Читать книгу Тринадцать секунд - Кирилл Берендеев - Страница 3

Перед тем, как началась эта история, мне стукнуло двадцать – молодой парень, рост метр семьдесят, немного тщедушной комплекции, долгорукий, с вечно взъерошенными волосами мышиного цвета. К этому времени из института меня выперли: второпях сессии дал взятку не тому лицу – и деньги пропали, и места лишился. С работой обстояло не шибко: на продаже липовых проездных билетов не разбогатеешь, а к распространению почти настоящих дипломов еще не подпускали – для этого нужен был либо блат, либо испытательный срок – хотя бы на тех же проездных.

Словом, я болтался без денег при типографии, что штамповала без разбору и проездные, и дипломы, и, жаждая продвижения, рисовал визитки и рекламные проспекты разных шарашкиных контор, все больше магические услуги да установка стальных дверей. Пока не попался мне на глаза один прелюбопытный заказ. Клиент, просивший сделать визитку, сразу приглянулся: Окунев Валерий Гаврилович, оценка антиквариата, выезд бесплатно. Как водится, оставил он свой мобильный для связи и адрес электронной почты – видимо, решил сэкономить на звонках.

Пробить его по базе абонентов сотовой компании, где Окунев получил номер, оказалось делом нескольких минут – благо, подобные диски в больших количествах лежат в приемной шефа. Так я выяснил, что означенный клиент живет на улице Зорге, дом пять, квартира двадцать семь. Правда, за этим занятием меня застукал Вовка Щербицкий, и стал напрашиваться в компаньоны. Но единоличный приоритет на Окунева я отстоял в «камень, ножницы, бумагу» до трех побед. Тогда он вспомнил двухлетней давности мои приготовления к походу на склад и принялся доказывать, что без него выйдет то же самое. Я возражал, в конце концов, не мог же я знать, что перед самым моим приходом весь склад будет конфискован, а мне, явившемуся к шапочному разбору и долго бродившему по пустым залам, достанется лишь «тетрис» сторожа в качестве утешительного приза.

Наконец, Вовка отстал, и я принялся методично собирать данные на клиента. Но перед этим объяснился с шефом, тот затребовал у меня отпуск за свой счет недели на две-три, на случай чего непредвиденного и нехорошего – и получив бумагу, предоставил полную свободу творчества. В том числе и к базе данных, хранящихся у секретарши под замком.

Из полученных дисков я выяснил, что счастье быть антикваром Окуневу обломилось шесть лет назад, именно тогда он получил соответствующую лицензию, верно, заплатив за нее, судя по скорости прохождения бумаг по инстанциям. А вступив в содружество антикваров при салоне «Медея», два года назад, резко пошел в гору. Успех сопутствовал ему: Окунев купил новый «Ниссан-Альмера» вместо «Опеля-Астры» пятнадцатилетней выдержки, установил у себя выделенную линию доступа к интернету, а сотовая компания просто баловала его, как постоянного клиента безлимитного тарифа «Олигарх», разными приятными мелочами вроде беспроводной гарнитуры или пятидесятипроцентной скидки на новый телефон «Сони», который он не замедлил купить.

Судя по паспорту, его жилплощадь недавно пережила ремонт. Изучая произведенные изменения, согласованные с властями, я пришел к выводу, что Окунев готовит квартиру на продажу или обмен – тем более, при день ото дня растущих доходах нашего клиента, поменять его «двушку» на трехкомнатную квартиру в новостройке не составило бы труда. Напрашивался вывод: мне не следовало рассиживаться, пока он не занялся подготовкой к переезду.

И я поспешил на улицу Зорге. Планировка дома оказалась довольно странной, шутка архитектора, создавшего высотку из двух блоков, соединенных лифтовой секцией и имеющих черные выходы, не соединенные с парадным, внизу лестницы, проходящей сквозь строение с другой стороны коридора межквартирного коридора. Застекленную лоджию антиквара я отыскал быстро. Новый кондиционер, равно как и спутниковая тарелка смотрелись яркими заплатами на посеревшем доме постройки восемьдесят второго года. Побродив еще чуть под окнами, я поднялся на этаж. Консьержки в доме не оказалось, внутрь я просочился вместе с жильцом, открывшим кодовый замок подъезда. А на нужном этаже стал разглядывать железную дверь, наглухо отгородившую коридор с квартирами от лифтового холла. Замок оказался довольно хитрый, потому я некоторое время чесал перед ним затылок, а затем снова спустился на первый и поднялся уже с другой стороны, через черный ход. Дверь на этаж оказалась попросту забита, а на лоджии, что я увидел в щелку, валялся всякий хлам. Бдительностью с этой стороны и не пахло. Удовлетворенный этим, я поднялся повыше, интересуясь заодно делами на шестом этаже, но пройдя пролет, был остановлен грудой битых бутылок, собранного в кучи тряпья, кусков жести и горбылей. Видимо, здесь не убирали с самого заселения. Но вспомнив про могучую дверь, я укоренился в мысли, что так просто мне ее не открыть. Придется пробираться через загаженный черный ход с молотком и фомкой, рискуя встретиться с обосновавшимися этажом выше наркошами, да еще и в самый неурочный час. Впрочем, главное войти, а обратно я, упаковав все добро в коробку, выйду через лифт. За запоздалого дачника вполне могу сойти, благо, сезон. Да и жители подобного многоквартирного дома, как и большинства крупных домов, едва ли знакомы друг с другом, разве что с соседями по этажу, – и это несмотря на проведенные вместе два с лишним десятка лет.

Впрочем, хорошо бы посмотреть на следующее препятствие – дверь в саму квартиру Окуневых. Ничтоже сумняшеся, я вернулся к парадному входу и позвонил во все три квартиры. Долго никто не открывал, но через пару минут донесся шорох ног по плитке, и к дверному глазку приник любопытный глаз.

– Горэнерго, – сообщил я в ответ, показывая красную книжицу с молнией, из одну из бесчисленного ассортимента нашей типографии. – Сверка счетчиков.

Открыли без промедления. Ветхая старушонка из соседней однокомнатной квартиры, немедленно сообщила мне, что у нее-то все в порядке, как бы мы, нехристи, не поднимали оплату.

Я достал портмоне, вынул записную книжку, и сверившись с чистой страницей, аккуратно занес показания счетчиков, старушка проинспектировала мою книжицу, и заметила наметанным глазом, что у двадцать седьмой пятьсот киловатт лишних нагорело. Я, только что сочинивший эту разницу, вынужден был согласиться.

– У вас в последние два месяца гас свет?

– У нас в последние две недели он гас раза четыре, – возмущенно заявила она. – Я звонила вам, но у вас там объяснили просто – подстанция-де дурная, не обращайте внимания, пока не исправят. А как не обращайте, когда стоит включить телевизор, а он гаснет. А холодильник, сейчас ведь самое пекло. А ведь у меня «Бирюса» он в два раза старше вас, молодой человек, ну как совсем…, – она трижды сплюнула через плечо.

Я вежливо помолчал, тогда старушка перешла на соседей. То бишь, на Окуневых.

– Этим-то хуже, в прошлый раз, у них стиральная машина окочурилась. Ходили, помню, ругаться с магазином, а толку? Форс-мажор и все тут. Хотя, что им стиралка, у Валерия Гавриловича деньжищ видимо-невидимо. А все равно жмотом остался. Антиквар он, да ему две машинки в день можно покупать, и то незаметно будет. А все равно, когда его квартиру страховали, так он уличил в какой-то ерунде компанию, и чуть в суд не подал, в последний момент миром разошлись. Да и это ерунда, когда он машину свою покупал, весь город объездил, чтобы только старую подороже сдать. А потом мне хвастался в лифте, что сорок долларов выгадал. Сорок! – фыркнула она. Я молчал, не зная как остановить поток информации.

– Скажите, а где сейчас ваши соседи?

– Да понятно где, – тут же переключилась старушка. – Он деньжищи гребет, она в салоне сидит. Не то работает, не то марафет наводит. Загорела так, что на мулатку похожа, а все мало. И на процедуры ходит каждый день, то ей массаж подавай, то как его… эпиляцию; а мне все это выслушивай день ото дня. Хоть бы постыдились, я пожилой человек, живу на одну пенсию, а они как начнут, будто издеваются. Хорошо в выходные на дачу уматывают, а то встречают меня на лавочке у подъезда и хвалятся. Он-то еще ничего, а у Галины Павловны язык без костей.

Тем временем, я подробно изучил дверь Окуневых, и на выставленном в коридор кинескопном телевизоре, заполнял взятый с собой универсальный бланк, где говорилось, что в такая-то компания, к такому-то получателю таких-то услуг претензий не имеет, равно и такой-то получатель к такой-то компании. Заставил под этим подписаться говорливую собеседницу, внимательно ознакомившуюся с каждым пунктом соглашения. А на случай нового отключения дал ей телефон компании, взятый перед походом из справочника. Но собеседница не успокоилась, а, взявши за рукав, продолжила монолог по поводу Окунева уже более конкретный.

– Вы их-то, соседей моих, потрясите. А то такой недобор, я ж сама видела. А знаете почему? А все потому, что жадные очень, вот даже у вас воруют. Вы его за руку схватите, – я попытался высвободиться сам из железной хватки, но неудачно. Пришлось пообещать позвонить Окуневу, когда тот будет на месте и предупредить об ответственности. – Уж как следует, предупредите. Вот я, молодой человек, узнала, когда у Галины Павловны день рождения, подарочек кой-какой прикупила, скромный, а что на мою пенсию им можно эдакое дать? И обмолвилась раза два или три насчет своего дня рождения, оно аккурат через месяц. Вспомнить-то вспомнили, а чтобы отдарочек был – так шишок под носок. И на новый год тоже.… Словом, предупредите их как следует, но только до пятницы, а то уфитиляют в свое Куроедово – до понедельника не дозвонитесь.

– Значит, в пятницу, – уточнил я. – Ну, хорошо. Во сколько они отправляются обычно?

– Да часов в пять, не раньше. Пока все уложат, да еды наберут. Будто на месяц в голодный край едут. И ведь порожними возвращаются. Влияние природы, дескать. Да тут никаких диет не хватит, чтобы такое влияние….

Я удалился по-английски.

Конечно, опытный домушник удовлетворился бы одним визитом, перетряхнув двадцать седьмую квартиру за четверть часа, открыв все потаенные уголки, которые хозяева считают уникальными. Но я решил состорожничать, в конце концов, все это для меня оставалось в новинку. До сего дня самостоятельно удалось стащить лишь «тетрис» сторожа с обчищенного налоговой склада электроники. Не хотелось прокалываться и на этот раз. Тем более, квартира будет свободна два дня, работай, не хочу, а дверь ее не составляло труда открыть даже мне. Обычный английский замок, отмычек к такому у одного Щербицкого штук десять: он коллекционирует подобные вещи.

Вечером в пятницу я вышел на дело. Щербицкий, еще с утра узнав о моем решении, некоторое время давал к месту и не к месту советы по поиску тайников, потом смылся, а я на иголках досидел до нужного часа и поехал, чувствуя себя абитуриентом перед первым экзаменом.

Я прибыл на место, когда смеркалось, убедился, что место машины Окунева пусто и поднялся по черному ходу, на ходу доставая инструменты. Гвозди, забившие дверь черного хода, все располагались шляпками с моей стороны – ведь в мою же сторону и открывалась дверь, – так что поддеть и вытащить ржавое железо не составило труда. Пришлось пошуметь: без скрипа некоторые никак не хотели выходить. Впрочем, куда больший шум внизу производили двое мужиков, пытавшихся завести какую-то ветхую колымагу, неудивительно, что мой шум в их лязге, ругани и тарахтении терялся совершенно.

– Все, Сергеич, поездом поедешь, – послышалось снизу, и грохот стих. Я открыл дверь на лоджию, через которую предстояло пройти в коридор, и, раздвинув стоявшие повсюду доски, посмотрел вниз. Оставив черную «Волгу» в покое, мужики подошли к ларьку и теперь утешались пивом – их работа была закончена окончательно и бесповоротно. А вот мне еще только предстояло пройти через завалы рам, коробок, косяков, щитов ДСП, дабы добраться до следующей вожделенной двери. Два метра пути и двадцать минут чистого времени, потраченного на их прохождение. Извозился я страшно, джинсовый костюм, чудом не порвавшийся о понатыканные всюду гвозди, превратился в подобие строительной робы, мне пришлось снять его и долго трясти, возвращая какое-то подобие утраченного цвета и свежести.

Наконец, я вышел в коридор. Время было непозднее, из-под двери говорливой соседки соловьем разливался Лещенко, та же, что располагалась напротив Окуневской, говорила на два голоса разом: мне слышались иноязычное сопение, перемежаемое стрельбой и бранью. Потом за дверью что-то упало, зазвенело, стрельбу перекрыла недублированная ругань. Заревел отшлепанный ребенок, затем ссора стала утихать, а выстрелы, напротив, усилились.

