Читать книгу Каньон Холодных Сердец - Клайв Баркер - Страница 3

Отец Сандру направился по коридору к следующей двери – гораздо меньшей по размеру, чем та, через которую они спустились на этот этаж крепости. Священник вновь достал ключи, отпер дверь, и, к удивлению Зеффера, перед ними обнаружилась еще одна лестница, ведущая глубже в подземелье.

– Вы готовы? – спросил святой отец.

– Совершенно, – ответил Зеффер.

И они начали спускаться. Ступеньки были крутыми, и с каждым шагом воздух все сильнее отдавал сыростью. Пока они шли по лестнице, отец Сандру не проронил ни слова и только два-три раза оглянулся назад, желая удостовериться, что Зеффер идет за ним следом. Однако выражение его лица было далеко не радужным. Более того, казалось, он пожалел, что решил привести сюда Зеффера, и был бы рад уцепиться за любой повод, чтобы повернуть назад и укрыться в относительно спокойной обстановке верхнего этажа.

В конце лестницы он остановился и стал энергично потирать руки.

– Мне кажется, прежде чем идти дальше, нам следует выпить чего-нибудь горячительного, – заявил он. – Как вы считаете?

– Я не против, – согласился Зеффер.

Сандру юркнул в небольшую нишу в стене, находившуюся в нескольких ярдах от ступенек, и выудил оттуда бутылку и два бокала. Зеффер даже не заострил внимания на том, что алкоголь у священника находился, как говорится, под рукой. Разве мог он винить святых братьев за то, что без бокала бренди им не хватало духу спуститься вниз? Хотя нижний этаж крепости и освещался электричеством (на стенках висели гирлянды лампочек), их свет не прибавлял окружающей обстановке ни уюта, ни тепла.

Протянув Зефферу бокал, отец Сандру откупорил бутылку. Звук выскочившей пробки громким эхом отозвался от голых стен и пола. Монах плеснул щедрую порцию бренди в бокал Зефферу, еще более щедрую – в свой и осушил его прежде, чем Биллем успел пригубить напиток.

– Когда я впервые сюда спустился, – сказал священник, вновь наполняя свой бокал, – мы приготовляли собственный бренди. Из слив, которые росли у нас в саду.

– А сейчас не готовите?

– Нет. – При упоминании о том, что они перестали производить собственный алкоголь, лицо отца Сандру заметно погрустнело. – Земля теперь не та, что раньше. Поэтому сливы не вызревают. Остаются маленькими и зелеными. Изготовленный из них бренди всегда горчит. Его никто не хочет пить. Даже я. Можете себе представить, до чего же гадкий у него привкус? – Он расхохотался над порицанием своей же слабости и под собственный смех долил себе бокал. – Пейте, – сказал он Зефферу, чокаясь с ним так, будто они подняли бокалы впервые.

Зеффер выпил. Бренди оказался крепче, чем тот, который он пробовал в гостинице Браскова, однако влился в него мягко, согревая приятным теплом желудок.

– Неплох, верно? – произнес отец Сандру, расправившись со вторым бокалом.

– Очень даже неплох.

– Советую вам еще выпить, прежде чем мы двинемся дальше. – И не дожидаясь его согласия, вновь плеснул Виллему бренди. Нам долго придется спускаться вниз, а там воистину адский холод… – Они выпили еще по бокалу. – Когда орден поселился в этой крепости, мы собирались устроить здесь больницу. Дело в том, что на протяжении двух сотен миль в округе нет ни одной клиники. Так что наше намерение было вполне резонным. Но это место оказалось совершенно непригодным для больных. И уж тем более для умирающих.

– Поэтому открыть больницу не вышло?

– Мы все подготовили. Вчера вы видели одну из палат…

Зеффер вспомнил, что действительно через открытую дверь видел комнату, в которой в ряд стояли железные кровати с голыми матрасами.

– Я решил, это спальня ваших собратьев.

– Нет, у нас отдельные комнатушки. Ведь нас всего одиннадцать человек. Поэтому каждый может позволить себе уединенное местечко для молитв и медитаций, – улыбнувшись, он мельком глянул на Зеффера, – и для того, чтобы выпить.

– Меня такая жизнь вряд ли удовлетворила бы, – признался Зеффер.

– Не удовлетворила бы? – Эта мысль повергла Сандру в некоторое недоумение. – Что вы имеете в виду?

