Читать книгу Пьянеть - Кирилл Рябов - Страница 2

Пока я возился с бутылкой, вкручивая старый, тупой штопор с обломанным кончиком в пробку, Гриша смотрел в окно и рассказывал о своей бывшей жене. Она ушла к автослесарю. А через полгода попала в тяжелую автокатастрофу. Новый хахаль разбился насмерть, жену спасли, хотя она получила сильные увечья. Гриша полтора года выхаживал ее, возил по врачам, собирал деньги на операции и реабилитации. После выздоровления жена ушла от него опять. Теперь к физиотерапевту. Эту печальную историю я слышал раз сорок. И всегда пытался его утешить. Но все слова сочувствия давно закончились. К тому же хотелось поскорее выпить. Я справился с пробкой, печально вздохнул в Гришину сторону и разлил крымский портвейн в два стакана.

– За твое будущее счастье! – сказал я.

– Ага, – буркнул Гриша. – Надо бы тебе новый штопор подарить. Когда там у тебя день рождения?

– Был полгода назад.

– А, ну тогда на следующий.

Мы выпили, и я, не придумав ничего лучше, рассказал о своих бывших женах. Первая укатила в США, забрав нашего ребенка, вторая изменяла мне со знакомым барахольщиком с блошиного рынка, на котором все мы работали. Я продавал книги, открытки и виниловые пластинки, а Гриша старую военную форму, реплики эсэсовских кинжалов и макеты пистолетов времен мировых войн.

Он сочувственно повздыхал, потому что и мою историю слышал раз пятьдесят, и разлил.

– За твое будущее счастье!

Я скривился, но, конечно, выпил. А вот Гриша, сделав пару глотков, вдруг закашлял.

– Чего это ты давишься за мое счастье? – спросил я.

– Опять она его вывела, – невпопад ответил Гриша.

Он отвернулся к окну, продолжая держать стакан у рта. Я тоже выглянул. Через двор шла старуха и вела на поводке своего слабоумного внука. Парню было лет двадцать, и он совершенно ничего не соображал, лишь мелко трясся, ухмылялся и пускал слюни. Они поселились в доме месяца три назад и стали неприглядной достопримечательностью. Каждый день старуха выводила парня во двор, привязывала поводок к дереву и уходила болтать на лавке с другими старухами. Пацан же бродил вокруг дерева, пока поводок не наматывался на ствол. Затем, постояв и покумекав, насколько мог, он разворачивался и плелся в обратную сторону. И так часами. Смотреть на это без содрогания было невозможно.

– Помочь бы ему как-нибудь, – сказал Гриша.

– А как ему поможешь? – спросил я, разливая по новой.

– Может, настучать в социальные службы, что она его как собаку таскает?

– И что они сделают? Заберут его в интернат, там ему еще хуже будет. А так дома живет.

– Поводок – это как-то унизительно.

– Ему-то по барабану. И потом, наверняка есть причина. Может, он буйный.

– Тогда бы он был еще и в наморднике.

Посмотрев на печальное зрелище, мы вернулись к портвейну и за вечер выпили еще три бутылки. Говорить особо было не о чем. Да и не больно хотелось. Мы встречались не для того, чтобы развлекать друг друга беседами. Мы искали наше счастье на дне стакана. А делать это вдвоем было чуть менее тоскливо, чем в одиночестве.

Гриша ушел поздно вечером, а я решил вызвать проститутку и даже приготовил какие-то деньги, но в итоге просто уснул на кухонном диване. Впрочем, как обычно. Ладно, сэкономил. Проснулся поздним утром с ощущением, будто уже умер, но пока еще не знаю об этом, только догадываюсь. Ну и тут ничего нового.

Я захандрил и не пошел на рынок. Там я был сам себе начальник и мог прогуливать сколько душе угодно. Это, конечно, приносило убытки. Но слишком уж сильно не хотелось никого видеть. Правда, ближе к вечеру я спустился в алкомаркет и купил несколько бутылок портвейна. Во дворе я увидел слабоумного парня, привязанного к дереву. Я подошел. Он глядел на меня и ухмылялся. Захотелось спросить, как его зовут, но это было глупо, вряд ли он сам знал. Смутившись, я торопливо вернулся в квартиру, повозился с дурацким штопором, поранил руку, но бутылку открыл. Сел у окна, стал пить и наблюдать за парнем. Старуха совершенно не беспокоилась о его безопасности. Он мог случайно удавиться на этом поводке. Бродячие псы могли изорвать его. Не говоря уж о местных гопниках. Но, может, она того и желала?

Пошел дождь, а он все стоял. Старуха, видимо, свалила в гости к одной из подруг. Я допил вторую бутылку и решил пойти охранять его. А когда эта ведьма вернется, высказать ей, что так делать нельзя, фашистка ты старая. Гриша был прав. Надо куда-то заявить. Что ж, ничего из этого я не сделал, а снова уснул на кухонном диване. Проснувшись в сумерках, я нащупал в кармане телефон и позвонил Грише.

– Зайдешь в гости? – спросил я.

– Не, сегодня не могу. У меня тут свидание.

– Свидание? А мне свидание? У нее есть подруги?

– Конец связи, – ответил Гриша.

Через несколько дней он все-таки появился. Я так никуда и не выходил, кроме алкомаркета. Пустые бутылки множились. Передвигаться по кухне приходилось с определенной сноровкой. А у меня ее не было. Поэтому на полу хватало колотого стекла, которое убирать было недосуг.

– Ты куда пропал? – спросил Гриша с порога. – Шестой день на рынке не появляешься.

– Шестой разве? Я болею.

– Вижу, – сказал Гриша.

Впрочем, он принес пару бутылок портвейна. Выпили мы их быстро. Гриша рассказывал скучные рыночные новости. Кого-то пырнули шашлычным шампуром. Некий старик регулярно притаскивает для меня какие-то два чемодана. А еще на моем контейнере кто-то намалевал неприличный рисунок.

– Жизнь кипит, – ответил я. – Великая жизнь ни секунды не тормозит.

– И правильно делает, – сказал Гриша. – Схожу, еще принесу.

Он ушел. За окном уже было темно. И снова лил дождь. Я решил подмести стекло и собрать пустые бутылки в мусорный пакет. Но вместо этого просто сидел на диване, курил и ждал.

Примерно через полчаса в дверь позвонили.

– Открыто же! – проорал я.

Гриша робко заглянул в кухню.

– Я не один, – сказал он. – Привел кое-кого.

– Это понятно, раз ты не один, значит, привел кого-то, – ответил я. – Показывай.

Я был уверен, что речь шла о какой-нибудь местной прошмандовке, но ошибся. Гриша завел слабоумного парня и усадил на табурет. Не сказать, что я тут же полностью протрезвел. Но наполовину – уж точно.

– Гриша, что это за фокусы?

– Послушай, – затараторил мой приятель. – Он там стоит один, уже темно. И дождь. Я не мог просто так пройти. Мне захотелось сделать что-нибудь.

Я вспомнил, что и сам собирался охранять его вчера. Вчера? Или когда это было? Не важно.

– Мне его даже накормить нечем, – сказал я. – Да и неизвестно, что он ест. И как. Наверно, его надо с ложечки кормить.

– Иу-иу-иу, – ответил парень.

Взгляд его был расфокусирован. С шеи свисал мокрый поводок. Прическа напоминала мокрую дохлую ворону.

– Ладно, пусть обсохнет хоть. Кстати, старуха не видела, как ты увел его?

– Хрен знает, где она шляется, – сказал Гриша. – Во дворе пусто.

– Ведьма хочет его извести. – Я указал на парня.

– Открывай портвейн.

Что я и сделал. Мы выпили и стали разглядывать пацана. Он же таращился куда-то мимо нас, в пространство. Рот был приоткрыт, текли слюни.

– Как тебя зовут? – спросил я.

– Иу-иу-иу.

– Может, Илья? Или Иван? – сказал Гриша.

Он достал третий стакан и налил половину.

– Чего это ты затеял? – спросил я.

– А что еще можно для него сделать? – ответил Гриша. – Он ведь никогда этого не попробует. Кайфанет хоть. И согреется.

Я представил, как пацан, выпив, валится в корчах на пол и испускает дух. Надо будет куда-то деть труп. Можно, наверно, ночью выволочь во двор и привязать назад к дереву.

– Может, ну его? – сказал я. Правда, без особого напора.

Парень взял стакан двумя руками и осторожно понюхал. При этом продолжал таращиться в пустоту.

– Не бойся, это вкусно и сладко, – сказал Гриша.

– И внутри тебя расцветет радуга, – добавил я. – Боженька знал, что делал, когда превращал воду в вино.

– Начитался книжек, – проворчал Гриша.

Портвейн парень выпил маленькими глотками. Не поперхнувшись. И даже облизнулся. Стакан он продолжал держать у подбородка. Гриша тут же налил еще половинку.

– Не гони, он же неопытный.

– Ладно, ладно. Еще разок, и все.

Добавку пацан выпил, как мне показалось, с большей жадностью. И продолжил сжимать стакан.

– Хватит тебе, сынок, – сказал Гриша. – И так полный, считай, вылакал.

– Иу-иу-иу.

– Не спорь.

– Слушай, – сказал я. – Мне приснилось или ты вчера ходил на свидание?

– Не вчера, – отозвался мрачно Гриша. – Познакомился с шаболдой одной. Она хотела папаше в подарок финку НКВД. То-се, поболтали, сходили вечером в кафе, потом ко мне. Утром проснулся, ее нет. Финку увела и девять косарей из бумажника.

– Клофелинщица?

– Я и сам наклофелинился будь здоров.

Раздался громкий стук. Парень поставил стакан на стол и сложил руки на коленях. Я пригляделся. С ним произошли явные изменения. Лицо будто подтянулось, а взгляд прояснился. Он прикрыл рот и перестал ухмыляться. Мне показалось, что он внимательно нас слушает.

– А дальше что? Нашел ее?

– А что, я поисковая собака?

Парень подвинул стакан к бутылке. Взгляд его скользнул по горлышку и остановился на Грише.

– Еще, – сказал парень четко и внятно.

Мы застыли.

– Еще, – повторил он. – Чего смотрите? Налейте мне еще.

Покосившись на меня, Гриша налил. Парень выпил, держа стакан твердой рукой.

Издав предварительно много эканья и меканья, я спросил:

– Ты себя как чувствуешь?

– Нормально, – ответил он, вытерев губы. – Только ноги мокрые. И трусы прилипли. Старая крыса опять налакалась и забыла обо мне. – Он встал и прижал руку к груди. – Спасибо, мужики! Если бы не вы, торчал бы там до утра.

Потом он сел и закинул ногу на ногу. Указал на бутылку:

– Как это называется?

– Портвейн, – ответили мы с Гришей одновременно.

– Вот это вещь! Я будто заново родился. Будто вышел к свету.

– Оно и заметно, – сказал я.

Я мгновенно и полностью протрезвел.