За пять минут я открыл дверь и скользнул внутрь. Правда, в течении этого времени я дважды ронял связку отмычек о кафельный пол и едва не своротил картофельный ящик, стоявший у двери, выковыривая из замка застрявший инструмент. Но никто не полюбопытствовал моими деяниями, за глаза хватало своих.

Зрелище, представшее моим глазам на входе в квартиру, превосходило самые смелые ожидания. Даже дыхание перехватило пока я, включив фонарик, разглядывал комнату, больше похожую на музейную залу. Позариться было на что: бронзовые купидоны с часами и без оных, канделябры в виде букетов, изящные шкатулки из дорогих пород дерева, а так же мраморные, янтарные, серебряные, палехские, – за стеклом стенки их оказалась целая коллекция. Хрусталь и саксонский фарфор в соседней колонке. И еще глубже в ящиках – золотые брегеты, цепочки и запонки, в коробке из-под томика Ленина хранились дорожные чеки и петровские серебряные рубли, под платками обнаружилась женская заначка в три десятка тысяч рублей на мелкие расходы, в коробке с галстуками и сорочками – мужская, немногим большая. В антикварном секретере, за так называемой потайной полочкой, где хранились паспорта жильцов и их вещей, я обнаружил еще более тайное углубление в коем пребывали ордена Андрея Первозванного и Владимира, а так же изумрудная брошь.

Большая часть всего вышеперечисленного, включая видеокамеру и фотоаппарат, отправились пока на диван, оставалось только подыскать для них пристанище для выноса. Я заглянул в соседнюю комнату: увы, ничего такого там не сыскалось. Только домашний кинотеатр, плазменный телевизор с метровой диагональю, компьютер и неплохая подборка видеодисков, откуда я позаимствовал коробочки с Марлен Дитрих и Грегори Пеком. Да еще маленький бюст Наполеона с рабочего стола. Затем, я прошел в темную комнату, заваленную пустыми коробками из-под свежекупленной техники; выбрав одну, из-под микроволновки, я вытряхнул ее содержимое на пол. Что-то зазвенело, я опустил фонарик.

К моему удивлению из коробки выпала, поблескивая золотом, небольшая менора. Я немедленно принялся потрошить остальные. И точно – в другой от плазменного телевизора, лежало несколько берестяных грамот с отборными древнерусскими ругательствами в адрес проклятых купцов-кредиторов, там, где раньше хранился монитор, теперь располагался маленький складень эдак пятисотлетней давности.

Добытое не помещалось в коробку, да и она трещала по швам от набитых в нее богатств. Поневоле пришлось задуматься, как же я в одиночку дотащу все это до дома. Выражение «своя ноша не тянет» как-то не очень подходило для данного случая.

Положив паспорт от микроволновки в карман, я еще раз оглядел гостеприимную квартиру, пожалев, что отказался от услуг Щербицкого, хотя нет, с ним бы мы перессорились уже здесь. Вздохнув от невозможности объять необъятное, я поставил коробку у двери и присел на дорожку.

Не знаю. То ли я долго сидел, то ли мне вообще не следовало этого делать, а может, лучше придти не сегодня, а в выходной… впрочем, гадать вдруг стало бесполезно. Едва я взялся за удобную дырку в коробке, проделанную специально для переноски в ней тяжелых предметов, как в замок зашуршал ключом, а через мгновение, показавшееся мне едва ли не часом (впрочем, все, что я успел сделать за него – охнуть, опустить коробку обратно на пол и отступить на шаг), дверь распахнулась, впуская в темную прихожую резкий свет лампы дневного света из коридора. Следующие два мгновения протянулись куда быстрее, я отошел еще на шаг от коробки и стал оглядывать стены, видимо, в поисках запасного выхода.

После прихожую залил свет, дверь холодно щелкнула замком, и я, хозяин и хозяйка квартиры взяли на время гоголевскую паузу, пристально разглядывая друг друга.

Вот тут мгновений прошло преизрядно, до слуха донеслось, как под окнами проехало несколько припозднившихся машин, а едва стих мотор последней, хозяйка уронила на пол сумки и пронзительно взвизгнула. Хозяин повторил ее движение и тут же освободившейся рукой прикрыл ей рот, время-то позднее, а другой хватанул с книжной полки купидона поувесистей. Окунев предстал предо мной в самом выгодном для него ракурсе. Он оказался мужчиной плотной комплекции, высокий, и при этом раза в два шире меня в плечах, но без грамма лишнего жира, мускулистый, уверенный в себе. Купидон в руке стал явным излишеством, вполне хватило и солидных кулаков, дабы понять: милицию Окунев вызовет в последнюю очередь.

Я скользнул в комнату, второпях ухватил первое, попавшееся под руку, менору, не влезшую в коробку, немного поцарапанную и потускневшую от времени. Взяв ее как вилы, я отошел к самому окну. Шальная мысль о бегстве через него промелькнула в голове и тут же в панике скрылась.

– Хорош дурить, парень. Клади семисвечник и без фокусов.

Я поколебался немного. Ни с того, ни с чего внимание привлекла надпись, выбитая на ее подставке, поверх еврейских письмен: «Capitur ad imp. Vespasianum ex templo regis Solomonis 824 A.U.C.»1.

Пока я разглядывал менору, Окунев стремительно подошел, вырвал из рук семисвечник, а меня самого отбросил на диван. В правом Окуневском кулаке по-прежнему оставался зажатым купидон, похлопываемый по раскрытой левой ладони в такт хозяйским мыслям.

– Ну и что мы делать будем? – язвительно спросил Окунев.

– Валера, немедленно звони в милицию.

– Успеется, – он передал менору жене, что-то шепнул ей, и та молча ушла на кухню. – Ну-ка вставай и докладывай, как ты про квартиру выяснил, – он встряхнул меня, заслышав, что в куртке что-то позванивает, обыскал, изъяв деньги, драгоценности и документы на печку. Лицо его помрачнело еще больше. – Так, я жду.

– Вы же антиквар, – пискнул я, силясь хотя бы вырваться из стальных рук. В голову влезла непрошенная мысль: интересно, а что чувствует его супруга, когда ее любовно сжимают эти тиски.

– Ну и что?

– Объявление…

– Там только мобильный телефон.

– Этого вполне хватило, – Окунев чертыхнулся, отпустил меня и с досады хлопнул себя по бедру купидоном. Скривившись от боли, поставил на полку.

– Ничему нельзя верить. Стоит только высунуться, сразу налетают….

– А я с самого начала говорила тебе, надо через знакомых такие дела проворачивать. Моей клиентуры и так хватало, так нет же, надо еще взять, – тут же высунулась из кухни супруга, неожданно принявшая мою сторону.

– Помолчи, – он даже не обернулся. – А ведь нам повезло. Что налили левый бензин на заправке.

– Я всегда тебе говорила, заправляйся только на проверенных.

– А она и была проверенная. До сегодняшнего дня. Радоваться надо, что домой вернулись вовремя, а то этот голубчик покрутился бы у нас за выходные-то, – Окунев снова повернулся ко мне. – Ну, выкладывай, что ты через номер мобильника нарыл?

Дело было швах. Пришлось рассказывать.

– Ваши паспортные данные, род деятельности, место проживания, счета, доходы с расходами. Потом, когда я прибыл на место, осмотреться….

– Так ты еще и в разведку ходил. Замечательно. И долго ошивался?

– Нет, я как узнал, что вы уезжаете….

– Электрик, – немедленно взвизгнула жена. – Соседка вчера говорила, он к нам заходил, счетчики сверял, и у нас крупную недостачу нашел, а у нее наоборот….

Окунев не успел меня тряхнуть – я кивнул прежде.

– Ловко, – ответил он, опуская руки. – А как сюда проник, взлома я не заметил. Да и, поди подкопайся, замок у лифта дисковый, миллионы комбинаций. Или ты соседку полоумную развел на ключи от наружной двери?

– Через черный ход, – разочаровал я его.

– Он же намертво забит.

– Я снял гвозди.

Окунев хлопнул себя по бокам.

– Ну, ты смотри-ка. Небось попотеть пришлось. А эту как, – он обернулся к входной двери, – хотя, что я, эту как раз можно и гвоздем открыть. Понятно. И порезвиться от души успел.

– Не успел, помешали, – хмуро ответил я.

– Вот именно, что помешали. А подельник твой, что профукал, когда мы поднимались?

– Я один.

– Один решил все вынести? Не много ли на себя берешь?

– Я не знал, что столько будет, – извиняющимся тоном произнес я. – Взял, сколько смог, да и….

Неожиданно Окунев расхохотался. От души хлопнул меня по плечу, так что я снова плюхнулся на диван, поглядел на меня, сидящего, и это привело его в еще больший восторг. Жена испуганно прибежала из кухни, но замерла в дверях.

– Взял, сколько смог, – повторил он. – Хорош, гусь. Ну и какая это у тебя ходка?

– Ходки на зону. А это дело. Второе, – честно признался я.

– А ведь врешь.

– Зачем? Первое все равно не докажут. А больше нет.

– Значит, на суде на жалость давить будешь. На условный рассчитываешь, ведь не взял ничего. И верно, прямо в зале суда отпустят, особенно коли я тебя при задержании отрихтую, – я вздрогнул при этих словах всем телом. Окунев снова расхохотался, со стальными нотками взамен искреннего веселья. Чувствовал, что я полностью в его власти. – При хорошем адвокате это проще простого. Работаешь? – я кивнул. – Родители? – снова кивок. – Из хорошей семьи?

– Да что ты его все выспрашиваешь, – вспылила жена. – Я звоню Феликсу Эдуардовичу и в милицию.

Однако, с места не сдвинулась. Окунев повернулся к супруге.

– Ты ему хочешь прямо сейчас адвоката нанять?

– Как же ему, нам, – затараторила она. – А как на нас подумают, ведь страховой случай только вчера в силу вступил. Твои разлюбезные страховщики будут трясти нас как котят. И потом, что ты скажешь насчет этого, – она ткнула через всю комнату пальцем в менору. – Ее тоже хотели украсть, да?

– Ее вообще в природе нет, – неожиданно севшим голосом ответил он.

– А найдут, тогда появится. Ведь точно найдут, а потом не отвертишься, по полной прессовать будут. Что же, нам теперь проверять, что он взял из застрахованного, а что из того, чего в нашем доме и быть не может. И потом отпускать на все четыре стороны.

– Да чего это ради? – взревел он.

– А того, что прятать надо на даче. А ты со своими «недостачами» и так уже влип, а как начнут копаться, с головой уйдешь.

Я отчаянно почувствовал себя не на своем месте. Мне бы сейчас оказаться где-то далеко и не слышать и не видеть всего происходящего. Впрочем, примерно того же самого мнения был и хозяин квартиры. Он нервно мял пальцы и, в ответ на женины попреки, что-то бурчал себе под нос. Наконец, не выдержал и рванулся к ней.

– Я не понимаю, чего это ты перед ним разошлась. Мы сейчас кражу обсуждаем или наши семейные дела?

– Мы сейчас твое будущее обсуждаем. К сожалению, этот парень при всем этом присутствует изначально.

– А ты, значит, насчет милиции передумала, пускай он в следующий раз приходит, когда у нас со страховкой все в порядке будет, и все «несуществующие» вещи мы вывезем в безопасное место….

И резко замолчав, вернулся ко мне. Поднял с дивана. При этом посмотрел он на меня совсем иначе. Почти как на товарища по несчастью. Помолчав некоторое время, Окунев произнес сквозь зубы:

– Значит так, парень, бить я тебя не буду. Считай, повезло, – можно представить, с каким облегчением я вздохнул после этих слов. – Но просто так ты отсюда не уйдешь.

– Это что это ты задумал? – немедленно вмешалась жена. Окунев даже не обернулся на свою половину, лишь пристально в меня вглядывался. В его взоре я прочел решение, созревавшее буквально на глазах и уже обретшее некоторые ясные формы. Когда же эти формы оформились, как следует, Окунев произнес четко и ясно:

– Так вот, парень, хочешь выбраться отсюда, выполнишь одну задачу. А нет – пеняй на себя, – я трепыхнулся, но он перебил все возражения в зародыше. – Будет одно небольшое дельце на четверть часа. Тогда и разбежимся.

– Это что еще за дельце? – тут же всполошилась жена.

– Довольно простое. Обдумываю я, как двух зайцев убить. А ты, – он так ткнул пальцем в грудь, что я снова оказался на диване. – Ты мне в этом поможешь.

– Минуточку, это что же еще ты за авантюру задумал, – всполошились из прихожей.

