Читать книгу Люди Красного Яра - Кирилл Богданович - Страница 5

Низкое закатное солнце багрянило воду. Напористый ветер гнал рябь по воде. Напрягая жилистые руки, Федька раз за разом дёргал пеньковую верёвку – из воды комлем вперёд лезло лиственничное бревно. По пояс мокрый, увоженный в смолье, песке и глине, Федька, оступаясь на галечном берегу, тащил тяжёлую лесину. Наконец остановился и утёр пот с лица. Дальше одному тащить было не под силу. Федька огляделся.

Вон они, казаки, кто с чем – с топором, с теслом, с пешнёй, с напарьем[2], с заступом.

По всему берегу Енисея рассыпалась его сотня. Стучат топоры, отёсывая брёвна. Белая щепа устлала берег, ровно кто больших рыбин накидал, из сетей вытащенных. А на яру скрипят вороты, втягивая брёвна наверх. И тож топоры стучат. Уж которую неделю идёт острожное ставленье.

Великий труд – острог[3] ставить, да ещё в земле незнаемой. Когда сюда шли – всего ждали. Но пока бог миловал – всё было ладно. Качинские иноземные люди не трогали казаков да ещё помогать обещали. Встретили их, казаков, на пути к Красному Яру Тюлькиной землицы[4] князцы Татуш и Абытай – уже за Порогом[5] это было – лошадей давали – лес на острог возить. Да лошадей всё одно мало. Спешит воевода Ондрей Анофриев сын Дубенской[6] до осени острог поставить, пока дни погожие.

Федька ещё раз огляделся: сзади горы и лес-тайга. Впереди, за Енисеем, опять же – горы. И с боков. И кругом тайга. А что и кто в тайге той: друг ли, ворог или только зверь лесной – неведомо.

Облизав обветренные потрескавшиеся губы, Федька крикнул:

– Эй, казачки! Подсоби кто.

От одной кучки служилых, что сгрудились у воды, вытягивая на берег большой дощаник, отделился дружок Федькин, казак его же сотни Афонька. В нём, как и в Федьке, трудно было и казака-то признать. В рваных холщовых портах, завёрнутых выше колен, в холщовой же рубахе без опояски, от солнца чёрный весь – мужик, да и всё.

– Чего, Федя, подсоблять-то?

– Да вишь вот, лесина. Не управлюсь один.

– Эк сколь лесин натаскали, и всё мало, – проворчал Афонька.

– С тыщу, поди, приплавили? – спросил Федька.

– Боле. Тыщу и ещё два ста. Ну давай, взяли!

Они положили верёвку на плечи и, согнувшись, разом навалились. Тяжело переступая, хрипя надсадно, поволокли. И вот бревно легло в ряд с десятками других.

– Тяжело, – выдохнул Афонька.

– Ага, чёрт – не лесина!

Афонька с Федькой присели около брёвен. Уж очень ноги гудели, и руки ныли, и спины ломило.

– Стемняет скоро, – сказал Федька.

– Угу, – кивнул Афонька.

– А чо, Афоня, сколь ещё… – утираясь подолом рубахи, начал было Федька, но не договорил.

– Слушай! – разнёсся зычный голос с высокого яра, где самый острог ставили.

– Слуша-ай! Слуша-ай! – подхватили ещё голоса.

– Атаманы кличут. Слышь, Федя?

– А может, что воевода огласить хочет?

– Всё едино. А ну…

Казаки поднялись и двинулись прочь с берега, по которому тянулись на скликавшие голоса и другие – по двое, по трое, по одному. Шаг их был тяжёл – устали казаки за день. Мелкий камень визжал под ногами.

Афонька с Федькой по тропе поднялись на крутой угор. Ветер был здесь сильнее. Он затрепал подолы, вздул рубахи пузырями, разметал волосы непокрытых голов.

Хоть и привычно, а всякий раз на кое время останавливался любой казак, поднявшись на угор. Остановились и Федька с Афонькой, потому – было поглядеть на что.

Прямо перед ними, на мыске, что речка малая Кача, вливаючись в Енисей, образовала, вздымались стены острога, ещё до конца не доведённые. Они ещё виднелись в притухающем свете дня, белея ошкуренными палями[7]. Ладно сложенные, они тянулись по четырём сторонам. Пять башен – две проезжие да три поменьше, на столбах ставленные, возвышались над стенами.