– Как тебя зовут? – спросил Гриша. – Кто ты? Расскажи. Слушай, ты что, притворялся идиотом?

– Разве можно притворяться идиотом? – отмахнулся парень. – Зовут меня Павел. Эта старая ведьма моя дальняя родственница. Что-то типа троюродной бабки. Точно не знаю.

– Вы вдвоем живете?

– Ага. Еще был кот. Но она его отравила.

– А где твои родители?

– Умерли, кажется. Я жил в интернате. Она меня забрала. Думает через меня квартиру получить. Рассылает писульки по инстанциям и меня таскает, показывает. На прошлой неделе я обделался в чьем-то кабинете. Страшно вспомнить. Показывал ей, что пора делать ка-ка, но она в этот момент какое-то очередное заявление строчила. А еще она мне усы выщипывает пинцетом, сволочь.

– Слушай, – сказал я. – Но теперь ты выздоровел, получается! И старую ведьму прижмешь к ногтю.

– Так и будет, – кивнул Павел. – Кончились мои мучения. Я ее отправлю в дурдом или в дом престарелых. Правда, мне надо еще многое понять. Я чуток отстал от жизни, как вы заметили.

Павел налил себе и с наслаждением выпил.

– Для начала почитать законы. Хотя читать я не умею. Но научусь.

– Вообще, ты в порядке, – сказал Гриша. – Бойкий. Говоришь хорошо.

– А то! Сколько я времени провел в очередях. И сколько на улице! Но я вбирал в себя мир. Только вот не мог выпустить его назад.

– За тебя! – Я поднял стакан.

Мы чокнулись и выпили. Дальнейшее помнится смутно. Портвейн закончился. Я приволок проигрыватель, и мы танцевали, точнее, скакали и корчились под какой-то старый рок-н-ролл. Пластинку заело, но это было даже смешно. Потом случился провал. Проснулся я утром, на привычном диване. За окном светило солнце. На проигрывателе вхолостую крутилась пластинка, игла зацепилась за наклейку и громко шуршала. В углу кухни сидел Павлик, обхватив колени руками.

– Ты чего это забился? – спросил я. – Гриша ушел?

Пацан не ответил. Рот его был приоткрыт, взгляд расплылся.

– Павел, – позвал я.

– Иу-иу-иу!

Невыносимо хотелось похмелиться. Я позвонил Грише.

– Ты где?

– На рынке уже.

– А Павел?

Мелькнула мысль, что у меня началась белая горячка и этот слабоумный пацан в углу – лишь видение.

– Так он с тобой оставался. Вы там что-то вроде танго танцевали, когда я уходил. Пропал?

Я тронул Павлика пальцем.

– Тут сидит. Но он опять стал идиотом. Я думал, мы его вылечили вчера.

– Может, нам это все померещилось?

– Слишком уж все было натурально.

– Не знаю. Наверно, так бывает. Я фильм один видел, там идиот стал нормальным, а потом опять стал идиотом.

– А я книгу похожую читал. Ладно. Что теперь делать?

– Понятия не имею. Пусть у тебя живет. Ну или отведи его домой. Что еще остается?

– Ты заварил, а мне расхлебывать?!

– Конец связи, – торопливо ответил Гриша.

Конечно, я не мог оставить парня у себя. А где он живет, не знал. Поэтому вывел во двор и с тяжелым сердцем привязал к дереву.

– Иу-иу-иу! – попрощался Павлик.

– Будь здоров. Прощай, – сказал я и всхлипнул.

Подходя к своему подъезду, я услышал вопль. Через двор бежала старая ведьма, а за ней, копаясь в смартфоне, плелся участковый.

– Вот он, вот! – закричала бабка. – Нашелся.

– Прелесть! – ответил участковый. – Тогда я пошел.

– Но его тут не было!

– Гулять ходил, наверно.

– Он один не гуляет. Только со мной.

– Чего вы хотите? – спросил участковый. – Чтобы я выяснил, где он шлялся?

– Именно этого я и хочу!

– Хорошо. Мне тогда надо привести разыскную собаку. Сам я не умею вынюхивать следы.

Я нырнул в подъезд, поднялся в квартиру и прилип к окну. Старуха что-то выговаривала поглупевшему Павлику. Участковый ушел, понятное дело, с концами. Но, видимо, ведьма тоже не отличалась большим умом, потому что еще часа полтора ждала его во дворе, маршируя из стороны в сторону. Ждал Павлик. Ждал и я. Ужасно хотелось выпить, но я трусил выйти на улицу. Казалось, старуха каким-то образом поймет, что я причастен к исчезновению «внука», и устроит шухер.

Наконец она отвязала поводок и повела поникшего Павлика домой. Я немного выждал и устремился в алкомаркет. Взял пять бутылок крымского портвейна.

– Вы скоро виноградную лозу пустите, – сказала миленькая кассирша. – Не хотите ли отведать каких-нибудь зерновых напитков? У нас появилась новая прекрасная водка «Бешеный бык».

– Откуда вы знаете, что она прекрасная? – спросил я, складывая бутылки.

– Я сама ее каждый день пью, – не моргнув глазом, соврала она.

– Ладно, дайте одну бутылку.

Она выставила 0,7.

Я примчался домой, сунул водку в пустой холодильник, открыл портвейн и одним махом выпил четверть. Вскоре стало легче. Устроившись у окна и попивая, я размышлял о случившемся. Получалось плохо. Алкоголь угнетал мой мыслительный процесс. Зато разжигал разнообразные дикие желания: выпить еще, убить старуху, пригласить проститутку, покончить с собой.

А что в итоге? Я уснул на кухонном диванчике и даже сквозь сон слышал свой храп.

Утром позвонил Гриша.

– Ты вообще на рынок собираешься? – спросил он.

– Еще денек поболею.

– Заканчивай. Тут опять пришел этот старик с чемоданами. Он тебя ждет. Говорит, у него такое есть, чего ты в жизни не видел. И не увидишь, если не придешь.

– Ну, значит, не судьба.

– И я хотел поговорить с тобой насчет нашего дурачка. Есть идея.

– Слушаю.

– Не телефонный разговор. Конец связи!

Похмелившись портвейном, я поехал на рынок. Гриши на месте не было. Но у моего контейнера топтался невысокий старик. Кожа у него была зеленоватая. Одет он был в бесформенный серый плащ и мятую шляпу. Рядом стояло два древних чемодана с металлическими уголками.

– Вы хозяин? – спросил он. – Я уже замучился вас ловить.

– Чего там у вас?

Я открыл дверь и зашел.

– Где вы пропадали? – не отставал старик. – Так нельзя!

– Болел, – ответил я, не скрывая перегара.

– Ладно. У меня тут для вас кое-какие редкости. Сядьте! – вдруг заорал он. – А то упадете.

Я сел на свое место, у коробок с пластинками. Дед открыл чемоданы. Они были под завязку забиты порнографическими открытками конца девятнадцатого – начала двадцатого века.

– Тут весь мир. Франция, Япония, Германия, Россия, конечно. Где-то была особо редкая, с клизмой. Сейчас я найду.

– Не надо, – отмахнулся я. – Сколько хотите?

– Сто тысяч за все.

– Десять за все, вместе с чемоданами.

– Сволочь вы! Но по рукам.

Я протянул деньги, и он убежал, сжимая их в кулаке, будто факел. Вскоре явился Гриша. Я как раз перебирал открытки.

– Что это за дрянь у тебя?

– Старик твой притащил. Глянь-ка. – Я показал ему пышную голую даму с ишаком.

– Такие немецким солдатам выдавали, – сказал Гриша.

– Это ладно. Расскажи лучше, что ты там придумал про Павлика нашего?

– Надо его немного побить.

– Чтобы вправить мозги, что ли?

– Нет! Мы его побьем, потом отведем в травмпункт, там снимут побои.

– И?

– Сам не догадываешься?

– Нам дадут лет по восемь?

– Почему нам? Старухе!

Я вздохнул и кинул даму с ишаком в чемодан.

– Вообще, я догадывался, что ты придумал какую-то глупость, но не думал, что это настолько глупо. И потом, ты сможешь ударить беззащитного, слабоумного пацана?

Гриша отвел взгляд.

– Не уверен. Думал, ты сможешь.

– Я что, похож на садиста?

– Рядом с этим похож. – Гриша кивнул на чемоданы.

– Это просто бизнес. Продам их тысяч за пятьдесят.

– Может, старуху как-то запугать?

– Боюсь, у нее яйца больше, чем у нас с тобой. Хрен ее запугаешь.

– Не знаю тогда, что делать.

– Что-нибудь придумаем. А если не придумаем, то и делать ничего не станем.

Гриша вернулся в свой павильон.

Я догонялся портвейном, вел торговлю и пытался думать. Первое и второе получалось хорошо, последнее – не очень. Все-таки алкоголь скукоживал мне мозги, туманил разум. Я чувствовал себя глупой медузой, бултыхающейся в бескрайнем океане. Но у кого иначе? У всех так же. Кроме Павла.

Не могу сказать, что я мгновенно протрезвел и подскочил к потолку с криком: «Эврика!» Протрезвел я лишь слегка и нахмурил брови. Стоило попытаться, раз уж однажды сработало. Грише я решил пока ничего не говорить.

Закрывшись пораньше, я рванул домой, трезвея все больше и чувствуя охотничий азарт. По пути заскочил в алкомаркет и взял портвейна. Павла во дворе не было. Я прождал больше часа. А что‚ если старуха, испугавшись его внезапного исчезновения и странного появления, посадила парня под замок? Я поднялся в квартиру, от досады и злости напился, уснул, а проснувшись, с удивлением обнаружил себя на кровати в комнате. За окном сияла идеально круглая луна. И мне почудилось, что это хорошее предзнаменование.

На следующий день я остался дома, сидел и следил за двором. Они появились ближе к вечеру. Старуха привычно подвела Павлика к дереву, привязала и минут десять стояла рядом, озираясь по сторонам. Павлик‚ как обычно, не спеша наматывал круги. «Бедный дурачок, я спасу тебя!» Я был на низком старте. Как только старухе наскучило караулить и она свалила, я рванул к выходу. Но у двери резко затормозил. Портвейн закончился. Я сам его накануне вылакал. Нужно было бежать в алкомаркет. Тут я вспомнил про водку в моем пустом холодильнике. Сам я ее не пил, оставил на черный день. И вот пригодилась. Хотя я всей душой надеялся, что этот день черным не станет.

Свернув «Бешеному быку» голову, я отлил грамм триста в пластиковую бутылку из-под минералки. Выглядело невинно. Не удержавшись, я слегка хлебнул и чуть не взревел. Водка оказалась термоядерной. Но выбора не было. Я вышел из квартиры и стал спускаться по лестнице, считая ступеньки. Сердце стучало. Во рту пересохло. Между четвертым и третьим этажом я хлебнул еще. Проскочило легче. И сердце успокоилось.