– Только то, что вам приходится жить вне общества. Что вы не можете помогать людям.

Тем временем они подошли к концу коридора, и Сандру начал искать в своей связке третий ключ, чтобы отпереть последнюю дверь.

– А кому вообще мы в состоянии помочь? – Его лицо обрело философское выражение. – Думаю, детей, когда им темно и страшно, еще можно успокоить. Иногда. Вы говорите им, что вы рядом, и они могут перестать плакать. А как быть всем остальным? Есть ли вообще на свете слова утешения? Лично я их не знаю. – Наконец священник нашел нужный ключ и, воткнув его в замочную скважину, оглянулся на Зеффера – Думаю, фильмы, в которых показывают красивых женщин, приносят гораздо большее утешение, чем молитва, А может, и наоборот. Не утешение, а разрушение.

И с этими словами он, наконец, повернул ключ.

– Немного отдает ересью… ну да ладно.

Сандру толкнул дверь. Из комнаты, погруженной в глухой мрак, пахнуло теплым воздухом Возможно, разница температур составляла не более двух-трех градусов, но она ощущалась очень резко.

– Подождите меня здесь, пожалуйста, – обратился и Зефферу святой отец. – Я сейчас принесу свет.

Биллем уставился во мрак комнаты, наслаждаясь тем незначительным повышением температуры воздуха, которым она его одарила. Благодаря струящемуся из коридора свету он сумел разглядеть порог, на котором у самых его ног была вырезана любопытная надпись: «Quamquam in fundis inferiorum sumus, oculos angelorum tenebrimus».

He долго раздумывая над ее смыслом, Зеффер перевел взгляд в глубь комнаты. Она была довольно обширной и в отличие от прочих помещений крепости, весьма скромных на вид, имела более замысловатый интерьер. Зефферу показалось, что он сумел различить даже колонны, поддерживающие несколько маленьких сводов, если, конечно, они ему не примерещились. В нескольких ярдах от него стояли стулья и столы, поверх которых громоздились какие-то предметы, похожие на лампы или что-то в этом роде.

Минутой позже, когда Сандру принес одну из голых лампочек, прикрепленных к длинному электрическому проводу, обстановка комнаты прояснилась.

– Здесь у нас склад, – сообщил священник. – Когда мы поселились в крепости, то многие вещи, чтоб не мешали ходить, вынесли сюда – Он приподнял лампочку, чтобы Зефферу было лучше видно.

Выяснилось, что первоначальное представление об этой комнате у Виллема сложилось весьма приблизительное. На самом деле она тянулась на добрых тридцать пять футов в длину и примерно на столько же простиралась в ширину, а потолок (он действительно разделялся колоннами на восемь сводчатых секций) начинался на высоте шести с лишним футов. На полу без разбору были свалены мебель и всякие ящики, что указывало на явно непочтительное отношение к вещам. Зефферу подумалось, что если в этой свалке и находится какое-нибудь сокровище, то возможность отыскать его весьма и весьма невелика. Однако отец Сандру, который привел его в этакую даль, не испытывал ни малейшего смущения на сей счет, а потому не проявить никакого интереса к содержимому комнаты со стороны Зеффера было бы по меньшей мере невежливо.

– Вы принимали участие в переноске этих вещей? – осведомился он у священника, но не из искреннего любопытства, а скорее затем, чтобы нарушить затянувшееся молчание.

– Да, – ответил тот, – тридцать два года назад. Тогда я был значительно моложе. Но все равно от этой работенки ныла спина. Ведь тогда мастерили высокие вещи. Помнится, я даже думал, что истории о них не врут…

– Истории о…

– А… всякие глупости. Байки о том, что вся эта мебель была построена для свиты супруги дьявола.

– Супруги дьявола?

– Лилит, или Лилиту. Которую иногда звали королевой Земаргада. Только не спрашивайте меня почему.

– Та самая, о которой говорила Катя?

Сандру кивнул.

– Поэтому местные жители и не верят, что в нашей обители можно выздороветь. Они думают, что на ней лежит проклятие Лилит. Но как я уже сказал, все это глупости. Чистой воды чепуха.

Чепуха или нет, однако это сообщение придало скучноватому приключению Зеффера некий аромат.

– Не позволите ли взглянуть на вещи поближе? – попросил Биллем.

