Читать книгу Маковые поля - Кирилл Шпак - Страница 9

Жуть… Чего только не творится в этом городе. Какие только дела не делаются. И то, чем занимается Уильям, пожалуй, наименьшее зло из возможных. По крайней мере, он никого не убивал. Вернее сказать, не убивает с некоторых пор. Война оставила на нем неисправимый след, который с каждым годом, каждым месяцем, неделей и днем ноет все больше. Дэвис научился преодолевать препятствия, научился справляться с жизненными трудностями, научился, в конце концов, убивать, не испытывая после этого тягу к самокопанию. Он, наконец, понял, где спрятан корень всех вышеперечисленных проблем – в боге. Религия – яд, она опиум для народа… а Уильям занимался его продажей.

Впрочем, сейчас не об этом… Кажется, у Дэвиса появились гораздо более важные дела, когда он ненароком услышал диалог парочки опиумных наркоманов, пришедших к нему в заведение.

– Черт, Гарри. – начал, было, один из них, – Только что шел по главной. Твою мать! Там стреляли! Прямо в доме чертова доктора МакГроу! – с этими словами торчок вынул дозу порошка, завернутого в клочок бумаги, купленную за пару минут до этого в лавке Дэвиса, и всыпал его в длинную курительную трубку, каких в ходу были по большей части у азиатских эмигрантов, – Я видел, как какому-то мексиканскому бедняге вышибли мозги… – ум наркомана поплыл, когда он затянулся, а потому сказать что-либо еще он не мог или не хотел.

«Твою мать!» – ругнулся про себя Уильям, после чего крикнул в сторону Гранта о том, что им немедленно нужно скакать к дому дока. Томас отреагировал молниеносно – он вмиг подскочил с софы, схватил лежащее рядом ружье и бросился на улицу, где Дэвис уже отвязывал коней, которые уже через пару мгновений понесли всадников в здание, что было, к слову, совсем по соседству.

Человек смертен, и это еще только полбеды. Гораздо страшнее то, что человек, порой, внезапно смертен. Именно эта внезапность пугает большинство. Именно она заставляет людей страшиться смерти, ведь, если бы они знали, что умрут не завтра, а через год, в следующем марте, пятнадцатого числа, они бы сумели подготовиться к этой дате. Уильям же давно был мертвым человеком. Он слабо ощущал все прелести настоящей жизни, не видел радости, веселья, редко чувствовал боль душевную. Он давно потерял всех, кто хоть как-то был ему дорог – отца и мать, бога, в конце концов. Оставалась у него одна лишь сестра, которая, к счастью или к сожалению, не стала бы плакать по брату, если бы пятнадцатого марта в следующем году он умер. Никто бы не стал. И Уильям это прекрасно осознавал, а потому все свое время уделял делу его отца, желая развить компанию «Davis & Co» до тех масштабов, коих она достигала еще каких-то пятнадцать-двадцать лет назад.

– Никто не на столько молод, чтобы не умереть сегодня же… – произнес полушепотом Дэвис, глядя на лужу крови, вяло текущую с порога дома Дональда.

– Надо сказать, Уильям, мистер МакГроу, похоже, умеет стрелять. Причем весьма неплохо. – произнес Томас тем же полушепотом в ответ боссу, спрыгивая с коня и отводя обеих лошадей к коновязи, – Кажется, тут уже все закончилось.

– …и не на столько стар, чтобы не прожить еще дня. – в эту секунду Уильям услышал шевеление и разговоры в доме дока, – Похоже, на сегодня этот парень отстрелялся. Док? Вы еще не подохли здесь?.. – Дэвис сунул свой револьвер назад в кобуру и вошел внутрь дома, обходя лужу крови и тело, что ею истекало. Внутри уже стояла толпа, которую почтительно венчала голова недавней знакомой Уильяма, Сальмы Чивалдори.

