Читать книгу Слезы Рублевки - Кирилл Казанцев - Страница 4

Настя аккуратно положила успокоившегося Максимку в кроватку. Он еще не понимал, что сегодня он спас своей матери жизнь. Она ведь – всерьез, всерьез, всерьез! – собралась вскрыть себе вены! И просто забыла, забыла о сыне! И если бы не обиженное, надсадное младенческое кряхтенье из детской…

Безумие! Она, Анастасия Серебрякова, домохозяйка, мать и бывшая бизнесвумен, впала в безумие! И чуть не убила себя! И спас ее ребенок. Младенец двух месяцев от роду! А ведь его могло не быть, Максимки!

После выкидыша мысль о новой попытке завести ребенка пугала ее. Да, годы не ждали, они теснили ее железным, латным легионом. Но врачи опасались, а сама Анастасия долгое время не решалась вообще ни на что. Слишком больно все было. И не столько физически.

И лишь когда начались – какие-то сначала мелкие, потом все крупнее и крупнее – недоразумения, недоговоренности, недопонимания с мужем, беременность показалась ей спасательным кругом, за который она может ухватиться в попытке укрепить расползающуюся, как дрожжевое тесто, семью…

Но ничего не удалось спасти. Было лишь хуже. Витя все отдалялся – надо полагать, у него уже была эта баба… У самой Насти усиливались боли – как их назвал психотерапевт Антон, соматические. Сама беременность тяжелая – не девочка, чай, уже…

И муж… При первом известии, что началась новая беременность, Виктор был счастлив. Но затем как-то снова отдалился… Потом вроде бы опять сблизился. Потом она лежала на сохранении и буквально изгладывала себя мыслями, как он там… А он заходил три раза в неделю, приносил ничего не значащие цветы и фрукты. И меньше чем через час уходил снова. Его можно понять – там дела. А за час с болящим человеком все новости по три раза обсудить успеешь. И все же как он не понимал, что ей так одиноко, так одиноко!..

А потом был искренне счастлив, когда встречал их с Максимкой из роддома! Муж надышаться не мог на сына. Он имя ему дал, которое давно вынашивал – говорил, лучший друг у него был сначала в детстве, а потом в армии по имени Максим.

И первый месяц, казалось, их прежняя семейная радостная жизнь полностью вернулась! Витя сам и купал сына, и очень скоро после рождения начал учить того плавать… Сам сделал шапочку с валиком вокруг лица, куда завернул и зашил куски пенопласта… Максимка не желал купаться, тем более что Витя начал постепенно класть его во все более и более прохладную воду… Закалял, говорил. И вот один кряхтел и хныкал, другой его басовито приструнял – дескать, мужиком должен расти, закаляйся… а третья суетилась вокруг и кудахтала… но была втайне счастлива до умопомрачения! И ужасно хотела его, своего мужчину… но, жаль, нельзя ей было тогда, врачи не разрешали…

А потом снова все разладилось… И закончилось нынешним вечером… Или… Или, может быть, началось все раньше?

* * *

Когда это началось? Невозможно сказать определенно. Невозможно выделить какой-то один день. Или какое-то одно событие. Любовь уходила постепенно.

Может быть, вот это? Хотя и событием-то не назовешь…

Просто день был такой… Он складывался не то чтобы неудачно. Просто должен был быть другим. Более… осмысленным, что ли… ибо Серебряков горел. Горел, не успевая решить важнейшее дело. И самое неприятное было, что вместо этого приходилось решать и организовывать массу других, посторонних. Но тоже неизбежных, требовавших внимания, по которым он опять не успевал, и это было критично, потому что срывалась сдача нового заказа, причем очень удачного.

Ему почти что удалось продать «самовары в Тулу». Иначе говоря, получилось убедить не кого-нибудь, а самих иорданцев заказать довольно крупную партию товара. Причем отбил он этот заказ у англичан. Которые почти что даже подписали с Амманом протокол о намерениях. И самое во всем издевательское было то, что деколи на эту партию он взял как раз… у англичан же! Правда, у других.

Виктор очень гордился собой. Ведь все удалось благодаря практически только лишь его хорошо подвешенному языку! Ведь совсем символически упали в цене относительно английского предложения. Только лишь для того, чтобы формально обозначить выигрыш негласного тендера.

