Читать книгу Один день писающего мальчика. Рассказы - Кирилл Зуб - Страница 3
Большой Борщ
Оглавление«День Борща!», – отчетливо произнёс на заседании избирательного штаба ресторатор Миша, назначенный главным политтехнологом. Он быстро изложил концепцию мероприятия, которое выстрелит по всем федеральным новостям и обеспечит неприлично высокую явку избирателей: «Берём пятитонный чан из нержавейки, варим очень много борща, раздаём его людям вместе с водкой. Люди жрут, пьют, смотрят на самодеятельность. На следующий день идут на выборы и голосуют за нашу Машу».
У кандидата от Главной партии – бывшей судьи Марии Пшеницкой – был хороший рейтинг. В телеэфире она практически поселилась. Почтовые ящики забивались буклетами с лучезарной кандидаткой, вмонтированной фотошопом в ржаное поле. Пшеницкая смотрела на своего избирателя с каждого перекрестка: ухоженное лицо со строгой линией тонких губ и пепельно-платиновой чёлкой.
В её победе мало кто сомневался, но законы драматургии требовали кульминации, поэтому предложение ресторатора Миши сварить борщ для всего города штабные боссы приняли с воодушевлением, что тут же выразилось в пачках партийной наличности.
В праздничный день на центральной площади, прямо под окнами областной администрации, горел огромный костёр. В чане закипал бульон. Ресторатор Миша руководил нарезкой овощей и каждый полчаса давал интервью федеральным телеканалам. Самый большой в мире борщ должен был попасть в Книгу рекордов Гиннеса и усилить победу Пшеницкой исторически.
Погода была солнечная, морозная, располагающая к нетрезвым гуляниям. К моменту снятия с бульона пенки на площадь прибыло всё население города, включая грудных младенцев, расконвойников местной колонии и «похищенного» неделю назад кандидата-конкурента, хозяина городского рынка Бориса Георгиевича.
Его исчезновение пока было самым главным предвыборным событием. Днями напролёт в новостях крутили видеозапись от «похитителей», где небритый Борис Георгиевич с опухшим от пьянки лицом просил свою семью не волноваться, а от властей требовал немедленной отставки, иначе его обязательно убьют. До триумфального возвращения из «бандитского плена» ему оставалось три дня, но политтехнологи, выпивавшие с жертвой произвола в его же загородной бане, ослабили контроль и кандидат, устав от изоляции, приехал на городской праздник в режиме инкогнито.
Криминальный шлейф чуть приподнял рейтинг Бориса Георгиевича, но в пул серьёзных конкурентов Пшеницкой он всё же не попадал. На выжженном политическом поле судья стояла одна, как баобаб посреди саванны.
Пять тысяч литров борща были готовы ещё засветло. За полтора часа чан опустел. Пластиковая посуда белела трёхметровой кучей возле сцены, устроенной у подножия чугунного Ленина.
Гордость местной самодеятельности – ансамбль «Берёзонька» – отработал грустный, бесплатный концерт и удалился в закулисный автобус. Изюминкой вечера должно было стать столичное файер-шоу. Под жутковатый нойз-индастриал на сцене появились обвешанные светодиодами артисты в черных трико и балаклавах. Фронтмен взял в руки что-то вроде ружья с огромным раструбом и начал поливать салютами над головами протрезвевшей от страха публики. По краям трибуны были установлены мощные пушки для финального аккорда. Одна из них чуть завалилась набок, поэтому стала стрелять не вверх, а в стоящий в пяти метрах от сцены автобус с артистами. Ракеты со свистом залетали в салон вместе с осколками выбитого стекла, полуголая «Берёзонька» с криками выбегала наружу, зрители с интересом смотрели на суету вокруг автобуса и немного на салют.
На следующее утро в городском травмпункте сидело 12 обожженных петардами танцоров. Этажом выше, в наркологическом отделении, кандидат Борис Георгиевич в объятиях белой горячки требовал от врачей отправить в Москву некую дискету с «компроматом» (вместо неё он тыкал медперсоналу свой паспорт). Ресторатор Миша давал объяснения в милиции по поводу украденного со спиртзавода пятитонного чана из нержавейки.
В книгу Гиннеса самый большой борщ не попал: отправить видео в оргкомитет просто забыли. Через неделю на выборах победила Пшеницкая и засела в Думе уже, кажется, на всю оставшуюся жизнь.