Оглавление
Кирилл Зубков. Просвещать и карать. Функции цензуры в Российской империи середины XIX века
ПРЕДИСЛОВИЕ
ВВЕДЕНИЕ
Предварительные замечания
Либеральное понимание цензуры и попытки ревизии
Теоретические модели в историографии российской цензуры
Институт цензуры в Российской империи середины XIX века
Предмет и структура работы
Часть 1. Гончаров: писатель как цензор, цензор как писатель
Глава 1. МЕЖДУ ГОСУДАРСТВОМ И ЛИТЕРАТУРОЙ. ГОНЧАРОВ В ЦЕНЗУРНОМ КОМИТЕТЕ
1. Гончаров, «либеральная бюрократия» и «новый курс» в цензурном ведомстве
2. Чем занимался Гончаров в цензурном комитете? Реформаторские планы и повседневная практика
Экскурс 1. «…ПРИНЯЛИ СТОРОНУ СИЛЬНОГО…» ЛИТЕРАТУРНОЕ СООБЩЕСТВО И СТАТУС ЦЕНЗУРЫ В 1856 ГОДУ
Глава 2. ЗАПОЗДАВШИЕ ИЗМЕНЕНИЯ. ГОНЧАРОВ И ПРОЕКТЫ ЦЕНЗУРНЫХ РЕФОРМ 1850‐Х ГОДОВ
1. «…действовать по цензуре в смягчительном духе»: Министр Норов и попытки либерализации цензурного ведомства
2. Гончаров в министерстве цензуры: Об одном несостоявшемся проекте реформ
Экскурс 2 «ПОЛИТИЧЕСКИЙ РОМАН» И НОВАЯ ЦЕНЗУРА. КАК МИНИСТР ВАЛУЕВ ПОКРОВИТЕЛЬСТВОВАЛ ПИСЕМСКОМУ
Глава 3. ЦЕНЗОР НА РАСПУТЬЕ. ГОНЧАРОВ В ВЕДОМСТВЕ ВАЛУЕВА
1. «…не с обыкновенной цензурной точки зрения…»: Гончаров и империалистические проекты обрусения Северо-Западного края
2. Кто закрыл «Русский вестник»? Цензурные интриги и нигилистическая периодика
Глава 4. РОМАН ЦЕНЗОРА «ОБРЫВ» ГОНЧАРОВА И КРИТИКА НИГИЛИЗМА
1. Реконструкция эстетики: Романная форма как политическая полемика
2. «…прикрою сатира и нимфу гирляндой…»: Эротические сцены и нарративная техника в «Обрыве»
Часть 2. Островский: публика глазами цензоров и драматурга
Глава 1. КАК ЦЕНЗОРЫ ПОМОГЛИ ОСТРОВСКОМУ СТАТЬ ВЕЛИКИМ ПИСАТЕЛЕМ. ЛИТЕРАТУРНАЯ ЭВОЛЮЦИЯ И ДРАМАТИЧЕСКАЯ ЦЕНЗУРА
1. «…не уйти ему от суда публики…»: общественное мнение и комедия «Свои люди – сочтемся!»
2. Цензурные запреты и литературная слава: как в III отделении читали Островского
3. Сословные конфликты и естественные чувства: запрет комедии «Воспитанница»
4. Цензор против императора: Пересмотр решения о запрете комедии «Свои люди – сочтемся!»
Глава 2. ЦЕНЗОРЫ НА СТРАЖЕ НРАВСТВЕННОСТИ. ПОЧЕМУ БЫЛА РАЗРЕШЕНА «ГРОЗА» ОСТРОВСКОГО?
