Читать книгу Вино из Атлантиды. Фантазии, кошмары и миражи - Кларк Эштон Смит - Страница 19

Сатир

Оглавление

Рауль, граф де ла Френэ, по натуре своей был начисто лишен подозрительности, столь свойственной многим мужьям. Отсутствие этого качества, возможно, отчасти объяснялось недостатком воображения, а с другой стороны, несомненно являлось результатом притупления наблюдательности вследствие излишнего пристрастия графа к крепким аверуанским винам. Как бы то ни было, он не видел ничего предосудительного в дружбе его жены Адели с Оливье дю Монтуаром, молодым поэтом, который мог бы со временем составить конкуренцию самому Ронсару как одна из ярчайших звезд «Плеяды», если бы не одно непредвиденное и роковое происшествие. По правде говоря, господин граф скорее гордился, наблюдая за тем, какой интерес проявляет к госпоже графине этот милый образованный юноша, чьи уста уже пригубили вод волшебного ключа Геликона и чья слава создателя звучных вилланел и изящных баллад начала стремительно распространяться далеко за пределами Аверуани. Нимало не беспокоило Рауля и то обстоятельство, что многие из этих баллад и вилланел весьма недвусмысленно восхваляли несомненные достоинства Адели и открыто упоминали ее локоны цвета темного вина, ее золотистые глаза, а также великое множество иных прелестей, не менее соблазнительных и столь же существенных для женского совершенства. Господин граф не претендовал на роль знатока поэзии: как и многие, он считал, что она весьма далека от здравого смысла и не имеет ровным счетом никакой практической ценности; при любом столкновении с чем-нибудь рифмованным или же написанным в размер умственные способности графа парализовало. Между тем баллады и их автор постепенно позволяли себе все больше и больше вольностей.

В тот год ласковое весеннее солнышко растопило суровые зимние снега за неделю, и земля оделась в нежные оттенки хризолита и хризопраза. Оливье все чаще появлялся в замке Френэ, и они с Аделью подолгу оставались наедине, ибо то, что они так горячо обсуждали, не представляло для господина графа ни малейшего интереса, даже если предмет их беседы не выходил за рамки его понимания. Теперь молодые люди иногда выбирались за пределы замка, чтобы побродить по лесу, который, подобно морю весенней зелени, подступал вплотную к серым стенам и башням, и понежиться на нагретых солнцем полянах, где воздух был напоен тонким ароматом первых полевых цветов. Если люди и злословили о них, то исключительно за глаза, и слухи эти не достигали ушей Рауля, Адели или Оливье.

Так все и шло бы дальше своим чередом, если бы господин граф вдруг невесть почему не озаботился чистотой своей супружеской репутации. Возможно, в перерыве между охотой и возлияниями, занимавшими все его время, он неожиданно заметил, как жена молодеет и хорошеет с каждым днем, чего никогда не случается с женщинами, если их не согревают волшебные лучи любви. Не исключено, что он перехватил нежный взгляд, какими обменивались Адель и Оливье, или, быть может, под влиянием ранней весны хмельная дымка, что затуманивала его рассудок, слегка рассеялась, в душе смутно всколыхнулись давно забытые мысли и чувства, и он прозрел. Как бы то ни было, однажды в начале апреля, вернувшись в замок из Виона, куда он отлучался по делам, граф де ла Френэ узнал от слуг, что госпожа графиня в обществе Оливье дю Монтуара несколькими минутами ранее отправилась прогуляться по лесу, и огорчился. На хмуром лице его не отразилось, впрочем, никаких чувств. Задумавшись на миг, граф спросил:

– Какой дорогой они пошли? Я должен сейчас же увидеть госпожу графиню.

Слуги указали ему направление, и он медленно зашагал по тропинке в сторону леса, пока не скрылся с их глаз. Затем он схватился за эфес шпаги и, резко ускорив шаг, углубился в лесную чащу.


– Я немного боюсь, Оливье. Может быть, остановимся здесь?

Адель и Оливье на сей раз забрели дальше, чем обычно заводили их прогулки, и теперь приближались к той части Аверуанского леса, где деревья были много старше и выше. Говорили, что некоторые из этих исполинских дубов росли здесь еще с языческих времен. Сюда почти никто никогда не заходил; среди крестьян издавна бытовали страшные поверья и легенды об этих местах. Здесь видели такие вещи, коих самое бытие наука сочла бы оскорблением, а религия – богохульством. Ходили слухи, что тех, кто осмеливался вторгнуться сюда, под зловещую сень этих древних чащ, всю оставшуюся жизнь преследовали несчастья и неудачи. Поверья сильно разнились, легенды были туманны, но все сходились на том, что в этом лесу незримо обитала враждебная человеку сила, некий изначальный дух зла, древнее самого Христа или Сатаны. Паника, безумие, одержимость или гибельные пагубные страсти становились уделом тех, кто вторгался во владения этой силы. Были те, кто шептался об этом духе, были и те, кто рассказывал невероятные истории о его истинной природе, но благочестивым христианам не пристало даже слушать подобное.