– Для этого мы сюда и пришли, – ответил отец Сандру. – Надеюсь, кое-что здесь непременно вас заинтересует. Вы найдете то, что вам понравится. Ох уж эти лестницы и двери! Как давно это было…

– Вы спустились сюда только ради меня, – искренне сочувствуя, произнес Зеффер. – Если бы я знал, что это доставит вам столько хлопот, я бы…

– Нет-нет, – прервал его Сандру, – мне это вовсе не хлопотно. Я только подумал, что вам может приглянуться одна вещица. Но теперь, очутившись тут, я в этом засомневался. Если честно, то, на мой взгляд, весь этот хлам следует втащить на гору и скинуть в какое-нибудь глубокое ущелье.

– Так почему же вы так не поступили?

– Это зависело не от меня. В то время я был молодым монахом и делал то, что мне говорили. Таскал столы, стулья и гобелены, а свое мнение держал при себе. Настоятелем у нас тогда был отец Николай. Он всегда твердо знал, что лучше всего послужит спасению наших душ. Переубедить его было невозможно. Поэтому мы делали то, что он нам велел. Кстати сказать, у отца Николая был на редкость скверный характер. Мы все перед ним трепетали от страха.

– Вы не обидитесь, если я вам кое-что скажу?

– Не волнуйтесь, меня не так просто обидеть.

– Понимаете… чем больше я слушаю о вашем ордене, тем худшее у меня складывается о нем впечатление. Отец Николай с его дурным нравом, святые братья, которые знают Теду Бару. А потом еще этот бренди.

– Да, все это грехи плоти, – согласился отец Сандру. – Вам кажется, мы позволяем себе больше, чем нам положено Господом?

– Все ж таки я вас обидел.

– Нет. Просто вам открылась истина. И вообще, разве может слуга Господа обидеться на столь справедливое наблюдение? Вы ведь неспроста об этом заговорили. Дело в том, что мы все… как бы это сказать… не просто люди, у которых есть свои слабости. Некоторые из нас никогда не проводили служб для паствы. А другие, как отец Николай, проводили. Но его порядки, я бы сказал, оставляли желать лучшего.

– Вы имеете в виду его характер?

– Помнится, однажды он швырнул Библию в одного прихожанина, который уснул во время его замечательной проповеди. – Зеффер прыснул, но его смех тотчас оборвался. – И убил его насмерть.

– Убил?..

– Несчастный случай, но тем не менее…

– … Библией? Нет, не может быть.

– Во всяком случае, люди так говорят. Самого же отца Николая уже двадцать лет как нет в живых. Поэтому подтвердить или опровергнуть этот факт сейчас некому. Будем надеяться, что это неправда. А если правда, то пусть его душа покоится с миром. Что ж касается меня, то мне никогда не поручалось проводить службы для прихожан. Вероятно, я не способен был много для них сделать.

– Почему же? – Зеффер был несколько удивлен скептическим замечанием Сандру. – Неужели вам было сложно обрести Бога в подобном месте?

– Честно говоря, мистер Зеффер, с каждой неделей моей жизни, я бы даже сказал, с каждым ее часом мне все труднее удается отыскать знамения Божьи где бы то ни было. Порой мне кажется разумным попросить Его проявить себя в красоте. Возможно даже, в облике вашей дамы…

«Лик Кати как доказательство присутствия Бога? Пожалуй, не слишком удачный пример», – подумал Зеффер.

– Простите меня, – продолжал Сандру, – вы пришли сюда не затем, чтобы выслушивать мои исповеди о потере веры.

– Что вы, я вовсе не против.

– Слишком я разболтался. Бренди делает меня сентиментальным.

– Тогда позвольте, я посмотрю, что там есть, – предложил Зеффер.

– Разумеется, – ответил Сандру. – Жаль, что я не могу вам ничего подсказать, но… – отец Сандру пожал плечами, – можете начинать сами. А я тем временем, если не возражаете, пойду принесу нам выпить.

– Спасибо, но бренди я больше не хочу, – отказался Зеффер.

– Тогда принесу для себя. Я быстро. Если понадоблюсь – зовите. Я услышу.

Когда монах удалился, Зеффер на мгновение закрыл глаза, стараясь собраться с мыслями. Хотя Сандру говорил довольно медленно, его образ мышления отличался некоторой непоследовательностью. Сначала он завел речь о мебели, потом переключился на охотничьи пристрастия герцога, а спустя минуту поведал о том, что они не могли открыть в крепости больницу, потому что это место было проклято супругой дьявола.