1. Мораль и приличия в деятельности европейской и российской драматической цензуры
2. От «нескромных намеков» до «ограждения общества»: Как российские цензоры воспринимали общество
3. «Народ» и «публика» в цензурном ведомстве эпохи Александра II
Экскурс 3. КРИТИКА БЮРОКРАТИИ И ПРОБЛЕМЫ ИНТЕРПРЕТАЦИИ «ДЕЛО» СУХОВО-КОБЫЛИНА И «ДОХОДНОЕ МЕСТО» ОСТРОВСКОГО ГЛАЗАМИ ЦЕНЗОРА
Глава 3. НАЦИОНАЛЬНАЯ МИФОЛОГИЯ И ИСТОРИЧЕСКАЯ ДРАМА. ЗАПРЕТ И РАЗРЕШЕНИЕ ДРАМАТИЧЕСКОЙ ХРОНИКИ «КОЗЬМА ЗАХАРЬИЧ МИНИН, СУХОРУК»
1. Демократизм и регионализм в николаевскую эпоху: Пьесы о Минине 1830–1840‐х годов
2. Искупление или победа? Две редакции «Минина» Островского в историческом контексте
Экскурс 4. ХОДАТАЙ ПЕРЕД СУДОМ ЦЕНЗУРЫ? ТЕАТРАЛЬНО-ЛИТЕРАТУРНЫЙ КОМИТЕТ И «ЖЕНИТЬБА БАЛЬЗАМИНОВА» А. Н. ОСТРОВСКОГО
Глава 4. ИВАН ГРОЗНЫЙ НА РУССКОЙ СЦЕНЕ. РЕПРЕЗЕНТАЦИЯ МОНАРХИЧЕСКОЙ ВЛАСТИ И ДРАМАТИЧЕСКАЯ ЦЕНЗУРА
1. Грозный царь: Категория возвышенного и либерализация цензуры 1860‐х годов
2. Смешной царь: Сценическая практика и цензурные запреты
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
СОКРАЩЕНИЯ
АРХИВНЫЕ ИСТОЧНИКИ
ЛИТЕРАТУРА
Отрывок из книги
Эта книга, как и предыдущая наша большая работа, посвящена прежде всего тому, каким образом в Российской империи периода модернизации соотносились литература, общество и государство. В книге «Сценарии перемен: Уваровская награда и эволюция русской драматургии в эпоху Александра II» мы пытались показать, что литературные премии в Российской империи представляли собою сложный гибрид «общественного» и «государственного». Теперь фокус переносится именно на государство – не как на тему для произведений и предмет изображения, а как на активного участника литературного процесса. В этом смысле литературу мы понимаем как один из значимых институтов публичной сферы, складывавшейся в Российской империи на протяжении XIX века. Научных работ о публичной сфере в Российской империи немало, однако собственно литературное сообщество в поле внимания исследователей попадает редко3. Это неудивительно: изучение русской литературы имперского периода методами, хотя бы косвенно связанными с социологией, до сих пор дискредитировано плачевным наследием советских исследователей. Мы пытаемся, с одной стороны, вернуть науку о литературе к обсуждению социальных вопросов, а с другой – избежать примитивного редукционистского подхода, для которого литература есть лишь «надстройка» или «отражение» каких-либо лежащих вне ее феноменов.
Обращаясь к теме цензуры, очень легко последовать за многочисленными исследователями и представить писателей исключительно как объекты давления и репрессий со стороны правительства. Разумеется, нельзя отрицать, что правительство оказывало давление и проводило репрессии, направленные против многих писателей; верно и то, что цензура была одним из основных инструментов этого давления. Однако сводить к этому связи между литературой и цензурой в силу нескольких причин невозможно. Во-первых, не так-то просто отделить писателей от цензоров: штат цензурного ведомства часто пополнялся за счет литераторов, включая очень крупных. Во-вторых, писатели, в свою очередь, были самостоятельными акторами взаимодействия с цензурой, которые могли повлиять на принимаемые цензорами решения. Что бы ни происходило, они редко оставались исключительно безмолвными жертвами. В-третьих, ни цензурные инстанции, ни писательское сообщество не были монолитными: цензор мог защищать писателя от своих строгих коллег, ссылаясь при этом на эстетические достоинства его сочинений; а писатели могли вступать в принципиальные дискуссии о том, как относиться к цензуре и взаимодействовать с ее представителями. Все это вынуждает мыслить отношения литературы и цензуры как сложную сеть взаимодействий, несводимую к однолинейному давлению писателей на цензоров.
.....
Все это, однако, не свидетельствует о полной «бессмысленности» цензуры: будучи малоэффективным и неприспособленным для контактов с литературным сообществом, административный аппарат российской цензуры все же подчинялся определенной логике, которую можно восстановить. Мы попытаемся сделать это в отношении запрета комедии Островского «Свои люди – сочтемся!», который обычно описывается как одно из самых нелепых решений российской цензуры эпохи Николая I. Логика цензоров, как мы покажем, была не столько абсурдна, сколько недоступна большинству участников литературного процесса – как в силу плохого знакомства писателей с бюрократическим аппаратом российского государства, так и в силу полной непрозрачности цензурного ведомства и принципов принятия решений (особенно это относится к драматической цензуре: авторы пьес подчас даже не знали, кто и за что запрещал ставить их произведения).
Более того, цензоры в большинстве своем («нелепые» коллеги, на которых в дневнике жалуется Никитенко, все же были редкостью) довольно неплохо понимали то, что рассматривали. Разумеется, в цензуре служило некоторое количество некомпетентных чиновников, но это вовсе не было закономерностью, тем более что руководство ведомства стремилось от них избавиться. Скажем, когда богобоязненный цензор Воронич запретил печатать в «Одесском листке» сведения, что протодьякон на юбилее архиепископа Никанора возгласил многолетие государю императору и всему царствующему дому, руководитель Главного управления по делам печати при Министерстве внутренних дел Е. М. Феоктистов, вовсе не отличавшийся либерализмом, немедленно распорядился назначить в газету другого цензора79. Характеристика цензоров как компетентных читателей относится не только к писателям типа Гончарова, но и, например, к драматическим цензорам, которые, как мы покажем, очень неплохо понимали пьесы Островского и других авторов.
.....