– Пожалуйста, пойдемте дальше, – взмолился Оливье. – Взгляните, мадам, как древние деревья оделись в изумрудную свежесть апреля, с какой невинностью они ликуют, празднуя возвращение солнца.

– Но, Оливье, ведь люди болтают разное…

– Все это детские сказки. Пожалуйста, пойдемте дальше. Этот лес и впрямь находится во власти неодолимых чар, но это всего лишь чары красоты.

Действительно, как он и сказал, раскидистые дубы и буки покрылись нежной зеленой листвой, и лес дышал такой животворной и безмятежной радостью, что трудно было поверить страшным легендам и преданиям. В такие дни сердца, обуреваемые тайной любовью, полнятся желанием быть вместе бесконечно. После не слишком упорных возражений и настойчивых заверений Адель позволила Оливье убедить себя, и они продолжили свой путь.

По тропинке, протоптанной то ли дикими зверями, то ли людьми, молодые люди беспрепятственно углублялись в обитель мифического зла. Склонившиеся ветви ласкали их мягкой листвой, точно маня идти дальше, солнечные лучи проникали сквозь высокие кроны, подсвечивая прекрасные лилии, что цвели, таясь во мраке меж узловатых могучих корней. Стволы деревьев, искривленные и корявые, покрытые вековыми наплывами коры, уродливо горбились под грузом незапамятных лет, но от них исходило ощущение древней мудрости и спокойного дружелюбия. Адель то и дело вскрикивала от восторга, и ни она, ни Оливье не находили ничего зловещего или подозрительного в этом сочетании утонченной красоты и причудливой корявости старого леса.

– Разве я был не прав? – спросил Оливье. – Стоит ли бояться безобидных цветов и деревьев?

Адель улыбнулась, но ничего не ответила. Стоя в освещенном солнцем кругу, молодые люди смотрели друг на друга, охваченные чувством новой, завладевающей их сердцами близости. В безветренном воздухе витал пьянящий аромат, исходивший из какого-то незримого источника, – аромат, что, казалось, тайно говорил о желании и любовном томлении и призывал отдаться страсти. Непонятно было, что за цветок его издает, ибо под ногами росло великое множество неведомых цветов – с мясистыми колокольчиками чувственного белого и розового цветов, с кудрявыми переплетающимися лепестками, с сердцевинками, похожими на зияющие алые раны. Адель и Оливье смотрели друг на друга, точно ослепленные внезапной вспышкой пламени, и в крови у обоих неодолимо вскипал всепоглощающий зов, как будто они выпили любовного зелья. Одна и та же мысль явственно читалась в дерзком блеске глаз Оливье и в застенчивом румянце на щеках графини. Так долго скрываемая любовь, о которой ни один из них до сих пор не заявлял открыто, властно заговорила в сердцах обоих. Одинаково смущенные, они в неловком молчании продолжили прерванную прогулку.

Молодые люди не осмеливались взглянуть друг на друга, и ни один не заметил, как странно изменился лес вокруг; ни один не обратил внимания на то, как зловеще искривлены серые стволы по сторонам от тропы, как чудовищно и непристойно выглядят бледные грибы в полумраке, как сладострастно пламенеют на солнце головки цветов. Ослепленные желанием, опоенные мандрагорой страсти, влюбленные не видели и не слышали ничего вокруг; все, кроме пыла их тел, биения сердец и кипения крови, казалось им смутным, точно сон.

Дремучий лес все густел, и ветви смыкались над их головами, многажды усиливая тьму. Звериные глаза сверкали во мраке тайных нор искрами коварного рубина или холодного безжалостного берилла; в ноздри молодым людям ударил запах стоячей воды и прелой прошлогодней листвы, и наваждение, владевшее ими, слегка отступило.

Они остановились на краю окруженной валунами заводи, над которой густо переплетались ветви старых трухлявых деревьев, словно навеки застывших в припадке безумия. И тут из зарослей ольхи, тоже успевшей покрыться свежей листвой, на них уставилось чье-то лицо.

