одиночестве пустого вагона она плакала, разглядывая картины своего сознания. Но пришел я, и ей потребовалось усилие, чтобы вернуться, заперев все картины на прочный замок.

– Привет, – сказал я, и она улыбнулась. Улыбка ее была неуместной и оттого погасла, едва она достала платок. А когда отняла его и, аккуратно сложив, убрала в карман блузки, лицо изменилось, став совсем иным, нежели то, заплаканное, которое видел я, войдя в вагон, и то, встревожено улыбающееся, которым она приветствовала подсевшего незнакомца.

– Я не помешал? – спросил я, и она покачала головой.

– Нет, совсем нет, – первые слова, произнесенные ей за прошедшие годы и за время нашей встречи. И окончательно возвратившись в реальность, произнесла: – Мы давно не виделись. Лет шесть, наверное.

Я кивнул.

– Как ты сейчас?

Я стал рассказывать ей, зачем-то подробно. А она… кажется, вовсе не понимала меня. Внимательно вслушиваясь в произносимые мной слова, она пропускала их сквозь себя, будто ждала услышать что-то, что, как показалось мне, вернуло бы ее назад. Но вернуло бы иной. Какой? – знала ли она сама?

Наконец, перебила. Сказала странное:

– Я, наверное, очень изменилась за эти шесть лет.

Я не знал, что ответить. Она продолжила:

– Нет, я, в самом деле, изменилась. Сильно. Шесть лет – немалый срок, ты просто не заметил еще. Или забыл.

– Прости, я…

– Нет, нет, ничего. Так и должно быть, наверное. Это… скорее, внутреннее изменение, – она замолчала и продолжила после долгой паузы. – Вот видишь, я стала ездить в электричке поздним вечером. Одна.

– Ты куда сейчас?

– Домой. Теперь мы с мамой живем за городом. Тут недалеко, осталось три станции. Наш дом по соседству с дорогой, пять минут пешком, – ее глаза затуманились. – Мама, должно быть, волнуется. Сидит на веранде и ждет. У нас хорошо слышны проходящие поезда. Мама научилась их легко различать: скорый это, товарняк или электричка. В это время года поезда ходят редко, долго стоит тишина…

Она замолчала. Не то, чтобы неожиданно, но я все ждал каких-то недоговоренных ею слов.

– А почему так поздно? Работа?

Она покачала головой и снова подтвердила:

– Нет. Я… из гостей. От друга, – последнее слово она произнесла едва слышным шепотом.

– И не осталась…. Прости.

– Нет, я и не могла остаться. Мама будет переживать. После того случая, она…. Ох, да ты не знаешь….

Она закрыла рукою рот, словно боялась рассказать ненароком мне о нем.

– Какого случая?

– Это личное, так просто не объяснить, – ее взгляд испуганно вцепился в меня, глаза сделались круглыми. – Но он всегда провожает меня до вокзала. И… и… всегда. А потом звонит… или я звоню ему. Что все в порядке… Он тоже волнуется.

Ее глаза округлились совершенно, пальцы стали комкать носовой платок, каким-то образом вновь очутившийся в ее руках. Она задышала часто-часто и затем вымолвила, задохнувшись:

– Он любит меня, – и скороговоркой: – И я тоже очень люблю его. Э-это не объяснить… ты просто… мы не виделись шесть лет, ты не поймешь всего. И потом… мы же с тобой… между нами…. Тебе надо все сначала… все заново….

Она произнесла еще раз слово «непонятно» и замолчала. Напряжение, пульсирующее в глазах, покидало ее, она тихонько всхлипнула, но справилась с собой и стала смотреть в окно.

– Мы и в самом деле долго не виделись, – осторожно, как можно мягче начал я. Она вздрогнула. – Мы уже другие…

– Чужие, – эхом повторила она. – Нет, я не…

– Не то, что раньше. Тогда… в институте…. Все правильно, – я хотел возразить, но она покачала головой и продолжила. – Я сама это поняла. Ведь одно дело – учеба и все такое, а другое, совсем другое – собственный выбор, не зависящий от окружающих… от обстоятельств… от места….

Мы долго молчали. Поезд остановился на пустынном полустанке, постоял и снова тронулся в путь. А мы все молчали и смотрели в непроглядную темень за окном.

– Мне тридцать лет, – тихо сказала она. – И у меня должен быть выбор. Я знаю, мама волнуется, когда я вот так сильно задерживаюсь… – и едва слышно: – Но ведь я не могу без него. Что поделать, если он не может оставить меня…

И – одними губами:

– Навсегда.