Но он умел неподражаемо точно произносить по-арабски «иншалла». Когда иорданцы в первый раз услышали это – «если будет воля Аллаха», то заулыбались: «Вы говорите прямо как правоверный!» – «Я уважаю ислам, – нашелся с точными словами Виктор. – У нас в стране четверть мусульман. И у меня много партнеров, которые придерживаются этой веры. На их честность всегда можно положиться».

Польстил, конечно. Партнеры-мусульмане у него были, как не быть. Но честность, скорее, зависела не от религии, а от национальности. На честность татар он действительно мог положиться всегда. С остальными… тут, как говорится, градация была широкой.

И арабы знали, что он им польстил. Безукоризненная честность в число их национальных достоинств не входит. Но это все равно было им приятно. Особенно на фоне высокомерных британцев, которые, по словам партнера-иорданца, впавшего в откровенность у себя дома, были вежливы настолько противно, что от них за версту несло неистребимой надменностью.

«Вы, русские, нам ближе, – сказал араб. – Вы тоже себе на уме. Но вы умеете быть друзьями. А они – только господами».

Как бы то ни было, Виктору удалось договориться с иорданцами на весьма интригующий – особенно, если принять в расчет перспективу на будущее – заказ. И вот теперь он не успевал его выполнить!

Застряли на границе две фуры. И Алла, его логист, вместо того чтобы опрометью срываться туда и решать вопрос на месте любой ценой, два дня потеряла на какие-то поиски путей к таможне. Причем не доложила ему, а пыталась ликвидировать проблему собственными силами. Не желала-де обременять шефа делами, за которые в состоянии ответить сама!

В результате схема начала разваливаться. А собирать ее заново было катастрофически некогда. Вместо того чтобы решать вопрос, Виктор должен был полтора часа потерять, чтобы встретиться со Светланой и Александром. У тех болезненно завис вопрос с налоговой, и нужно было, чтобы он срочно просмотрел ряд бумаг.

В это же время позвонили из Издательского дома Андреева. Там надо было бегом-бегом утвердить рекламный материал в журнале «Анфас». А пиар-менеджер был в это время в Екатеринбурге, налаживал там взаимодействие с местной прессой. Пил, собака, таскаясь по кабакам, – вот и все взаимодействие! И просмотреть верстку тоже надо было немедленно, сегодня, ибо журнал завтра уходит в печать. Ерунда, конечно, полчаса на мониторе и пара исправлений – но сегодня, сегодня! Сегодня, будь оно неладно!

А время таяло! И неумолимо надвигался час, когда надо спешить на важнейшие переговоры. И тоже не отменишь – в деле были люди со Старой площади. А для этого надо успеть метнуться в офис, взять необходимые бумаги – а слетай-ка быстро до «Авиамоторной» по этому проклятому шоссе Энтузиастов!

А там Юлька: «Ой, Виктор Николаевич, не убегайте секундочку! Тут вот немцам ответить надо, Халеру, он буквально мне весь провод оборвал, когда, говорит, будет ответ на его письмо!»

И по пути еще надо подхватить Вику, которая нужна на переговорах не только в качестве маркетолога, но прежде всего – длинноногой блондинки, умеющей улыбаться так, что партнеры торопятся снять с себя последнюю рубашку.

Точнее, цинично определила свои качества однажды сама Вика, они торопятся рубашку снять с нее. А с себя – штаны. Но почему бы и не подать надежду, если это необходимо для дела…

* * *

Основания для гордости у Вики были. Тело у нее было роскошным, и любить она умела. Виктор это знал – еще с тех пор, когда, чуть подвыпив на их корпоративной встрече Нового года, она увела его в свой кабинет и там, плача, горячечно шептала: «Я люблю вас, Виктор Николаевич! Я люблю вас!» И раздевалась, и раздевала его, почему-то его же и утешая: «Это ничего, Виктор Николаевич, это ничего, я завтра уволюсь, это ничего…»

И он гладил ее, и утешал сам, и целовал в мокрые глаза, и исполнен был какой-то ослепляющей благодарности, и не мог, и не хотел ничего прерывать, не хотел до смерти оскорблять эту девочку, хотя дома была Настя, и он любил ее…

Конечно, не дал он Вике никуда уволиться. Знал, знал, разумеется, что для деловых отношений это будет серьезным ударом. Он, кстати, поэтому никогда не заводил иных, кроме служебных, отношений на рабочем месте. Даже когда не было Анастасии и он, в общем, монашеских обетов не придерживался. Но если хочешь на работе иметь работу – не имей никого, кроме работы. Это было железное правило. Ну, почти железное. Если не считать Вики. Но и та со своей стороны больше ничем его не нарушила. Хотя не знала про правило. И уж Серебряков, разумеется, никоим образом не стремился о нем рассказать тогда, когда они судорожно-счастливо любили друг друга на кожаном диванчике. И утешали, и прощали, и оправдывали…