Павлик стоял у дерева и тянул намотавшийся на ствол поводок. Повернуть в обратную сторону у бедняги не хватало ума. Кажется, он стал еще глупее. На горизонте было чисто. Не считая пары собачников и детишек на площадке. Но, может, старуха наблюдает в окно? В любом случае добежать и пресечь спасение Павлика она не успеет.

Я подошел.

– Эй, Павлик!

Он перестал тянуть. И ответил:

– Иу-иу-иу-иу.

– Сейчас, мальчик, мы тебя вылечим. Попей-ка вкусненького!

Бутылку он тут же уронил и уставился на нее сверху вниз. А потом пнул ногой, и она улетела в кусты. Я кинулся следом. В кустах лежал мой сосед, живущий этажом выше, и громко храпел. Перевернув его на живот, чтобы не захлебнулся блевотиной, я схватил бутылку и вернулся. Действовать надо было жестко и решительно. Я схватил Павлика за подбородок и открыл ему рот. Первую порцию он выплюнул и задергался всем телом. Я слегка запрокинул ему голову и стал безжалостно лить, моля Бога, чтобы все получилось. В какой-то момент Павлик расслабился и допил уже спокойно. Потом схватился за голову и стоял так несколько минут, будто решая некую неразрешимую загадку.

Я отдышался, закурил. Павел поднял на меня ясный взгляд.

– Наконец-то! – сказал он.

Не сказать, что я победно подпрыгнул и стукнул в воздухе пяткой о пятку. Но слезинка радости все-таки выкатилась из глаза.

– Слушай, – добавил он. – Я кое-что понял…

– Потом расскажешь, – ответил я и стал развязывать поводок. – Сейчас надо сваливать, пока твоя старуха нас не заметила.

– Ха! Она мне теперь ничего не сделает. С моим открытием я‚ считай‚ неуязвим.

Он изложил мне открытие, когда мы вошли в квартиру.

– Так вот, – сказал Павел. – Мне нельзя становиться трезвым. Я от этого становлюсь слабоумным. Нужно пить без остановки!

– Сынок, – сказал я. – Это я и сам понял. Иначе не напоил бы тебя сейчас.

– Ты меня еще не напоил. В голове все еще туман. Кстати, что это ты мне дал? По вкусу мерзость, но действует лучше портвейна.

– Это водка.

– Что-то такое помню. Кажется, папа пил ее по утрам. Еще есть?

Мы вышли на кухню. Я достал из холодильника бутылку. Павел одним махом выпил больше половины.

– Холодная она еще лучше! Можно я буду звать тебя отцом?

– Не знаю, все-таки я тебе не отец.

– Но ты спас мне жизнь! Ты – мой отец.

– Ладно, ладно, как хочешь.

– Я готов горы свернуть. Но пока не знаю какие.

– Пока пей.

– Да, отец!

Он тут же допил водку, сел и закинул ногу на ногу. Никогда в жизни не видел таких выпивох. Взгляд ясный, движения спокойные и уверенные, речь четкая.

– Чем ты занимаешься? – спросил Павел.

– Работаю на рынке, продаю старые книги.

– Книги – это хорошо! Мне нужно будет много всего прочитать.

– Ты говорил, что не умеешь читать.

– Да, но этому несложно научиться. Давай прямо сейчас. Я такую силу чувствую!

В моей скромной коллекции имелась азбука, изданная в девятнадцатом веке. Я притащил ее и положил перед Павлом.

– Вот, смотри, это буква А в самом начале.

– А, – повторил он. – А что рядом написано?

– Это раньше так буквы назывались. А – аз. Это Б. Б – буки.

– А теперь не называются?

– Теперь нет. А – это просто А. Б – просто Б.

– Почему?

– Долго рассказывать. Историей потом займешься. Давай учить буквы.

– Ладно, но я хочу учить, как тут написано.

– Хорошо.

Он выучил с одного захода половину алфавита с названиями букв: аз, буки, веди, глаголь, добро, есть, живете, зело и так далее. Затем отодвинул книгу.

– Нужна еще водка, – сказал Павел. – У меня нехорошее чувство, что я начинаю трезветь.

– Не волнуйся, сынок, теперь ты ни минуты не будешь трезвым! Я этого не допущу!

Я побежал в алкомаркет и купил пять бутылок водки. Все по 0,7. Кассирша подмигнула:

– А что я говорила? Прекрасная водка.

– Это не мне, а сыну. Вернее, приемному сыну. Мне – портвейн.

– О, как скажете!

Наполнив пакеты, я помчал назад, звеня, как ящик с пустой стеклотарой в кузове грузовика. Павел, к счастью, был еще пьян. Он расхаживал по кухне и повторял буквы.

– Скорее, – сказал он. – А то в голове туман начинается. Уже забыл, что идет после како.

– Никаких «како». Просто К. Не забивай себе голову. Запутаешься!

– Уж точно нет! Мне кажется, я могу запомнить все! Главное – пить!

Что он немедленно и сделал, опустошив полбутылки. Глаза его загорелись. Он схватил азбуку и мигом выучил все оставшиеся буквы. Приближалась ночь. Я тоже прикладывался к портвейну и стал клевать носом.

– Сынок, давай поспим. А завтра продолжишь учебу.

– Но если я усну, то протрезвею. Что же получается, мне теперь нельзя спать?

– Если протрезвеешь, я с утра тебя опять напою.

– Но я больше не хочу становиться слабоумным ни на секунду!

– Тогда выпей побольше. И ты проснешься все еще пьяным.

Он допил бутылку.

– У тебя есть книги? Я хочу немедленно начать читать. С какой начать?

– Ох, сынок, даже не знаю. У меня в комнате все ими заставлено. Выбери, какая тебе понравится, и начни с нее. Они там все хорошие. А я тут посплю пока.

Прихватив бутылку, он ушел в комнату. Я лег на диванчик, быстро задремал, но услышал его голос из комнаты и проснулся. Он читал вслух. Что-то знакомое.

– «Мы с Жюстиной выросли и получили воспитание в Пантемоне. Название этой славной обители должно быть вам знакомо, и нет нужды добавлять, что в течение многих лет из этого монастыря выходили самые прелестные и самые распутные женщины, во все времена украшавшие Париж»[1].

Поборов пьяную гравитацию, я слез с дивана и доковылял до комнаты. Павел маршировал по комнате и читал громким, хорошо поставленным голосом.

– «Нет нужды говорить, что среди живущих взаперти женщин единственным поводом для дружбы и привязанности может быть только сладострастие…»

Я отобрал у него книгу.

– Сынок, тебе такое пока рано читать. Возьми другую.

Павел отхлебнул водки.

– А мне понравилось. Правда, я не все понял.

– Чуть позже все узнаешь.

– А сейчас мне что можно читать?

Я схватил первую попавшуюся. Это был Достоевский, сборник повестей и рассказов. Вполне подойдет.

– Вот, почитай это! Но сначала выпей еще.

Уговаривать не пришлось. Павел выдул грамм двести и открыл книгу.

– Только, пожалуйста, читай про себя.

– Да, конечно! Просто я еще не привык.

Я вернулся на кухню, спрятал книгу в морозилку и устроился на диване. Уснул быстро. Но проснулся часа через два от плача. Вскочил, чуть не сшиб стол и вбежал в комнату, уверенный, что Павел за это время протрезвел и снова отключился от реальности. Я ошибся. Он лежал на кровати, читал и рыдал.

– В чем дело, сын?

Он посмотрел на меня мокрыми глазами.

– Я не могу, это так грустно! У меня прямо сердце разрывается.

Я заглянул в книгу. Он читал рассказ «Мальчик у Христа на елке».

– Отец, ты веришь в Бога?

– Конечно.

– А он есть?

– Я верю, что есть.

– Но точно не знаешь?

– Сынок, ты пытаешься объять необъятное. Успокойся. Читай.

– Принеси, пожалуйста, еще водки.

– Да, конечно.

К утру он выпил две бутылки и прочитал три книги. Достоевского, сборник Есенина (первое посмертное издание) и самоучитель немецкого языка.

– Guten Morgen, Vater! Hast Du gut geschlafen?[2] – спросил Павел, когда я вошел в комнату. – Друг мой, друг мой, я очень и очень болен!

– Павел, тебе надо попридержать коней, у тебя каша в голове.

– Да я шучу, – сказал он и допил остатки. – В голове все упорядоченно. Отец, а нельзя ли мне перекусить? Я ужасно голоден. Да и тебе не помешает. Ты на тень похож.

– Я совершенно не умею готовить. Питаюсь в кафе и столовках. Можно сходить. Боюсь только, нас увидят во дворе. Старуха наверняка уже подняла панику.

– Ты прав. Я пока не готов с ней бороться. Слишком мало выпито. В смысле, получено знаний. Погоди, я тут кое-что видел интересное.

Павел достал с полки поваренную книгу, изданную в начале двадцатого века, и полистал.

– Ты можешь купить кое-какие продукты?

– Да, только похмелюсь.

– Я тоже. Хотя у меня нет похмелья.

Мы вышли на кухню и причастились. Я портвейном, он водкой. Затем Павел написал список продуктов. Почерк у него был пока что детский.

Во дворе я сразу увидел старуху. А за ней снова ходил участковый.

– Один раз нашелся и опять найдется.

– Не канючьте, Виктор Михайлович, – ответила ведьма. – Его наверняка похитили.

– Да кому он нужен!

– Какой-нибудь педофил.

– Не староват ли он для педофила?

– Но у него душа ребенка!

Я шел мимо с невинным видом, почти что насвистывая.

– Стойте! – окликнула старуха. – Вы не видели тут слабоумного парня лет двадцати на вид?

– Видел, – ответил я. – Почти каждый день. Вы его тут к дереву на поводок собачий привязывали.

– А это не твое дело, за что я его привязывала. Иди, куда шел.

– Всего доброго! – ответил я.

Отходя, я услышал:

– Пусть только найдется, я его из дома больше никогда не выпущу.

– Вы бы его одного не оставляли лучше, – ответил участковый.

– Да я на минутку отлучилась в туалет!

Купив продукты, я вернулся домой. Павел читал очередную книгу и пил.

– Сейчас приготовлю нам хорошую жирную бациллу, – сказал он.

– Что еще за бацилла такая?

Я забрал у него книгу. Это была невесть каким образом попавшая ко мне книжка «Воры против зомби».

– Сынок, это плохая книжка. Не читай ее. Она изгадит всю благодатную почву в твоей невинной голове. Ты понял?

– Яволь, начальник! Не буду больше ее читать.

Он принялся за готовку, а я сидел на диване и пил портвейн.

– Встретил твою бабку. Она думает, тебя похитили. Говорит, больше никогда не выпустит тебя на улицу.

– Ничего, я с ней разберусь. Отец, ты же разрешишь мне у тебя жить, пока я набираюсь ума?

– Конечно!

Павел отсалютовал мне бутылкой. Я ответил тем же.

– Слушай, – сказал он. – А где твой друг, который был с нами прошлый раз?

Внезапно я ощутил легкий укол ревности и ответил небрежно:

– На рынке, наверно, торчит.

