Читать книгу От разногласий к близости. Почему взлеты и падения – ключ к лучшим отношениям - Клаудия Голд - Страница 5

В комнату входит молодая темноволосая женщина с одиннадцатимесячной дочкой на руках. Женщина оглядывается, видит высокий стульчик, подходит, усаживает разволновавшегося ребенка, тщательно закрепляет ярко-голубые ремни безопасности. Потом садится лицом к дочке, они смотрят друг на друга, мать обеими руками поглаживает малышку по головке.

– Ты моя чудесная девочка? – нежным голосом спрашивает женщина.

Ребенок успокаивается, поднимает бровки и издает означающий согласие воркующий звук. Потом указывает пальчиком на что-то над плечом матери и решительно произносит: «Да». Мать отворачивается, смотрит, затем снова поворачивается к дочке и улыбается, давая понять, что видела то же самое.

Мать слегка щекочет пяточки малышки, затем, перебирая пальцами, взбирается вверх по ножкам. Девочка улыбается. Мать берет ее за ручки, щелкает языком, привлекая внимание ребенка, – общение матери и дочери напоминает изящный танец.

Затем мать отворачивается, дочка видит только ее темные волнистые волосы. Когда мама снова поворачивается к ребенку, ее лицо похоже на застывшую маску, лицо робота.

На личике малышки появляется озадаченное выражение. Она улыбается матери, но та на улыбку не отвечает. Ребенок пытается привлечь ее внимание, снова на что-то показывая. Но на этот раз мать не смотрит туда. Ее лицо по-прежнему бесстрастно, она словно окаменела, лишь моргает время от времени.

С момента, когда мать перестала реагировать на ребенка, прошло 16 секунд.

Девочка наклоняется вперед – ремни безопасности не дают ей упасть со стульчика – и протягивает ручонки к матери. Та по-прежнему неподвижна, лицо не меняет выражения. Ребенок, явно расстроенный, снова пытается улыбнуться, но улыбка быстро гаснет. Девочка хлопает в ладошки. Никакой реакции.

Прошла минута и 18 секунд.

Мать по-прежнему не выказывает эмоций, и ребенок начинает хныкать. Засовывает пальчики в рот и беспокойно оглядывается. Поворачивается к матери и снова пытается до нее дотянуться. Мать сохраняет «каменное лицо».

Девочка сдается и разражается плачем. Она выгибает спинку, в отчаянии крутится в стульчике.

И тут лицо матери оживает. Она снова смотрит на малышку с улыбкой и любовью, берет ее ручки и тем же напевным голосом, каким говорила раньше, произносит: «Я здесь, я здесь».

Все еще сбитая с толку девочка на мгновение колеблется, затем облегченно улыбается и тянется к матери. Мать и ребенок снова вместе.

Прошли минута и 30 секунд.

Это сцена из видеозаписи психологического эксперимента, известного как «каменное лицо». В то время я еще не понимал, что эксперимент станет неким ориентиром, первым в серии изысканий, нацеленных на изучение развития ребенка, а затем и на более широкий контекст человеческих взаимоотношений.

В течение дня мы, сами того не осознавая, неоднократно демонстрируем «каменное лицо» другим людям, выражая неудовольствие или отторжение от членов семьи, друзей, врагов и даже незнакомцев. И нам его тоже демонстрируют. Обычно это выглядит не так драматично, как во время эксперимента. Как правило, мы делаем «каменное лицо» неосознанно, другие тоже обращают его к нам не нарочно. И тем не менее такое застывшее выражение входит в репертуар выражений лица каждого человека.

В 1972 году впервые проведенный мной эксперимент «Каменное лицо» послужил началом революционных открытий. Незадолго до того я стал преподавателем Гарвардской медицинской школы и, обустраивая свою лабораторию, вынашивал одну идею. Я полагал, что младенец намного активнее участвует во взаимоотношениях «родитель – дитя», чем было принято думать в то время. И психиатры, и психологи давно пришли к выводу, что младенцы имеют прочные связи с теми, кто больше других заботится о них, а разрушение этих связей негативно сказывается на ребенке, но главная роль в этих взаимоотношениях отводилась поведению матери. Была ли она последовательна и постоянна в своих реакциях или отвлекалась и становилась эмоционально недоступной? Было ли ее поведение непредсказуемым и непонятным для ребенка? И никто не обращал внимания на роль младенца. Считалось, что связь эта односторонняя, от матери к ребенку, а он просто получает то, что ему дают. Но, поработав с Томасом Берри Бразелтоном, я понял, что новорожденные обладают потрясающей социальной компетентностью, и начал подозревать, что прежний подход был неверным.