Когда на следующий день, в последний рабочий день года, она, сухая и затянутая, положила перед ним заявление об увольнении, он просто встал из-за стола, подошел к ней, крепко прижал к себе и сказал:

– Викулька, этим ты все равно не сделаешь случившееся небывшим. И я не хочу его таким делать. И не хочу тебя никуда отпускать, хочу, чтобы ты, как очень близкий друг, всегда была рядом. Если это не будет тебе самой неприятно…

– Друг… – прошептала она.

– Да. Друг. Но близкий, – потерся Виктор носом о ее щеку. – И в моем сердце очень много места для тебя. И раньше так было, поверь, – он поцеловал ее. – Ты вон какая красивая, и уж поверь мне, развратному негодяю, я с самого начала сам хотел затащить тебя в постель…

Это было действительно так. Как верно было и то, что Серебряков вполне эффективно выкидывал это желание из головы. Но он хотел еще и избавить девочку от чувства вины – ведь после этих его слов она превращалась в женщину, которая просто однажды уступила. Так ей будет легче.

– Но у меня есть и другая любовь, ты знаешь, – продолжил он. – И вот обстоятельства, они… гораздо более узки, чем сердце. Мы не можем их изменить. Но мы можем оставаться рядом, если ты не против. И я прошу тебя остаться…

Черт его знает, прав он был так или нет… Близости с Викой у них больше не было. Отношения оставались дружески-служебными. Но он знал, что на нее всегда может положиться. А что творилось у нее в голове и сердце, не было ли ей мучительно общаться с ним лишь по служебной линии – этого узнать было нельзя. Вика неслужебного интереса к шефу больше не показывала, душу не раскрывала, попыток выйти за рамки принятых отныне отношений не делала.

Работала хорошо. Правда, и подниматься выше начальника службы маркетинга ей было уже некуда. Так что мимолетный служебный роман не окончился ни одним из классических вариантов. Ни замужеством, ни карьерным ростом. Ни даже увеличением зарплаты: маркетологи сидели у него на заказах и были, по сути, отдельным хозрасчетным подразделением. И Вика зарабатывала в зависимости от того, сколько нарабатывала. Всем своим отделом.

Замуж она вышла через год. И… ничего не изменилось…

* * *

У двери в квартиру нажал кнопку звонка. Тот проблямкал в глубину холла, затихая. Ключ был, но издавна у них в семье принято было, чтобы возвращающийся домой вызывал того, кто пришел первым.

Настя открыла дверь, чмокнула в щеку.

– Проходи, – сказала она. – Устал?

– Устал, – согласился Виктор, снимая туфли.

– Ну, отдыхай, – уже отворачиваясь, молвила жена. – Я сейчас, только передачу досмотрю! Там на кухне Мария плов приготовила, если хочешь, подогрей…

И ушла в гостиную.

Виктор снял обувь, повесил куртку. Прошел в ванную, вымыл руки. Душ бы принять.

– Опять, поди, ерунду какую-нибудь смотришь, – проходя мимо открытой двери, сказал он весело. Постарался сказать весело.

Жена промолчала.

Он переоделся в домашнее. С душем – ладно, вечером. А вот поесть действительно было бы неплохо.

Плов уже остыл, но выглядел аппетитно. Виктор зажег газ, перемешал содержимое сковородки. Телевизор включать не хотелось. Хотелось тишины.

Он сходил за книжкой – когда было время, он читал «Историю Кавказской войны». Завораживающее было чтение! Он внутренне и плакал, и смеялся, как мало изменилось с тех пор на Кавказе! То есть изменилось все. Внешне. И совсем не изменились тамошние народы… Он-то их повидал…

Есть и читать одновременно, говорят, вредно. Что и не преминула заметить ему Анастасия, выйдя наконец на кухню.

– В моем возрасте уже поздно об этом думать, – невнятно ответил Виктор. – Весь возможный вред уже нанесен.

– А чего ты бурчишь? – тут же вскинулась жена. – Я же о тебе беспокоюсь!

– Да я не бурчу, – он сделал попытку ласково потрепать ее по попке. – Это я жую…

– Тогда брось книжку, – велела Анастасия. – Я же с тобой разговариваю.