Открыв глаза, Зеффер окинул взором громоздившуюся перед ним кучу мебели и ящиков, но ничто надолго не привлекло его внимания. Голые лампочки, конечно, не прибавляли достоинства окружающей обстановке, но даже при таком нещедром освещении Зеффер не нашел в комнате ничего для себя интересного. Хотя некоторые предметы интерьера были, безусловно, выкованы довольно искусно, чего-то необычного они собой не представляли.

Пока он стоял, ожидая возвращения Сандру, его взгляд, миновав груду мебели, вдруг уперся в стену. Помещение оказалось выложено не голым камнем, а красивыми изразцами. Более того, по всем признакам это была чрезвычайно редкая керамическая плитка. Хотя освещение было довольно слабым, а усталые глаза Зеффера утратили остроту зрения, было вполне очевидно, что стены отделаны с невероятной замысловатостью.

Не дожидаясь появления Сандру, он принялся расчищать дорогу через свалку мебели, чтобы поподробнее рассмотреть отделку стен. Обнаружилось, что подобным образом декорирован и пол, и потолок. Словом, комната являла собой единый изразцовый шедевр, то есть каждый квадратный дюйм в ней был выложен расписанной керамической плиткой.

За все время своих путешествий и коллекционирования Виллему Зефферу еще никогда не доводилось видеть ничего подобного. Невзирая на грязь и паутину, покрывавшую в комнате все и вся, он ринулся к ближайшей стенке, достал из кармана большой носовой платок и стал оттирать ее от вековой пыли. Даже на расстоянии было ясно, что у плиточной картины сложный рисунок, но теперь, очистив несколько плиток, Зеффер понял, что изображение на ней являет собой не какой-то абстрактный, а сюжетный декор. На одном из мозаичных фрагментов он увидел дерево, а на соседнем – мужчину на белом коне. Картина потрясла Зеффера яркостью и качеством исполнения. В особенности удачно был изображен конь, который, казалось, вот-вот начнет гарцевать по комнате.

– Это «Охота», – раздался у него за спиной голос священника.

От неожиданности Зеффер вздрогнул и отпрянул от стены с такой поспешностью, будто рвался на свободу из вакуумного плена. Тотчас он ощутил, как в уголке его глаза выступила слеза, которая, вопреки закону гравитации, полетела не на пол, а на очищенную им плитку и угодила аккурат на бок изображенного на ней коня.

Разумеется, это была иллюзия, тем не менее, Зефферу не сразу удалось опомниться от странности происходящего. Наконец Биллем обернулся к отцу Сандру, но образ священника расплылся у него перед взором, и потребовалось еще несколько секунд, чтобы глаза начали воспринимать окружающее. Когда же Зеффер оправился и увидел, что святой отец держит в руке бутылку бренди, то решил, что недооценил крепости этого напитка Очевидно, бренди оказался более крепким, чем он думал, и вкупе с пристальным разглядыванием стенки подействовал на него весьма странным образом: у него появилось ощущение, будто изображенный на плитке мир – этот скачущий мимо дерева всадник – более реален, нежели стоящий на пороге комнаты священник.

– Охота? – переспросил Биллем. – На кого же здесь охотятся?

– О, на всех и вся, – ответил Сандру. – На свиней, драконов, женщин…

– На женщин?

– Да, на женщин. – Рассмеявшись, Сандру указал на фрагмент стены, который находился в нескольких ярдах от Зеффера – Давайте посмотрим, – предложил он, – вы сами убедитесь, что все здесь пропитано непристойностью. Должен вам сказать, что люди, которые разрисовывали эту комнату, очевидно, видели странные сны. Иначе трудно объяснить, откуда к ним пришли эти образы.

Подвинув в сторону столик, Зеффер стал протискиваться между стеной и каким-то крупным деревянным сооружением, похожим на катафалк, сдвинуть который не представлялось возможным. Скользя по стене, его одеяния поработали не хуже носового платка, которым Биллем воспользовался вместо протирочной тряпки минутой раньше, и пыль ударила Зефферу в нос.

– Где же это место? – спросил Зеффер, оказавшись на другой стороне катафалка.

– Немного дальше. – Сандру откупорил бренди и беззастенчиво отхлебнул из бутылки.

– А можно немного посветить сюда? – сказал Зеффер. Сандру неохотно пошел за лампочкой. К этому времени она настолько накалилась, что обжигала ладонь, и священник, отыскав в соседнем ящике какую-то ветошь, обернул ею патрон, после чего, немного помешкав, направился через груду мебели к Зефферу.