– Не шуми, Галина, и выключи свет. Вот что я подумал: вернулись мы поздно, никто по дороге нас не видел, возможно, мы до сих пор с этой чертовой заправки добираемся. Я ясно выразился?

Жена побледнела, но тут же щелкнула выключателем. Окунев зажег ночник и в его свете стал рассматривать содержимое тщательно упакованной коробки из-под СВЧ. Запахло завистью.

– Да, – медленно произнес он, – ничего не забыл. Даже ордена нашел. Нет, ну… а говорит, второй раз на дело идет…. Короче, слушай внимательно, – в коробке остались ордена, монеты, складень и несколько шкатулок, подороже. К ним Окунев добавил менору, берестяные грамоты и одного из купидонов с часами. Затем, запаковав все, поднял голову. – Слышишь шум на лестнице?

Я навострил уши. Да, где-то за стеной послышалось топанье, шлепанье, затем кто-то включил музыку.

– Это просто банда какая-то, – немедленно вмешалась жена. – Каждые выходные здесь. Житья никакого не стало. Сколько раз звонили в милицию, жаловались, а те разгонят раз, другой и все. Опять приходят. Не представляю, кто этих мерзавцев сюда запускает. Ведь кодовый замок стоит – а все равно проходят. Клей нюхают, а милиция все равно не забирает. Участковый так тот вообще к нам черный ход заходить боится. Дескать, он один, а домов навалом, ну-ка что случится.

– Больно несерьезно все это для ментов, – зло добавил Окунев. – Дело должно быть серьезным, мне их лейтенантик однажды так и сказал.

– Валера, не надо! – вскрикнула жена, немедленно обо всем догадавшись.

– Надо. Дай вторую коробку, нам с молодым человеком по-мужски поговорить надо. И подожди на кухне, – жена повиновалась. Когда она ушла, Окунев стал объяснять суть затеи. Не скажу, что она мне показалась особенно дурацкой, но выбирать не приходилось: – Это наш резерв на случай, если банда тупая окажется. Ты, я погляжу, пальчиков своих нигде не оставил, – он внимательно посмотрел на мои резиновые перчатки, – молодец, предусмотрел. У тебя, я смотрю, большое будущее. А мы дураков накажем, когда они тут все своими папиллярными узорами заляпают.

– Валера! – донеслось уже из кухни.

– Помолчи, нет нас тут еще. Не приехали, – он принялся набивать коробку безделушками с комода. Потом вытащил одну из шкатулок из стенки, подешевле, – Лучше положи туда еще вот того купидона, с которым мы с тобой махались. И вон тот эстамп. Пускай думают, что у банды хороший вкус, все же Сарьян.

Когда вторая коробка оказалась заполнена, охи и вздохи супруги, сопровождавшие наши действия, резко оборвались. Все понимали – настала пора действовать.

– Дверь черного хода действительно так легко открыть? – недоверчиво спросил Окунев.

– Гвозди проржавели, так что нетрудно. Но я фомкой работал, да, где же она? Куда труднее пробраться сквозь ваш хлам на лоджии.

– Забери фомку. Ничего не забыл из своего? – посмотри, – и тут же добавил, – только попутно чужое не прихватывай.

– Ничего, только молоток.

– Сильно шумел, пока открывал и продирался?

– Не очень. Внизу мужики шумели сильнее.

– Понятно, хитро́ все это у тебя вышло. Коробку не забудь. Я спускаюсь по черному ходу, жду развития ситуации, и если все путем, иду к машине. А ты, – он обернулся к жене, – жди нас внизу, у лифтов, на всякий случай. Мало ли что. Перцовый аэрозоль не забудь. Для профилактики.

Баллончик немедленно оказался в ее проворных руках. Окунев подтолкнул меня к выходу, зыркнул недобро, но промолчал.

На то, чтобы разобрать доски на лоджии ушло примерно полчаса. За это время шебуршание на лестнице закончилось, осталась только музыка. Окунев велел мне поторапливаться, во-первых, банда, нанюхавшись клею, или окончательно перестанет соображать или станет неуправляемой, – на это он акцентировал внимание особо, снова заставив покрыться мурашками от предстоящей встречи, – а во-вторых, кто-то, не дожидаясь нашего вмешательства, может вызвать милицию.

– Хотя эти из РОВД вообще не приехали в последний раз, ограничившись устным предупреждением, – мрачно добавил он. И, закончив напутствия, выпихнул меня на черный ход. А сам пошел вниз. Шаги его затихли через два пролета: значит, решил послушать оттуда, что да как.

Я ощупал коробку с тайно приобретенными Окуневым ценностями, вторая стояла возле ног, и, выдохнув свежий воздух в зловоние черного хода, стал подниматься наверх. С каждым шагом все медленнее. А уже через пролет буквально столкнулся с первым из чумной компании. Видимо, кто-то таки услышал шум отпираемой двери с лоджии и решил проверить, действительно так быстро действует новый клей или же это все взаправду. Паренек лет пятнадцати, нескладный, чуть выше меня в смешной вязаной шапочке, джинсовой куртке и брюках размера на два шире подходящего – свет фонарей не давал разглядеть как следует, тем более, стоял он против освещения. Да и через модные прямоугольные очки с затемнением, которые для большей маскировки, выдала супруга Окунева, сделать это было тяжеловато. А пуще мешал черный парик, лезший на глаза, опять же для маскарада нелюбезно взятый Окуневым у супруги. По идее вдохновителя, такое пугало, каким стал я, должно запутать банду и привести к противоречивым показаниям в отделении касательно человека, предложившего им одно небольшое дельце, – если вообще можно было говорить о присутствии посторонних в это время на черном ходу, ну разве что чертей или зеленых человечков.

Паренек уставился на меня, пошатнулся, но на ногах устоял. Мое появление, если и удивило его, то несильно.

– Тебе чего? – медленно выговаривая слова, спросил он.

– Слышь, друг, поможешь коробки вниз снести, – на последнем слове я слегка осип, но прокашляться не дал ком, застрявший в горле.

– Какие еще коробки? – подозрительно спросил он, спускаясь на ступень. Сверху притопали еще трое, среди них, одна вроде бы девица, по крайней мере, с длинными волосами и в розовой кофточке. Хотя эту молодежь не разберешь, разве что в ду́ше.

– С барахлом из двадцать седьмой, – произнеся эти слова, я невольно сжался, заметив в руке одного из спустившийся нож-бабочку, мгновенно извлеченный прямо из темноты. Надо было дать им еще время понюхать.

– Так ты что, хозяйский сын?

– А я так на него похож?

– У них нет никого, я помню, – задумчиво произнес парень с «бабочкой», уставившись на меня. Наступило молчание. Какое-то уж очень длительное.

– Парни, – донесся из глубины вроде бы девичий голос, – а ведь чувак дело базарит. Это не из той ли квартиры барахло, откуда на нас все время мусоров напускали? Их потом пришлось долго водярой с пивом кормить, чтоб отвязались.

– Из той, точно из той, – немедленно ответили ей. После чего где-то минут пять была слышна только однообразная матерная ругань. Только после этого, слегка успокоившись, пацаны обратили внимание на меня. Подошли и обступили со всех сторон, так что от перегара и вовсе не продохнуть стало.

– Дело делаешь, – заметил тот самый парень, что одномоментно извлек из кармана «бабочку». По всему видать, в компании он почитался за старшего. – Хорошее дело. А нам что с того перепрыгнет?

Я пожал плечами, хотя сделать это с тяжеленной коробкой в руках оказалось занятием непростым.

– Есть маза одна, – медленно выговорил я. – Квартиру я вам оставляю. Хозяева на выходные на дачу смылись до воскресенья, что хотите в ней, то и делайте.

Восторженный ор немедленно оглушил меня. Небось все на этаже разом повскакивали и бросились к телефонам, трезвонить в «ноль-два».

– Ну, как порешим?

– Заметано, – взвизгнула девица и бросилась – но только на шею старшему, лобзая его в губы и одновременно командуя. – Давайте пацаны, тащите коробки, а я на шухере. Макс, ты согласен?

– Не тарахти, – оборвал ее главарь, отрывая от себя. – Сколько коробок? – Я кивнул вниз. – Это все? Невелика добыча. Ну так нам больше достанется. Ник, вали сюда, будешь помогать доброму парню. А потом к нам. Бухло не забудь. Гулять будем.

Снова сильнейший гул восторга вырвался наружу из глоток гулящих, немедленно сменившийся нецензурными выражениями в адрес Окунева. А уж если хозяин припрется раньше времени он будет иметь дело с холодным оружием Макса – злость в голосе главаря слышалась невероятная, я невольно взглянул вниз, ожидая немедленного появления хозяина, решившего разобраться с компанией до воплощения в жизнь их грандиозных планов.

Однако, ничего не произошло. Ник послушно схватил коробку, и мы потащились вниз. Остальные же рванули в квартиру, запертую лишь на «собачку» – через секунду послышался хруст выламываемой двери. С содроганием я представил, что сейчас в ней творилось.

Тем временем, мы добрались до припаркованной внизу «девятки».

– Твоя тачка? – завистливо спросил Ник, отдуваясь, ставя коробку и теребя вязаную шапочку.

– Сейчас будет, – заметил я, протягивая руку на прощание. Улыбка сползла с лица наркоши, едва тот ответил на пожатие.

– Но ты же… в перчатках,… а как же… ах ты, зараза…. – он еще и соображал до сих пор, подумалось мне. Врезать Ник в одиночку постеснялся и со злобными воплями бросился в подъезд. Через мгновение после его отбытия появился Окунев.

– Хорошо бы соседи очнулись, – зло произнес он, вырывая у меня коробку с сокровищами, и потащил ее к гаражу, который открыл, как свой. Видимо, с владельцем у него были какие-то договоренности. – Ах, ты, пропасть, вот не думал, не гадал, что такую кодлу к себе сам загнал, – неожиданно в рифму произнес он, уходя с коробкой в гараж. И уже оттуда крикнул мне: – Давай вторую сюда.

Я послушно нагнулся. В этот миг из-за угла дома послышалось нарастающее тарахтение мотоцикла. Знакомая черная «Хонда» с долговязой фигурой Щербицкого в седле. Я застыл как вкопанный, менее всего ожидая подобной встречи.

– Здорово, коллега. Ты, я смотрю, здорово потрудился, – он кивнул да коробку. – Не тяжеловато ли? Или ты дензнаками вытащил?

– Ну, – смешался я, не зная, что ответить, – типа того.

– Тогда спасибо за подарок, – с этими словами он вырвал коробку из рук и дал газу. Едва передвигая ноги, враз обессилев, я бросился за ним.

– Сволочь, стой немедленно! или я тебя на работе убью!

– Поздно, – донесся до меня торжествующий возглас Щербицкого. – Я уволился.

И «Хонда» скрылась в конце улицы.

А через мгновение ворот куртки затрещал в руках Окунева.

– Ты что, гад, делаешь?! – заорал он, не обращая внимания на поздний час. – Брехал, один на дело пошел, а тут вон что выскочило.

– Так ведь… вы же видели, он же украл.

– Украл! Скотина. Ты знаешь, что я с тобой сейчас сделаю.

Догадаться об этом было нетрудно.

Впрочем, уронив меня на землю всего два раза, Окунев немного отрезвел, и, закрыв гараж, потащил к подъезду. Там в двух словах объяснил жене, что «этот подонок учудил», и что намеревается сделать в ответ. Жена молча сорвала парик и прижала к груди, одним безапелляционным кивком во всем согласившись с мужем. А затем они выволокли меня уже объединенными усилиями из подъезда, весьма поспешив: вдали послышался вой милицейской сирены.

Велев сесть на заднее сиденье, Окунев заблокировал замки и отправился ко мне домой: ничего не поделаешь, после второго падения на землю, пришлось дать домашний адрес. Кое-как доковыляв на фыркающей машине до моего дома, он поднялся на этаж и позвонил в указанную квартиру. Моим родителям сообщил, что нашел их сыночка прямо здесь, на улице Молодцова, где тот, возвращаясь домой, подвергся нападению хулиганов. При виде такого здоровяка они, естественно, разбежались. Этим он немедленно завоевал безоговорочное расположение моей мамы и уважение отца, а так же посеял зерна лютой ненависти во мне. А затем, сообщив конфиденциально, что напомнит о себе, прознать, как там его спасенный, удалился. Оставив меня заботам родителей.

Через три дня, почти полностью оправившись, но еще в солнцезащитных очках, я вышел на работу, где, сразу по прибытии убедился: Щербицкий, зараза такая, и впрямь уволился, никого не предупредив. А, судя по тому, что в субботу утром кто-то на черной «Хонде» ограбил инкассатора переносившего из банка в банк, через улицу Абеля, полтора миллиона рублей, в точности так же, как и у меня, вырвав из рук бедолаги туго набитый мешок с банкнотами, искать Щербицкого в городе оказалось бессмысленно.