– Давай пригласим его в гости. Это ведь он меня привел сюда первый раз.

– Хорошо, как-нибудь пригласим.

– А ты пойдешь на рынок? Ты ведь должен зарабатывать деньги мне на водку.

– Завтра, – ответил я. – А то я уже напился. И трезветь не хочется.

– Как же я тебя понимаю, отец!

Он приготовил завтрак.

– Яйца бенедикт, – сказал Павел. – Так, на скорую руку. Не уверен, что получилось хорошо. Все-таки я никогда в жизни до этого не готовил.

Он поставил на стол две тарелки, на которых лежали горячие бутерброды. Выглядели они аппетитно. А запах был сногсшибательный. У меня заурчало в животе. Не могу сказать, что это была лучшая в моей жизни трапеза, но одна из лучших – точно.

– Павел, ты можешь стать поваром в самом дорогом ресторане города, – сказал я.

– Прости, отец, но думаю, для меня это мелковато. Я намерен достичь других вершин.

– Каких же?

– Пока не решил. Ищу себя. Уверен, найду. Когда узнаю больше.

Он отхлебнул.

– Ты все на лету схватываешь, – сказал я. – Ты настоящий вундеркинд. Ты мог бы поступить в любой вуз, даже без школьного аттестата.

– Вуз мне не нужен, – сказал Павел. – Мне там мозги засрут. Я сам себе вуз.

– Не задирай нос, сынок, – сказал я строго. – Споткнешься, упадешь и больно ударишься.

– Как скажешь, отец. Думаю, это очень мудрый совет. Скажи, почему у тебя нет жены, детей? Прости, если вопрос мой бестактен.

– Я был дважды женат. И у меня есть сын. От первого брака. Жена забрала его и уехала в другую страну. Вторая тоже свалила.

– Но как они могли кинуть такого замечательного человека?!

Я молча постучал пальцем по бутылке портвейна:

– Это дело все испортило.

– Им не нравилось, что ты пил?

– Верно.

– Разве такое возможно? Ведь пить – прекрасно! Это жизнь!

Я вздохнул:

– Боюсь, сынок, только в твоем случае.

– Получается, мне повезло?

– Получается‚ так, – ответил я. Хотя сомневался в своих словах.

После завтрака я лежал на диване, пил и курил. Павел тоже пил и что-то читал. Потом он ушел в туалет и надолго там засел. Я успел слегка подремать. Меня разбудил его крик:

– Отец, проблема!

– Какая еще?

– Я не умею подтираться. Никогда этого сам не делал. И ни в одной книге про это не написано.

– Сынок, тут все просто. Можно я ограничусь теорией? Ты быстро все поймешь.

– Конечно!

Я прокричал ему короткую инструкцию. Вскоре послышался шум смываемой воды. Вышел Павел. Он был смущен.

– Получается, не такой уж я вундеркинд?

– Усвоишь, – отмахнулся я. – Главное, пей больше.

– За это не переживай! Схожу-ка я, кстати, в душ и попробую сам помыться.

– Отличная идея!

Остаток дня мы пили. Он с пользой. А я наоборот. К вечеру силы иссякли и у меня, и у него. Павел то и дело ронял голову, подскакивал и осоловевшим взглядом впивался в книгу.

– Надо поспать, – сказал я. – Тебе нужны силы.

– Я боюсь.

– Ничего не случится. Ты столько выпил, что не скоро еще протрезвеешь.

– Обещай, что‚ если я проснусь трезвым, ты меня мигом напоишь.

– Даю слово!

Мы пожали друг другу руки. Павел лег в комнате. А я на привычном диване. Уснул мгновенно. И приснилось мне, что я космонавт, летящий в соседнюю галактику внутри гигантской бутылки портвейна. Путь предстоял неблизкий. Портвейн потихоньку заканчивался. Меня ужасно это волновало.

«И до Сатурна не дотяну. А там еще лететь и лететь», – подумал я и загрустил.

Проснувшись поздним утром‚ я некоторое время лежал и прислушивался к тишине в квартире. За окном светило праздничное солнце. Пели какие-то птицы. А может, ругались между собой. Но звучало красиво. Я заглянул в комнату. Павел сидел на диване, обхватив руками голову.

– Эй, сынок! Ты достаточно пьяный?

Он поднял на меня мутный взгляд:

– Отец, мне так плохо!

– У тебя отходняк! Не хочешь поблевать?

– Нет. В голове все помутилось.

– Так. Ну-ка скажи, что там идет после како?

– Ничего не помню.

– Не волнуйся, сейчас все исправим!

Я сбегал на кухню и принес бутылку водки. Павел присосался к ней жадно, как новорожденный малыш к молочной титьке. Мне пришлось отобрать, после того как он, не отрываясь, выпил половину.

– Не гони так! Тебе этого на весь день хватит. Стало лучше?

Он отдышался, вытер слезы и немножко улыбнулся:

– Люди.

– А?

– После како идут люди.

Я похлопал его по плечу.

– Такой ужас, – сказал Павел. – Я прямо чувствовал, как трезвею и разум из меня утекает‚ как ручей. Мне страшно. Когда-нибудь я проснусь слишком поздно, ничего уже не смогу сделать. Я и сейчас уже почти не мог. Забыл, где лежит водка.

– Я буду рядом и помогу тебе, – пообещал я.

Потом я поехал на рынок. Павел был прав, надо зарабатывать деньги. Теперь я не мог себе позволить филонить слишком часто. Но день выдался тухлый. Покупателей почти не было. А меня всю дорогу подмывало сорваться домой. Я переживал за Павла. Может ли он перепить? Что будет тогда? А вдруг кто-то позвонит в дверь, а он откроет? И этот кто-то окажется участковым. Или одна из моих бывших жен решит ко мне вернуться (ха-ха-ха-ха) и увидит Павла.

Во второй половине дня ко мне в контейнер зашел Гриша.

– Павел у тебя? – спросил он первым делом.

– С чего ты решил?

– Ой, да брось! Сначала он пропал, и ты тут же опять перестал на работу ходить.

– Откуда известно, что он пропал?

Гриша закатил глаза.

– Старуха шухер подняла. Менты вчера ходили по району.

– Нашли чего?

– Ты смотри, они ведь и по квартирам начнут ходить. Эта ведьма от них не отстанет.

Он полистал первое посмертное собрание речей Ленина, посмотрел цену.

– Двести рублей или тысяч? – спросил Гриша.

– Тысяч. Там автограф, между прочим.

– Ага, вижу. А чей?

– Его, конечно, Ленина.

– А как он мог подписать посмертное издание? Да еще и шариковой ручкой.

Я надул щеки, выдул воздух, пожал плечами. Гриша отложил книгу.

– Ладно. Я зайду вечером.

– Зачем?

– Раньше ты таких вопросов не задавал.

Он повертел в руках фальшивый «Некрономикон» пятнадцатого века. Поскреб ногтем обложку.

– Кожа человечья, надеюсь?

– Кожзам, – буркнул я.

– В таком случае цена явно завышена.

Я отобрал книгу и положил на место.

– Слушай, я же не лезу в твои китайские эсэсовские кинжалы.

– Ты прав. Не будем ссориться. До вечера!

Вскоре возник неприятный тип, долго разглядывал товар, наконец подошел ко мне и тихо спросил:

– Я слышал, у вас есть «Майн кампф»[3].

– Чего нет, того нет, – ответил я.

– А «Удар русских богов»[4]?

– У меня только легальный товар. – И добавил: – Гражданин начальник.

Смутившись, он вышел вон.

На месте мне не сиделось. Промаявшись еще час, я запер контейнер и поехал домой. Павел, слава богу, был пьян. Он лежал в ванне и читал книгу о Древней Греции.

– Отец, ты рано! Все хорошо?

– Все в порядке. К нам сегодня в гости придет Гриша, мой друг и коллега. Ты ведь хотел с ним повидаться?

– Нет, правда? Спасибо, отец! Я приготовлю ужин! Ты купил продукты? А водка? У нас достаточно водки?

– Об этом можешь не переживать.

– Отец, а что такое мужеложество? Я не совсем понял.

– Лучше тебе этого не знать. Хотя нет. Наверно, лучше знать.

Я объяснил ему, не особо деликатничая.

– Зачем они это делают? – спросил Павел.

– Откуда мне знать?

– Скажи, а ты не педик?

– Что ты такое несешь?! С ума, что ли, сошел?!

– Прости, отец. Я стал рассуждать логически. Ты одинокий мужчина в расцвете сил. Но живешь один, без женщины. Дружишь с другим мужчиной. А теперь и я тут, молодой, красивый парень, которого ты привел с улицы.

– Вот‚ значит‚ как?! – закричал я. – Стоит проявить милосердие, помочь беззащитному и ты уже пидорас?!

Павел смутился:

– Нет, что ты! Я не хотел так сказать. Пойми, я только познаю этот мир. Но пока блуждаю в сумерках. Пробираюсь на ощупь. Хватаюсь за каждую ниточку. Боги, как все сложно!

Он отбросил Древнюю Грецию и театрально схватился за голову:

– О, великий Зевс, порази меня огнем за то, что я возвел на отца напраслину!

Я подумал, что надо бы как-то упорядочить его самообразование, придать ему системность. Потом открыл портвейн и мигом про все позабыл.

Гриша явился ранним вечером. Ужин ждал на столе. Павел наготовил множество разнообразных блюд, от которых разносился невероятный аромат. Во время готовки он бегло читал русско-итальянский разговорник. И когда Гриша вошел в прихожую, Павел воскликнул:

– Бонжорно, ти амо!

– Вижу, ты не просыхаешь, – ответил Гриша. – Это хорошо.

Они вдруг обнялись и троекратно расцеловались.

– Ты ведь не педик? – спросил Павел, прижимаясь к нему.

– Это еще что за заявления? – удивился Гриша. – Чем вы тут занимались?

– Сынок начитался книг про древних греков, – пояснил я.

– Сынок? – еще сильнее удивился Гриша.

– Все верно! – сказал Павел. – Потому что он мне как отец. Но и ты мне как отец! Это ведь ты меня первый привел сюда и налил выпить. Можно я буду звать тебя папой? Чтобы не путаться. Он – отец. Ты – папа.

Гриша разомлел. А меня выворачивало от ревности. Откуда только она взялась? Я решил подумать об этом на трезвую голову.

Между тем Гриша притащил с собой целую сумку алкоголя. И взялся искушать.

– Павел, а что ты пьешь? Только водку? Есть же множество других прекрасных напитков. Смотри-ка сюда, мой мальчик.

Он выставил на стол бутылки: коньяк, виски, джин, текила, ром, чача, бурбон, крепкие бальзамы. Сколько же он продал фальшивых кинжалов и орденов, чтобы это купить! У Павла разбегались глаза. Его трясло. Он хватал бутылки. Вскрывал, пил из горла. Он стонал. В какой-то момент он кинулся в пляс с бутылкой ирландского вискаря.