Может, и невелик был острожек – сажен пятьдесят-шестьдесят по каждой стороне, да дорог казакам: потому первое – сами ставили его, а другое – дале их никого из русских людей не было в сих местах.

Федька с Афонькой постояли, полюбовались.

– А ещё много ладить, – молвил Федька. – Обламы[8] ставить, да ров копать, да вал сыпать.

– Много, – согласился Афонька.

И они пошли к становищу, где горели костры, двигались в сумраке тени. Доносился гомон людской. Пахло варевом.

– А сколь уже сделано… – вновь начал Федька.

– Тож много. Так ить нас-то, почитай, три ста тут. Чо уж…

– А сколь бы ни было. Всё едино – быстро мы острог ставим.

– Как не быстро, коли воевода понужает всё…

Да, что верно, то верно. Невдаве пришли они сюда, на Красный Яр. Ещё не стёрлось в памяти, как гуляли по городу Тобольску…

Шагая в сгущавшейся теми, Федька с Афонькой вспоминали, как попали сюда, в Тюлькину землицу на речке Кача.

А дело было так.

Шатался однова Федька на торжище с утра самого промеж люду разного.

Народ на торжище всякий. И молодой, и старый. И мужики и бабы; служилые – стрельцы да казаки; пашенные и посадские – русские и новокрещенные; гулящие люди[9]; жёнки казацкие и стрелецкие.

Глазел Федька по сторонам: покупать-то ему не на что было – поиздержался да испрожился весь. Глядел на товар красный в лавках и на рундуках, что люди торговые выставили, на мягкую рухлядь, что люди промышленные в тайге добыли, глядел на хлебные торги, на кузнецкие поделки, на оружейников.

И только хотел Федька вспять поворачивать, чтоб до слободы идти, где жильё имел, как услышал – тулумбас[10] бьёт. Протискался. Увидел – бирюч[11] стоит дюжий, борода – что помело, из-под бровей лохматых глаз не видать – и оглашает по торжищу, в грамоту глядючи:

– …Указал государь-царь и великий князь Михайла Фёдорович всея Русии в Качинской землице на Красном Яру поставить острог… И для того острожного ставленья велено прибрати вновь в Тобольску и в иных сибирских городах атаманов и казаков, и своё государево денежное и хлебное жалованье велел им оклады учинить…

– Ты гли-ка, жалованье денежное, – сам себе сказал Федька и стал слушать дальше, что выкликал бирюч.

А тот оглашал, чтоб вольные люди всякие шли в государеву службу, в казаки, в Качинскую землицу для того острожного ставленья. А государева жалованья на платье и пищали[12]велети из казны дать. А послать тех новоприбранных атаманов и казаков из Тобольска в ту Качинскую землицу указал государь с Ондреем Дубенским…

Дослушал Федька указ до конца и потом враз за бирючом – на воеводский двор. А за ним ещё несколько, и осередь них один молодой мужик пошёл, из вольных же, как он, Федька, из безденежных же людей, Афонькой звать сказался.

Вот так, по великой нуже, и поверстались они в полк к воеводе Ондрею Дубенскому на острожное ставление и на государеву службу. А каждому, кто верстался на то острожное ставление, указаны были денежные оклады и государево хлебное жалованье: деньгами по пяти рублёв на год, да ржи пять четей[13]с осьминой, да круп одна четь, да соли пуд три четверти. А выдавали жалованье на два года вперёд. Да ещё жаловал царь людей охочих, кто в Тюлькину землицу шёл, припасом для огненного боя: свинцом да зельем[14].

Получили Федька с Афонькой задатку малую толику на прокорм да на одежонку, поставили кресты в столбце у дьяка, погуляли в кружале[15] царёвом три дни.

Сидели Федька с Афонькой за столом дощаным, нестроганым, на лавке деревянной. Что с денег тех, какие получили они? Их, денег тех, хоть ещё столь, да ещё пол столь, да ещё четверть столь – всё едино не хватит, чтоб весь доспех казацкий справить. Чего уж там!

Пили Федька с Афонькой вино с тобольской винокурни, пили – не закусывали. Слушали, как поёт слепец-странник побывальщину про атамана Ермака Тимофеевича, как он поганого царя Кучума побивал, и думали свои думы.