Внутренне вздохнув, Виктор отложил книгу.

– Ну, что у тебя сегодня было? – спросила жена.

Раньше они всегда рассказывали друг другу свои дела до последних подробностей. Поэтому Анастасия хорошо знала его производство, персонал, основные проблемы, с которыми он сталкивался. Но со временем эта привычка как-то сошла на нет. То ли интерес слушать пропал у нее, то ли интерес рассказывать – у него. Эти разговоры все равно никак не аффектировали их семейную жизнь, не затрагивали и ничто в ней не меняли.

Откровенно говоря, ему тоже было… Никак ни до ума, ни до сердца не доставали ее рассказы. Что она купила сегодня, что произошло у какой-то Вигги и что посоветовали в фитнес-центре, чтобы еда меньше воздействовала на фигуру. Подчас действительно казалось, что с Викой их связывало больше общего, нежели вот с этой женщиной, озабоченной какими-то совершенно чуждыми проблемами… Но это была его женщина, и он ее любил…

– Да ничего особенного, – пожал плечами Виктор. – Не успел вот только ничего… Какие-то, понимаешь, неотложные дела навалились. У Алки фуры на границе застряли. А тут горят дела с иорданцами…

– Бедненький мой, – нежно сказала Анастасия. – Ну, поешь, приходи в гостиную, еще поболтаем. Не буду тебе мешать.

«Поболтаем»! Да, «бедненький», подумал Виктор. Твои дела для нее – лишь «поболтаем»…

Вспомнил, как часто она стала спрашивать: «Что ты опять за своим компьютером? Почему ты со мною не говоришь?» А ответишь – следует: «А почему ты так грубо отвечаешь?» Даже если просто попросил не мешать. Или подождать, пока допишешь или досчитаешь.

Можно не ответить. Это еще хуже. Кажется, что в последнее время ее вообще все в нем раздражает. Странно. Ведь в постели она вполне нежна и страстна. И благодарна, это видно. Потому что он умеет это – вызывать у нее оргазм. Да такой, что, в отличие от многих других женщин, которые ждут каких-то завершающих ласк, она дрожит и умоляет к ней не притрагиваться. Как током бьет, по ее словам.

Так почему, где и когда их отношения после пяти лет совместной жизни зашли в тупик?

Да, конечно, он работал. Когда они снова встретились, уже был завязан на большой бизнес. Ну, пусть на средний. Но мог позволить ей не работать. Чем она поначалу с удовольствием пользовалась.

Вот только куда она растратила эту свою свободу? Выразила желание рисовать. Хорошо, устроил ее на курсы, купил мольберт… Несколько акварелей – и все.

Может, компьютерным дизайном заняться, терзала она его вопросом несколько недель. Хорошо! – купил ей специально «заточенную» под дизайн машину. Не в каждой журнальной редакции такая есть. Дал ей заказы для деколей. Пусть порисует цветки, он потом испанцам закажет их сделать. Оформила чашку с блюдцем, убедила себя, что бесталанна, – тоже забросила.

Попробовала оформлять дачу. Месяца полтора оживленно щебетала о своих проектах и задумках. Бригада молдаван, что он нанял, с ног сбилась, воплощая все это в жизнь. Потом дело само собой застопорилось. Уже ему, Виктору, пришлось дослеживать за тем, чтобы хоть начатые работы были завершены.

Конечно, и он тогда не мог ей уделять много внимания. Может, если с ней был рядом в ходе всех этих поисков самоидентификации, тогда она за что-то зацепилась бы? Но он в то время много работал. Тогда проблемы были, чуть бизнес не потерял. Половину средств вытащил, а половина… А половина у Владимирского, гада, осталась. Умер банк «Факториал», что сделать, все потеряли, а Владимирский потихоньку новый банк открыл.

А может, все прозаичнее, вернулся Виктор к мысли об Анастасии. Просто потому, что детей у них нет? И семья ненастоящая. Так, сожительство двух… сожителей… А когда их заводить, снова пожалел он себя. Выполз из кризиса. Снова появились деньги. Жирок завязался. Там с китайцами дела пошли, чехи с немцами стали с предложениями подходить. Просто некогда было! Физически некогда! Домой по ночам приходил.

Лишь затем все налаживаться стало. В Барвиху вон переехали. Повезло, считай: очень хорошую китайскую партию пропустил, а тут еще на ту, первую, дачу покупатель нашелся. Там продал, из оборота деньги вытащил – купил участок в престижном месте. Вошли в элиту…

И тут уж Настька с катушек съехала. Новая жизнь, как же. Подруги из Жуковки, как же. Все – «как же». Покупать – так на этом «рынке», где цены такие же, как в Москве, только не за кило, а за сто грамм. Гостей в субботу принять – состояние потратить нужно.