– А тебя он грабанул для разминки, – подытожил шеф, протягивая лист, в коем мне следовало расписаться в сдаче отмычек. Порядок в этом отношении у нас поддерживался строгий. – Ничего не скажешь, хорош гусь. А я думал, он еще поработает. Неплохой дизайнер, да и дипломы хорошо продавал, всюду нашей типографии от него доход был. И тут такой фортель.

Я согласился и вышел из кабинета в ужасном настроении. В обед шеф снова вызвал, напомнив, что у меня остались недогуляные дни, которые я могу истратить по своему разумению. Но я вернулся к работе, так было спокойнее и позволяло отвлечься от преследовавших мыслей.

Окунев объявился через три недели. Позвонив домой, решил начать с хороших новостей: во-первых, банда злоумышленников, подвергших его квартиру тяжкому испытанию на сумму в семьсот сорок пять тысяч рублей ущерба, перебралась в СИЗО. Следствие, как он уже проведал, долгим не будет, ведь, всю эту обкурившуюся и упившуюся ораву застали на месте преступления, а сам старший следователь прокуратуры, коему он продавал в свое время Ренуара, был убежден в невозможности покинуть стены исправительного заведения лет пять, как минимум. А к этому времени Окунев выгодно переменит жилплощадь – главного препятствия для ее продажи не стало, хоть завтра новым хозяевам показывай. Во-вторых, продолжал вещать Окунев, косметический ремонт, произведенный после нашествия одной шарашкиной конторой, и включенный, ну как же иначе, в счет страховщикам, оказался весьма быстрым и качественным. Так что на мою долю остается сравнительно немного….

– Сколько? – не выдержал я.

– Я буду учитывать только похищенное твоим приятелем по работе. И то по каталожной стоимости, что, согласись, немаловажно. Да сделаю скидку на сотрудничество. Небольшую, поскольку нам пришлось тащиться до твоего дома, а это дорого обошлось моему «Ниссану». Я только позавчера забрал его из автосервиса, техникам пришлось перебирать мотор. Но и эта сумма….

– Сколько? – взревел я.

– С учетом всего вышеизложенного, я возьмусь потребовать с тебя двести сорок тысяч рублей. И желательно до того, как я уеду в отпуск. Живые деньги мне нужны на Ибице. До июля, стало быть.

Потрясенный, я молчал. Только челюсти клацнули.

– Значит, договорились. Очень раз, что все так удачно сложилось. Если у тебя есть эти деньги, или ты планируешь раздобыть их в самое ближайшее время, звони в любое время, номер тебе прекрасно известен.

Только тут я, наконец, вышел из ступора и завопил:

– Двести сорок штук – да что там может столько стоить?

– Я же сказал, украденные твоим приятелем вещи оценены мной по каталогу. Если бы я был негодяем, я запросил бы аукционную стоимость, то есть на десять-пятнадцать процентов больше, аукционеры, знаешь ли, всегда завышают цену товара именно на такой процент, чтобы не прогореть, если какие-то лоты не будут выкуплены, – разъяснил он мне правила проведения торгов. Уж в чем, в чем, а в этом я менее всего нуждался. – Но я, напротив, сделал скидку даже от каталожной цены…. Впрочем, выкладки я распишу при встрече, если захочешь. Когда мне тебя ждать?

– Минуточку, мы так не договоримся. Я же… для меня это просто неподъемная сумма. Если вы думаете, что я то и дело граблю антикваров…

– Ну, если с теми же последствиями, удивляюсь, что ты все еще живешь в квартире, а не на свалке, – отрезал Окунев.

– Тогда объясните, каким макаром вы собираетесь вытребовать с меня эту безумную сумму?

– Милый ребенок, – Окунев поменял тон, и веселости в голосе поубавилось. – Мне вполне достаточно побывать у тебя дома, чтобы запастись всем необходимым. И потопить тебя теперь не сложней, чем тех прокуривших мозги юнцов. Видишь ли, у меня тоже неприятности: контора возбудилась утечкой поддельного Айвазовского времен Айвазовского и еще нескольких раритетов. Для меня подобный поворот дела очень нежелателен, хотя я и не числюсь в штате, но слишком вхож в фонды, чтобы не предположить обо мне дурное. Но пускай в данном случае подумают дурное о тебе. Ведь, пальчики твои у меня есть.

– Что же вы взяли? – я стремительно обернулся, в поисках пропавшей вещи, можно подумать, найди я пропажу до того, как о ней сообщит Окунев, это мне поможет.

– Нож для разрезания бумаги, знаешь, при той неразберихе, что стояла у тебя в доме, это оказалось совсем несложно. Именно его ты забудешь в нашей конторе, когда вломишься туда и вынесешь некоторые ценные вещи, впрочем, ты их уже видел.

– Это со мной не пройдет. Да и что отпечатки….

– Ты забыл одну подробность. Я знаю тебя в лицо. Знаю, где ты живешь. А при таком деле подстава, уж извини, – дело техники. Печально, конечно, но иногда приходится идти на жертвы.

– Вряд ли я получу много за первое свое дело, – ответствовал я, потемнев лицом.

– Это уж прокурору решать, – в тон мне заметил он. – Но ведь всегда можно избежать крайностей. Особенно когда имеется выбор. Есть и другой вариант: я помогу тебе собрать для меня деньги. Исключительно потому, что страховщики, как всегда перестраховываясь, выплатят мне сумму после возвращения из отпуска.

– А выплатят? – зло спросил я.

– Не сомневайся, остались формальности, растянутые во времени. Так что тебе придется снова поработать. Пойти на дело, я правильно говорю?

– Очень остроумно, – заметил я не без внутренней дрожи. – Вы меня еще больше хотите подставить.

– А вот ничего подобного, – голос его немедленно изменился, многословная велеречивость враз пропала. – Я хочу помочь обществу.

– Даже так, – у меня вдруг появилась наглость дерзить. Видимо, дошел до ручки – Подождите, когда примут президентскую программу по улучшению демографической ситуации в стране, и я немедленно отдам вам двести сорок тысяч, или сколько там положено за ребенка, – которого не замедлю родить.

– Не смешно. Я хочу предложить тебе действительно стоящее дело, причем настолько безопасное, что я до сих пор поражаюсь, как это моей догадкой никто до сих пор не воспользовался. Ведь этот человек ни в какую не обратится в милицию. Более того, он начнет открещиваться даже, если найдут деньги и положат перед ним.

– И что же это за удивительный человек?

– Начальник паспортного стола.

Я замер. Потом истерически расхохотался.

– Это уже перебор. Вы предлагаете мне грабить отделение милиции? Да он первый же и отправит меня в КПЗ….

– Он больше занят оптовой выдачей регистраций гастарбайтерам. Вернее, их владельцам, строительным, ремонтным, и прочим компаниям, нуждающимся в почти бесплатной рабсиле. Все шуршащие идут ему одному, а знаешь, сколько это в месяц?

– И знать не хочу.

– Напрасно. Хватит и на то, чтобы отдать мне долг, и чтобы обустроить всю дальнейшую жизнь.

– Что это вы так за меня волнуетесь?

– Не за тебя, – вздохнул тяжело Окунев. – За него. Этого человека я десять лет знаю, нет, даже больше, и за истекшее время изучил достаточно.

– И с чего это у вас на него десятилетний зуб?

– Не твоего ума дело! – рявкнув, Окунев неожиданно замолчал. Видно, что-то действительно серьезное. Может попытаться копнуть в этом направлении, вдруг, что интересное сумею нарыть?

– Так что решил? – прервав ход мыслей, зло спросил Окунев.

– Такие вещи с кондачка не решаются.

– Знаю. Даю две недели сроку. Вернее, двенадцать дней. До начала моего отпуска. Думай. А потом позвонишь на мобильный. Уж этот номер, ты до конца жизни помнить будешь.

И отключился. А я, положив трубку, капитально задумался. Не на один день. Так что даже прибавил в весе за время размышлений: есть у меня нехорошая привычка – жевать во дни тягостных раздумий. К слову, исходя из прежних скромных габаритов, можно сделать вывод, что тогда моя жизнь выдалась достаточно безоблачной. В сравнении с тем, какие неприятности на меня навалились, этот вывод вполне соответствовал действительности.

Мои поиски в картотеке типографии особым успехом не увенчались. На Окунева решительно ничего серьезного не находилось, ни за прошлые десять лет, ни за предыдущие. Да и какие делишки могли водиться за ним: покупка гражданства? Опять же аферы с регистрациями? А может, бегство из сопредельной страны под чужими документами, где Окунев объявлен в розыск?

Чтобы я ни надумывал, все это перечеркивалось либо сроком давности, либо ничтожностью проступка. Покупка техосмотра, каждые два года, мзда на дорогах, а кто ее не дает, спрашивается? Услуги за посредничество в покупке по каталожной стоимости антиквариата должностными лицами – так последним Окунев сам передо мной хвалился. А если я начну копаться в этом, скорее, сам окажусь далеко. Не могу же я в одиночку бороться с системой!

Размышляя так, я все больше убеждался в прискорбном обстоятельстве – за грехи Окунева мне придется очистить карманы столоначальника. Я посмотрел по дискам, что представляет собой эта персона. К моему удивлению, жил он не так далеко от дома Окунева – на улице Конона Молодого, в пятнадцати минутах ходьбы. В убогой однокомнатной квартирке с потертой дверью, – я зашел посмотреть на почти неизбежный театр действий, чтобы подготовиться заранее. Выхода иного не находилось, а посему я решил более не мучить одну только свою голову, а подключить к ней ноги.

Я позвонил своему давнему знакомому, человеку обстоятельному, давно и серьезно работавшему на рынке серой, и прямо скажем, черной электроники, прежде всего, мобильных телефонов. На этой ниве Стас здорово набил руку, завел множество связей, ушел от множества проверок, исхитрился остаться ни при чем, даже когда все его партнеры оказались махом в КПЗ, причем не один раз, а дважды. Словом, стал человеком матерым, и любой совет его дорогого стоил, а в подобных я особо нуждался. Назначив встречу, мы сошлись на заброшенном складе обанкротившейся мебельной фабрики «Закат», что в тупике Грэма Грина, прибежище всех парочек района, не имевших иного места встреч. Стас ждал меня в заброшенном кабинете директора. Он сидел за столом в строгом костюме-тройке, и быстро набрасывал что-то на листе бумаги, а заодно поглядывал на часы, показывавшие абсолютно точное время два раза в сутки. Я быстро вошел, плотно закрыл за собой дверь, чтоб не отвлекали, и сев на продавленный диван, сжато изложил суть дела. Некоторое время он молчал.

– Двести сорок штук, ничего еще, терпимо, – измерил он своей мерой. – Баксов? Ты погоди чуток, курс еще больше упадет, до конца года и вовсе предполагают, процентов на пять, вот тогда и….

– Рублей, – перебил его я, ерзая на диване.

– Да, с рублями хуже, куда хуже. Хотя сумма куда меньше, но ведь рубль что ни день, крепчает, правительство, оно так вообще не знает, что с ним делать, говорят, министерство финансов специально из Тувы шамана пригласило, чтобы хоть он попытался укрепление это остановить, а как не поможет шаман…. – Стас посмотрел на меня и улыбнулся. – Да шучу я так.

Мое вытянувшееся было лицо, втянулось постепенно обратно.

– Не надо так шутить, – сказал я, – дело серьезное. У меня и на Окунева ничего нет и денег таких тоже нет. Только девяносто тысяч накопать сумел.

– Нет, – отрезал Стас. – Платить последнее дело. Потому как потом прекратить эти подачки могут только две причины: либо арест, либо летальный исход одного из участников.

– Я все это понимаю, но другого выхода не нахожу. Просто не успеваю. Может, в другой раз, когда будет достаточно времени.

– Достаточно времени у тебя не будет никогда, – покачал головой Стас. – Окунев хитрый мужик, уж чего-чего, а глотнуть свежего воздуха, он не даст. С другой стороны, надо понять, чего он еще хочет, помимо прибрания тебя к рукам. Нельзя исключать два варианта: либо он желает убить двух зайцев сразу, от тебя избавиться, минимум лет на пять, да плюс тебе еще могут припаять что-то серьезное, чего ты у самого Окунева не видел, но что он успел прибрать к рукам.

– Не трави душу, – взмолился я. Стас задумчиво кивнул, почти не слыша моих слов.

– Либо Окунев действительно хочет твоими руками очень сильно досадить столоначальнику. Этого человека я хорошо знаю, Щукин его фамилия, сам на него зуб имею, и тоже за дела давние, да пока все без толку. Но похоже Окунев один додумался до чего-то такого, о чем все прочие и помыслить не смели. Сам посуди, мужик ждал десять лет, чтобы отомстить, значит, у него все ходы противника записаны, заучены и проверены на все сто. А то, что ты под его руку попал, так это просто удачное стечение обстоятельств.

