Читать книгу Фабрика мертвецов - Кирилл Кащеев - Страница 7

Глава 6. Приключение на полустанке

Оглавление

– Пожалуй, тоже выйду. Подышу. Прошу прощенья, господа. – хмыкнул Митя. Сидеть под буравящим взглядом отца было неприятно – не подследственный же он! Не торопясь, надел сюртук… на миг задержался, подхватил отцовскую трость – ночь все же – издевательски поклонился и пошел прочь из вагона.

Открытые вагонные «сени» напоминали дачную веранду – деревянная крыша, толстые резные балясины. Митя облокотился о перила, задумчиво глядя на поля, разворачивающиеся под насыпью, спящую хату, мелькнувшую в темноте белеными стенами. Небо над головой совсем не походило на питерское – оно казалось огромным, угольно-темным, близким и… мохнатым от усыпавших его крупных и выпуклых, как на офицерских мундирах, звезд. Не дожидаясь, пока поезд стальной змеей подтянется к станции, неугомонные купчики попрыгали с подножки и бойкой побежкой двинулись к аккуратному вокзальному зданию с башенками.

– Че-ла-эк… Шампанского! – немедленно донеслось из распахнутого окошка вокзального буфета.

Митя с отвращением передернул плечами. Перрон покрывал слой шелухи от семечек, без которых здешние обыватели, похоже, жизни не мыслили. Зато «общественная ретирада»[11], помеченная характерным кирпичным крестиком на фронтоне, была новенькой и на удивление чистенькой – никаких тебе ароматов. Митя поморщился все равно: сладкий воздух, нарядный вид вокзала – все оскорбляло его. Это место – пустыня, без настоящих людей и жизненного смысла, а любая капля красоты и добра не уменьшала, а лишь увеличивала Митины страдания.

Из вагона третьего класса опрометью выскочила расхристанная баба – и ломанулась сквозь кусты прямиком к «ретираде».

– Надо же, какой тут народишко цивилизованный.

Баба настороженно огляделась и… задрав юбку, уселась за кустами прямо у стены «ретирады». В шаге от двери. Звучно зажурчала. Вскочила, одернула юбку… увидела над входом выложенный из кирпичей крестик… мгновение посомневалась… и на всякий случай размашисто перекрестилась на вокзальный нужник.

Митя сдавленно хрюкнул… и не выдержав, захохотал, уронив голову на руки.

– Что, сударь? Обсмеяли вовсе посторонних вам людей, о которых ничего не знаете, и веселитесь? – раздался звонкий от обиды голос. Слова сопровождались звяканьем.

Митя обернулся, в очередной раз окинув долгим взглядом реалиста… как его, Гришу? Вид Гриши нынче был особенно восхитителен: к слишком короткому для эдакой орясины мундирчику прибавился дорожный чайник в руках.

Видно, взгляд был выразительный – Гриша попытался спрятать чайник за спину, спохватился, выставил его вперед – точно пистолет в поединке.

Митя задумчиво посмотрел на почти упершийся ему в грудь «носик». Гриша отдернул руку с чайником – и разозлился еще больше.

– Какая ж она посторонняя? Мы с этой бабой уж почти родня… хоть она об том и не знает. – протянул Митя, наблюдая как щеки Гриши покрываются красными пятнами.

– Какая еще… баба? – зло процедил тот.

– Вон та. – любезно пояснил Митя, кивая на вылезающую из кустов бабу.

– Не вижу в ней ничего смешного! – отрезал Гриша, явно намереваясь развивать скандал дальше.

– А в ком видите? – заинтересовался Митя.

Его vis-à-vis открыл рот, намереваясь разразиться гневной тирадой… и тут же его торопливо захлопнул – аж звук хлопка слышен был. Только лицо еще больше налилось краснотой, да в глазах застыли злые слезы. Объявить смешным самого себя и переживать Митины комментарии ему определенно не хотелось.

«Все же понятливый! – почти с умилением подумал Митя. – Оказывается, чтоб по-настоящему измываться над человеком, у того должно быть хоть немного ума. Дураки к тонкому яду издевок нечувствительны».

Выходит, оскорбления от свитских в Яхт-клубе – показатель его, Мити, недюжинного умища? Почему ж этого умища хватает лишь на провинциальных реалистов, а не на Кровных, а то и Великих Князей? И тут же фыркнул, поймав себя на подобных дурацких рассуждениях. Потому что Великие Князья – это… ну уж всяко не реалисты!

– Пойду кипятку для чаю наберу. – явно не зная, что еще сказать, мрачно пробурчал Гриша, и шагнул к вагонной лесенке.

– Будка закрыта. – все еще погруженный в свои мысли, бросил Митя. – Ночь.