Как психолог-экспериментатор, я решил проверить свою гипотезу опытным путем. Проигрывал разные варианты – мать не смотрела на ребенка, хмурилась, не разговаривала с ним, – однако все они не казались убедительными или нарушали чистоту эксперимента. А потом пришел к следующей мысли: мать вообще не должна реагировать на малыша, и это стало большим потрясением. Как я и предполагал, реакция ребенка оказалась очень выразительной. Я был поражен тем, сколь многое младенец может поведать о том, что с ним происходит. (Хотя изначально в исследованиях принимали участие матери, однако, читая эту книгу, вы поймете, что то же самое относится и к отцам, и к другим близким малышу членам семьи.)

Основываясь на полученных ранее знаниях, я предполагал, что, когда мать в эксперименте «Каменное лицо» по моей просьбе отвернется, малыш просто продолжит смотреть на ее затылок. Он не станет призывать ее, не попытается каким-то образом заставить снова повернуться к нему, не выразит возмущения – просто ничего не будет делать.

В первом эксперименте принимали участие семь матерей с младенцами от одного до четырех месяцев. Результат у всех семи пар, или диад, оказывался одинаковым. Когда матери отворачивались, малыши прибегали к целому набору трюков: улыбались, гулили, на что-то показывали, кричали, плакали, пытаясь снова привлечь внимание матери.

В зависимости от возраста ребенок мог использовать уже знакомые ему приемы. Ничему особенному его не учили. Девочке, участвовавшей в эксперименте, – именно эта версия получила большинство просмотров на YouTube – было 11 месяцев. В первоначальных экспериментах схожая реакция запечатлена у младенцев в возрасте одного месяца, а в некоторых случаях замечена даже у новорожденных. Этих малышей не обучали никаким социальным навыкам. Стремление к контакту было присуще им от рождения и проявлялось в самых ранних взаимоотношениях. Требование двухсторонней связи было присуще младенцам изначально.

Подобная реакция свидетельствует как минимум о двух фактах. Во-первых, ранее распространенное в психологии представление о том, что общением с ребенком управляет мать, а ребенок лишь пассивный его участник, было ложным. Напротив, ребенок оказался чрезвычайно активным, прилагающим огромные усилия к тому, чтобы заставить мать снова общаться с ним. Всего лишь один эксперимент разрушил одну из наиболее распространенных в современной психологии посылок, поэтому теории, которые на ней строились, следовало полностью пересмотреть. Во-вторых, оказалось, что психологи совершенно упустили из виду продолжительный период развития человеческого «я» – об этом они вообще ничего не знали.

Кроме прочего, эксперимент поднял массу вопросов. Что происходило во время общения? Каковы последствия слишком отдаленной – или слишком тесной – связи между матерью и ребенком? Как долго дитя может переносить нарушение такой связи? Когда ребенок просто сдается и прекращает попытки восстановить ее? Через пять минут? Десять? А может быть, ему требуется столько же времени, сколько и матери, – на то, чтобы, услышав звонок, спросить, кто пришел, и открыть дверь? Что можно считать нормой? Этого мы не знали.

Мы с коллегами по Гарварду экспериментировали с «Каменным лицом» в течение нескольких лет. Расширив эксперимент, вовлекли в него детей постарше и даже взрослых. Мы попросили их вести себя так, как если бы они были парой «мать – дитя», и в результате узнали много нового. Взрослые, игравшие роль ребенка, отмечали, что их охватывали паника, гнев и беспомощность. Взрослые в роли матери упоминали чувства вины и тревоги. Некоторые даже просили у «ребенка» прощения.

Эксперимент с участием взрослых продемонстрировал фундаментальную важность социальной связи. Стремление к ней коренится в нашей эмоциональной сущности. Даже если участники эксперимента знали, что происходит – а обоим взрослым заранее рассказывали об этом, – они все равно переживали сильную эмоциональную реакцию. Чувства, испытываемые взрослыми в роли ребенка, столкнувшимися с эмоциональной обструкцией, судя по всему, совпадали с чувствами реальных детей в такой же ситуации. Взрослые в роли матерей тоже были расстроены. «Это он заставил меня так поступить», – порой говорили они игравшим роли детей взрослым и указывали на экспериментатора, то есть на меня. Реальные матери радовались, наблюдая реакцию своих малышей, и, хотя часто говорили: «А я даже не представляла, что он так хорошо меня узнаёт», эксперимент им все равно не нравился. Но, в отличие от игравших роли взрослых, у этих матерей не было возможности объясниться с детьми.

К 1975 году я еще не совсем понимал значение полученных результатов, однако был уверен, что столкнулся с чем-то важным, и потому решил обнародовать данные экспериментов. Я с трепетом готовился представить полученные результаты на ежегодной конференции Общества исследований развития детей – профессиональном сообществе детских психологов-клиницистов и исследователей. Как отреагируют на мои открытия они?

Это был смелый шаг, и я очень волновался. Мне было 32 года, и до того момента моя карьера в области психологии развития ребенка была вполне благополучной.