Читать книгу Сиротская доля - Клавдия Лукашевич - Страница 3

Для Наташи Петровой наступила новая жизнь. Тихая, боязливая, неразговорчивая девочка не могла понравится новым подругам. В учебных заведениях любят тех, кто бесшабашно весел, смел, кто хорошо учится и помогает другим или кто может чем-нибудь поделиться, угостить…

К Петровой никто не приходил, у нее ничего не было. Подруги сначала допытывались у Наташи:

– Что же, Наташа Петрова, к тебе никто не приходит по воскресеньям?

– Не знаю.

– А будут ли к тебе приходить?

– Да…

– А гостинцы тебе приносить будут?

– Не знаю…

– Кто же к тебе будет приходить?

– Дядя… Тетя… Еще другой дядя…

– Они богатые?

– Да… Впрочем нет… Не знаю…

– Смешная ты… Не знаешь, богатые ли у тебя дядя и тетя…. У них денег много?

– Нет, не очень много… Часто и совсем не бывает.

– Что же они не идут?

– Не знаю…

– Наверно, они тебя не любят?

– Не знаю!

– Ну, Петрова… От тебя ничего не вытянешь… Все «не знаю, да не знаю»… В самом деле ты «Незнайка». Скучно с тобой.

Между тем шло воскресенье за воскресеньем, а к Наташе никто не приходил. Первое время она все ждала… ждала мучительно и тревожно, Как ждут обещанного дети. Бывало, в воскресенье сидит она в уголке, тихая, задумчивая, и глаз не спускает с дверей приемной, в которую входят родные. При каждом движении ручки ей кажется, что откроется дверь и войдут дядя Петя, тетя Маша, Липочка… Или вдруг появится милый, дорогой человек, которого так нетерпеливо ждет и ждет Наташа.

Она долгие часы смотрит на дверь, вся дрожит, вся замирает, и ее сердечко готово выпрыгнуть… Если бы пришел кто-нибудь родной, как бы обрадовалась девочка… бросилась бы навстречу, обняла бы и крепко поцеловала, поведала бы все, что пережила она, о чем ей хочется знать, и облегчила бы маленькую душу.

Но время шло, и к Наташе никто не приходил. Сначала она не теряла надежды и горько плакала по ночам после обманутых ожиданий. А потом и ждать перестала. Сидит в уголке как в воду опущенная и с завистью посматривает на других. Вон маленькую толстушку Аню Ястребову как нежно ласкает мать: то голову поцелует, то щечку, то к себе прижмет, дает ей что-то, опять целует, Аня смеется – такая веселая, счастливая – что-то шепчет, обняв мать за шею… Вон к двум сестрам, Любе и Наде Андреевым, пришел их дедушка-швейцар. Он всегда приносит им то священную книжку, то по прянику, то булку и читает длинные нравоучения, как они должны вести себя. Несмотря на нравоучения, девочки очень любят дедушку и с нетерпением ждут его.

Любимица всего приюта, Верочка Тимофеева, хотя и круглая сирота, но тоже с радостью ожидает воскресенья: или ее берут к себе знакомые, или к ней приходят какие-то подруги и приносят гостинцы.

Ко всем приходят, всех любят, всех балуют, ласкают, – немного таких, как Наташа. Она совсем одна, покинута, забыта, никому не дорога, не нужна. Такое одиночество делает детей угрюмыми или озлобленными, сосредоточенными в своем горе.

Наташа замкнулась, как улитка в раковину. Она ни с кем не разговаривала, никогда от души не смеялась и даже редко улыбалась. Маленькая стриженая головка девочки привыкла думать; большие удивленные зоркие глаза привыкли все видеть, все наблюдать. Как бывало прежде в доме тетки, так и теперь здесь, Наташа забивалась куда-нибудь в уголок, в уединение и наблюдала и обо всем рассуждала сама с собой. Она никому не сообщала своих наблюдений, потому что привыкла молчать и таить все в себе.