– Какого черта здесь произошло, мать вашу?! – девушка громко кричала и ругалась, произнося нелестные уху приличного человека слова на испанском. Очевидно, она прибыла сюда незадолго до Дэвиса, однако, к доку в операционную, куда девица так яростно старалась пробраться, ее не пустили местные жители, всегда бывшие на чеку и тут же прибежавшие к Дональду, только заслышав стрельбу.

– Добрый день, господа… – с некоторой долей осторожности произнес Уильям, заходя в дом, – И дама. – добавил он, заметив сеньориту, – Вот уж не думал, что мы свидимся так скоро. – в тот момент Сальма неистово кричала на парочку мужчин, преградивших ей дорогу в операционную, Шона Картера и его отца, – Друзья. Señorita. Я смею полагать, никому из здесь присутствующих не хочется пролить еще больше крови. Все мы, определенно, желаем наилучшего исхода из возможных, а потому, я считаю, нам необходимо успокоиться и прояснить ситуацию сразу после того, как доктор МакГроу выйдет из своего кабинета. Ведь если он не сделал этого до сих пор, учитывая накал страстей, наверняка, он чем-то сильно занят, и, вероятно, это дело не может требовать каких-либо отлагательств. – с этими словами Уильям прошел, вертясь и говоря на всю комнату, мимо толпы и встал между четой Картеров и Сальмой, преграждая им путь друг на друга. Дэвис аккуратно тронул девушку за плечо, предлагая пройти в сторону небольшой скамьи, расположенной за столом, ныне, в результате бойни, валявшемся на полу. Следом Уильям нашел в каких-то шкафах несколько стаканов и бутылку виски, похожую на ту, осколки которой валялись сейчас по всему дощатому настилу, что укрывал фундамент дома доктора. – Ирландский виски… думаю, вы оцените, а мистер МакГроу простит мне такую самодеятельность в угоду давней дружбы. – откупорив бутылку, Уильям налил тем, на кого хватило стаканов (главным образом, то были люди Чивалдори), и самой Сальме, после чего уселся напротив нее. – Sabe, señorita, el doctor es una buena persona. Кроме того, он мой давний друг, и каждый здесь его знает весьма неплохо. А также, debo decir, – Уильям склонился к ней, произнося следующую фразу едва ли не шепотом, – Он все еще должен принести мне неплохую прибыль, которая, к слову, является нашей с вами общей. Потому я искренне прошу вас хорошо подумать, прежде чем выносить окончательный вердикт по поводу его жизни, что бы он тут не натворил…

В ответ Дэвис получил лишь молчаливый кивок-согласие и пару искр, метнувшихся из глаз девушки в сторону мужчины, будто говорящих, что ей не совсем нравится то, что сейчас происходит, но денег она хочет, а потому выбирать особенно не приходится.

Дональд сейчас отдал бы все, чтобы операция длилась вечность, и ему не пришлось выходить из операционной. «Не выходи из комнаты, не совершай ошибку…» Он просто замер над столом, глядя на собственные окровавленные руки. Сердце отбивало столь бешеную чечетку, что, казалось, высосало кровь из кожи и творило в жилах какую-то сумасшедшую гонку. Стрелок под морфием что-то бредил, царапая доску стола, и это не придавало доктору спокойствия.

Он четко слышал голоса за дверью операционной: гулкий бас одного соседа, шушуканье других, и высокое, режущее слух отборными испанскими ругательствами сопрано Сальмы Чивалдори. Что он мог ей сказать? Дональд ненавидел ложь и слыл человеком прямолинейным. Но сейчас, глядя на бледное, покрытое испариной лицо стрелка, на его рану в животе и пулю, извлеченную оттуда, осознавал, что придется поступиться собственными принципами. Чтобы остаться живым самому. Чтобы помочь тому, кто отвел от него смерть, сам находящийся почти что в ее пасти.

Он вышел из комнаты, от ступора даже не вытерев кровавых рук и не выпустив из них скальпеля.