Гриша завис на лестнице, раскорячившись в неловкой позе, и глядя на будку с надписью «Кубовая для кипятку». Будка и впрямь была закрыта.

– Что ж теперь делать? – Гриша зачем-то заглянул в чайник – точно рассчитывая обнаружить в нем желанный кипяток.

– Спросите кондуктора, он расстарается. – равнодушно обронил Митя, не отрывая глаз от «ретирады». Наблюдая за бабой, он точно был уверен, что дверь «ретирады» закрыта. А сейчас она покачивалась туда… сюда… Точно изнутри ее придерживала робкая, неуверенная рука. И кажется… в проеме смутно виднелся женский силуэт.

– По нашим обстоятельствам это дорого. Экономить приходиться, на учебу мою. – буркнул Гриша – и зло покосился на отлично одетого ровесника. – Впрочем, навряд вы такое понимаете. – и с издевкой добавил. – Я насчет учебы.

Надо же, он пытается язвить.

– Я не то чтоб не понимал… – хмыкнул Митя. – Я просто совершенно не интересуюсь… обстоятельствами.

Что эта дама… девушка там делает? О, excuse-moi, понятно, зачем она там… – Митя сам почувствовал, что краснеет. Нужный чулан в вагоне был… именно что чуланом: Митя и сам там едва поворачивался, а уж женщины с их юбками, наверняка, даже втиснуться внутрь не могли. Все равно, разве приличная дама или девица позволит, чтоб ее увидели в подобном месте?

– Простите, сударь… – девичий голосок был тих и нежен, и смущен, и почти беззвучен. – Я… мне нужна помощь…

– Вы слышали? – Гриша повернулся, стукнув чайником по перилам вагона.

– Умоляю, помогите! – женский силуэт в дверях «ретирады» нарисовался четко, девица шагнула вперед – и разом нахлынула волна отвратного запаха.

Митя брезгливо шевельнул ноздрями:

«С чего я решил, что девица – приличная? В розовом-то платье, на вокзале… В очень недешевом платье… Утреннем платье… Ночью.»

– Сударыня, вы меня зовете? – Гриша шагнул ступенькой ниже, близоруко вглядываясь в словно выплывающий из двери силуэт.

– Мне так неловко… На вас вся надежда! – снова прошелестел голосок.

– Сударь… – бросил Митя и замолк, продолжая вглядываться.

– Что? – Гриша на миг оторвал взгляд от манящей его руки в белой кружевной перчатке.

– На вашем месте я бы не ходил.

– Почему? – голова Гриша, словно притянутая веревкой, снова повернулась туда, к девушке.

– Хотя бы потому… куда она вас зовет. – сильно нажимая голосом, напомнил Митя.

– Ну сударь же! – нетерпеливо позвал капризный голосок.

– Разные бывают обстоятельства. Ну да вы ж ими не интересуетесь. – Гриша спрыгнул с лесенки и зашагал к девице, решительно погромыхивая чайником.

Ноздри Мити снова дернулись… он узнал запах. Ничего общего с «ретирадой» тот не имел, Митя слышал его, еще когда был мал, до перевода отца в Петербург и возвращения в их жизнь матушкиного семейства.

Митя потянулся к прихваченной из вагона тяжелой отцовской трости.

Перегнулся через перила вагонных «сеней».

И с глухим стуком опустил набалдашник Грише на голову.

Реалист замер… покачнулся… ноги его подломились, и он рухнул как подрубленное дерево. Чайник, дребезжа, откатился в сторону.

Тихо было на перроне, тихо – ветерок шелестел в листве, да паровоз пыхтел. Гриша лежал, прижавшись щекой к земле и вокруг головы его расплывалось кровавое пятно.

– Митька! Ты что творишь! – раздался крик отца.

Дверца вагона с грохотом отлетела в сторону. Рыча от ярости, будто у него и впрямь была примесь Древней Крови, только не Сварожьей, а Велесовой, путеец ринулся к Мите.

Ухватившись за балясину, Митя сиганул на перрон – прямо бесчувственному реалисту на спину. Вопль – пронзительный, совершенно нечеловеческий, ввинчивающийся в уши и словно вытаскивающий внутренности через них – пронесся над станцией. Шум буфетной испуганно стих. Путеец в вагонных «сенях» скорчился, безуспешно пытаясь зажать уши. В вагоне загрохотало – спящие пассажиры падали с диванов и лавок. Отчаянно, как подколотый поросенок, заверещал ребенок.

Она метнулась из мрака «ретирады» – сплошной ком розового шелка, летящих темных волос и болтающегося на лентах капора. В два прыжка, отталкиваясь всеми конечностями, как обезьяна, девица в розовом кинулась к окровавленному реалисту. Митя успел увидеть ее лицо – хорошенькое, юное, с ровными дугами бровей, пикантной родинкой над верхней губой. И желтыми клыками, похожими на толстых червей, лезущих из розового бутона.