Чем ближе подносил свет Сандру, тем ярче вырисовывалась перед Виллемом плиточная картина. Она простиралась направо и налево, вверх и вниз по всему полу. Несмотря на то что время оставило свой непоправимый след на стенах и в некоторых местах изображение было безвозвратно потеряно, а в других изрядно искажено трещинами, сюжет картины потрясал необыкновенной реальностью происходящего, словно жил собственной, независимой жизнью.

– Немного ближе, – попросил Зеффер священника, жертвуя рукавом мехового пальто, чтобы очистить оказавшийся перед ним участок изразцовой стенки.

Каждая плитка занимала площадь около шести квадратных дюймов и почти вплотную прилегала к соседней, что практически не нарушало целостности изображения. Хотя освещение оставляло желать лучшего, вполне можно было заключить, что краски картины от времени не утратили прежней яркости. Мастерство ее создателей было бесспорным. В изображении зелени Зеффер насчитал по меньшей мере дюжину разных тонов и еще множество переходных оттенков. Для воспроизведения цвета стволов и веток использовалась умбра, охра и сепия, причем столь искусно, что создавалось полное впечатление проникающего сквозь листву луча света, который выхватывал из тени древесную кору.

Правда, насколько Биллем успел заметить, далеко не все фрагменты картины были выписаны с такой тщательностью. Некоторые из них, разумеется, принадлежали кисти больших художников, другие явно были исполнены ремесленниками, а третьи – в особенности фрагменты, на которых изображалась зелень, – являлись творением учеников. Им было поручено расписывать те участки картины, к которым мастера либо не питали интереса, либо не имели времени посвятить себя целиком.

И все же это не умаляло силы воздействия картины, более того, множественность стилей наделяла ее невероятной энергией. На некоторых ее частях изображение было чрезвычайно ярким, словно находилось в фокусе зрения, на других – едва различимо; абстракции и образы соседствовали друг с другом, являясь частью единого сюжета.

Что же это был за сюжет? Как сказал отец Сандру, там изображалась своего рода охота – и не просто охота, ибо под ней подразумевалось нечто большее. Но что именно? Зеффер вперился глазами в плитки. Он застыл в нескольких дюймах от стены, пытаясь постичь смысл представшей перед ним картины.

– Прежде чем мы внесли сюда мебель, я имел возможность увидеть панораму целиком, – нарушил молчание Сандру. – Это вид с башни крепости.

– Но только не существующий в реальности.

– Смотря что вы вкладываете в это слово, – заметил Сандру. – Если посмотреть на противоположную стену, то можно увидеть дельту Дуная.

В сумерках Зеффер сперва различил лишь мерцание ее русла, а присмотревшись, увидел изображение болотистой местности, испещренной множеством извилистых протоков, что несли свои воды в море.

– А вон там, – продолжал Сандру, – слева, – Зеффер проследовал взглядом за его пальцем, – в углу комнаты – гора.

– Да, вижу.

Это была высокая, поросшая кустарником гора, которая, словно башня, вздымалась к небу из безбрежного океана деревьев.

– Ее называют Майской горой, – пояснил Сандру. – На шестой день мая селяне устраивают на горе танцы. Влюбленные пары, желающие зачать детей, остаются там на всю ночь. Согласно поверью женщины, которые провели со своими мужчинами ночь на Майской горе, обязательно понесут.

– Значит, она существует? Я имею в виду в реальной жизни.

– Да, и находится справа от крепости.

– Так же, как и все прочие детали картины? Дельта реки…

– В девяти милях отсюда в этом же направлении. – Сандру указал на стену, где была изображена дельта Дуная.

При мысли о том, что здесь, в самых недрах крепости, в красках и керамике ему открылся вид, обозреть который можно лишь с самой высокой ее точки, Зеффер невольно улыбнулся.

Теперь ему стало понятно, что означала надпись, которую он прочел на пороге: «Пусть пребываем мы на дне ада, видим мы глазами ангелов».

Комната, в которой они находились, и являлась дном ада. Но художники и их помощники, расписавшие плитки, воссоздали в ней такую обстановку, благодаря которой обитатели этой темницы обретали глаза ангелов. Намерение авторов картины было парадоксальным – ведь для того, чтобы увидеть истинный пейзаж, требовалось всего лишь взобраться на башню. Однако художники нередко оказываются подвластны подобным стремлениям, очевидно, движимые потребностью убедиться в возможности осуществления подобного замысла.