…Его встречает всеобщее молчание. Слышен лишь очередной полустон-полупроклятие из операционной. Бледный, взъерошенный, вспотевший и жутко уставший доктор предстал перед ошеломленными его видом соседями, Сальмой Чивалдори, трупом мексиканца и… Дэвисом? А он здесь что забыл? Еще и поит Гадюку его личным виски. «Да чтоб он у вас обоих поперек горла встал, мать вашу…»

– Потрудитесь объяснить, доктор МакГроу, – холодно бросила Сальма, медленно, словно змея, вставая из-за стола, и подходя ближе к Дону, – что здесь произошло? – Она кивнула красивой головкой в сторону трупа. Ее черные глаза сверкали гневом. Прожигали насквозь. – Кто его убил, м?

– Он пришел в мой дом по своей воле, – сглотнул Дон, пока Гадюка обходила его по кругу, – угрожал моему пациенту, угрожал мне револьвером. Мы лишь защищались, сеньорита Чивалдори.

– То есть, вы утверждаете, что он начал стрелять первым, верно? – Она встала напротив него и сложила руки на груди. На языке жестов такая позиция означала неверие. – При чем, ни с того ни с сего. С чего бы такая агрессия??? – У Дона зашевелились волосы на затылке. Жил себе уже несколько лет в Стартауне и ни разу не попадал в передряги с участием бандитов. Вот и настал тот самый раз…

– Откуда мне знать? Война творила с головами людей вещи и похуже. – Он не знал, насколько неубедительно врал. Однако, каменное лицо Дэвиса надежд не давало. – Может, обдолбался чем? Я не могу знать, кто из ваших ребят чем балуется…

Сальма в ответ лишь хмыкнула и выгнула густую бровь.

– А чья это лошадь там, у входа? И кто в него стрелял? Кто-то это видел?

– Стрелял в него человек, которого я только что оперировал. Он там, – указал Дон пальцем за свое плечо, – отходит от операции. И он спас мне жизнь, иначе рана эта, – показал он Сальме рассеченное плечо, – была бы здесь, – медленно провел он пальцем по своему горлу, не отрывая глаз от лица мексиканки, – и я бы давно умер.

– Мне невдомек, чья это лошадь, я, вообще-то с людьми работаю, сеньорита, – процедил Дон, плохо скрывая раздражение в голосе. – Видела все мадам Джесса. Она была здесь.

– Я не верю ни единому твоему слову, ирландец, – ощетинилась Гадюка и решительно оттолкнула Дона, врываясь в операционную.

Грохот тела и металла. Шерман из последних сил защитил жизнь дока, хотя сам же чуть и не убил его. Ноги подкосились сами, более не выдерживая вес Смита. Кровавая пелена застелила глаза конфедерата, его голова наполнилась шумом, как будто били в колокол в его голове. Шерман не чувствовал боли, нет, и это больше всего пугало. Он оставался в памяти, но эта память была обрывочной, а окружающая картинка была местами настолько расплывчата, что, казалось, это происходило во сне. Док что-то спрашивал у Смита, но тело его не слушалось, язык казался тяжелой и неповоротливой заводской машиной. Потом провал. Снова всплыла картинка. Его перенесли в какую-то комнату, док сделал анестезию, и снова провал. Смит видел хорошие, радужные сны, еще не осознавая, какая боль его может ожидать. Довольно быстро, как подумал сам Шерман, он очнулся от беспамятства. За дверью были слышны голоса. Говорил док, какой-то мужик, и… мистер Дэвис? Затем взвизгнул женский голос. Смиту показалось, что он уже его где-то слышал. Спустя какое-то время к нему ворвалась эта самая женщина, которая тут же его узнала:

– О, кого я вижу. Хам и деревенщина. А теперь ещё и убийца мексиканцев. Ну и что ты тут делаешь?

Тут-то Шерман и понял, что имеет дело с Гадюкой, самой противной до одури женщиной на этом клочке Богом забытой земли.