И тут же, громче, резче:

– Но он тоже не может без меня. Не может. Я знаю.

И снова молчание, только перестук колес, да резкое, на поворотах, хлопанье двери тамбура. Поезд стал замедлять ход, показались огни новой станции. Показались и исчезли, электричка проследовала без остановки. Вновь бухнула дверь тамбура, когда вагоны миновали одну за другой две стрелки.

Она сцепила пальцы и закрыла глаза, плечом привалившись к стенке. Казалось, она дремала. И только подрагивание больших пальцев, то принимавшихся тереть костяшки, то вновь замиравших, выдавало ее беспокойное бодрствование.

Беретка была чуть великовата ей, и когда она устало коснулась виском стены, та стала медленно сползать на глаза. Она зябко поежилась, запахиваясь в короткий, не по сезону легкий, плащ, и открыла глаза.

– Ты куда сейчас? – спросила она. Спросила так, словно прежнего разговора не было, словно она только что увидела меня и решила узнать, долго ли я буду ее попутчиком.

– На дачу.

– Это далеко?

– Нет, – я назвал станцию, она кивнула. И спросила негромко:

– К кому-то?

– От кого-то. Вернее, от кого-нибудь.

– Значит, все еще один.

Я пожал плечами.

– Тебе проще быть одному.

– Я не знаю. Наверное.

– Наверное, – повторила она. – И все же странно.

– Что странно?

– Мы встретились. Случайно. Там, где наши пути не должны были пересечься никогда. За эти шесть лет мы ни разу не пересекались, хотя жили в одном районе. А тут, когда мы с мамой переехали… – она замолчала. И неожиданно произнесла: – Интересно, сколько пройдет времени, прежде чем мы встретимся вновь?

– Быть может, столько же, – помолчав, ответил я.

– Или вообще нисколько, – и не дав мне ответить, спросила: – Ты сейчас никуда не торопишься?

– Нет. Если ты хочешь, чтобы я проводил тебя…

– Я хочу, чтобы ты зашел к нам. Ненадолго, на час-полтора, самое большее. Просто посидеть, поговорить. Я познакомила бы тебя с мамой. А потом проводила до станции, если хочешь…. – новая пауза. – Только я хотела бы просить тебя об одной услуге, если не сможешь, ответь сразу, и я… и мы увидимся еще через шесть лет. Или… – она замолчала.

– Я слушаю тебя.

– Я буду называть тебя другим именем.

– Каким? – спросил я, хотя мог бы не спрашивать.

– Человека, который любит меня. Который не может оставить меня у себя. Который провожает до вокзала каждый раз, когда я бываю у него… каждую субботу и иногда на праздники….

Я молчал.

– Тебе ничего не надо будет говорить: ни о себе, ни обо мне. Просто поддержи мой разговор. Он никогда публично не обнимал и не целовал меня, он сдержан и старомоден, так что твои чувства тоже останутся при тебе. Он совсем другой человек.

– Я понял.

– Вряд ли. Просто прими это. И еще одно – он очень любит меня.

– Хорошо.

Она вздрогнула и напряглась.

– Что хорошо?

– Я согласен. – Поезд стал замедлять ход. – Это твоя станция?

– Да, – она протянула руку. – Пойдем.

Я взял ее под руку. А после недолгого пути, оказались подле невысокого темно-зеленого забора. Она остановилась, открыла калитку и произнесла в темноту сада, порывисто и звонко:

– Мама, это я, – и добавила спустя мгновение, точно застрявший в горле комок проглотив: – Мы пришли.

С крыльца донеся странный скрип, будто что-то покатилось. И я увидел женщину, поседевшую слишком рано для своих лет, кутающуюся в пуховый платок. Она медленно повертывала кресло-каталку в сторону ступенек, сбегавших с крыльца.

– Это моя мама, – шепотом произнесла она. И представила меня новым, непривычным именем, услышав которое, я отчего-то вздрогнул.

– Мама, – продолжила она, – это он. Я тебе говорила о нем.

Мы поздоровались; я склонил голову и пожал протянутую мне тонкую пергаментно сухую руку, в которой явственно, как пойманная в плен бабочка, трепетала жилка пульса.

– Я очень рада вас видеть, – сказала мама. – Жаль, вы раньше не могли к нам зайти.

Моя спутница взялась за ручки кресла и покатила его в дом. Я вошел следом.