– Мой мозг – это суперкомпьютер! – закричал Павел. – Какие вкусы! Какие ароматы! Я срочно хочу выучить китайский язык.

Он умчался в комнату и вернулся с кирпичом-самоучителем.

– Я уже подступался к нему. Но совладать не мог. От водки мне больше всего хотелось читать русскую классику и плакать.

Гриша был доволен собой. Он отечески похлопал Павла по плечу:

– Малыш, не спеши. Впереди у тебя целая жизнь. Нужно уметь расслабиться, отдохнуть. Расскажи, что еще ты читал? Чему научился?

Павел и правда читал в основном русскую классику. Он взялся пересказать «Братьев Карамазовых». Причем по-немецки.

– Замечательно, – сказал Гриша. – Но узко. Твой отец слепит из тебя гуманитария. А ты способен на большее. Что насчет точных наук?

– Я готов. Но у отца таких книг очень мало. Нашел учебник логики, с предисловием Сталина. Слишком просто. Вытянул на одном лишь портвейне.

– С этим мы разберемся. Думаю, неплохо бы тебе освоить экономику. Деньги решают всё.

– Сталин писал, что кадры решают всё.

– Ой, когда это было! Но сейчас отдыхаем.

– Да, папа!

Я потихоньку скрежетал зубами. И чуть не разжевал щеку. Хотелось поскорее выпроводить Гришу. Но главный сюрприз ждал впереди. Гриша так и сказал:

– Главный сюрприз впереди.

В дверь позвонили. Я слегка протрезвел. А Павел заметно перепугался. Он замер с бутылкой рома. Мы были уверены, что это менты прочесывают квартиры.

– Прячься в шкаф, – сказал я.

– Там лежит шкура белого медведя.

– Вот и забирайся под нее.

– Что вы так переполошились? – ухмыльнулся Гриша. – Не надо никуда прятаться. Сидите тут.

Он вышел в прихожую. Щелкнул замок. Послышались голоса. До меня донесся терпкий аромат дамского парфюма. Гриша вернулся с симпатичной блондинкой в кожаной мини-юбке и ажурных колготках. На вид ей было лет тридцать пять.

– Это Натали, – сказал Гриша.

– Добрый вечер, господа, – ответила она.

– Павел, поздоровайся с тетей.

Павел встал и поклонился:

– Guten Abend, meine Frau[5].

Бедный мальчик от смущения потом так и шпарил по-немецки чуть ли не весь вечер.

– Бонжур, мон ами, – ответила бабец. И тут же выпила коньяка.

Мне хотелось стать тигром и уволочь ее в комнату. Не для того, чтобы сожрать, конечно. Я еще протрезвел. Прикрыл ширинку руками. Поерзал. Стиснул зубы. Она была предназначена не мне.

Поболтав для приличия, она махнула еще одну рюмку и повела Павла в комнату. Я не знал, как к этому относиться. Я так и сказал:

– Не знаю, как к этому относиться.

Гриша посмотрел на меня:

– Малыш должен познать мир. Одним твоим Достоевским ты его в гроб загонишь. Он здоровый, молодой жеребец. А воздержание вредно. У него яйца скоро лопнут.

– Этого я не проверял, – буркнул я.

Из комнаты донеслись первые стоны. А затем вопль Павла:

– Wunderschön![6]

Они вернулись. Мы продолжили пить и закусывать. Павел сиял. Он усадил свою даму на колени и что-то нашептывал ей. А руку засунул под юбку, надетую задом наперед. Я беспокоился. Как бы он опять не поглупел. От таких дел мужики мигом теряют разум.

– Мальчик мой, – сказал Гриша, взглянув на часы. – У тебя не так много времени. Расходуй его с умом.

– Ты ведь сказал, у меня впереди вся жизнь.

– Я о другом. Натали скоро пора уходить. Если быть точным, через час сорок пять.

– Ты не останешься со мной? – спросил Павел.

Натали почесала ему подбородок, как котику.

– Завтра утром мне рано вставать. Очень много работы.

– Как жаль.

– Так что поспеши, – подмигнул Гриша.

Они снова ушли в комнату. Стоны, вопли, крики на немецком. Будто там открылся портал и из ада вылез Гитлер.

– Наш сын стал мужчиной, – сказал Гриша. – Выпьем за это.

Звучало бредово, но мы выпили.

Когда Натали ближе к полуночи ушла, Павел встал посреди кухни, возбужденный, в смысле эмоций, и сказал:

– Это был новый, удивительный опыт! Я должен все рассказать.

– Сынок, – ответил я. – Мы все это знаем.

– Кажется, я влюбился!

– Тебе так только кажется.

– Я хочу жениться на ней.

Я посмотрел на Гришу тяжелым взглядом: видишь, что ты наделал?

– Послушай, – сказал я. – Просто ты сейчас под впечатлением. После первого раза такое бывает. И у меня такое было. Есть много прекрасных женщин.

– Натали прекраснее всех!

– Я не спорю. Просто вряд ли она захочет за тебя замуж. Видишь ли, как бы тебе это объяснить… Ты же помнишь «Преступление и наказание»?

– О да! – сказал Павел. – Там старуху убили!

Глаза его нехорошо сверкнули.

– А ты помнишь Соню Мармеладову? Вот Натали и есть Соня Мармеладова.

– В смысле, ее отец алкаш? Тогда мы точно сойдемся!

– Отец ее и правда алкаш, – сказал Гриша. – А она проститутка.

– Я спасу ее!

– От чего? Ей все нравится. Ты найдешь себе чистую, невинную девушку. С таким-то умом!

Павел загрустил и пить стал меньше. Меня это беспокоило.

– Если хочешь, сынок, устроим тебе с ней еще одну встречу. Или две.

– К чему это все? Она меня не любит!

– Вот о том я и толкую, – сказал Гриша. – Не те книжки читаешь. Изучи химию. Тебе сейчас просто дофамин и серотонин по мозгам шибанули. Мне стоит заняться твоим воспитанием.

– Не пора ли тебе домой, Григорий? – спросил я.

– Скоро пойду. Только в сортир загляну.

Он вышел. Павел грустил.

– Сынок, выпей.

– Что-то мне совсем не хочется.

– Ты же знаешь, это необходимо.

Он вздохнул и выпил немного текилы. Скривился:

– В меня больше не лезет.

– Да что ты такое говоришь, сынок! Тебе нельзя не пить.

– Знаю, отец. У меня душа болит. Как я могу пить в таком состоянии?!

Вернулся Гриша:

– Мальчик мой, можно тебя на пару слов?

– Да, папа. Ты разрешишь, отец?

– Ты ведь взрослый, – проворчал я. – Как я могу тебе что-то не разрешать?

Они вышли. Хотелось подслушать их разговор. Но встать я не смог. И налил себе водки. Не сидеть же просто так.

Первым вернулся Павел.

– Отец, – сказал он. – Такое дело. Папа приглашает меня пожить у него. На несколько дней. Мне кажется, это правильно, если я буду жить на два дома, покуда набираюсь ума и знаний. Немного развеюсь. И ты от меня отдохнешь.

– Я от тебя не устал. И вообще, опасно тебе сейчас выходить на улицу.

Тут вошел Гриша:

– Это днем опасно. К тому же менты ищут слабоумного. А мальчик наш – Эйнштейн!

– Кто такой Эйнштейн? Jude?[7] – спросил Павел.

– Не нравится мне эта затея, – сказал я.

– Малыш, подожди меня в прихожей. Хочу пообщаться с твоим отцом наедине.

– Да, папа.

Он вышел.

– Чтобы ты не скучал тут, скину тебе контакты Натали, – сказал Гриша, копаясь в телефоне.

– А есть кто-то бесплатный? И потом, сынок в нее влюблен. Я не смогу.

– Малыша я перевоспитаю. Забудет ее в два счета. Скинул тебе ее контакты. А ты уж решай сам.

Из прихожей послышался плач. Все-таки я себя преодолел, встал и вышел вслед за Гришей. Павел закрывал руками лицо и громко всхлипывал:

– О, Натали! Ich liebe dich so sehr![8]

– Идем, мальчик. Надевай башмачки, – сказал Гриша.

– Когда вернешь? – спросил я.

– Дня через три. Не бойся. Со мной он не пропадет.

– Заботься о нем, понял? Смотри, чтобы не трезвел. Сынок, ты слышал? Пей как можно больше!

– Ja, Vater[9], – отозвался Павел.

Я собрал ему книжек. Гриша качал головой:

– Ну чего ты ему суешь-то? Лесков? Чехов? Фолкнер еще. У меня он будет читать экономику, химию, физику, высшую математику. Вернется, дочитает твою муру. Но лучше бы не надо. Вся эта писанина превратит его в размазню. Так и будет страдать по каждой шлюхе.

Павел всхлипнул.

Они ушли. А я остался один. Компанию мне составили остатки выпивки. Но с этой компанией я быстро расправился и остался один-одинешенек. Была глубокая ночь. В форточку сифонил приятный, освежающий сквозняк. Под лампочкой, свисающей с потолка, кружился мотылек. Потом обжегся и упал на стол. Я заплакал. Но быстро взял себя в руки. Вытер слезы, сопли, слюни и увидел, что мотылек жив. Он ползал среди тарелок, рюмок, бутылок, нашел дольку огурца и впился в нее хоботком. А подкрепившись, вновь стал виться вокруг лампочки.

Я решил позвонить бывшей жене в Нью-Йорк.

Мы не виделись десять лет. Долго не общались. Одно время я пытался наладить с ней связь, чтобы быть в курсе, как дела у моего малыша. Ничего не вышло. Лишь раз, года через два после ее отъезда, мы созвонились. Я хотел поговорить с сыном. Получилось не слишком удачно. Он почти забыл русский язык. И мы общались на причудливой смеси английского, русского и почему-то испанского. Сын жаловался, что какой-то Мао дал ему поджопник в школе. Потом они исчезли из поля зрения. На письма жена не отвечала. Сменила номер телефона. Оставалось гадать, что там у них происходит. Я тосковал и пьянствовал. Второй раз женился и немного утешился. Правда, ненадолго. В позапрошлом году бывшая жена добавилась мне в друзья и стала писать длинные сообщения. Ей одиноко, она ужасно скучает, а сын растет безотцовщиной. Обиды были забыты. Она присылала фото, свои и сына. Я воодушевился. Уже видел, как продаю квартиру, свой хилый бизнес и покупаю билет в Нью-Йорк. Происходит воссоединение семьи. Сын взрослый, меня плохо помнит, но это не страшно. Вспомнит. Потом жена опять куда-то пропала. Перестала писать и отвечать на сообщения. Объявилась спустя полгода и призналась: после развода с американским мужем она стала крепко квасить и в один из запоев вспомнила вдруг обо мне. Но, слава богу, протрезвела и вовремя опомнилась. Она так и сказала:

– Слава богу, я протрезвела и вовремя опомнилась.

– При чем тут Бог? – ответил я.

И вот я снова звонил ей. Заранее злой. Я был уверен, что не дождусь ответа. Но ошибся.