Митя ударил тростью прямо в пасть. Посеребренный шар набалдашника с хрустом вломился в клыки. Девица опрокинулась на спину, моментально взвилась на четвереньки, и так и застыла, покачиваясь туда-сюда, точно готовящийся к броску паук. Ее рот, теперь похожий на выжженную рану, скалился обломками зубов, а шея то раздувалась, как сытая змея, то опадала, проваливаясь, как пустая кожа.

Успевший вскочить Митя замер, ногой опираясь на спину реалиста и держа трость наготове.

– Ашшшш! – девица пронзительно зашипела, судорожно, как рыба, открывая-закрывая обожженный серебром рот – меж клыков на перрон потекла черная, похожая на густую смолу, жижа. Оттолкнулась четырьмя конечностями и снова прыгнула. Набалдашник Митиной трости ударил твари в живот. Митя присел, подправляя прыжок – придавленный всей тяжестью реалист издал хриплый стон – и почти перекинул тварь через себя. Кривые когти на тонких девичьих пальцах мазнули у самой головы, выдрав «с мясом» клок волос. Девица в розовом впечаталась спиной в борт вагона – тот закачался, изнутри снова донеслись вопли. Растопырив руки и ноги, вниз головой – юбка завернулась, открывая панталоны с бантиками, болтающийся на лентах капор мел землю – тварь повисла на борту вагона, точно приклеенная. Чудовищно изогнулась, оттолкнулась и заскочила на крышу. И эдаким вывернутым пауком быстро-быстро побежала по вагону.

– Ах ты ж стерва! – глухо забухали сапоги – из вокзала, дергая рукоять служебной сабли, бежал путейский жандарм. В густых моржовых усах застряли клочья квашенной капусты. – А ну слазь! – тряся нависающим над ремнем чревом, жандарм заскакал под вагонами, пытаясь достать тварь саблей. Кончик сабли бессмысленно скреб по вагонной крыше, но тварь заметалась. Скакнула вправо-влево, попыталась скользнуть в вагонное окно – внутри пронзительно завизжали. Заверещала сама… и снова прыгнула.

Она рухнула на спину согнувшегося от боли жандарма, оттолкнулась, вспоров мундир когтями, перемахнула на стену вокзала. Быстро-быстро перебирая конечностями, побежала вверх по стене, к распахнутым окошкам вокзальных башенок. Из одного высунулась растрепанная баба – явно только проснувшаяся и сдуру выглянувшая на шум. В другом… Митя невольно дернулся. В черном квадрате окна смутно виднелись две маленькие фигурки, тесно, виском к виску, прижавшиеся друг к дружке. Видно, с испугу. Дети, чтоб их Жива любила! Самое навье лакомство!

«Жил мальчик – страшный ротозей… – невесть почему зазвучали в голове глупые детские стишки. – На крыши, облака, людей, заглядывался вечно он…»

– Дети! Закройте окно! – услышал он чей-то надсадный крик… Неужели свой собственный?

– А-а! А-а! – баба замерла в оцепенении, даже не пытаясь захлопнуть створку, и только выла пожарной сиреной, глядя на мчащуюся к ней по кирпичной кладке клыкастую-когтистую смерть.

Тварь подпрыгнула, оттолкнувшись от стены, повисла на подоконнике – пышный подол розового платья качался туда-сюда, как колокол. Когтистая лапа метнулась к завывающей бабе…

Митя схватился за манжет рубашки…

Над его плечом свистнуло… и тяжелый нож вспорол воздух. Посеребренное лезвие прошило шелк розового платья насквозь, будто под ним и не было спины. Шелк с треском распался, и повис похожими на крылья розовыми лохмотьями. Кончик ножа высунулся из груди твари, как проклюнувшийся из скорлупы птенец. Болтающаяся на подоконнике мертвячка с хрустом и щелканьем скрутила шею – так что лицо поменялось местами с затылком— и распахнула пасть для нового вопля…

Второй нож вошел ей точно меж выломанных зубов, превращая убийственный крик в сдавленный сип и бульканье. Стоящий на перроне отец – не иначе как прямо из окна выпрыгнул! – вскинул третий, последний нож. И хладнокровно, как на тренировках в сыскном, швырнул его мертвячке в живот.

Нож с мягким чвяканьем вошел в плоть. Тварь отбросило назад, ее когти проскребли деревянный подоконник, оставляя в нем глубокие борозды, и она рухнула вниз, с глухим шмяканьем ударившись о землю под окном. Замерла. Розовое платье начало стремительно выцветать, словно пропадая во мгле.

11

туалет

Фабрика мертвецов

Подняться наверх