– Не надо, доча, я сама. Ты проводи лучше своего кавалера в гостиную. А я чай принесу, он только что вскипел, вас дожидается. —И с порога кухоньки мама крикнула, обращаясь ко мне, – Все же, как хорошо, что вы нашли время зайти к нам.

– Раньше не получалось, – произнесла она за меня. – Только сегодня смог вырваться. Мама, он всего на несколько часов, с тобой познакомиться. Я тебе говорила….

– Да, доча, я помню.

– Он не сможет остаться. Так получилось, что сегодняшний вечер свободен, а потом… – она замолчала, не договорив.

– Я понимаю, – голос, доносившийся из кухни, заметно ослаб. – Жаль, что вы не сможете остаться. Скажите, – мама появилась в дверях кухни с подносом, закрепленном у подлокотника, на нем стояли чашки, заварочный чайник, сахарница. – Скажите, а нельзя ли вам будет как-нибудь отпроситься или, к примеру…

– Мама, я же говорила тебе.

– Я помню, доча, просто…

– Простите, действительно не могу. Рад бы, но… всего на часок и вырвался. Вы уж не обижайтесь, что так получилось, иначе просто не выходит, – скороговоркой выпалил я.

– У него обстоятельства, – добавила она. Мама кивнула, подъехав к столу, стала расставлять чашки. Дочь поспешила помочь.

– Я поставлю, ты лучше принеси варенье из холодильника, я про него совсем забыла. Крыжовенное. Вы любите крыжовенное варенье?

Я кивнул, глядя, как ловко пергаментные руки управляются и с колесами кресла-каталки и, одновременно, с приборами, расставляемыми на столе. Дочь принесла банку варенья, блюдечки, ложечки. Расставив все, подошла ко мне, склонилась, шепнула в самое ухо.

– Это случилось три года назад. Несчастный случай.

Я сидел, замерев.

– Поэтому мы переехали сюда. Сам знаешь, город не приспособлен для кресла-каталки. В городе могут жить только полноценные люди… с возможностями, – ее глаза заблестели.

– Я знаю.

– А здесь мама работает библиотекарем. Тут недалеко, всего четыре дома. Обратно, иной раз, если я задержусь на работе, она добирается сама, – сказала она не без гордости. – Она все хочет делать сама. Как прежде.

– Да вы накладывайте варенье, – пригласила меня мама. – Не стесняйтесь. Доча, принеси салфетки, они в шкафчике. А вы будьте как дома. Вы чай с сахаром пьете?

– Я лучше с вареньем.

Мама улыбнулась.

– Не кисловато на ваш вкус? Я в этом году по особому рецепту делала.

Варенье было великолепным, услышав это от меня, мама не смогла сдержать довольной улыбки. Потом ближе придвинулась к столу и спросила, словно желая, чтобы ее не услышала дочь:

– Должно быть, важная у вас работа. Выходные-то часто бывают?

Мне был подан предостерегающий знак, но я ответил:

– Официально-то да. А в реальности как получится. Я даже сегодня с трудом вырвался. Хотя и суббота.

Обе женщины, и мать, и дочь, улыбнулись, каждая своему. Я отставил в сторону выпитую чашку и огляделся. Скромно, не бедно, а именно скромно; чисто и очень уютно. Если бы не просевшие кое-где полы, не желтые разводы на потолке…. Должно быть, я излишне долго смотрел на них, одно из пятен располагалось как раз над моей головой. Мама сказала:

– Дому нужен мужчина. Он не старый, но кое-что требуется. Крышу подлатать, полы перестелить, – и смущенно замолчала, оглядываясь на дочь. Но та, немного растерявшись, не произнесла ни слова. Я опустил глаза.

– Жаль, что вы не останетесь, – безнадежно произнесла мама. Я посмотрел на нее, но, встретив мой взгляд, мама переменила тему: – Чайку еще не желаете?

Ее дочь налила мне еще и торопливо перевела разговор на новое расписание электричек, утвержденное со следующей недели. Она будет приезжать немного раньше по субботам, на четверть часа. Так что, мама, будешь меньше волноваться.

– А я уже меньше волнуюсь, – спокойно ответила та. И кивнула в мою сторону. Дочь замолчала неожиданно, а потом произнесла отрывисто:

– Он меня будет, как и раньше, до вокзала провожать.

– Хорошо. У вас машина?

– Да, – ответила за меня она. – Новая «тойота».