Нет, он денег-то, конечно, не считал. То есть… считал, разумеется. Но тогда ему самому все было внове. И, честно говоря, казалось – море по колено. Он вырвался из тисков малоразмерности, когда всего дохода хватало лишь на то, чтобы непосредственно обслуживать жизненные потребности. Из потерь выбрался.

Сколько сил положено было! И вот – наладилась жизнь! И конечно, тут тоже не до ребенка. На Канары хочется. В Таиланде еще не были, хоть туда уже и жук и жаба ездили. Слушай, давай в Индию слетаем? Хочется на рериховские пейзажи воочию посмотреть. А в Америку возьми меня с собой на выставку?

Дом в Берлине завели… Точнее, около Берлина. И здесь… То массаж. То бассейн. Слушай, я с Ленкой в «Царскую охоту» схожу, пойдешь с нами? Там Филя выступает, хоть заставить его песенку по заказу спеть…

Или: я не могу с этой дурой! С этой горничной! Представляешь, она мои лифчики примеряет!..

Да нет, хорошо это все. На то и работаем. Не на горничную, конечно, вороватую… хотя за тысячу долларов зарплаты вороватость сама заводится. Как моль. Все жалуются. Но прислугу можно сменить. И сменили.

Нет, живем, чтобы жить! И жить хорошо! Вот только хорошо не получается…

* * *

В гостиной рявкнул телевизор – видно, жена на какой-то попсоконцерт попала. Тут же звук убрала, переключила дальше. Ну, хоть тут все совпадает: оба готовы этот попсятник пристрелить без жалости…

Господи, и кто бы объяснил! Ну почему я сижу тут, на кухне, один? И предаюсь воспоминаниям, которые больше напоминают какие-то черепа, ухмыляющиеся из прошлого? Ведь у меня есть женщина. Трогательная, любимая, близкая до последней клеточки! Женщина, которую я так нелепо потерял… и так чудесно нашел! И ее убедил, что нашел, и нашел навсегда!

Что у нас не так? Чего не хватает мне, чтобы выйти к ней в гостиную? «Того, что не осталась рядом в холле, пока я раздевался, – с холодным осознанием подумал Виктор. – Того, что убежала к какому-то ток-шоу, когда мне хотелось опустить голову на ее плечо. И шептать, шептать горячо и лихорадочно, как мне было плохо, как у меня ничего не получалось, как я был чужд своей жизни и самому себе. Потому что на самом деле больше всего мне хотелось сегодня быть рядом с тобой, уткнуться головой тебе в подмышку и не думать ни о чем, кроме того, как мне хорошо ни о чем не думать рядом с тобой!.. Ведь ты – та же, с которой все это было возможно! Да, но ты – сам – никогда не позволял себе утыкаться головой в ее подмышку! Ты сам никогда не просил у нее поддержки. Ты не звал ее на помощь. Ты приходил всегда победоносным легионером, приносил добычу и приводил пленных. Ты ничего не спрашивал у нее, и ты перестал с нею делиться своим.

Мудрено ли, что ты стал для нее обыденным приложением к вечеру? Твое золото, вываливаемое на порог, твои пленные и твои трофеи – это стало просто фоном вашей общей жизни. А тебе было слишком некогда, чтобы этот фон сменить… И ты был слишком горд. Да и… Как его сменишь, этот фон? Вывернуться наизнанку? Выкинуть дело? Перепрыгнуть через голову? В душе начало закипать раздражение. Ну ведь нет у меня просто времени на изобретательство семейных радостей! Есть силы, но нет… нет драйва, что ли… Нет стремления. А почему его нет? Нет цели? Но ведь я работаю! Я тяжело работаю! Я работаю на нас, на семью, на будущих детей… которых так и нет после того выкидыша…

Зато время на изобретательность есть у нее. Она же целыми днями дома! Я же не требую подносить мне тапки! Но могла бы ты просто не отворачиваться и не убегать к своему телевизору, когда я вот такой прихожу в дом? Что тебе в этом ящике? Чем он заменяет тебе меня?

Хотя… Подождите… Значит, чем-то заменяет? И что мне с этим делать?»