– Кому-то пришлось немало потрудиться, чтобы воссоздать этот пейзаж, – произнес Зеффер.

– О да. Это воистину потрясающая работа.

– Но вы ее скрыли от посторонних глаз, – Зеффер еще не понял, какое отношение имел священник к этой комнате, – завалили всякой рухлядью. По сути, испортили ее.

– А кому мы могли ее показать? – парировал Сандру. – Она слишком отвратительна…

– Я не заметил ничего…

Он не успел сказать «отвратительного», когда его взгляд упал на вытертую его же рукавом плитку, которую он не успел подробно разглядеть. Посреди леса была вырублена большая круглая площадка, вокруг нее размещались деревянные скамейки. Изображение давалось в перспективе. (Решение этой задачи менялось от плитки к плитке, очевидно, потому, что их также расписывали разные художники. Стадион был представлен приблизительно на двадцати плитках, над которыми трудились пять разных авторов.) Трибуны были заполнены зрителями, бурно выражавшими свои эмоции в жестах. Одни из них стояли, другие сидели. К стадиону приближались еще две группы зрителей, хотя все места были заняты.

Однако не зрители привлекли внимание Зеффера, а зрелище, на которое те собрались посмотреть; увидев, что происходит посреди стадиона, он понял, что вызвало у священника столь нелестное суждение об этом изразцовом шедевре. Стадион являл собой арену сексуальных состязаний. Одновременно развертывалось несколько представлений, каждое из которых было откровенно непристойным. На одной части арены обнаженная женщина спаривалась с существом, вдвое большим ее по размеру, со звериным телом и адской эрекцией, которого держали за веревки четверо мужчин, очевидно контролировавших приближение монстра к женщине. В другом месте три нагие женщины срывали кожу с мужчины. Четвертая стояла над ним, широко расставив ноги и взирая на то, как он утопает в луже собственной крови. Между тем три мучительницы облачались в лоскуты содранной кожи. Одна из них накинула на себя лицо и плечи, из-под ошметков которых торчали ее обнаженные груди. Другая, сидевшая на земле, натянула на себя руки и ноги бедняги – они сидели на ней, как болотные сапоги. Третья, королева этого квартета, водрузила на себя то, что, по-видимому, являлось ресе de resistance[1] – плоть несчастного страдальца от середины грудины до коленей. В таком ужасном одеянии она извивалась, как танцовщица, и самым удивительным было то, что некая магическая сила, известная лишь создателю этого жуткого рисунка, беспрестанно поддерживала эрекцию изуродованного тела.

– О боже!.. – вырвалось у Зеффера.

– Я предупреждал вас, – молвил Сандру, самодовольно улыбнувшись. – И поверьте мне, это еще цветочки.

– Цветочки?

– Чем больше вы будете смотреть, тем больше будете видеть.

– А куда именно?

– Взгляните на Дикий лес. Вон туда, где деревья.

Зеффер направился вдоль стенки к месту, на которое указывал ему Сандру. Поначалу он не заметил ничего предосудительного, пока священник не подсказал:

– Отойдите на шаг или два назад.

Рассматривая отдельные фрагменты стадиона, Зеффер подошел слишком близко к стене, поэтому, как говорится, за деревьями не увидел леса. Теперь, отступив назад, он обнаружил, что заросли вокруг стадиона были живыми. Это были чудовищные фигуры всевозможных очертаний и откровенно сексуального содержания. Их восставшие органы торчали среди деревьев, словно увенчанные сливами ветви. Наверху с раскинутыми в стороны ногами виднелись фигуры женщин – из лона одной их них вылетали десятка три птичек, вагина другой источала яркий свет, который струился и падал на землю возле ствола дерева, кроваво-красное ущелье третьей служило убежищем змей, которых здесь оказалось видимо-невидимо.

– Все остальное исполнено в том же духе? – поинтересовался искренне пораженный Зеффер.

– Почти. Здесь всего три тысячи двести шестьдесят восемь плиток, и две тысячи семьсот девяносто восемь из них полны непристойного содержания.

– Надо полагать, вы их тщательно изучали, – съязвил Зеффер.