Видение было настолько неописуемым, что в первое мгновение они не поверили своим глазам. Два рога проглядывали сквозь гриву нечесаных волос над получеловеческим-полузвериным лицом с раскосыми глазками, клыкастым ртом и бородой, щетинистой, как шкура вепря. Это лицо было старым, неизмеримо старым; неисчислимые лета похоти избороздили его морщинами и складками, и весь его облик дышал медленно, нескончаемо, долгие века копившейся злобой и порочностью. То было лицо Пана, глядевшего на застигнутых врасплох путников из своей потаенной чащи.

Ужас охватил молодых людей – им сразу вспомнились древние предания. Любовное наваждение рассеялось, и неутоленные желания утратили свою власть. Точно очнувшись от глубокого забытья, они увидели кошмарное лицо и сквозь бешеное биение собственных сердец услышали взрывы дикого, злобного, панического хохота, а потом видение вновь исчезло среди ветвей.

Дрожа, Адель впервые бросилась в объятия возлюбленного.

– Вы видели? – прошептала она, прижимаясь к нему.

Оливье привлек ее к себе. В этой сладостной близости пережитый всего миг назад ужас сделался неправдоподобным, нереальным. Вероятно, это двойные чары усыпили его страх, и теперь он уже не знал, было ли мимолетное видение лишь игрой солнечного света в ольховой листве или им и впрямь являлся легендарный демон, обитатель Аверуанского леса. Собственный испуг теперь показался Оливье глупым и беспричинным. Он даже испытывал нечто вроде благодарности к этому видению, чем или кем бы оно ни было, ибо именно оно толкнуло Адель в его, Оливье, объятия. Он не мог думать ни о чем, кроме этих теплых приоткрытых губ, которых он так долго жаждал. Оливье начал успокаивать возлюбленную – он хотел, чтобы она забыла свои страхи, он убеждал ее в том, что все это ей просто почудилось, и его утешения очень быстро перешли в пылкие признания в любви. Губы влюбленных соприкоснулись… и вскоре оба забыли о явившемся им сатире.

Они лежали, слившись в объятиях, на ложе золотистого мха, где солнечные лучи пробивались сквозь единственный просвет в густой листве, когда Рауль нашел их. Любовники не видели и не слышали его; первым и последним, что оповестило их о его появлении, был удар шпагой, которую он всадил в тело Оливье с такой силой, что острие пронзило его насквозь и вошло в грудь Адели.

Адель закричала и забилась под трупом Оливье, и тот несколько раз безжизненно дернулся в такт. Рауль выдернул шпагу и вторым ударом прикончил женщину. Потом с чувством безотчетного удовлетворения оттого, что отомстил за свою попранную честь как подобало, в глухой тоскливой растерянности, смутно недоумевая, что это было такое, посмотрел на своих жертв.

Оба они уже совершенно затихли, как и полагалось любовникам, заколотым прямо на ложе греховных наслаждений. Темный лес, куда редко отваживались забредать люди, ни шорохом, ни вздохом не выдавал ничьего присутствия. Потому-то господин граф неимоверно испугался, услышав злобный нечеловеческий смех, дикий и безумный дьявольский хохот, донесшийся из зарослей ольхи.

Рауль вскинул окровавленную шпагу и вгляделся в сплетение темных ветвей, но ничего не увидел. Смех прекратился, и воцарилось безмолвие. Граф перекрестился и поспешно зашагал обратно по тропе, которая привела его сюда.

«Сатир»: альтернативный финал

Они лежали на ложе золотистого мха, где солнечные лучи пробивались сквозь единственный просвет в густой листве, когда Рауль нашел их. Любовники не видели и не слышали его, застывшего с обнаженной шпагой при виде их преступного счастья.

Граф готов был наброситься на них и пронзить обоих одним ударом, но тут произошло нечто непредвиденное и совершенно немыслимое: бурое косматое существо, не человек и не зверь, но дьявольская помесь того и другого, с невероятной быстротой выскочило из ольховых зарослей и вырвало Адель из объятий Оливье. Оливье и Рауль успели увидеть его лишь мельком, и ни один впоследствии не мог внятно описать, что видел. Но это было то самое лицо, что скалилось на влюбленных из зарослей, а заросшие шерстью ноги и тело были точь-в-точь как у существа из древних легенд. Он исчез внезапно, как и появился, унося в своих объятиях женщину, и ее полным ужаса крикам вторил его безумный дьявольский смех.

Потом и крики, и смех затихли вдали, в зеленой лесной тиши, и воцарилось безмолвие. Раулю и Оливье оставалось лишь смотреть друг на друга в полном оцепенении.

Вино из Атлантиды. Фантазии, кошмары и миражи

Подняться наверх