– Кхе, я? Я вернулся сюда после ранения, когда охотился на Сэмюэля Райта. Вон, в мешке бумажка на него, а меня видел помощник шерифа. Как только прибыл к доктору, в его дом ворвался мексиканец, который верещал о том, что во дворе стоит лошадь его друга. Я правда не знаю, чего это он, эту лошадь я купил у индейцев. Ну и выхватил он револьвер и на меня навёл, а дальше – док попытался его обезвредить, а тот выстрелил в меня навскидку и давай ножом махать. Ваш друг попал в меня, но я смог защитить дока, но, к несчастью, пристрелил бедного мексиканца, – ответил ей Шерман. В глазах Сальмы читалось недоверие. Она вышла из операционной, хлопнув дверью. Шерман даже не пытался шевелиться – с такой дырой на все пузо он проползет максимум до соседнего забора – и там растеряет все свои внутренности. Оставшись лежать в кровати, Смит раздумывал над своей судьбою. Как его вообще занесло в это захолустье, где человек человеку – волк? Неужели не было более пригодных мест для жизни? Финикс, Эль-Пасо и другие. Это города идеально бы подошли… Для кого? Для тех, кто не привык марать руки? Для тех, кто для того, чтобы построить свое счастье, не готов пошевелить даже пальцем? Нет, Шерман был не из числа таких. Его любимая девушка – револьвер, а его лучший друг – верный конь. Хоть в этой ситуации именно конь и подставил Шермана. Хотя по чем обвинять жеребца, когда виновен сам хозяин? Его рассуждения были прерваны ворвавшимися в операционную бугаями. Те его грубо связали по рукам и ногам, под причитания дока о том, что швы на животе могут разойтись, и погрузили на коней, после чего повезли в неизвестном направлении. «Как бы и правда от такой тряски кишки не вывалились. Однако сейчас это было бы спасением…", – подумал Смит, уже мысленно готовя себя к смерти.

Дон не мог спокойно смотреть на распростертый у окна труп мексиканца. Теперь ему казалось, что он еще долго не сможет обрести покой в собственных стенах, которые отныне и навсегда будут запятнаны кровью и смертью. Даже несмотря на то, что он потом отмоет их дочиста так, что от сегодняшнего дня не останется и следа. А ведь это окно было в доме его любимым… Пока Гадюка ворвалась в операционную, доктор улучил момент и сорвал с рядом стоящей вешалки свой плащ. Парни Гадюки напряглись, но увидев, что Дон всего лишь накрывает им погибшего, убрали руки с револьверов.

Входная дверь раскрылась в тот самый момент, когда Дон отходил обратно к операционной, и это заставило его обернуться. Четверо мексиканцев вошли в нее, и первый – так сильно похожий на убитого, только намного старше, с ходу кинулся к телу, откинув ткань плаща с окровавленной головы. Этот человек был отцом убитому, и при виде этой печальной картины у Дональда на душе заскребли черные, как самая темная ночь, кошки. Лоб мужчины прорезали глубокие морщины, из глаз хлынули слезы, он крепко обхватил мертвого сына руками, раскачиваясь вместе с ним из стороны в сторону и надрывно рыдал. Все присутствующие в знак скорби и уважения сняли шляпы. Интересно, скорбел бы так по своему сыну-отступнику гордый лорд Квентин МакГроу, узнай, что он умер на чужбине, вдалеке от могил своих предков, и никогда не ляжет с ними рядом в семейной усыпальнице в Уиклоу? Да, отец и сын не нашли понимания и расстались чужими людьми, но сама мысль о том, что родителям пришлось бы хоронить его таким молодым рвала Дональду душу. Этого он точно для них не желал.

К убитому горем отцу тихо подошла Сальма и сочувственно сжала ему плечо. Они о чем-то поговорили по-испански, так тихо, что Дон не смог разобрать ни слова, кроме своей и Дэвиса фамилий. Потом она подошла к доктору.