– Не я. Подсчеты делал один англичанин, который работал с отцом Николаем. Сам не знаю почему, но эти цифры запали мне в память. Должно быть, все дело в моем возрасте. То, что хочешь запомнить, не можешь, а то, что вовсе ни к чему запоминать, врезается в голову острым ножом.

– Да, такая метафора ничего хорошего не сулит.

– Честно говоря, мое состояние вообще ничего хорошего мне не сулит, – ответил Сандру. – Всем своим существом я ощущаю старость. По утрам даже в лучшие свои дни я с трудом поднимаюсь с постели. А в худшие – молю Бога о смерти.

– Господи!

– Такая участь уготована всякому, кто коротает век в подобном месте, – пожал плечами Сандру. – Со временем все, что в вас есть, истощается.

Зеффер его почти не слушал. Прикованный взором к стене, он не мог внимать душевным страданиям Сандру, ибо все его мысли были устремлены к изразцам.

– Скажите, не сохранились ли случайно какие-нибудь документы о том, как создавалась эта работа? Что ни говори, но это шедевр.

– Своего рода, – согласился Сандру.

– Разумеется, своего рода.

– Что же касается вашего вопроса, то никаких записей не сохранилось. Считается, что картину создали на средства герцога Гога, после того как тот вернулся из Крестовых походов с награбленным у язычников добром, что, как вы знаете, совершалось во имя Христа.

– Неужто он построил это на средства, которые ему принесли Крестовые походы?! – невольно поразился Зеффер.

– Понимаю вас, трудно поверить, что человек совершает подобные поступки во имя Господа. Должен заметить, это всего лишь предположения, которые ничем не доказаны. Некоторые считают, что Гога пропал без вести на охоте и что вовсе не он создал эту комнату.

– Но кто же тогда?

– Лилит, супруга дьявола, – сказал святой отец, приглушив голос до шепота, – вот почему это место превратилось в обитель дьявола.

– А кто-нибудь пытался исследовать эту работу?

– О да. Тот самый англичанин, о котором я уже вам говорил. Джордж Соме. Он утверждал, что обнаружил двадцать два различных стиля письма. Но это лишь то, что касается художников. А ведь были еще люди, которые создавали плитки – обжигали их, отсортировывали хорошие, готовили краску, чистили щетки. К тому же все это нужно было определенным образом расположить.

– Вы имеете в виду выкладывание плиток?

– Я имею в виду, скорее, соответствие изображения оригиналу.

– Очевидно, в первую очередь была построена эта комната.

– Напротив. Крепость на два с половиной столетия старше ее.

– Господи, как же им удалось так идеально все воссоздать?

– Это похоже на чудо. Соме нашел пятьдесят девять географических ориентиров – отдельные камни, деревья, шпиль древнего аббатства в Дарксусе, – которые видны с башни и соответственно отображены на стене. Он подсчитал, что все они – а их всего пятьдесят девять – расположены с точностью до половины градуса относительно друг друга.

– Кто-то был одержим идеей точности.

– Или пребывал в божественном вдохновении.

– Вы действительно в это верите?

– А почему бы и нет?

Зеффер оглянулся на стенку позади, которая являла собой образчик сладострастных крайностей.

– Неужели это похоже на работу человека, который творил во имя Бога?

– Как я уже сказал, – ответил Сандру, – теперь я не знаю, где есть Бог, а где его нет.

После его слов надолго воцарилось молчание, которым Зеффер воспользовался, чтобы продолжить осмотр комнаты. Наконец он произнес:

– Сколько вы за это хотите?

– Хочу за что?

– За эту комнату?

Сандру невольно хохотнул.

– Вы не ослышались, – продолжал Зеффер. – Сколько вы за это хотите?

– Это комната, мистер Зеффер, – попытался возразить ему Сандру. – Не можете же вы купить комнату.

– Значит, она не продается?

– Я бы так не ставил вопрос.

– Скажите мне одно: она продается или нет?

Сандру вновь прыснул, но на сей раз его смех был вызван скорее смущением, чем несуразностью предложения.

– Думаю, нам об этом даже не стоит говорить. – Приложив бутылку бренди к губам, он сделал несколько глотков.

– Ну, допустим, сто тысяч долларов. Сколько это будет в леях? Какой сейчас курс леи? Сто тридцать две с половиной за доллар?

– Вам виднее.

– И сколько это получится? Тринадцать миллионов двести пятьдесят тысяч лей.

– Надеюсь, вы шутите.

– Ничуть.