– Для кого удачное?

– И неудачное для тебя, – милостиво согласился Стас.

– Уж кто бы спорил, – кивнул я неохотно. – С Окуневым мне вообще не повезло. Просто как назло… впрочем, я рассказывал.

– Ну, знаешь, – немедленно парировал Стас, – из любой ситуации, как в том анекдоте, есть два выхода, – он улыбнулся старой шутке. Я поневоле последовал его примеру. – Ну вот, так лучше. У нас тоже два выхода. Платить без писка, молча согласившись на все его условия, или так, чтобы самому Окуневу мало не показалось. Такой человек явно имеет множество недоброжелателей – к одному такому, и его и нас сама судьба привела.

– Я не совсем понял, что ты задумал.

– Тогда слушай внимательно. Я думаю, следует столкнуть Окунева и Щукина, двух старых врагов, пускай оба хищника будут в курсе дел. Столоначальник должен узнать, кто придумал набег и отправил незаметного человека в его квартиру – и какая причина им двигала. Насколько я знаю Щукина – а мне приходилось поставлять в РОВД партию серых мобильников, и очень кстати. Едва он вышел за чаем, я успел вытащить из его стола солидное досье на самого себя. Вот хочу предупредить сразу, он все бумажки собирает. Нужные, не нужные – все сгодятся. Думаю, на Окунева у него должно быть такое же досье. Так что дай повод столкнуть наших рыбок – и шум будет на весь аквариум. Надо только успеть уйти в сторону – им будет уже не до тебя, – и Стас что-то решительно перечеркнул на бумажном листе, поставив восклицательный знак.

Я кивнул, обещая постараться. Поднялся, посмотреть, что он там пишет – оказалось, весь лист занимает наспех набросанная схема нашего района, испещренная красными карандашными стрелами направлений основных ударов, отходов, перегруппировок, и снабженная не совсем ясными датами и подписями к ним. Дом Щукина был взят в кольцо блокады, оттуда протянулись две тонкие пунктирные стрелки к дому Окунева, и там уже красный карандаш жирно перечеркивал их. Я смотрел на план как зачарованный.

Стас поднял на меня глаза. Усмехнулся.

– Пока это предварительный набросок. Не удивляйся, я привык мыслить такими категориями, как-никак на военной кафедре из меня готовили тактика. Вот и вошло в привычку. Нам надо еще все обмозговать, и только затем утвердить поминутное расписание движения по целям. Значит, так, – он поднялся, как-то разом обретя командирские черты. – Завтра ты звонишь Окуневу, получаешь инструкции, а я к тому времени подготавливаю основной материал на Щукина. Затем мы сравниваем полученные сведения.

У меня отлегло от сердца. Машина заработала. Увидев это, Стас только усмехнулся.

– Рано еще. Главное впереди. Окунев наверняка заговорит о встрече, скорее всего, в людном месте, не соглашайся. Если припрет – вот тебе, как вариант, безлюдный уголок парка или задворки дома, или что-то в таком духе. Сам посуди, твое слово против его при встрече тет-а-тет, или твое слово против десятка свидетелей – а при свидетелях он много чего может наговорить. И пускай он подробнейшим образом обрисует план – чем точнее, тем лучше. Тогда мы поймем, что же Окунев задумал: отомстить Щукину, затопив тебя заодно, или же использовать тебя как инструмент мести. В разговоре попробуй потрясти его насчет причин нелюбви к столоначальнику, вдруг что-то проскользнет. У тебя диктофон или магнитофон есть? – я кивнул. – Воспользуйся, запиши разговор, пригодится.

Стас помолчал, посмотрел за окно, прислушался к шумам на складе. И произнес, чуть успокоенный:

– Вроде все пока. Как получишь инструкции, звони мне по этому номеру, – он протянул визитку. – Три звонка, перерыв, потом снова три. И подожди, пока я не уйду. Расходиться будем по одному. Ну, до встречи.

Стас вышел из кабинета, быстрым шагом пройдя через склад. Запищала сигнализация чьей-то машины – через минуту, когда она умолкла, я услышал строгий голос своего знакомого.

– Торговая инспекция. Так, молодые люди, я смотрю, у нас здесь проникновение на опечатанный склад, да еще… гм, порча имущества.

Влюбленные занервничали. Молодой человек, вступаясь за себя и даму, возразил:

– Но ведь двери-то открыты.

– Надо смотреть внимательнее, – укорил молодого влюбленного Стас. – Кто-то ошибся второпях и опечатал со стороны петлей. Так что это еще не повод забираться на склад и заниматься бог знает чем…

– Но мы… мы же не раз уже тут… в смысле…

Разговор заметно стих, если я и разбирал слова, то лишь по одному на фразу. Наконец, Стас, величаво возвысив голос, произнес:

– Хорошо, тогда подвезите до Агаянца, – после чего захлопали двери, завелся мотор и машина с влюбленными в сопровождении Стаса, отправилась в путь. После этого я, как и обещал, выбрался со склада и отправился домой.

Вечером я позвонил Окуневу, предварительно подключив диктофон к старенькому кнопочному «Панасонику» и сразу после его приветствия, пожелал разузнать подробности предстоящей операции. Но и мой собеседник взял с места в карьер, похвалив за разумно быстрое согласие на полное ему подчинение, он стал настаивать на встрече.

– Не хочу откладывать отпуск, даже на день, а деталей обговорить надо множество. Подъезжай ко мне, – предложил он точно в издевку. Я отказался, последующие десять минут мы спорили о месте встречи. Наконец, сошлись на луна-парке.

– Забавно, что ты это предложил, – произнес Окунев, взаправду хмыкая, – но твое дело. Захвати ручку, будешь конспектировать, все равно с ходу всего не запомнишь.

– Ничего, постараюсь запомнить как-нибудь, – диктофон я собирался взять с собой. Окунев буркнул что-то неразборчивое, прощаясь. Я стал собираться.

Диктофон у меня был старый, советского еще производства, и двухкилограммовым весом своим оттягивал куртку спереди, придавая моим тщедушным габаритам какую-то странную форму, точно все силы ушли на поддержание в форме пивного живота. Но ничего другого при таких габаритах отечественных микросхем (как известно, самых больших в мире), запрятанных в пластмассовую упаковку, я поделать не мог, как ни старался. Оставалось надеяться на близорукость Окунева.

Посему, сразу по приходе в луна-парк, я сел на первую попавшуюся лавочку и стал ждать. Вечер клонился к закату, народу оставалось немного, и все больше у колеса обозрения, где вертелись неугомонные малыши, не желавшие уходить из парка, не посмотрев с вышины на город, и усердно клянчившие на путешествие к небу у затюканных затянувшимся летним днем родителей. Просто как я сам в молодые годы.

Пока я ностальгировал, разглядывая ребятню, неожиданно заметил Окунева. Он пришел много раньше меня, и сидел, удобно расположившись, на другой лавочке; заметив мой взгляд, несколько обескураженный, усмехнулся и поманил пальцем.

Вставать с диктофоном на пузе было тяжеловато, я засунул руки в карман куртки и пошел к нему. Окунев пристально разглядывал меня по мере приближения, а по достижении его скамейки, заявил:

– Очень хорошо, что ты так пунктуален. Теперь сделай милость, вынь свою шкатулку из-за пазухи или я сделаю это за тебя. А теперь садись и смотри на счастливых детей светлым взором, роль папаши для тебя еще старовата, посему считай себя дядей одного из этих пацанов. Да, в их возрасте я столь же восхищался колесом обозрения, и так же охотно, с папиным биноклем ехал на самую высь, чтобы осмотреть город, правда, не этот. Вытаскивай шарманку и положи на колени, чтобы я видел. И кассету дай мне. А теперь пойдем, покатаемся. Всего пару кругов – сегодня чудный день, грех такой упускать. Да и дядя Валера платит.

Кабинка колеса обозрения вмещала четверых, но Окунев сделал все от него зависящее, чтобы нам никто не помешал, а заодно, привлек к этому занятию максимальное количество народа, попутно рассуждая о достоинствах видов на полотнах Левитана и Куинджи, подобные коим мы и будем сейчас наблюдать. У сторожа он выкупил кабинку сразу на два круга, что весьма раздосадовало стоящих за нами, и желающих сделать тоже самое. После чего мы прошли к колесу, дождались подъехавшей кабинки. Нам предстояло подняться на высоту двадцать пять метров и опуститься дважды – за это время он собирался изложить мне свой план в подробностях.

Кабинка дернулась, поползла вдоль настила дальше, Окунев проворно захлопнул дверцу, договорив для окружающих конец фразы: «а теперь я расскажу вам, молодой человек, о творчестве Поленова».

Едва толпа осталась внизу, Окунев мгновенно преобразился, резко повернувшись ко мне, он понизил голос почти до шепота и продолжил:

– Все, на самом деле очень просто. Практически, что тебе предстоит сделать, это придти и уйти. Я буду говорить быстро и не повторяться, поэтому жаль, что ты не взял писчебумажные принадлежности: забудешь чего – и опять повторится, как в случае со мной.

– Не забуду, – упрямо буркнул я, – память у меня хорошая.

Кабинка медленно поднималась над городом. Стали видны голубевшие массивы недалекого парка, стены хрущевок по обе стороны от него, в них уже загорались первые окна.

– Значит, так. Столоначальника зовут Щукин Игнат Борисович, взятки он получает не каждый день, а строго во вторник и четверг. В четверг берет больше, до двадцати тысяч долларов или евро. Те, кто приходят с рабочими – таджиками или узбеками – платят в долларах, с молдаванами или украинцами – в евро. Строить все рвутся.

– Вы обещали не отвлекаться.

– Да. Сбережения за неделю отправляет в банк «Империя», кладет деньги на имя своего племянника, он работает в ДПС, или его жены, она никак не может уволиться с мебельной фабрики.

– Племянник, судя по должности, и так много гребет.

– У него же дети есть, двое, младшего школьного возраста. С такими все мало. А фабрика жены обанкротилась, ну ты в курсе. Щукин деньги получает в четверг, а кладет на счет в пятницу, и так регулярно каждую неделю, я проверял неоднократно. И те взятки, что приносят ему во вторник, тоже отправляются в банк вместе с четверговыми. Я знаю, он арендует ячейку в хранилище, но не представляю, что там может находиться. Возможно, покупает золото.

Кабинка доползла до самого верха. Полгорода простерлось под нашими ногами. Стали видны и высотки на улице Зорге. Окунев бросил взгляд на меня, затем в сторону своего дома, и продолжил:

– Щукин в своих привычках удивительно постоянен, все его действия расписаны буквально по часам, не понимаю, почему это… – он оборвал себя и после паузы заговорил снова: – Вечером он ходит выгуливаться, в парк по соседству, это на пересечении Конона Молодого и Кима Филби. Гуляет с в течении часа, а затем возвращается. За это время его и надо обчистить.

– Каким образом?

– Сейчас дам подробный план. После смерти жены, семь лет назад, Щукин и стал таким автоматом. И все держит на прежних местах, как было при покойной супруге. Последний раз я был у него полгода назад, неприятный вышел разговор, но главное, я убедился, – в обстановке ничего не изменилось. Щукин доживает, – добавил он жестко. – Он весь в работе, ничего для себя не хочет делать, даже не лег в клинику на обследование, когда предлагали. Вот только оружие при нем всегда, и днем и ночью, он с ним не расстается. Более того, он им пользуется: раз убил бродячую собаку на прогулке и дважды угрожал клиентам, мало денег принесли, не как обычно. И несмотря на это его почитают хорошим начальником. Говорят, дела ведет хорошо.

– А деньги? – спросил я.

– Сейфа у него дома нет, полагаю, что он хранит их так же как и все мужчины – либо в носках, либо в рубашках – ты должен знать, где точно.

– Да я…. Разберусь на месте.

– Ты там был? – я кивнул. – Значит, замок видел. Простой, для тебя проблем не составит. Знакомых в доме у Щукина, только соседка, которой он отдал ключи, на всякий случай. Не копайся у двери, бабки народ любопытный. На месте надо оставить следы спешного поиска, пускай думает, о чем угодно. И еще: урони и потопчи безделушки с секретера – это его жены.

Меня передернуло. Окунев, меж тем, продолжал:

– Щукин выгуливаться начинает в пять, через полчаса, как приходит с работы, и до шести. Каждый день. К этому времени надо подъехать к дому, и дождаться, пока он выйдет. Назад Щукин не возвращается, плохая примета. Да, ты видел его хоть раз в лицо? – я покачал головой. – Тогда зайди в паспортный стол, он там висит на доске почета. Полюбопытствуешь. Фото старое, но он почти не изменился. Только поседел весь. Увидишь, что Щукин вышел, немедленно заходи и начинай. И быстро и аккуратно, а не как у меня, – снова уязвил он. И резко замолчал.