– Я все так же не верю тебе, ирландец, – твердо произнесла Сальма, не сводя с доктора пронизывающего черного взгляда, – однако, выгоднее для всех считать это правдой. И запомни, МакГроу, – ее последние слова прошелестели, словно шипение змеи, давшей ей прозвище, а пальцы на миг вцепились Дону в локоть, – ты теперь мой должник.

Что могло быть хуже, чем попасть в должники к Гадюке? Только попасть к ней в плен, в сырой, темный подвал, и терпеть изощренные пытки Чивалдори. Дон смотрел, как бандиты хватают Смита, в состоянии, близком к шоку, но не вмешаться не мог.

– Постойте, эй, ему будут нужны перевязки, – он встал на пути у мексиканцев, вытаскивающих скрючившегося от боли стрелка из операционной, – иначе, при неграмотном уходе за раной, он умрет! Аккуратнее же, ну, не дрова несете!

– Это уже не твоя проблема, док, – громогласно усмехнулись бандиты, – мы о нем позаботимся, верно, ребята? – Последняя фраза прозвучала так издевательски, что Дону захотелось просто вынуть ремингтон и выстрелить кому-нибудь в башку. Увы, он итак нажил себе проблем за сегодня. И все же, внутри теплилась надежда как-то в будущем помочь своему несчастному спасителю. Спасителю и по совместительству виновнику сегодняшнего происшествия…

Вот и остался он в доме один, меря беспокойными шагами внезапно спустившуюся на него тишину. Это был какой-то дьяволом проклятый день, он мог поклясться в этом на Библии. В его размеренный быт, пропахший табаком, терпким запахом алкоголя и лекарств теперь исподтишка ворвался мерзкий душок опасности, тревоги, и все это его отнюдь не радовало. Цирк уехал, а кровь и мозги клоунов запятнали его стены, и не спать ему теперь в них спокойно еще очень-очень долго. Доктор грязно выругался и вернул свой ремингтон на пояс, подумав, что надо бы купить кобуру поудобнее и еще патронов про запас иметь, на случай важных переговоров. «И погнал же меня черт открывать эту дверь?!»

Он помнил, что мадам Джесса перед уходом просила его прийти в бордель так срочно, как он сможет, когда разберется с произошедшими в его доме событиями. Она была так раздосадована и огорчена, что Дону совесть бы не позволила проигнорировать ее просьбу. Однако, ему стоило еще позаботиться о себе и навести в доме порядок. А ведь он собирался хорошенько выспаться и вечером наведаться в салун, повидать Мередит. Он решил, что зайдет к ней сразу же после того, как узнает, что за помощь требовалась мадам Джессе.

Дон уже и позабыл, что значило зашивать себе руку самому. Когда зубы до боли в челюстях сжимают деревянный сучок, а игла из-за дрожащей руки никак не может войти на положенную глубину, и приходится вводить ее еще глубже в кожу, и еще и нить следом протаскивать, что тоже было малоприятным ощущением. Доктор даже обезболивать себя не стал – он итак пустил достаточную дозу по вене, чтобы провести операцию успешно, и боялся просто передозировать и отключиться к чертям. Да и эта боль отрезвляла его как никогда и фокусировала на себе его мысли, отвлекая от глобальных страхов и тревог. Сделав последний стежок, он зубами разорвал нить и сделал узел. Обработал, наложил поверх повязку. Призадумался. Врачей не было на добрые несколько сотен миль вокруг, и случись что-то с ним, Дональдом, помощь ему не смог бы оказать никто… Кроме доморощенных индейских шаманов с их травами и камнями. От этой злой иронии хотелось истерически забиться головой об стену. Вместо этого доктор решил все же приняться за уборку в доме, напевая себе под нос старинные ирландские песни, изредка прерываясь благим матом в адрес мексиканцев, покойных и здравствующих, и не очень лестными словами, касающимися деталей интимных жизней их матерей.

Когда он закончил, ничего в доме не напоминало о развернувшейся здесь всего пару часов назад криминальной драме с трагическим исходом.