– Откуда у вас столько денег? – изумился Сандру и чуть погодя добавил: – Могу я вас об этом спросить?

– За долгие годы я сделал несколько выгодных вложений в интересах Кати. Мы приобрели внушительную долю земли в Лос-Анджелесе. Полмили бульвара Сансет принадлежит ей. Другая половина – мне.

– И вы все хотите продать, чтобы приобрести вот это?

– Небольшую часть бульвара Сансет за вашу великолепную «Охоту». Почему бы и нет?

– Потому что это всего лишь комната, покрытая испорченной плиткой.

– Видимо, денег у меня больше, чем здравого смысла. Однако какое это имеет для вас значение? Сто тысяч долларов – довольно крупная сумма денег.

– Да, вы правы.

– Итак, мы совершаем сделку или нет?

– Мистер Зеффер, все это для меня так неожиданно. Ведь мы говорим не о каком-то стуле. Не о каком-нибудь гобелене.

– Минуту назад вы доказывали, что это всего лишь комната, покрытая испорченной плиткой.

– Но эта испорченная плитка имеет огромное историческое значение. – Сандру позволил себе слегка улыбнуться.

– Вы имеете в виду, что мы не сможем договориться на условиях, которые бы нас обоих устраивали? Потому что, если вы…

– Нет-нет-нет. Я вовсе не это хотел сказать. Возможно, если мы немного поторгуемся, то сойдемся в цене. Но как вы собираетесь забрать ее к себе в Калифорнию?

– Это уже мои трудности. Мы живем в двадцатые годы, святой отец. Теперь все возможно.

– И что из этого получится? Допустим, вы переправите плитку в Голливуд…

– Будет другая комната, подобных же размеров.

– У вас есть она?

– Нет, но я ее построю. У нас есть особняк в горах Голливуда. Я устрою там для Кати сюрприз.

– Не поставив ее заранее в известность?

– Если я ей расскажу об этом заранее, то никакого сюрприза не выйдет.

– Просто не могу себе представить, чтобы подобное допустила такая женщина, как она.

– А какая она?

Вопрос застиг Сандру немного врасплох.

– Ну… такая.

– Красивая?

– Да.

– Кажется, в своем разговоре, святой отец, мы вернулись к тому, с чего начали.

Вместо ответа Сандру слегка кивнул, подняв в очередной раз бутылку.

– Выходит, внутри она не столь совершенна, сколь совершенна ее наружность? – наконец спросил он.

– Слава богу, нет.

– И это место со всеми его непристойностями могло бы прийтись ей по вкусу?

– Полагаю, что да. Почему вы спрашиваете? Это как-то связано с вашим желанием продать мне комнату?

– Даже не знаю… – Сандру нахмурился. – Весь наш разговор происходил совсем не так, как я его себе представлял. Дело в том, что я надеялся продать вам какой-нибудь стол или гобелен. А вместо этого вы пожелали приобрести стены! – Он вновь затряс головой. – Сколько раз меня предупреждали насчет вас, американцев!

– И о чем же вас предупреждали?

– О том, что вы считаете, будто вам подвластно все. Ну, или вашему кошельку.

– Выходит, денег вам недостаточно?

– Деньги, деньги… – Он испустил неприятный горловой звук. – Что вообще значат эти деньги? Вы хотите заплатить за это сто тысяч долларов? Платите. Я никогда не увижу ни лея – так нужно ли мне вообще беспокоиться, чего это будет вам стоить? С таким же успехом вы можете украсть эти плитки.

– Позвольте спросить: если я вас правильно понял, вы согласны продать комнату?

– Да, – ответил отец Сандру упавшим голосом, как будто предмет разговора внезапно потерял для него всякий смысл, – согласен.

– Отлично. Я очень рад.

Зеффер устремился через лабиринт мебели к двери, у которой стоял священник.

– С вами было чрезвычайно приятно иметь дело, отец Сандру. – Он протянул руку.

Ненадолго задержав взгляд на поданной ему руке, Сандру пожал ее. Ладонь священника была холодной и липкой.

– Не желаете ли остаться и посмотреть на то, что вы приобрели?

– Нет, думаю, ни к чему. Пожалуй, нам обоим пора подставить лицо солнцу.

Ничего не ответив, Сандру развернулся и направился по коридору к лестнице. Однако, когда священник оглянулся, по его лицу стало ясно: наверху, как и в холодном подземелье, для него теперь не было никакой радости, никакой надежды на лучшее будущее.