Кабина вернулась к выходу, Окунев кивнул сторожу, продававшему последним посетителям луна-парка билеты – народу уже совсем поубавилось, и подождал, пока кабинка снова наберет высоту.

– Вот еще что важно. Дом старый, звукоизоляция никакая, так что старайся все делать очень тихо, – продолжал поучать меня мой наниматель. —Соседка из дому не выходит, это тоже минус. Но я надеюсь, ты справишься достаточно быстро, мест, где Щукин хранил бы свои сбережения, в его «однушке» не так много.

– Полагаю, – вздохнул я, беспомощно глядя, как Окунев вертит в руках кассету. На ней уже был записан наш разговор по телефону, ничего особенного, но мне все равно будет очень плохо, если Окунев завладеет ей насовсем и послушает.

– Да, чуть не забыл главное. Дом проходной, ты, наверное, видел, когда поднимался на этаж. У парадного все время торчат бабки, поэтому не следует тебе, чужаку, шататься взад-вперед, тем более, сначала с пустым, затем, с награбленным, – он хмыкнул. – На черном ходу расположена прачечная, возьми с собой тряпку и бечевку, во что можно было бы обмотать добытое и уходи – непременно черным ходом, как если бы забрал что-то из чистки.

Я кивнул, снова отвлекаясь на город, в лучах заходящего солнца. Окунев не дал мне этой возможности, ткнув в бок.

– Так, вышел, прошел через переулок Морриса Коэна и автобусом доехал до улицы Джорджа Блейка. Я буду ждать тебя на крыльце магазина «Ткани».

– Слишком близко к моему дому, – тут же возразил я. – Может, лучше, на пересечении проспекта Кузнецова и бульвара Медведева, возле магазина «Шторы»?

– Это не обговаривается, – отрезал Окунев.

– Хорошо, начальник, как скажешь, – хмыкнул я. Мой собеседник не удостоил меня взглядом, на сей раз, он сам увлекся видом закатного города. Поистине, зрелище отсюда представлялось величественным, багровеющее солнце заливало дома и скверы золотом уходящего дня. Кабинка остановилась на самой верхотуре какие-то секунды, а затем нехотя начала нисхождение.

– Главное для тебя – успеть, – повторил Окунев, неохотно отрываясь от удивительной панорамы. – уложиться в полчаса, чтобы никто ничего не заподозрил. Возможно, Щукин прячет свои сокровища с умением опытного милиционера, поднаторевшего в подстатейных делах, а может, просто бросает их в ящик стола; как известно, самое безопасное место находится у всех на виду. Но главное, не только найти деньги, но и устроить бардак, нарушить установившийся порядок, поломать фото, все подарки его жены, главное, чтобы был разор, чтобы ему неприятно стало входить в квартиру, чтобы он ни к чему не мог прикоснуться, чтобы….

Окунев резко замолчал, переводя дыхание. Я осторожно спросил:

– Насколько это важно?

– Для меня – очень. Видишь ли… – он помолчал, но не мог не добавить, видимо, после произнесенной речи, его распирала необходимость признаться. – Видишь ли, двенадцать лет назад он увел у меня жену. Мы любили друг друга. А он пришел и… все взял. Да еще и фактически мою любовь приговорил. Такое не прощается, – резко прибавил он. – Да, я тогда был гол, как сокол, а у этого мерзавца водились деньжата, знакомства… но как же быстро она попала в дом этого самодовольного тщеславного, тупого ублюдка!

Произнеся эти слова, Окунев отвернулся. Часто дыша, вцепился в поручень, приходя в себя. Я все же решился спросить:

– И она не вернулась к вам?

– Нет. У женщин своя гордость.

– А может быть, потому что….

– Нет! – почти крикнул он. И после паузы добавил: – Не зли меня, хуже будет. Сделай, как я велю, и катись на все четыре стороны. Ты мне больше не нужен. Мне нужна была только она.

Кабинка вернулась на землю. Окунев молча вернул кассету, и, не прощаясь ушел. Проводив его долгим взглядом, я положил ее в карман и поплелся к выходу. Наутро позвонил Стасу.

– Значит, вот оно как! – воскликнул мой знакомый, внимательно выслушав рассказ. – Никогда бы не подумал. Все просто и все так сложно. Похоже, он действительно отпустит тебя после операции. Хотя… по мне так лучше перестраховаться лишний раз и не лезть на предложенный рожон.

– Послушай, мы с Окуневым договорились на этот четверг, сейчас вторник, сам посуди, когда можно успеть?

– Обмозгуем. Тем более, у меня уже кое-что есть. Надо встретиться. Ты сегодня можешь? – я отвечал согласием. – Тогда на площади Красной капеллы, у кафе, через два часа. Просьба: оденься попроще и принеси с собой бутылку пива.

В обеденный перерыв я удалился из типографии и отправился к указанному месту. Гадая, с чего бы это Стас вдруг стал так рисковать и появляться в людных местах, патрулируемых органами правопорядка.

Я не сразу его нашел. Вернее, не сразу понял, что Стас прямо передо мной: он облачился в какие-то отрепья, скорее, власяницу, уселся на деревянный ящик у черного входа в кафе и терпеливо ждал, пока я замечу его присутствие. И только когда снял видавшуе виды тирольку с каштановых волос я с немалым удивлением понял, кто сидит в двух метрах от меня, и сосредоточенным покашливанием, коим обычно маскируется плохо скрываемый смех, пытается привлечь мое внимание.

– Пиво давай уже, – заявил он, хлопая по соседнему ящику и для наглядности его чистоты проводя грязнущим рукавом по доскам. – И садись, чего столбом стоять.

Отпив глоток, он возвернул бутылку мне, видимо, для полного вживания в роль. Достал маленький планшет, совершенно потонувший в заплатах его рубища и световым пером стал открывать нужные ему файлы – все, что было найдено им за вчера и утро сегодня. С моей стороны при этом Стас смотрелся особенно колоритно. Особенно когда из недр одеяния извлек жестяную коробочку сигар «Кафе крем» и закурил, пренебрежительно посматривая на прохожих.

– Вот что я выяснил, – начал Стас, попыхивая сигарой и поглядывая на экран портативного компьютера. – В четверг ожидается прелюбопытный день. Во-первых, Щукин где-то около полудня получит взятку, самую большую на моей памяти – шестьдесят тысяч долларов за крупную поставку таджиков на дорожные работы. Шутки шутками, но и взяткодатели, и сам взяточник выполняет постановление мэра о привлечении дополнительной рабочей силы для благоустройства города. Это раз. Второе же куда интересней. Сегодня после обеда приедет проверяющая комиссия из областного центра, как говорят в таких случаях, с незапланированной инспекцией. Вряд ли Щукин по этому поводу откажется от взятки, и вряд ли он станет держать столь крупную сумму у себя в кабинете. Очевидно, смоется в обед к себе домой, дабы замести следы. Пиво еще осталось?

Я отдал ему бутылку. Благодарственно кивнув, Стас допил глоток и упрятал ее в свой устрашающий наряд.

– Исходя из вышеизложенных фактов, а так же вполне очевидной реакции Щукина на давно запланированную инспекцию, мы осмелимся набросать кое-какой план по проникновению в квартиру и выхода из нее в пику предложенному Окуневу.

На этом месте мы дружно сплюнули через плечо.

– Я полагаю, ты все же не очень-то жаждешь выполнять все его условия, – въедливо заметил Стас.

– Разумеется. Вот только встретиться с ним придется в указанном месте. Если….

– Обо всех «если» поговорим чуть позже. Пока я излагаю свои соображения. Итак, мы предположили: Щукин с деньгами сразу по получении взятки направится домой. Я поставлю своего человека у машины столоначальника, он будет ждать, и если что, позвонит. Ты будь начеку и помни, у тебя на все про все будет часа два. Минус любопытная соседка из соседней квартиры.

– О ней я знаю только со слов Окунева. Возможности проверить….

– Это было бы забавно, – усмехнулся Стас. – Если Щукин не пойдет домой, значит, либо он рехнулся, либо решил добровольно сдаться властям. В обоих случаях ничего не попишешь, будем тебе деньги для Окунева собирать – а я сейчас, как видишь, даже до банка добраться не могу.

Я покачал головой. Выход конечно, неприятный, но и его нельзя исключать.

– Вряд ли за Щукина серьезно возьмутся, – заметил я, пытаясь разрядить несколько сгустившуюся атмосферу. – Во-первых, он авторитет, а во-вторых, получил достаточно много…

– Да, для прозрения ослепшей фемиды и возвращения привычного статус-кво шестидесяти штук вполне хватит. Вот только Окунев ничего не получит. Что существенно.

– Вот знаешь, твои напоминания о том, что Окунев может остаться без всего, меня беспокоят. Это на мне скажется.

– Но ведь не сможет же он потребовать от тебя того, чего нет.

– Слушай, – мне только сейчас эта мысль пришла в голову, – а не может Щукин сразу деньги в банк потащить?

Стас покачал головой.

– У «Империи» обеденный перерыв тогда же, когда и у РОВД – с часу до двух. Кстати, Окунев говорил о предполагаемой сумме взятки? – я кивнул, назвав число. – Ну что же, об операции с таджикскими рабочими он не знает, значит, половину можешь оставить себе с чистой совестью. Я разрешаю. —Стас похлопал меня по колену и прибавил: – Чтобы не светиться лишний раз в отделении, сейчас я скину портрет Щукина на твою электронную почту. Посмотришь, может, даже распечатаешь и возьмешь с собой.

Неплохая мысль, подумал я, мало ли кто может выйти даже из машины столоначальника. Или войти в нее. Кстати….

– А ты подумал, что он уведомил своего племяша о размерах взятки и вполне реально, просто передаст ему в обеденный перерыв.

– Исключено, племяш в четверг дежурит на шоссе Судоплатова, там проедет правительственная делегация, а сразу после нее повесят новый знак ограничения скорости, это я узнавал из достоверных источников. Что до племяшиной жены, мало того, что они не общаются, так у оной ответственный момент – вчера началась голодовка на мебельной фабрике, где она руководит, с требованием выплатить зарплату за полгода. Та и включилась, говорят, ни вегетарианство, ни диеты ей особо не помогали – требуются радикальные средства.

– Стас, ну ты и циник же.

– Стараюсь. Ладно, слушай дальше. Повторюсь, прямо у отделения в переулке Ольги Чеховой постоянно будет дежурить мой человек в виде дворника, впрочем, он всегда там работает, за Щукиным есть кому присмотреть. А ты к этому времени должен находиться на улице Молодого и быть готов.

– Всегда готов.

– Вот и умница. Как только тебе сообщат об уходе Щукина с работы, немедленно срывайся и подъезжай к его дому. Дождешься, пока столоначальник уедет, подожди для верности еще с четверть часа и начинай действовать. Замок ты знаешь. И будет тебе счастье, – с улыбкой добавил Стас, закуривая еще сигару и постукивая пальцами по жестяной коробочке. А затем лицо его изменилось. Он заговорил как бы с красной строки: – Теперь про Окунева. Бардака не устраивай, ничего не кроши, не роняй, вот разве только, что он сам тебе сказал, насчет безделушек на секретере. И если найдешь фото жены – оскверни.

– Это жестоко, – мрачнея, ответил я.

– Да. Зато действенно. И хватит за них переживать, оба того не стоят, – я кивнул не очень охотно. – Особенно столоначальник. Признаюсь, я и заварил всю эту кашу не только ради тебя… нет, ради тебя тоже, но и по собственным соображениям. За своих товарищей, – он не договорил, нахмурившись. Примерно такое выражение лица было у пленного коммуниста на допросе на картине Иогансона. – Окунев вряд ли тебе доверяет, так что принеси ему пару безделушек напоказ, кстати, проследишь за его реакцией. Полагаю, ими он будет доволен, – я хотел высказаться, но Стас не дал мне слова молвить. – Главное, все время будь в перчатках, даже если Окунев станет настаивать.

– Это вряд ли.

– И если все пройдет удачно, с тебя бутылочка «Дом Периньон».

– А только говорил, за идею и за своих товарищей работаешь.

– Ну, на подобное идея не распространяется, – Стас хохотнул и снова хлопнул меня по колену. – Я завтра с тобой еще свяжусь. Особенно, если что еще узнаю. Но в любом случае – в указанное Окуневым время к Щукину ни под каким предлогом не заявляйся.

– Но мы…

– Я не уверен насчет его прогулок, тут может быть какой-то подвох. Завтра мне принесут новую информацию – тогда и скажу с уверенностью. А напоследок замечу – больше одного дня Окунева не бойся. И то только в том случае, если придешь к нему пустым. Все, плеваться не будем, у меня в горле пересохло. Будь друг, принеси бутылочку пива, и можешь быть свободен. А то в моем балахоне что-то жарковато.