Соня Малкова и Дуня Григорьева перед воскресеньем всегда так нежно целуют Анну Мухину, и платье казенное ей зашивают, и постель стелют, – это чтобы она им побольше дала… Когда Анюта Мухина развязывает свой узелок с гостинцами, то Дуня Григорьева жует ртом, ее бледное круглое лицо становится красным, глаза прыгают, и она ласкается, как кошка, к Анюте… Она больше всего любит гостинцы, любит поесть… За обедом у всех выпрашивает лишнюю порцию; за гостинцы все готова отдать: книгу, ленточку, тетрадь, свои карандаши, перья, бумагу выменивает на пастилку или леденец. Ей бы всегда что-нибудь жевать… За то она такая полная, точно налитая, неповоротливая и ленивая. Соня Малкова, рыжая, косоглазая девочка, очень хитрая; старается свою вину свалить на других, очень часто лжет, обманывает, и за нее подруг наказывают. Аня Мухина любит всем приказывать, всегда важничает, перед всеми хвастается. Лучше всех Верочка… Она ко всем одинакова добра и ласкова, всем готова помочь. И какая она хорошенькая, какая у нее чудная коса. Так разбирала втихомолку, про себя, своих новых подруг Наташа Петрова. К ней все относились равнодушно, холодно, чаще всего подсмеивались над ней, называли ее «Сычом, Тихоней, Незнайкой». С ней было скучно. Бедность, одиночество, застенчивость – очень часто отталкивают людей, а блеску, красоте и богатству – поклоняются.

В приюте все очень льнули к Анюте Мухиной. Шаловливая, изящная брюнетка, с живыми серыми глазками, с ярким румянцем, – эта двенадцатилетняя девочка была чем-то вроде кумира своих подруг. Мать ее служила экономкой у какой-то важной графини и очень баловала свою дочку. Она часто брала к себе девочку, носила ей массу лакомств, ленточек, конфет; приносила зимой букеты живых цветов и дорогие бонбоньерки. Рассказы Анюты волновали весь приют, как волшебная сказка.

– Ах, девицы, какие комнаты у нашей графини!.. И рассказать-то невозможно… Такие все прелести… Вы и представить себе не можете… Зала белая с золотом. Мебель атласная, зеркала огромные, на потолке разные картины нарисованы… Знаете, летят ангельчики и держат гирлянды цветов… Одна гостиная у нас китайская, и потолок сделан, как небо, и звездочки и луна сделаны, как настоящие… А на столах слоны и львы, разные китайские звери и люди и диковинная китайская мебель, вся расшитая разноцветными шелками… Другая гостиная помпадур… Это, знаете, все так пышно, пышно и мебель с розовыми цветами. А спальня у нашей графини вся зеленая, и стены шелковые, и кровать под балдахином, а на полу подушки лежат, куда графиня свои ноги ставит, и такие зеркала, что можно себя со всех сторон увидеть.

Полураскрыв свои рты, слушали девочки Анюту. Они все завидовали ей и считали ее, ходившую по этим роскошным комнатам, каким-то высшим существом. Девочка рассказывала подругам, что графиня ест всегда на золоте и на серебре, что каждая чайная чашка у нее стоит двести рублей. Она рассказывала им о балах графини, как играет там музыка, как танцуют военные все в золоте и барыни все в бриллиантах и шампанское разносят во льдинах; сколько огней горит, какие наряды у барынь, а маленький брат Анюты, вымазанный и одетый арабом, в золотой тачке развозил букеты цветов… И дамы берут эти букеты и дают брату конфет.

– Счастливая ты, Анюта, все это видела своими глазами… Ах, хоть бы разок в щелочку взглянуть, – завидовали подруги.

– Вот где угощенье-то… Попробовать бы… Я бы все, что у меня есть, отдала, только бы меня хоть разок на балу попотчевали, – говорила Дуня Григорьева.

– А я бы согласилась хоть поломойкой быть у графини, лишь бы все это видеть… – возражала Соня Малкова.

– А я бы полжизни своей отдала, чтобы только меня графиней сделали, – замечала Надя Андреева.

– И я бы тоже, – вторила ей сестра Люба.

– Хоть бы годик так пожить… Эх, не всем дается такое счастье, – с грустью вторила ей сестра.

– Когда я кончу приют, то поступлю к графине камер-юнгферой. Я буду у нее жить в отдельной комнате буду ее одевать и причесывать, и у меня будет своя горничная. Графиня сама мне сказала, – хвасталась Анюта.

– Счастливая ты, Анюта! Вот какая жизнь хорошая тебя ждет. Заживешь ты барыней и нас всех забудешь, хором говорили девочки, завистливыми глазами посматривая на самодовольно улыбавшуюся подругу.

– Нет, я вас не забуду. Вы ко мне приходите и, может, еще я вам покажу, как живет графиня, – обещала Анюта.

Однажды, во время такого разговора, присутствовала Верочка. Она слушала Анюту и своих молоденьких сотоварок насмешливо, наконец рассмеялась и проговорила, покачав сомнительно головой:

– Ничего-то вы, девицы, не понимаете… Ничего не видели дальше своего приюта. Как будто все графини счастливые! Как будто всем у графинь жить хорошо?! Моя бабушка всегда говорила, что «через золото чаще всего слезы льются… Счастлив тот, кто молод, здоров, да у кого хлеб есть…»

Девочки были недовольны словами своей любимицы и стали громко возражать.