– Халлоу, дарлинг! – сказала Света.

– Это я, – сказал я. – Ты что, не узнала?

Она мерзко захихикала и долго не могла успокоиться. Я молча ждал. И продолжал злиться.

– Да узнала, узнала! Я тут травки покурила, мне хорошо. Ах, как мне хорошо!

И снова стала ржать.

– Наркотики! – крикнул я и схватил бутылку. – Ты употребляешь наркотики при ребенке! Как тебе не стыдно?!

Она умолкла. И спросила таким голосом, будто сдерживала рвотные спазмы:

– Каком еще ребенке?

– Наш сын, Павел! Тьфу ты, я хотел сказать Саша.

– Во-первых, не Саша, а Алекс. А во-вторых, он давным-давно не ребенок. Алекс три месяца уже живет в Бостоне, учится в университете. Ты чего хотел?

А чего я хотел? Хотел сказать, что мне горько и одиноко, за окном тьма и‚ кроме бутылок‚ у меня ничего больше нет. И никого.

– Знаешь, – начал я.

Но Света перебила меня новым приступом идиотского смеха. Я ей даже позавидовал. Мне бы тоже хотелось беззаботно хохотать.

– Дай мне его номер. Хочу поговорить с ним.

– А-ха-ха-ха-ха-ха, – ответила Света. – Оу, фак, а-ха-ха-ха-ха-ха.

– Ты слышишь?!

– Слышу, да. У меня есть уши. Две штуки. Они растут у меня из головы. А-ха-ха-ха-ха. И два глаза. Они вставлены мне в голову. А-ха-ха-ха-ха. И две ноздри, я ими дышу и нюхаю. А-ха-ха-ха-ха.

– Что? Ты еще и нюхаешь?

– Две руки. Две ноги. Одна вагина, – сказала Света. – Ты ее никогда больше не увидишь. Ты ее потерял навсегда, дарлинг. Она теперь в свободном плавании. А-ха-ха-ха-ха.

Дальше говорить было бесполезно, но я продолжал упорствовать:

– Дай мне номер Саши.

– Какого такого Саши?

– Моего сына.

– Он Алекс. Повтори. Алекс Джонсон. А-ха-ха-ха-ха.

– Скинь мне его номер.

– Да нужен ты ему!

– Это не тебе решать.

– Он тебя даже не помнит толком. Ни разу никогда не спросил, где наш папочка. А-ха-ха-ха. Ой, нет, вру! Он спрашивал, где его папа Рэнди. Рэнди – это мой бывший муж. Он яхтсмен. Ты знаешь такое слово – яхтсмен? А-ха-ха-ха-ха. А сейчас я встречаюсь с Карлом. Он чесночный король.

Спустя некоторое время Света пришла в себя, но продолжала издеваться. В итоге мы наорали друг на друга, и я нажал «отбой». Да так сильно ткнул пальцем в иконку, что экран слегка треснул. Отдышавшись, я допил из всех бутылок. Легче не стало. Мотылек снова обжегся о лампочку и упал мне на колени. Я взял его в руки и сказал:

– Малыш, мой маленький малыш!

Он очнулся, выпорхнул и снова устремился к лампочке. Как Икар.

В дверь позвонили. Я спьяну решил, что это вернулась Натали. Она в меня влюбилась, решила завязать с проституцией и посвятить мне свою жизнь. Я кинулся к двери, насколько хватало прыти, и открыл. Там стояли два мента. Участкового я узнал сразу.

– Зотов Виктор Михайлович, – пробормотал он. – Это мой заместитель Тер-Овсепян Нарцисс… Как у тебя отчество, все забываю…

– Месропович.

– Нарцисс Месропович.

– Нарцисс?

– Да, такое имя. А что? Не нравится? – спросил заместитель.

– А я думал, это Натали вернулась, – пьяно признался я.

– Вернется, – успокоил Зотов, принюхиваясь. – Кто‚ кроме вас‚ сейчас находится в квартире?

– Мы с мотыльком, – ответил я, немножко сползая по косяку.

– Это ваш друг? Пригласите нас войти?

– Входите, конечно. Только бухло закончилось.

– Ничего страшного, – сказал Зотов.

Они вошли. Участковый достал фотографию и показал мне. На ней был Павел: глаза разъехались, рот приоткрыт, подбородок мокрый от слюней.

– Знаете его?

– Ага, – сказал я. – Все время вижу во дворе привязанным к дереву за поводок.

– Теперь он пропал. Мы вот делаем обход.

– А пацан-то не такой уж идиот оказался. Свалил от старой садистки.

– Мы осмотрим квартиру, – ответил Нарцисс.

– Валяйте, тут его нет, – сказал я, проглотив слово «сейчас».

Зотов заглянул в туалет, осмотрел сверху вниз, зашел и закрыл дверь. Послышалось журчание.

– Тяжелая у нас служба, – вздохнул Нарцисс.

Я ушел на кухню, проверил бутылки. Везде было пусто. Зотов и Нарцисс, негромко переговариваясь, ходили по квартире. Скрипнула дверца шкафа.

– Смотри, медвежья шкура, – донесся голос Нарцисса. – Белый медведь. Никогда живьем их не видел.

– Сходи в зоопарк, – ответил Зотов.

– А сколько книг! Может, он писатель?

Я слил из всех бутылок оставшиеся капли в рюмку, набралось грамм десять. Но выпить не успел. Они пришли на кухню.

– Это что, ты сам все выдул? – спросил Нарцисс, указав на бутылки.

– Друзья помогли, – ответил я.

– Кстати, а где твой друг?

– Какой еще?

– Мотылек какой-то, ты говорил.

– А вон он, – махнул я рукой в сторону лампочки под потолком.

Они посмотрели.

– Шуточки, – сказал Нарцисс.

Зотов снял фуражку, почесал голову.

– Если вдруг что-то узнаете, мало ли, сообщите нам.

– Я знаю только то, что не знаю ничего, – ответил я и, поборов смущение, допил из рюмки причудливый коктейль из коньяка, виски, джина, текилы, рома и бальзама. Мелькнула пьяная мысль получить патент на рецепт этого коктейля и разбогатеть.

– Чем вообще занимаешься? – спросил Нарцисс.

– Живу свою жизнь.

– Работаешь?

– На рынке.

– На рынке? – переспросил заместитель. И оживился. – Я там тактические кроссовки купил, они через две недели развалились.

– Бывает, – пожал я плечами. – Но я продаю книги, пластинки, значки. Обувью не занимаюсь. Вас‚ случайно‚ не интересует «Некрономикон» пятнадцатого века? Или первое посмертное издание речей Ленина?

– Ленина, – повторил печально Зотов. – Просрали мы Ленина. Идем, Нарцисс.

Они ушли. Я позвонил Грише.

– Что, уже соскучился? – спросил он.

– Вы добрались?

– А куда мы денемся?

– Павел что делает?

– Пьет. Что же еще? И присматривается к учебнику по высшей экономике.

– У меня сейчас менты были, – сказал я. – Делают обход.

– Вот! – крикнул Гриша. – Значит, правильно я Павла забрал.

– Вернуть не забудь.

Гриша промолчал. Послышался голос Павла:

– Это отец?

Очень хотелось, чтобы он взял телефон и что-нибудь мне сказал. Например: «Отец, я люблю тебя и очень скучаю!» Но трубку он не взял и ничего не сказал.

– Ладно, – сказал Гриша. – Завтра увидимся. Сладких снов!

Сладких снов не было. Я провалился в пьяную, тошнотворную тьму и проснулся под утро с жутким похмельем. Лечиться было нечем. Мучила жажда, но обычная вода в меня не лезла. Кое-как удалось выпить половину стакана, сдерживая рвотные спазмы. Внутри головы мчались, будто наперегонки, сотни товарных составов. Я улегся, непроизвольно принял позу эмбриона и постарался замереть. Колеса вагонов вместе с болью выстукивали поток разных мыслей, в основном панических. Страшно было умереть тут, превратиться в мумию и пролежать несколько лет. Хватиться меня некому. Гриша вряд ли станет переживать о моем исчезновении. Никакой он мне не друг, говоря по правде. А Павел? Будет ли он переживать, если я пропаду?

Я ворочался в липком поту и в трясучке, дожидаясь утра. Потом неожиданно уснул болезненным, похмельным сном. Проснувшись, почувствовал себя еще гаже. Павлу хорошо. У него никогда не будет отходняков, потому что он не просыхает. Да еще и с пользой для себя. Что это за странный дар Божий? Или не Божий?

Нужно было собраться и доползти до алкомаркета. Возник небольшой план. Возьму две-три бутылки сухого вина, может быть, молодого португальского‚ и потихонечку слезу с отходняка. Главное, растянуть эти три бутылки на весь день. Завтра станет легче. Этот способ был проверен множество раз. Правда, не всегда работал. Вино выпивалось в течение пары часов, а дальше в ход шла тяжелая артиллерия. И запой успешно продолжался.

Но сейчас я решил удержаться любыми судьбами.

Завязать шнурки оказалось не под силу, и я не стал мучиться. Сунул ноги в ботинки да так и пошел. Впрочем, здесь больше сгодится слово «пошкандыбал». Земля под ногами покачивалась, дома надвигались, будто стенки гигантского пресса, скачущие туда-сюда шнурки норовили заплести мне ноги и уронить меня мордой в асфальт. Каждый встречный прохожий, казалось, внимательно меня разглядывал и хотел убить. Я мысленно материл их всех. Во дворе я увидел старуху. Она ходила от подъезда к подъезду и расклеивала объявления. Ведьма, ее бы я точно порешил без всякого сострадания.

Не скажу, что этот поход в алкомаркет был самым долгим и мучительным путешествием в моей жизни, но его я запомнил надолго. Конечно, там была очередь, никто никуда не спешил. А я стоял, обняв бутылки, и предсмертно проклинал весь мир. Кажется, в какой-то момент пробормотал что-то вслух. Стоявший передо мной жирный мужик недовольно оглянулся. В руке он держал корзину, доверху наполненную продуктами. «Скотина, – подумал я, – не мог за своей свинской жратвой пойти в обычный магазин? Тут люди бухло покупают, а не хлеб, майонез, чипсы и тушенку. Чтоб ты лопнул, гад, лопнул и разлетелся на вонючие лохмотья».

Вместо того чтобы лопнуть‚ он долго рылся в кошельке, выбирал какую-то мелочь, ронял, разглядывал, прятал, искал другую мелочь. Я не сомневался, что он это делает специально. В конце концов он справился, но еще долго складывал покупки в пакет, закрыв кассу своим жирным задом.

Наконец я не выдержал.

– Нельзя ли подвинуться? – спросил я.

Он оглянулся:

– Чего сказал?

– Подвинься, говорю. Мне тут до китайской Пасхи ждать?

– Подождешь, – ответил он.

На выручку пришла кассирша:

– Пройдите на соседнюю кассу.