Я купил ему пива в ларьке, на прощанье мы помахали друг дружке – народ только шарахался в стороны от наших жестов, – и расстались. Я уже совсем уходил, когда заметил, как к этому человеку без определенного места жительства (довольно точное определение, Стас с жительством никак не мог определиться, скрываясь от заинтересованных в его поимке лиц) подошла сердобольная тетушка и отвалила червонец, настоятельно порекомендовав последний раз поправлять здоровье и завязывать уже с этим.

В среду он сам позвонил мне в обеденный перерыв и довольно весело сообщил, что дело на мази. Сведения о каждодневных прогулках Щукина подтвердились, вот только прогулка эта оказалась на полчаса короче, иными словами, Окунев действительно мог меня подставить.

– И кстати, не зря я вчера бомжевал с тобой. Очень интересный разговор поимел с приятелем, он в соседнем с Щукиным доме живет, сообщил занятную подробность. Оказывается, столоначальник сдавал свою парадную форму в прачечную, с настоятельным требованием почистить ее к четвергу. Видимо, готовится не на шутку и все свои форменные безобразия форменным образом прикрыть хочет.

– У тебя просто везде свои люди, – несколько ошарашенный новостью, пролепетал я.

– Не совсем. Просто приятель стакнулся с Щукиным, когда ходил получать рубашки. Видимо, тот не только деньги, но и мундир хочет отмыть, – съязвил Стас. И тут же добавил: – Да, что-то я строг к нему, определенно сегодня строг. Стал ядовитый, прям как Ленин в Разливе. Скоро «Записки постороннего» от меня дождетесь.

Мы побеседовали еще немного, покуда Стас не спохватился, заметив предупреждение телефона о сильной усадке его аккумуляторов, и на этой не сильно мажорной ноте поспешил распрощаться.

Все оставшееся время я ждал, позвонит ли Окунев с радостным сообщением о крупной взятке, получаемой назавтра Щукиным, а между делом, просто волновался, предвкушая особенности предстоящей операции. На мое счастье, Окунев не позвонил, видимо, слухи до него не докатились, мне оставалось для успокоения собственного организма выпить валерьянки на ночь и спокойно спать мертвецким сном, пропустившим будильник и позволившим впервые опоздать на работу.

На работе, однако, мандраж навалился с новой силой. Я допустил несколько глупейших ошибок при составлении одной программы, и покуда выяснял, откуда взялись эти неправдоподобно глупые ляпы, проникся веселым настроением язвивших надо мной коллег. А затем позвонил дежурный дворник – и все накатилось с новой силой. «Объект сел в машину вместе с коричневой папкой и в настоящий момент отъезжает», – получив эту информацию, я бросился к шефу, сшибая всех на своем пути и внося разруху в интерьер, дабы отпроситься до конца дня.

Все необходимое для работы было давно заготовлено и лежало в ящике стола; оставалось, получив долгожданное добро, собрать инструменты и отправиться на улицу Молодого. Где до поры, до времени и затаиться. Машина Щукина, непрезентабельная «десятка» вишневого цвета, стояла у входа, ее приметы, в особенности поцарапанный левый бок, выдал Стас, послав снимок по электронной почте. Теперь я мог лицезреть последствия неудачной парковки авто столоначальника, сидя на лавочке, специально поставленной возле пивного ларька и отчасти скрытой со стороны подъезда разросшейся волчьей ягодой.

Я проторчал на ней около получаса, и в ожидании ухода Щукина таки вынужден был выпить пива. А то школьники, то и дело утыкающиеся в окошко за новой порцией, и старушки, собирающие за ними бутылки, стали странно коситься на молодого человека, сидящего подле источника, но к нему не припадающего.

Когда бутылка подошла к концу, я услышал хлопанье железной двери, зубовный скрежет автомобиля, снимаемого с ручного тормоза. С моего места было прекрасно видно, как человек, похожий на фото, присланное Стасом, и совершенно без папки, сперва упихивается со скрипами сиденья в машину, а затем, значительным усилием мускулов, снимает ее с нейтрали и выводит со двора. Все эти действия Щукин проделал с таким трудом, что я поначалу предположил о совершенной непригодности к перемещениям его «ласточки», но затем понял – он нервничает столь же сильно, как и я. На некоторое время он задержался, у самого выезда со двора, но переборол себя и отправился навстречу судьбе и комиссии.

Я отправил СМС дворнику «Выехал, встречайте», а затем посидел еще некоторое время, удивляясь про себя, как человек, только что получивший шестьдесят тысяч «зеленых», и получавший ранее суммы столь же значительные, способен вести столь убогую жизнь. К этому времени истекло четверть часа, положенные на теоретическое возвращение Щукина, машина не появилась, я поднялся со скамейки и на ватных ногах потопал к подъезду.

Обычно дежуривших у подъезда бабулек не наблюдалось, скорее всего, в это время они кормили обедом еле загнанных по домам внуков, тот поглощался с неимоверной быстротой и недовольной миной при слове «добавка». Время летних каникул кажется таким дорогим, каждая минута на счету, и ее, последней, всегда не хватает, это я знаю по своему опыту.

Я быстро добрался до квартиры Щукина, на ходу извлек отмычки и оглянулся в сторону вечно сидящей взаперти, как девица в тереме, соседки. Той слышно не было, я принялся за работу.

И замер. Меня ждало приятное изумление. Дверь оказалась открыта, несмотря даже на наличие «собачки» на замке – ее язычок совсем чуть-чуть высовывался из-за потертого дерматина в узкой, почти неприметной щели между косяком и самой дверью. Поразмыслив недолго, я пришел к выводу, что хозяин столь глубоко погрузился в невеселые мысли о визите комиссии, что выскочил из дому, не проверив, хлопнула ли за ним дверь. За него это сделал я, проникнув в квартиру, и тихо защелкнув замок – а то мало ли что.

Квартира предстала мне в чрезвычайно запущенном виде: в прихожей вешалка не вмещала одежду, кое-какая сложена на журнальном столике, ботинки летние и зимние вперемешку, стояли на давно потерявшим лак паркете. Рядом со столиком стоял неработающий холодильник, на нем лежала какая-то дребедень: разноцветные рекламные проспекты, конверты, тряпки от или для пыли. Обои в потеках, кое-где прорваны, но так и не заменены; в комнате, куда я приоткрыл дверь, хоть и почище, но старая мебель, в трещинах и царапинах, вытертый до основания палас на полу, стол, покрытый застиранной до невозможности скатертью, и засиженная мухами люстра, создавали такой убогий фон, что всякий, кто догадался бы войти сюда с намерениями, подобным моим, спешно бы ретировался.

Впрочем, об убожестве жилища, равно как и обо всем прочем, я перестал думать, едва только увидел ту самую коричневую папку на середине стола. Подошел, открыл, заглянул внутрь. Сердце забарабанило подобно пулемету «Максим» – в папке лежали, небрежно засунутые, шесть пачек стодолларовых купюр, перевязанные в несколько слоев обычной резинкой.

Я проверил, уж не куклы ли это, нет, не куклы. Сунул папку под мышку, рядом с ней лежал позабытый мобильный телефон, тоже не бог весть что, у меня посвежее модель будет. Подарю Стасу, решил я, стягивая со стола мобильник, пусть немного утешится.

Затем я вспомнил про фотографии, стал искать их, но при беглом взгляде не увидел, тогда решил начать с сувениров на серванте. Одним из них была диорама: пластмассовая гондола на фоне венецианских каналов. Интересно, сам Щукин был там или это чей-то презент. Я упихал гондолу в карман куртки, побросал семь слоников на пол, но вот причинить им вреда не смог, они оказались весьма крепкими. Бросил следом шкатулку, она раскрылась, обнажая недешевую бижутерию, мельком я взглянул на нее, и в этот момент меня отвлекла одна странность, до сей поры удачно пропускаемая мимо сознания. А именно полковничий пиджак на спинке стула, с начищенными до блеска звездочками и щитами, и небрежно положенный на плечо синий форменный галстук.

Подойдя ближе, я отогнул пиджак – под ним оказалась белоснежная, пахнущая синтетическим морозцем, сорочка, на сиденьи стула лежали брюки, составлявшие полную форму. На них – часы «Касио» с календарем.

Я замер. Увиденное совершенно не укладывалось в голову. Я никак не мог понять, в чем же тогда уехал на работу Щукин. Ведь я же прекрасно видел этот самый наряд на нем, когда он упаковывался в «десятку» и тарахтел со двора. Или у него две формы? Но тогда зачем же вторая, столь же прилежно вычищенная и отглаженная, если только не….

Плеск воды, принятый мной поначалу за мытье соседки за стеной, равно как и голос радио, внезапно оборвались, перебив разом и одну из моих самых отчаянных мыслей, пришедших в голову за все время пребывания в квартире столоначальника. Прижав папку к груди, я механически сунул часы в карман и с сердцем, упрятавшимся в одну из пяток, выглянул в прихожую.

Дверь ванной оказалась приотворена. Будто завороженный я наблюдал за тем, как полоса света, все более расширяясь, захватывает пространство маленького коридорчика меж прихожей и кухней, освещая все новые доски паркета, пока не открылась полностью. Совершено бесшумно. А в проеме ее появился невысокий плотный мужчина в черных трусах, возрастом немногим за сорок, начинающий обретать брюшко, с вьющимися волосами, чуть тронутыми ранней сединой, и мокрыми от воды, – при этом лицом удивительно похожим на портрет, что прислал мне Стас.

Увидав меня в прихожей, мужчина замер, замер и я. Но лишь на миг, по прошествии которого я, уже как-то притерпевшийся за последнее время к самому невероятному развитию самых заурядных событий, потянулся к входной двери, а полковник Щукин стал нашаривать тапочки, все так же не отрывая от меня взгляда – не мог оторвать от столоначальника свой взор и я, выискивая «собачку» свободной рукой.

В этот миг, в кармане куртки заиграл мобильник, запев «Письма, письма лично на почту ношу…», возвещавший о приходе сообщения. Невольно мы оба вздрогнули. Рукой, сжимающей папку, я с трудом достал из кармана телефон, на экране коего прочел следующие строки: «Щукин куда-то делся. В РОВД его до сих пор нет».

В этот миг пальцы нащупали «собачку» я распахнул дверь, а столоначальник, окончательно придя в себя, нашарил тапочки, облачился в них, и грозно поинтересовавшись: «Ты куда?», метнулся за мной.

Пальцы Щукина хватанули воздух в сантиметре от филенки – я успел вырваться в предбанник и, оглянувшись, посыпался по лестнице сломя голову, понимая, что со столоначальником случилось действительно что-то из ряда вон выходящее, раз он вместо того, чтобы предстать перед комиссией в форме, торчал дома и в душе. Но самое главное, это неладное все усиливалось, по мере того, как я бежал по ступеням, в несколько шагов одолевая пролеты и все крепче прижимая папку к груди. Неладное это, происходившее с Щукиным, именовалось давно позабытым и только ныне проснувшимся милицейским долгом, причем силы преизрядной – повинуясь ему, Щукин в одних трусах и тапках рванул вслед за мной, позабыв обо всем, вплоть до того, какое воздействие он окажет на любого встречного. Эхо шлепков его ног по бетонным ступеням отдавалось с удесятеренной силой, заставляя меня ускоряться из последних сил.

Когда я достиг холла, в мозгу сверкнула спасительная мысль о черном ходе – и я бросился к второму выходу из здания. Спрыгнув с четырех ступенек входной лестницы, я увидел «десятку» Щукина, которую в данных обстоятельствах уж ни с чем не мог перепутать – она, будто нарочно, загородила мне проход. Пока, путаясь в кустах волчьей ягоды, я огибал злосчастный автомобиль, несуразная мысль, одна из тех, что всегда невовремя посещают мой разум, подсказала: столоначальник решил перед встречей с высокой комиссией последние грехи с себя смыть, вот и вернулся словно вор с черного хода.

А в это время владелец припаркованного на дорожке автомобиля, влекомый крепнущим чувством долга, уже выскакивал из дому, торопливо спускаясь по лесенке. И обогнув свою машину, бросился следом через пустовавшую на время обеденного перерыва детскую площадку.

Я прибавил скорость, пролетел вихрем мимо качелей-каруселей, нырнул в арку соседнего дома и устремился к переулку Морриса Коэна, рассчитывая, что Щукин выдохнется и отстанет. В том, что он не попрется в одних трусах и тапках в погоне за мной средь людских масс, как-то уже не верилось.