А в кружале – чёрт-те чо. Кто пьёт, кто уже песни орёт, а кто соседу и во власы доспел вцепиться али в бороду, кто девку-блудницу тискает – шум, крик, визг, брань непотребная – срамотища!

Кружилась Федькина голова хмельная, плыло и качалось всё кругом. И уж чудилось ему, что идёт он с ватагою по Енисею-реке. Стал Федька, сидючи на лавке, грести, песню петь. Вскочил – лавку опрокинул, стол посунул – посыпались на пол кружки да кувшины.

Тут ухватил Афонька хмельного товарища поперёк тулова и уволок от греха подальше, потому как целовальник[16] грозиться стал: ярыжек-де[17] сейчас кликну.

Вот с той кабацкой гульбы и обзнакомились Федька с Афонькой.

Деньгам новоприбранные казаки, конечно, рады были, хоть и скупо дали им денег. Да ино правду сказать, не только корысти ради-для поверстались они на острожное ставление. Не корыстники токмо были. Лестно было им первыми идти в места дальние, украйные, в места незнаемые, первыми сыскать и привесть под высокую руку государеву новые землицы, новых людей ясачных.

Молодцы Афонька с Федькой были добрые. Молодые оба – годов по двадцати с небольшим, ладные и крепкие. Горячие – страха ни пред чем не ведали. И с лица видные оба. Только у Афоньки волос светлый, а у Федьки тёмный. У Афоньки глаз светлый же, серый, и бровь прямая, а у Федьки глаз тёмный, карий, а бровь дугой поднялась. А рост у обоих один. Только Афонька в плечах шире и станом потяжелее против Федьки.

Умели Федька с Афонькой, как иные прочие многие, на саблях и копьях биться, стрелять изрядно из пищали, из лука ли. К топору и заступу тож привычны были. Сноровку имели и зверя лесного бить и коч[18] вести.

И землю знали как обихаживать: пашни пахать, сеять, а потом жать и молотить.

И сабля, и соха казакам ведомы были…

Три атамана да шесть пятидесятников, да двадцать четыре десятника, да два ста семьдесят рядовых казаков – а всего три ста человек прибрал Ондрей Дубенской на острожное ставление в Тюлькину землицу на Каче-реке, куда ещё ране торговые люди Мамрук Косицын да Наум Пахомов хаживали.

Надобно было ещё человек со сто казаков набрать – так не было боле охочих людей. А свободных от службы государевой в городах и острогах тож не было.

Дав казакам новоприбранным погулять малое время, повёл их воевода в июне месяце из Тобольска-города на Енисей-реку по Иртышу и Оби.

Шли казаки, наспех, день и ночь беспеременно, чтоб замороз в пути не застиг. На шестнадцати дощаниках и пяти лодках шли люди Ондрея Дубенского. Много клади везли они: запасы хлебные – рожь да крупы. Снасть разную на судовое и острожное дело – скобы, гвозди, холст на парусы, якори, бичеву, топоры, тесла, напари, скобели. Оружие везли – пищали да пушки, сабли и копья. Припас для огненного боя – свинец да зелье. На поминки и на угощение тамошних землиц людей, где зачнут острог ставить, и запасы хлебные и товар красный – сукна цветные и каменье одекуй[19], да ещё олово в блюдах и медь в котлах – много всего.

Федька шёл на одном дощанике с Афонькой и атаманом Иваном Кольцовым, в сотню которого повёрстан был. Сидел Федька в гребях с Афонькой. Пока на Красный Яр шли – крепко сдружились оба казака. Сдружились через тяготы и беды разные, помогаючи друг дружке.

А бедовали они много. Ой как бедовали!

Как до Кети-реки шли – всё ничего было. Легко шли. А вот с Кети началось. Воды в Кети на местах было в поларшина, где аршин. А дощаники строили в меру добро, великие и грузом глубокие, и под самые малые воды надо было аршин с четвертью. Вот и пришлось легчить дощаники – сгружать грузы и толкать дощаники порожние по воде. И бродили Федька с Афонькой по многим мелям, идучи по реке Кети, по все дни беспрестанно. От водного брожения и озноба перепухли многие казаки и перехворали.