Я сделал два шага в сторону и чуть не грохнулся, наступив на шнурки. Жирный мужик вдруг обрел способность двигаться быстро, наполнил пакет и ушел. Я расплатился и вышел следом. Две бутылки лежали в пакете, а третью я немедленно открыл и присосался. Вино действовало небыстро. Присев на лавочку у входа, я минут за десять выпил больше половины бутылки и почувствовал себя более-менее живым. Смог даже закурить. Потом захотелось поесть. Но еда меня сейчас мало интересовала. Я завязал шнурки и в один присест допил вино. Не скажу, что вскоре после этого я себя почувствовал так, будто очутился в раю. Но солнце явно засияло ярче, трава сделалась зеленее, дома отодвинулись, а люди больше не пугали. Из алкомаркета вышла поддатая дама лет сорока пяти, с полным пакетом пивных бутылок. Она мне показалась настоящей красоткой. Хотя, конечно, это было не так.

Немного поразмышляв, я вернулся назад и купил 0,7 водки. Мой план по выходу из запоя катился в тартарары. Я это прекрасно понимал, но‚ как обычно, сделать ничего не мог. Да и не особо старался. Тут нужна сильная воля. А у меня слабая воля. А может, вообще ее нет и не было никогда. Зато в голове выстроился новый план. Прихожу домой и продолжаю разгоняться водкой. Вино приберегу на потом. Еще можно попробовать связаться с Натали. Гриша собирался, кажется, скинуть ее контакты. Денег, конечно, жалко, но со мной в таком виде и за деньги не каждая ляжет.

Заходя во двор, я вспомнил, как пришел однажды в дрочильню. Мастерица была пьяная и сказала, что отдрочит мне ногами, это новая мода, а она хорошо умеет. И первым делом врезала мне по яйцам, потеряв равновесие. Я заорал от боли и возмущения. Пришла администраторша. Дрочильщица пыталась встать.

– Что же это такое, Лера? Опять ты за свое? – сказала администраторша, но как-то мягко и ласково.

Я прикрылся руками, почему-то застеснявшись.

– Сейчас мы все сделаем, молодой человек, – продолжала администраторша.

На вид ей было лет пятьдесят пять. И выглядела она как добрый школьный завуч. Она протянула ко мне холеную руку…

– Эй, дятел! – крикнул кто-то, прогнав приятное воспоминание.

Администраторша оказалась умелицей.

– Слышь, ты, дятел!

Ко мне шли двое. Первый был жирный мужик, тот самый, который мешал мне в очереди. Второй – жирный пацан непонятного возраста‚ с большой кучерявой башкой и туповатым выражением лица. На вид ему можно было дать и тринадцать, и семнадцать, и двадцать пять. Ожирение и тупость замаскировали реальный возраст. От воспоминаний у меня встало, пришлось прикрыться пакетом. У пожилой администраторши была холеная рука, красивый маникюр, кольца. Делая дело, она высунула кончик языка.

– Что, поговорить хотел? – продолжал жирный мужик. – Скучно стало? Собеседника решил найти? Уши свободные? Уважение потерял? Свободу разлюбил? Научить любить свободу?

Слушая его, я невольно вспомнил слово «шизофазия».

– В хлеве воспитывался? Тут живешь? В этом доме? Квартира твоя какая?

Мне было ужасно тоскливо. Хотелось поскорее домой. Вступать с ними в разговор или конфликт казалось бесполезным занятием. Все равно что ругаться ночью с тараканами на кухне. Или просить их уйти.

– Извинения твои мне не нужны, – не унимался жирный мужик.

Вино понемногу отпускало свои спасительные объятия. Или мне так казалось? Не имело значения. Я достал из пакета водку и сделал три глотка. А жирный мужик вытащил смартфон и стал снимать. Он что-то говорил, уже тише, но я расслышал часть слов:

– Будем сейчас с Гариком воспитывать одного алкаша. Неуважительно себя вел.

Я бы мог легко от них убежать, если бы не долгое пьянство и постоянное похмелье. Алкоголь делает тело слабым и непослушным. И мозги, конечно, тоже.

– Гарик! – сказал жирный мужик жирному пацану.

Я думал, он добавит «фас». Но он добавил:

– Чему там тебя на твоей борьбе учат? Ну-ка, покажи!

Гарик побежал на меня, раскинув руки, будто собираясь обнять. Впрочем, так оно и было. Только его объятия, в отличие от винных, не сулили мне ничего хорошего. Снова мелькнуло воспоминание о дрочильне. На этот раз другой. В ней работала симпатичная казашка. Может, сходить к ней?

Тем временем Гарик оказался прямо передо мной. Я никогда не умел хорошо драться. Но знал пару запрещенных приемов. Их мне когда-то показал мой двоюродный брат, бывший омоновец. Не могу сказать, что свалил Гарика выдающимся кунг-фу. Просто сделал шаг в сторону и пнул его от души в голень. Гарик по инерции проскочил вперед, взвыл и запрыгал на одной ноге. Я не удержался и шарахнул его по загривку пакетом с бутылками. Раздался звон‚ и запахло водкой.

Жирный мужик заорал:

– Ребенка бьют! Ты совсем охуел, ребенка бить?

Он убрал смартфон, встал в нелепую стойку и весь задергался. Гарик сидел на земле и плакал. С ушей у него стекала моя водка. Выкрикивая оскорбления и угрозы, жирный мужик подбежал к нему и стал утешать.

Я поплелся домой, оставляя позади себя водочный след из пакета. Павел бы с ума сошел, если бы увидел, что водка расходуется так бездарно. Зато уцелело вино. Я сел у кухонного окна и продолжил лечиться. Старался, конечно, не частить. Но получалось плохо. Быстро выпил еще одну бутылку и открыл последнюю. Во дворе было тихо. Жирная парочка исчезла. Полиция не появилась. Но следовало быть начеку.

«Начеку. Чеку. Ку-ку», – подумал я и позвонил Грише.

– Уже соскучился? – спросил он.

– Просто хотел узнать, как дела.

– Прекрасно. Павел изучает экономику. Собирается играть на бирже.

Почему-то я подумал про биржу труда.

– Он уже разобрался во всей этой херне с курсами, акциями и хуякциями. Гений! Подумать только, что водка с людьми делает!

– А ты чем занят?

– Я на рынке. Работаю. А ты, похоже, решил тут больше не появляться.

– У Павла достаточно бухла?

– Не волнуйся. Хватит на роту солдат.

– Он и роту легко перепьет.

– Трезвым я его не оставлю. Между прочим, он за тебя переживает.

– Что такое?

– Ты пьешь слишком много. Тебе-то это не на пользу. Работу вон опять забросил. Контейнер твой скоро мхом зарастет.

– Вот прямо сейчас возьму и приеду, – сказал я, разглядывая бутылку вина и чувствуя огромную силу.

Гриша хмыкнул:

– Ну-ну. Буду ждать.

Я выпил еще полбутылки, с горем пополам принял душ, переоделся и вышел из дома. На улице все было спокойно. Никто не поджидал меня, чтобы покарать за похищение одного ребенка и избиение другого. Но все-таки я слегка паниковал, поэтому вызвал такси. Вино, конечно, уже закончилось. Созрел новый план. Беру еще пару бутылок, сижу с постной рожей посреди книг и продолжаю приводить себя в чувство. А если повезет, продам посмертные речи Ленина или чемодан порнографии. Но и этот план мигом нарушился. Вместо того чтобы ехать на рынок, я поехал в дрочильню. Решение было мгновенным. Я залез в машину и сказал:

– Адрес изменился.

– Поменяйте в приложении, – ответил водитель.

– Я уже точно не помню. Сейчас поищу.

Таксист ждал. Я копался в смартфоне.

– А что там находится? – спросил он.

– Одна частная клиника.

В окно я увидел бредущего вдоль дома Нарцисса и немножко сполз вниз. Ввел примерный адрес. Мы поехали. Я выбрал красивую казашку. Пожилая администраторша тоже будоражила пьяный, похотливый мозг, но я совершенно не помнил, где находится та дрочильня. Ну и ладно. Сейчас ей, наверно, за шестьдесят. И неизвестно, работает ли она еще в этой сфере. Была у меня знакомая, которая сменила множество профессий, несколько лет трудилась проституткой, а потом выучилась на кондитера и устроилась в пекарню. Лепила тесто руками, которыми перещупала сотню членов.

Когда мы приехали, я первым делом забежал в магазин и купил четвертинку. Вино почти выветривалось. Выпив из горла больше половины, я кружил по окрестностям, возбужденный и злой. Думал о бывших женах, любовницах, проститутках, дрочильщицах, о казашке, об администраторше. Вспомнил даже двоюродную сестру моей мамы, которая однажды засунула руку мне в трусы и потискала пипку. Мне тогда было лет двенадцать. Я чуть не помер на месте. Пипка скукожилась и выползла из ее руки, будто раздавленное насекомое. Жаль, тети давно нет на свете. Милая женщина была.

Я отыскал дрочильню, только никакой дрочильни там больше не было. Помещение занимал обувной магазин. Зачем-то я даже зашел внутрь и повертел в руках уродливый ботинок. Вот и хорошо! Глупо дрочить чужой рукой за деньги, когда можно это делать своей и бесплатно. Как говорил один мой знакомый: «Лучший секс – это секс с любимым человеком. А любимый человек для каждого – он сам».

– Сегодня скидка на всё двадцать процентов, – сказала продавщица.

Я молча вышел, вызвал такси и приехал на рынок. Первым делом заглянул к Грише. Он общался с покупателем:

– Траншейный нож, изготовлен в четырнадцатом году. В смысле, девятьсот четырнадцатом. В Австрии. Видите клеймо?

– А что это за иероглиф? – спросил покупатель.

– Где?

– Да вот, рядом с рукоятью.

Гриша оглядел нож и, не стесняясь покупателя, процедил сквозь зубы:

– Вот же придурки узкоглазые! Слушайте, но вещь-то хорошая. Отдам за полцены.

Покупатель, хмыкнув, вышел. Гриша посмотрел на меня.

– Как же я так лоханулся?! Взял десять штук. Не проверил. Чего мне теперь с ними делать? Школьникам впаривать? Или слепым?

Я хотел посоветовать Грише сходить к Отарику, пожилому грузину, изготовителю ключей и точильщику кухонных ножей. Тот мог бы спилить на станке все эти иероглифы. Но стало лень. Сам догадается, если захочет.

Гриша помолчал, достал пузатую армейскую флягу, хлебнул.

– Будешь?

– Конечно.

Я даже не стал уточнять, что в нее налито. Оказалось‚ коньяк. И весьма приличный. Я присосался. Гриша отобрал:

– Если так нравится, можешь в магазине купить. Хотя тебе надо бы подсушиться.

– Помню, ты говорил сегодня.

– Павел переживает.

– Как он?

– Ты уже спрашивал. Хорошо и безопасно. Учится.

– Деньги зарабатывать?

– Чего же в этом плохого?

– Да никто и не спорит. Кстати, ты не знаешь, куда переехала дрочильня?