Борис Семенович Владимирский откинулся на спинку кожаного кресла. Дела идут. Идут неплохо. Это очень полезно, что он тогда решил «вписаться» в это дело с ОСАГО. Банк банком, это неплохие деньги, но всегда полезно взяться за оказание обязательных услуг населению. Сбербанк ему не переплюнуть, конечно, – его никому не переплюнуть. Но то, что к буквально вырванному праву обслуживать платежи людей третьим организациям он прилепил еще и страховую компанию, дело весьма перспективное. Тем более – когда в доле и кое-кто из серьезных государственных чиновников. Что бы там ни говорили, а в нынешних условиях государственного капитализма такое участие не то что необходимо – оно даже не обсуждаемо. Зимой без дубленки не побегаешь…

Да к тому же он и сам был в определенном смысле государственным деятелем. Четыре его человека сидели в Думе, один – в Совете Федерации. Он был, таким образом, тоже чем-то вроде лидера политической партии и парламентской фракции. И именно его люди – то есть и его люди тоже – помогли Союзу страховщиков протащить столь выгодные положения в законе об ОСАГО.

И в РСПП у Владимирского неплохие позиции. После назначения Саши Жохина они даже укрепились. Слава богу, он давно разглядел в нем, картавом и нудном очкарике, большой политический потенциал. Хоть в те поры его и забивал Сергей Чухрай. Владимирский тогда помог им с деньгами для предвыборной кампании. И потом это отозвалось сторицей. Вся команда быстро пошла наверх, вплоть до Администрации. И Саша Коровин стал представителем президента в Госдуме.

А в ТПП силу набрал Боря Исхаков. Рядом со старым зубром Вымаковым. Ключевое здесь слово – «старый». С перспективами Борис человек. Хоть не все его любят.

А дальше само идет. Пусть журналюги орут о коррупции. На самом деле конвертики с долларами – это так, баловство для фининспекторов. Настоящий бизнес и настоящая власть не нуждаются уже в деньгах как смазке для своих отношений. Все – на уровне дружбы. Особой, конечно, ее разновидности. Когда счет все равно ведется. И если за услугу кто-то предложит большую цену, то дружба будет вынуждена проглотить и предательство…

И тем не менее мир здешний – тесный и узкий. Рано или поздно пересекаются интересы каждого с интересами каждого. А раз уж решено, что стрельба и взрывы отменяются, то и приходится действовать соразмерно. Случаев, как с Ваней Кивелиди, больше не будет.

Кстати, о случаях… Очень интересный доклад представил Логовенко. Очень. Теперь ясно однозначно – чистая бытовуха. Обычные рублевские бабы, жутко ревнивые друг к другу, вечно живущие в постоянном соревновании с себе подобными. В этой вечной гонке за лучшей одеждой, за лучшей косметикой. За лучшим телом, в конце концов… Где выигравшим достаются призы в виде состоявшихся богатых мужчин. А проигравшие безжалостно из здешней жизни выкидываются.

Обычные бабы сцепились из-за места на автостоянке. Борис Семенович усмехнулся. Да нет, Лариска – милейшая девка, но, конечно, из-за такого случая открывать полноценные боевые действия он не будет. Не хватало еще славы, что он за бабьим подолом в соседскую свару ввязался. Будто пьяная деревенщина из-за пропавшего с плетня кувшина… Пускай сама разбирается. Баба боевая… А вот другая сторона конфликта – это может быть интересно…

Владимирский вызвал помощника. Костя человек доверенный, хоть и хваткий. Или наоборот – хваткий, но, в силу того, что Владимирский платит за эту хватку значительные деньги, – доверенный. Пару раз его пытались перекупить – не сумели.

Помощник появился в кабинете почти сразу же. Словно ждал за дверью. Это тоже было одним из его достоинств – чрезвычайная быстрота и гибкость. Для него не существовало ничего выше приказа босса, и ради его исполнения помощник бросал все, чем бы ни занимался. Владимирский даже подозревал, что Костя, услышав звонок от него, способен сорваться и с женщины. Во всяком случае, не было еще такого, чтобы он не ответил по телефону уже после третьего сигнала.

Но в то же время приказ он мог исполнить именно гибко: результат будет достигнут подчас с весьма большой фантазией. К тому же помощник изобретательно пользовался подчас весьма неожиданными методами.

– Слушай, Костя, – произнес Владимирский. – Ты садись, что ты стоишь. Разговор будет небольшой, но и не очень деловой. Почти семейный. Скажи, у нас есть что-нибудь на Серебрякова?