До острога Маковского[20] дошли уже к осени и здесь выгрузились и построили избы для зимовья. А дальше путь шёл на Енисейск и был он ещё тяжче. И хоть не чаяли казаки лёгкой зимы в избяном тепле, а всё же тягости, которые им в удел достались, велики были. Ушёл с невеликим отрядом в Енисейск, ещё до санного пути, Ондрей Дубенской, велев по первому снегу нартами все клади в Енисейск волочь. И начали казаки переволакивать грузы в Енисейский острог. Тащили на себе гружёную нарту неделю, а обратно с порожними нартами приходили на четвёртый день. И опять без продышки в лямки впрягались.

А лошади, которых купили для возки запасов у местных иноземных людей, пали все с голоду да с перегону.

Да и сами казаки были в бесхарчице, потому как годовые полные оклады хлебные приели. Покупали у местных гнилую просоленную рыбёшку по гривеньке, фунтовую. И наготу великую терпели; продали с себя платьишко и обувишко последнее для ради того, чтобы наймовать енисейских мужиков пашенных запасы возить в Енисейский отрог. Двадцать четыре рубля своих денег заплатили казаки енисейским пашенным мужикам за возку кладей. А и как иначе-то было бы, коли сами от хворости полегли и из сил повыбивались. А иные от тягостей и хворей померли даже.

А только свои запасы повыволокли, внове пошли в Маковский за казённой кладью.

Так всю зиму, как челноки, сновали от Маковского к Енисейскому острогам. А в Енисейске по весне, на Николин день, срубили двенадцать дощаников и три струга ертаульных[21], да ещё один дощаник купили, своими же деньгами сложились, десять рублей за него дали – грузы многие класть некуда было.

И после Николина дня, как прошёл лёд с Енисея, тронулся караван вверх по реке.

Поднимались долго и трудно. Где под парусом шли, где на вёслах, где бичевой. До Большого Порога шли три недели. Да на Пороге две недели запасы из дощаников на берег носили, потому как не одолеть было Порог по воде, посуху обойти его надо было. А от Порога до Красного Яру ещё три недели шли.

Шли повсемест осторожливо. На ночлегах и стоянках обеденных засеки крепкие ставили, чтоб никакие люди безвестно не пришли и никакого дурна не учинили. Правда, иноземцы местные разбоя не учиняли, но бережёного и бог бережёт.

И вот пришли на Красный Яр, где острог велено ставить было. И в том месте, где в Енисей-реку малая речка Кача впадает, указал Ондрей Дубенской ратным и мастеровым людям, которые из Енисейского острога взяты были, место под острог метить.

Когда подходили к Красному Яру, то берег казаки без боя взяли. Качинские татаровья – киштыми[22] киргизские – пометали было стрелы из кустов прибрежных, пошумели на угоре, угрожаючи казакам. Но казаки, как они уже под самым берегом были, попрыгали с дощаников и – кто по пояс, кто по груди в воде – пошли на приступ, укрываясь за дощаниками и толкая их перед собой, как щиты. Дошед до берега, из пищалей ударили. Татары качинские побежали. Вот и весь бой был. Ни пораненных, ни побитых. Только у Федьки шапку стрелой сбило, потому горяч больно, из-за дощаника ретиво высунулся, ну а татары – стрелки добрые – враз сбили с Федьки шапку.

В тот же день, как берег взяли, становище поставили. И хотя много мук и тягот приняли казаки, пока на Красный Яр пришли, всё же месту этому рады были. И потому, что конец долгому пути пришёл, и потому ещё, что уж больно место красно и угоже было, которое насмотрел Ондрей Дубенской.

– Четыре лета назад приискал я сие место, – говорил казакам Дубенской, когда ещё только вышли все на берег и оглядывались. – Много обошёл урочищ, а пригожей этого не нашёл. И от недруга к обороне способно будет, когда острог поставим. И пашни пахать можно здесь, и покосы есть. И рыбы, и зверья, и птицы разной вдосталь.

И вот начали казаки острог ставить, где и как мастера острожного ставления наметили. Но сперва поставили городок дощаный и вкруг острожного места надолбы укрепили крепко от опасного какого ратного дела. А лес берёзовый на надолбы на себе носили к острожному месту за версту и боле. А после судовое пристанище очистили и от самого Енисея надолбы провели до острожного места.