Однако, он так же, как и я, только прибавлял, метр за метром сокращая разделявшее нас расстояние. Чувство долга, подхлестывающее его ежеминутно, гнало вперед, мы проскочили переулок, и снова запетляли между домов, пробираясь дальше. Я пытался сбросить Щукина с хвоста, но он упорно не желал этого делать, словно чуя, куда сверну я в следующий раз, неуступчиво выбирал то же самое направление.

Так мы оказались в переулке Леонтины Коэн. Я бежал исключительно на морально-волевых качествах, не дававших позориться перед беспорточным милиционером. Выдыхаясь, я устремился сквозь плотный людской поток, неожиданно оказавшийся перед нами. Люди оглядывались на Щукина, но не более того, помешать ему и дальше совершать погоню никто не решился. Обнаглев от этой безнаказанности, столоначальник крикнул мне вслед: «Стоять! Милиция!», – чем преизрядно смутил всех, услышавших его. Более того, после этого вопля люди стали шарахаться от голоштанного Щукина, уступая ему дорогу.

Мы пробежали вдоль коротенького переулка Михаила и Елизаветы Мукасей и выскочили на улицу Зорге, примерно в ее середине. Выкрикнув свой призыв второй раз, и уже обратив на себя внимание правоохранительных органов, задумчиво покрутивших пальцем у виска, Щукин сбил-таки дыхание, поотстал, застряв за домом. А я бросился из последних сил по направлению к до боли знакомому зданию. Тому самому, где жил Окунев. Ни секунды не медля, пока Щукин еще не показался из-за поворота, я обогнул высотку, и влетел в подъезд – дверь оказалась распахнутой настежь и припертой к стене кирпичом, – рабочие выносили строительный хлам и искореженный их стараниями, обесчещенный унитаз. Я забежал в лифт, нажал кнопку пятого этажа, не обращая внимания на призывную ругань работяг, просящих погодить малость, и наконец, добравшись до пятого этажа и привалившись к стене, смог немного отдышаться.

Некоторое время я так и стоял у лифтов, восстанавливая дыхание и нервно вздрагивая едва ли не при каждом прохождении мимо меня одной из кабин. Потом, раз уж все так сложилось, решил позвонить Окуневу, – если он дома, можно избавиться от груза немедленно.

Я позвонил ему на мобильный – а то, если сразу в дверь, он может и не открыть. Мощный гул, словно от взлетающего самолета, проникший в уши сразу при соединении, заставил усомниться в целесообразности звонка.

– Да, я слушаю, – недовольно сказал Окунев. И тут же отвлекаясь: – Галь, заткни ты пылесос, ни в одной комнате не поговорить спокойно.

Я облегченно вздохнул и сообщил:

– Задание выполнено. Товар у меня, где встречаемся?

Он опешил. И пока мямлил: «то есть как это, мы же договорились на вечер, а тут…», я решил взять инициативу в свои руки и бодро доложил своему мучителю:

– Дверь была открыта. Проходил мимо и взял. Может, я сразу к вам?

– Нет! – испуганно рявкнул он. И тут же добавил. – Встретимся, где договорились. Можно через полчаса, я постараюсь успеть, – и совсем неубедительно проговорил: – Работа все же, так просто не уйдешь.

Я выключил телефон, стал подле железной двери и приготовился встречать. Ожидание оказалось недолгим, буквально через пару минут я услышал шебуршание шагов, голос жены: «возьми хоть это на дорожку», ответный рык самого Окунева. После чего дверь открылась, представляя моему взору антиквара, надевавшего на ходу пиджак. Увидев меня, он замер, некоторое время разглядывая мою персону, а вместе с ней и коричневую папку. Я стоял так, чтобы Окунев, даже придя в себя, не догадался шмыгнуть обратно за дверь, и сразу постарался оттереть его на лифтовую площадку.

– Держите, – щедрым жестом я протянул ему папку. – Можете не пересчитывать, здесь все и даже с процентами на десять лет вперед. Держите же, незачем на меня так смотреть. Папка щукинская, натурально, а в ней ваша полугодовая зарплата.

Окунев осторожно взял из рук папку за краешки, перевернул, открыл, буквально затаив дыхание. Вытащил пачку стодолларовых банкнот, резко выдохнул, так же как и я недавно, проверяя, не кукла ли. Папка при этом упала на пол, он даже не заметил этого.

В этот момент кабина грузового лифта четко щелкнула, останавливаясь на нашем этаже, двери распахнулись, и оттуда буквально выпал плечистый мужик в трусах и тапках. Завидев знакомую папку, лежавшую прямо у ног своего очень хорошего знакомого, он ни секунды не медля, с воем обрушился на соперника. Я едва успел отскочить в сторону. Щукин мертво вцепился в ворот рубашки Окунева и заорал на весь этаж:

– Так это твоя работа, сволочь! Нет, я как чуял, я просто ждал, что рано или поздно ты…. А ну отдай немедленно, пока я тебя по стенке не размазал!

Договорить он не успел, поскольку Окунев, извернувшись, старательно влепил правой в челюсть. Щукина отшатнуло, он взревел снова, и словно медведь, пошел на своего противника. Окунев ударил еще раз, левой, но промахнулся, попав в плечо. Щукин вцепился в противника и с маху шарахнул того об стену, на что Окунев только крякнул, выдыхая излишки воздуха. И снова врезал по печени, раз, другой, войдя в клинч. Щукин будто не заметил этого, он развернулся и махнул Окунева об железную дверь, которая немедленно выдавила меня из холла в коридор. И захлопнулась, так что все эти зловещие рычания, сопения, хрипы, и удары, доносившиеся из обоих глоток, оказались вне поля моего зрения. Спохватившись, я немедленно приник к глазку, с большим интересом наблюдая за поединком.

В этот момент дверь лифта снова распахнулась. Раздался знакомый клич «стоять, милиция!», но на сей раз куда громче и убедительней. Из кабины высыпалось человек пять омоновцев в черном камуфляже, с масками на лицах и автоматами наперевес. Мгновение еще продолжалась какая-то неясная в глазок борьба, а по его прошествии, обоих дерущихся уложили на пол, обыскали, хотя что можно найти у Щукина, непонятно. Старший группы поднес ультрафиолетовый светильник к пальцам лежащих, убедившись в их новоприобретенной от банкнот – даже мне было видно – светоотражательной способности. Довольно хмыкнув, он распорядился поднять обоих; Окунева и Щукина немедленно заковали в наручники и затащили в лифт. Правда, вышел конфуз, лифт не захотел везти столько народу, указывая на перегруз, двоим омоновцам пришлось ехать отдельным рейсом.

Когда шум лифтов стих, я снял перчатки, на которых без сомнения, тоже были бы видны следы краски от купюр, и сунул их поглубже в карман. И тут за спиной почувствовал чье-то присутствие. Быстро обернулся.

– А, это вы, молодой человек, – передо мной стояла Окуневская соседка. – Что это за шум тут был?

– Окунева забрали, – честно ответил я, сам еще не пришедший в себя после случившегося. – ОМОН прибыл.

Старушка обомлела.

– Так это что… вы за ним с эскортом прибыли? – пролепетала она, пошатнувшись и прислонившись к двери. – Это из-за того, сколько он задолжал горэнерго… так что ли?

– По совокупности, – пробормотал я, не зная, что сказать. Старушка посмотрела на меня, совершенно обомлев от услышанного, а затем поспешила удалиться, немедленно и на оба замка заперев за собой дверь.

Я выбрался из дома, и некоторое время просто стоял у подъезда, не зная, куда податься и что делать. Ситуация вышла странная, как ей воспользоваться, я не мог сообразить с ходу, а потому отправился домой, предположив, что следующее утро будет мудренее утра этого.

Так оно и вышло. Сама ситуация, как водится в случаях со мной, пошла своим порядком, не обращая на главного героя малейшего внимания.

Начать с того, что за Щукиным было установлено, уже месяц как, негласное наблюдение, и эти шестьсот Франклинов, что ему подсунули в качестве взятки, специально подготовила комиссией, буквально по крохам собравшая сумму в нужных купюрах с друзей, родственников и знакомых, поскольку резервы фонда областной прокуратуры содержали лишь десять тысяч обычных рублей. Собрав нужную сумму, комиссия пометила их несмываемой краской, – на каждой купюре оказалась надпись «взятка», хорошо видимая в ультрафиолете, – и вручила столоначальнику через подставное лицо. Далее, после прибытия комиссии, предполагалось проверить пальчики Щукина и задержать его, а затем устроить обыск дома с целью раскрытия всего механизма махинаций. В резинку одной из пачек, как выяснилось, был вмонтирован радиопередатчик, позволяющий точно определить местонахождение взятки.

Ну а то, что я по случаю влез в хорошо спланированную операцию, явилось неожиданностью для всех сторон. Особенно, когда взятка стала стремительно перемещаться по карте города в неизвестном направлении; ожидавшим в засаде омоновцам пришлось все бросать, и по требованию взволнованной комиссии мчаться из кафе, где они подкреплялись перед операцией по задержанию, на поиски проворно уходивших денег – все-таки, напомню, не государственных, а собранных по сусекам.

В итоге, это привело милицию к той самой схватке у лифта, за которой наблюдал через глазок и я. Вот только вместо того, чтобы выдать меня как участника отъема у него взяточных денег, Щукин все свалил на своего ненавистного оппонента. Как Окунев ни отпирался, вместе с двумя нанятыми адвокатами, но в силу отсутствия прямых улик, по данной статье он пошел как соучастник, не поделивший барыш со столоначальником, главой всего предприятия. Но и самому антиквару оказалось не резон выставлять меня в качестве подельника, в этом случае Окуневу грозил куда больший срок, за организацию. А так он вместе посидел со Щукиным за одной скамьей, а затем, не вставая, перешел в ведение другого судьи, рассматривавшего непосредственно его дело, тут уж комиссия стала лишь детонатором скорейшего раскрытия Окуневских махинаций.

Впрочем, перед этим заседанием, по делу Щукина пострадало еще несколько человек, из состава паспортного стола. И даже директор нашей типографии. Выяснилось, что именно у нас печатались липовые регистрации, поставляемые столоначальнику. А еще, что через заместителя директора, полгода как уехавшего на покой в Ниццу, и теперь оттуда усердно извлекаемого, Окунев нашел несколько клиентов для своего «конфиската» из запасников антикварного салона. Клиенты показались Окуневу мелки, он решил расширить свое дело, попросил в нашей типографии сделать визитку посолиднее – и, таким образом, познакомился со мной.

На этом месте я снова мог бы фигурировать в деле, однако оно снова повернулось странным образом – в Питере тамошние служители фемиды задержали Щербицкого, у которого обнаружили вещи из антикварного салона. Как Вовка ни изворачивался, но был вынужден вспомнить, когда и где взял их. Окунев же, не видя в злоумышленнике знакомых черт – он все рассчитывал встретиться со мной, не раз поминал меня к месту и не к месту нехорошими словами, впрочем, не только меня, но и родичей всего следственного отдела прокуратуры, ведущего его дело, – решительно покачал головой, не признавая в Щербицком своего человека. Вот именно в этот момент кто-то из следственного отдела вспомнил об отправленной за решетку банде подростков, которая тоже утверждала, будто начала свой преступный путь с того, что некто кудрявый и в очках намекнул им на квартиру Окунева. Когда старшему из компании предъявили фото Щербицкого, тот возликовал, возликовал и каждый из компании. И даже на очной ставке с Вовкой, как утверждалось, они продолжали упорно тыкать в Щербицкого пальцем.

И жена Окунева, Галина, тоже оказалась на черной скамье: салон красоты, в котором она работала, оказывается, во-первых, страшно экономил на электроэнергии, вернее, вообще не потреблял ее из положенных источников, а только от многочисленных велотренажеров и тому подобных устройств, установленных в физкультурном зале и подсоединенных через динамо-машины к энергосистеме дома. А во-вторых, владелица оного сама нашла для Окунева несколько перспективных клиентов, собственно, так он с ней и познакомился два года назад и сразу пошел в гору.

Одним словом, сели все. За единственным исключением в моем лице, и то, исключительно потому, что фемида повернулась ко мне тыльной стороной, занявшись другими людьми, давно требовавшими ее пристального внимания. Мне оставалось только дать себе зарок не встревать более в подобные истории, тем паче, что Стас, незадолго до конца судебного процесса, предложил неплохую работу в качестве ученика, поскольку он на сей раз укрывался от правоохранительных органов под видом художника-передвижника, очень быстро передвижника из города в город, к слову сказать. А рисует он действительно неплохо, особенно пейзажи и натурщиц – и на то и на другое, у него заказы на два месяца вперед. И зарок этот я себе дал. Вернее дам, вот только наступят холода, доберусь я до дачи Окунева и заберу не изъятое милицией в ходе следствия, особенно ту самую менору, коей я в свое время пытался от антиквара защищаться.

А уж после этого, сами понимаете, никаких авантюр. Слово.