– Нет, Верочка, хорошо быть графиней… Что вы не говорите, а лестно на золоте да на серебре есть, на шелку спать, да на балах веселиться… Жить в богатстве это что ни на есть самое большое счастье… Все-то тебя любят, хвалят… Что хочешь, то и сделаешь.

Из темного уголка комнаты на Верочку смотрели восхищенные детские глаза, на которые никто не обращал внимания. Наташу Петрову никто не замечал, а она радостно кивала стриженой головой. Да, она думала точно так же, как и Верочка. Для ее счастья не надо ни золота, ни серебра, ни богатых палат, ни дорогих кушаньев… Она ничего этого не хочет и графиней быть не хочет. Если бы возможно было ей перелететь в маленькую тесную кухню. Прислонив ноты к кастрюльке и пригнув голову, чтобы смотреть в ноты, ее милый дядя Коля заиграл бы на флейте… Наташа стала бы петь «Среди долины ровные»… Потом бы они посмеялись, поговорили бы по душе… Или вдруг в следующее воскресенье к ней пришел бы дядя Коля. О, какое бы это было огромное счастье для девочки! Как мало надо иному для счастья… И даже это немногое не дается.

Так шла жизнь в приюте.

Подошло Рождество. Большая часть девочек разъехалась по домам. В приюте была сделана елка. Наташа видела ее в первый раз. Елка поразила девочку, но не обрадовала. Все воспитанницы получили гостинцы и книжки. Наташе приятно было получить подарок, но ей хотелось бы с кем-нибудь поделиться своей радостью, показать кому-нибудь… Среди девочек у нее подруг не было, и никто ею не интересовался. После елки девочке стало еще грустнее, а когда она легла спать, то долго и неутешно плакала.

В эту ночь она видела во сне, будто она сидит в маленькой кухне, на столе горит лампа, а около стола на табурете сидит дядя Коля и играет на флейте, а Наташа поет какую-то новую песню. Так им хорошо, весело… Вдруг дверь с шумом отворилась и на пороге показались тетя Маша и Липочка и еще какие-то неведомые страшные люди. Они вырвали у дяди Коли флейту и оторвали ему голову.

Наташа громко закричала и проснулась. Она вся дрожала и всхлипывала, вся ее голова была в поту, грудь давило; ей было очень тяжело и страшно.

– Петрова, Петрова, успокойся! Проснись! Что ты так кричишь? Что с тобой?

В полумраке спальни, около постели девочки стояла испуганная молодая учительница, Зоя Петровна, и трясла ее за плечи.

– Ты, наверно, неловко лежала, Наташа Петрова! Повернись на бок!

Девочка всхлипывая, перевернулась.

– Скажи, Наташа, ты видела дурной сон? Как ты страшно закричала.

– Да.

– Что же ты видела?

– Дяде Коле голову оторвали.

– Ну, успокойся и спи… Это пустяки. Перекрестись и скажи: Господи, в руки Твои передаю дух мой! Тогда наверно скоро и спокойно заснешь.

Этот ужасный сон поднял целый рой воспоминаний в душе маленькой девочки. Она опять мучительно затосковала о дяде Коле, вообще о близкой родной душе, о ласке и участии, которых ей недоставало. Мучительно тяжело живется ребенку без нежной ласки, как цветочку без красного солнышка.

Лежа с закрытыми глазами на постели, Наташа мечтала: «А вдруг, в это воскресенье придет дядя Коля или, может быть, дядя Петя. Он принесет ей, наверно, леденцов, пастилы, булок, денег. Она непременно поделится с подругами и Дуня Григорьева будет ее любить. На деньги она купит себе тетрадку и попросит написать стихи, как у Верочки Тимофеевой. Она ей показывала свой альбом со стихами. И какие там хорошие стихи. Например:

А дальше-то написать и нельзя… Вдруг придут тетя Маша и Липочка… Вдруг она, Наташа, вырастет. Она непременно попросится жить к той графине, про которую рассказывает Анюта Мухина. И дядю Колю возьмет с собой… Он будет у графини музыкантом или швейцаром, как дедушка Андреевых…»

Но действительность, однообразная и унылая, сменяла эти детские грезы.

Прошло уже шесть месяцев, а никто не приходил к Наташе. Написать, разузнать о своих родных – она не умела и ей в голову не приходило. Она только одиноко тосковала, худела и бледнела.

За последнее время произошел случай с флейтой, который переполошил весь приют. От девочки ничего не узнали, и она была наказана за произведенный беспорядок. Как вдруг случилось нечто неожиданное.