Гриша внимательно посмотрел на меня:

– Какая еще дрочильня?

– Тут недалеко была дрочильня. Там работала очень симпатичная казашка. Ты ведь сам мне адрес подсказал. Напротив вспомогательной школы.

– Ты хорошо себя чувствуешь? – спросил Гриша.

– Хорошо, но одиноко. Вот решил наведаться в дрочильню, а там теперь ботинки, туфли и резиновые сапоги.

– Про дрочильню слышу первый раз. Вообще считаю, лучше делать это самому и бесплатно. А еще лучше, когда кто-то тебе делает бесплатно.

Гриша мечтательно улыбнулся.

– Оно понятно, – сказал я и махнул рукой. – Значит, кто-то другой говорил.

– Может, тебе домой вернуться, отдохнуть?

– На кой хрен мне болтаться туда-сюда? – разозлился я. – Раз уж приехал, пойду деньги зарабатывать.

– Главное, не усни, – сказал Гриша.

Я вышел из его пропахшего пылью и мышами павильона и зашагал к своему контейнеру. Но дошел не сразу. Сделав небольшой крюк, свернул в магазин и купил бутылку коньяка. До вечера продержусь. Главное, не частить. Моя похмельная заповедь, которой я никогда не следовал.

Покупателей все не было. Я сидел среди книг и глушил коньяк. Было скучно. Хотелось спать. И хорошо бы с кем-то. Заглянула старушка и спросила, где ближайший туалет. Потом зашел кавказец и предложил продать ему контейнер. Взамен я предложил купить чемодан порнографических открыток. Он порылся в них, выбрал толстую женщину с карликом, заплатил и ушел. Близился вечер. Коньяк заканчивался. Я успел коротко вздремнуть. И даже увидел короткий сон, в котором со своим сыном играл в футбол. Мяч прилетел мне по морде, я вздрогнул и проснулся. Побродив по контейнеру, взял книгу и открыл наугад, решив нагадать себе что-нибудь хорошее. Выпало такое:

Гадание мне понравилось. Но веселее от него не стало. Я отыскал патефон, который пытался безуспешно продать вот уже несколько лет, завел пружину, выбрал наугад пластинку и опустил на нее головку. Заиграла песня 1930-х годов. Я немного потанцевал с книгой Генриха Гейне, положил на место и допил остатки коньяка, чувствуя скорбь и бессилие.

«Что я тут делаю, среди всей этой писанины? И зачем она вообще кому-то нужна? Поехать домой? А там я что буду делать? Напьюсь и усну. Кстати!» Я запер дверь, повесил табличку, что скоро вернусь‚ и пошел за новым коньяком. Расплатившись, тут же вытащил пробку и хватил из горла.

– Ах! – сказала кассирша, симпатичная женщина из Средней Азии.

Я подмигнул ей и вышел из магазина. Гришин павильон был закрыт. Видимо, расстроился из-за неудачной партии траншейных ножей и поехал домой. Будет там поить Павла и пичкать книгами по экономике. Я ощутил укол где-то под сердцем. Обида, ревность, боль. То же самое я чувствовал, когда жена с сыном навсегда улетели на другой континент. Чтобы отвлечься, я стал думать о симпатичной узбечке из магазина. Было бы здорово влюбить ее в себя, жениться и переехать куда-нибудь в Самарканд. Носить тюбетейку, есть лагман и плов, пить местный коньяк, греться на солнце. Она родит мне кучу маленьких смуглых детишек. А я и там смогу продавать старые книги. Или стану разводить баранов. Кажется, я ее впечатлил. Только вряд ли в хорошем смысле.

У входа в контейнер стояла блондинка в плаще. Почему-то я смутился и спрятал бутылку за спину.

– Закрыто, – сказала блондинка. – Как ни приду, все время закрыто.

– Сейчас откроем, – ответил я и достал ключ.

– А, так это вы продавец?

– И владелец.

– Мне нужна одна книга. Я уже третий раз прихожу. Никто не знает, когда вы откроетесь. Сейчас хотя бы объявление висит, что перерыв.

– Я болел, – сказал я и пропустил ее вперед.

Она зашла. А музыка продолжала играть. Блондинка стала разглядывать книги. Я сел и поставил бутылку под стул, громко при этом звякнув.

– Что вас интересует?

Никогда не задавал покупателям таких вопросов. Потому что сам их терпеть не мог. Но тут не удержался. Хотелось с ней говорить.

– У вас тут все вперемешку, ничего не найти. Достоевский и тут же биография Майкла Джексона. Учебник анатомии рядом с Гитлером.

– Что за Гитлер? Откуда?

Я подскочил к ней, решив, что мне подбросили «Майн кампф». На полке стояло допотопное издание «Застольных бесед Гитлера»[11]. Наверно‚ я его купил у какого-нибудь бомжа. Иногда они притаскивали целые сумки и сдавали все разом за бесценок.

– Вы не знаете, эта книжка запрещена? – спросил я.

Она пожала плечами:

– Честно говоря, без понятия.

– Ладно, уберем от греха подальше. Надо будет тут провести ревизию.

– И расставить все по порядку было бы неплохо.

– Этим тоже как-нибудь займусь.

– Вы один тут, что ли?

– Ну да.

– Нет других продавцов или помощников?

– Я и сам справляюсь.

– Но были закрыты, когда болели. Теряли прибыль, получается.

Лень было обсуждать мой хилый книжный бизнес, и я решил сменить тему:

– Хотите, погадаю вам?

– Попробуйте, – сказала она.

Я наугад открыл «Застольные беседы…».

– «Наконец-то светит солнце и тем самым вносит оживление в души. Даже у рейхсляйтера Бормана очень хорошее настроение».

– Надеюсь, это на счастье, – сказала она и снова стала разглядывать книги.

Я вернулся на место, выпил коньяка, а Гитлера сунул под стул, решив забрать домой. Хоть мне он и не нужен. Но выбрасывать книги у меня рука не поднималась. Музыка умолкла. Я снова завел патефон. Пётр Лещенко пел:

– Так что вы ищете? – спросил я.

– Просто смотрю, – ответила она. – Но вообще мне нужна одна редкая книга. Нигде не могу найти. Ни в интернете, ни в магазинах. Все объездила.

– Как называется?

– «У последней ступени», автор Микаэль Херинг. Слышали?

– Что-то знакомое, – соврал я. – Может быть, где-то и лежит.

– Попробуй тут найди! – вздохнула она. Потом добавила: – Как-то вы несерьезно относитесь к своему делу.

Я промолчал и, когда она отвлеклась, выпил еще коньяка.

– А вот музыка у вас хорошая, подходящая. Старые книги, старая музыка. Только перегар тут такой, хоть топор вешай. И пол хорошо бы подмести.

Я икнул цветочно-карамельным букетом из Молдавии и ответил:

– Вот прямо завтра и займусь переустройством.

Она еще немного порылась в книгах. Взяла сборник статей «О прогрессе в литературе», изданный в семидесятых годах.

– Херинга не нашли, получается? – спросил я.

– Я спешу, – ответила она. – А тут у вас можно часами копаться. Если приведете все в порядок, я еще зайду.

– Когда?

– Может быть, на днях.

– Оставьте номер телефона. Вдруг я его найду, тогда напишу вам или позвоню.

Почему-то я подумал, она откажется. Но она продиктовала номер и назвала свое имя:

– Вероника.

– Обязательно отыщу вам вашу книгу, – сказал я. – Если у меня нет, спрошу знакомых книжников.

– Спасибо. Вы карты принимаете хотя бы?

– Можно сделать вам подарок, Вероника?

– Нет. Вы так разоритесь в конце концов.

Я достал терминал. Она расплатилась, попрощалась и вышла. Я смотрел на дверь. Куда она спешит, интересно? На свидание? Музыка снова умолкла. Закончилась пластинка. Мне лень было ее переворачивать. Я сидел, пил коньяк и слушал, как игла шуршит по наклейке. Снова захотелось спать. Больше никто не придет. Надо ползти домой. Или прямо тут переночевать? Несколько раз я так делал, когда напивался. Спал прямо на книгах. А еще трахнул на них свою вторую жену. Помню, под задницей у нее лежал Евтушенко. Хорошая вещь – книги. Лучшее изобретение человечества.

Меня развезло. Но пить я не прекращал. Сидел, напрягаясь, чтобы голова не поникла, смотрел на дверь и заклинал, чтобы эта женщина вернулась прямо сейчас. Вместо нее зашел знакомый алкаш по прозвищу Печень и втащил клетчатую сумку размером со стиральную машину.

– Здоровченко! – сказал он. – Насобирал тут тебе кое-чего. Из психушки часть библиотеки выкинули. А я тут как тут.

– Кидай, – ответил я. – Потом посмотрю.

– Денег-то дашь?

Он принюхивался. Я заплатил ему, налил коньяка. Мы покурили, не выходя на улицу. Алкаш рассказал о своей больной матери. Потом о детях. У него была куча детей разных возрастов, и никто из них его не бросил. Слушать про это было обидно и неприятно.

– Видок у тебя, конечно! – сказал Печень. – Скоро всех покупателей распугаешь. И окончательно прогоришь.

– Тебе-то какое дело?

– Ну а кому я книги буду таскать? И вообще. Вот взять меня. Раньше я был лучшим стоматологом района. Эти руки создали немало прекрасных улыбок.

Печень показал свои грязные, распухшие, уродливые пальцы. Я зачем-то представил, как он лезет ими мне в рот‚ и с большим трудом подавил рвотные спазмы.

– Сам виноват, – сказал я.

– Кто же спорит? Знаешь‚ в чем заковырка?

– Нет.

– Сказать?

– Нет.

– Мне все нравится, все устраивает. А тебе?

– А что мне может не нравиться?

– Не знаю. Но лицо у тебя такое всегда, будто ты с поминок идешь. Никогда не видел, чтобы ты смеялся. Да даже просто улыбался. А это ведь очень важно. Понимаешь? Ты должен смеяться. Посмотри на меня.

Я взглянул на его синюшную, спитую рожу. Печень вдруг захохотал, оскалив неплохие, кстати говоря, зубы. Но от смеха меня передернуло. Не было в нем ни счастья, ни радости. Звучал он безумно и истерично. Я подумал, что‚ если бы его смех имел материальное воплощение, он бы выглядел как рой голодных и злых черных мошек.

– Повторяй за мной. Ну-ка! Расправь плечи, грудь вперед, набери воздуха и хохочи! – Он снова начал ржать, а потом принялся чихать. Успокоившись, спросил: – У тебя еще есть коньяк?

– Да, давай допьем – и по домам.

Я разлил остатки. В контейнер зашла девушка с розовыми волосами и тут же вышла. Мы допили. Но разойтись не получилось. Печень достал бутылку подозрительного вида водки.

– Раз уж так хорошо сидим, грех оставлять.

Я знал, что эту водку лучше не пить. Но мало ли что я знал. Печень разлил поровну. Ничего особенного. Водка как водка. Или мне уже без разницы, что пить?