Мама не сводила с меня взгляда.

– Вы простите, что я вот так интересуюсь, расспрашиваю вас, но вы, должно быть, неплохо получаете, раз машина…

– Вполне, – снова она. – Жаль, что по нашему бездорожью на «тойоте» сюда тяжеловато добраться. Разве на внедорожнике.

– Да. Это у нас в поселке асфальт, а до поселка… конечно….

Я поежился под пристальным взглядом. Переменил позу и невольно расплескал чай. Она быстро поднялась, вышла в кухню за тряпкой. Вернулась, ловкими движениями рук стала собирать пятно со скатерти.

– Ты маме понравился, я вижу, – шепнула она. – Не обижайся, что она так выспрашивает, это у нее любимое занятие. Переживает за меня, хочется знать, с кем я, как…

– А от вокзала вы далеко живете?

– Полчаса на машине, – ответить мне снова не довелось. – Если на дороге нет пробок.

– Так поздно они вряд ли бывают.

– Уже не бывает, – она откашлялась, голос сел. – Конечно. Мы быстро доезжаем.

– А тихо у вас?

– Под окном небольшая улочка. Но сами окна с тройным стеклопакетом, звуконепроницаемые. Мама, я же говорила тебе про евроремонт, ты помнишь.

– Я о другом. Я в смысле хулиганья какого.

– Нет, – она повысила голос, почти кричала. – Никого нет. Все спокойно.

И разом наступила тишина. Где-то зазвонили часы, отбивая половину двенадцатого.

– Уже поздно, – я поднялся. – Мне, наверное, пора.

– Вы не останетесь…

– Нет, увы, не смогу.

– Домой?

– Обратно в город, – снова ответила она.

– Почти как дежурство, – объяснил я.

– А разве этого… мобильного телефона у вас нет?

Пауза. Она почему-то молчала.

– Есть… – медленно произнес я, – конечно, есть. Но отсюда почти нет сигнала. А порой в этом есть крайняя необходимость.

Мама кивнула устало.

– Да. Я понимаю. Работа это всегда необходимость что-то отдавать, ничего не получая взамен. И деньги редко когда стоят потраченных усилий. Очень редко, – мама смотрела на дочь, поднявшуюся вместе со мной. – Ты проводишь нашего гостя, доча?

– Да, мама. До калитки.

– Возьми фонарик, темно. А вы, – она повернулась ко мне. Скрипнули колесики. – Вы будьте, пожалуйста, осторожнее. А то мало ли что.

– Мама.

– Нет, я так говорю, – мама подвинула ко мне свою коляску. Быстрым движением взяла мою руку в свою, сжала ее и заговорила шепотом: – Берегите себя. Обязательно. Ради нее. И постарайтесь… попробуйте заглядывать к нам почаще.

– Я постараюсь. Обязательно постараюсь.

– Ради нее.

– Да. Ради нее, – и, не выдержав, я отвел взгляд.

Попрощавшись, мы вышли на крыльцо. Она снова взяла меня под руку. Через дверное окно мама смотрела, как мы спускаемся по ступенькам.

– Все было хорошо, – сказала она, когда сад кончился, и калитка, заскрипев, отворилась. – Спасибо тебе огромное. Теперь мама не будет так волноваться, когда я снова поеду к нему.

– Мне кажется, она узнала мой голос.

– Спустя шесть лет? Нет, – она старательно покачала головой. – Нет, исключено. Да она раньше и не видела тебя.

– Я не слишком удачно сыграл свою роль.

– Ты был на месте. Не переживай. Все прошло, как и должно было быть, – эта последняя фраза смутила меня.

– И все же, мне кажется…

– Забудь, – коротко приказала она. И добавила, помолчав: – Тем более, он все равно никогда не приедет сюда….

Наступившая пауза оказалась последней. После нее мы простились. Уходя, я отчего-то замешкался у калитки, а она быстро пересекла сад и взбежала на крыльцо.

– Я проводила его, мама, – донесся до меня ее голос. – Подожди, дай я сама.

– Не надо доча. Все в порядке, я уже дотянулась.

Еще несколько минут я стоял у калитки, но более не услышал их голосов. Лишь звуки шагов, звон убираемой посуды и шорох с поскрипыванием колесиков кресла-каталки. Они молчали, мать и дочь, ничего не говорили друг другу. Точно боялись спугнуть неосторожным словом – ту иллюзию, что в промозглый октябрьский вечер каждая из них построила ради другой.