Читать книгу Сияние во тьме - Стивен Кинг, Клайв Баркер, Stephen King - Страница 4

Дом был высоким, с необыкновенной покатой крышей. Подходя к дому с прибрежной дороги, Джеральд Нейтли подумал, что тот – почти как отдельная страна, весь мир в миниатюре. Крыша опускалась и вздымалась под разными углами над главным зданием и двумя странно повернутыми крыльями; вдовья дорожка[4] огибала обращенный к морю грибообразный купол; закрытое крыльцо, повернутое к дюнам и тусклым сентябрьским кустам, было длиннее пульмановского вагона[5]. Из-за высокого ската крыши казалось, будто дом насупился и нависает над Джеральдом. Дед-баптист, а не дом.

Джеральд подошел к крыльцу и, после краткого колебания, шагнул в сетчатую дверь, оказавшись перед еще одной, с веерообразным окном. За ним наблюдали только плетеное кресло, ржавые качели и старая брошенная корзинка для вязания. Вверху в тенистых углах пряли шелка пауки. Он постучал.

В ответ – тишина, обитаемая тишина. Он уже собирался постучать снова, когда кресло где-то внутри издало хрип. Звук будто из глубины горла, усталый. И тишина. Затем раздалось медленное, ужасно медленное шарканье старых, придавленных тяжестью ног, ступающих по коридору. Контрапункт трости: цок… цок… цок…

Заскрипели, заскулили половицы. В окошке двери расцвела тень, огромная и бесформенная в стекле, усеянном жемчужными каплями. Бесконечный звук, с которым пальцы кропотливо решали загадку цепи, засова и накладного замка. Дверь открылась.

– Здравствуйте, – ровно произнес гнусавый голос. – Вы мистер Нейтли. Вы хотите снять коттедж. Коттедж моего мужа.

– Да, – подтвердил Джеральд, чувствуя, как язык распухает в горле. – Верно. А вы…

– Миссис Лейтон, – ответил гнусавый голос, довольный то ли его быстротой, то ли своим именем, хотя ни то, ни другое не было примечательным. – Меня зовут миссис Лейтон.

* * *

эта женщина чертовски огромная и старая выглядит как господи иисусе ситцевое платье она наверное под два метра ростом и боже она жирная как свинья я не могу долго выносить запах ее седых волос ее ноги как секвойи в том фильме танк она как танк она могла бы меня убить ее голос вне всякого контекста звучит как казу[6] иисусе если я рассмеюсь нельзя смеяться ей может лет семьдесят боже как она ходит еще и трость у нее руки больше чем у меня ноги как чертов танк ее за дуб можно принять дуб ради всего святого.

* * *

– Вы писатель. – Она не пригласила его войти.

– Не то чтобы крупный, – ответил он и рассмеялся, чтобы скрыть внезапное смятение от метафоры.

– Покажете мне что-нибудь, когда разберете вещи? – спросила она. В ее, казалось, непрерывно сияющих глазах отражалось желание. Их не тронула старость, что буйствовала на остальном ее

* * *

так это надо записать образ:

«старость буйствовала в ней пышной тучностью: она походила на дикую свиноматку, запущенную в большой помпезный дом, чтобы нагадить на ковер, забодать кухонный буфет и сшибить хрустальные кубки и бокалы, затоптать винного цвета диваны до безудержных выбросов пружин и набивки, пробить отполированную до зеркального блеска отделку пола в зале варварскими отпечатками копыт и разлетающимися лужицами мочи»

отлично есть история я вижу в ее теле, которое то обвисало, то раздавалось.

* * *

– Если хотите, – сказал он. – Я не увидел коттедж с Прибрежного шоссе, миссис Лейтон. Вы не подскажете, где…

– Вы приехали на машине?

– Да. Я там ее оставил. – Он указал за дюны, в сторону шоссе.

Ее губ коснулась странно одномерная улыбка.

– Поэтому и не увидели. С шоссе дом не разглядеть. Чтобы не пропустить, нужно идти пешком. – Она указала на запад, чуть в сторону от дома и дюн. – Там. Сразу за пригорком.

– Хорошо, – сказал он и остался на месте, просто улыбаясь. Он в самом деле понятия не имел, как закончить эту беседу.

– Не желаете зайти на кофе? Или вам кока-колы?

– Да, – ответил он мгновенно.

Она будто не ожидала от него мгновенного согласия. Все-таки он был другом ее мужа, а не ее собственным. Лицо нависло над Джеральдом, будто луна, безучастное, неопределившееся. Затем она провела его в старый дом, который ждал их.

Она пила чай. Он колу, и за ними словно наблюдали миллионы глаз. Он чувствовал себя грабителем, который охотится за скрытым сокровищем – историей, которую он мог с нее списать, вооруженный лишь обаянием молодости и фонариком интуиции.

* * *

Самого меня зовут, конечно, Стив Кинг, и вы простите мне вторжение в ваши мысли – надеюсь, что простите. Я мог бы доказать, что срывать условную завесу между читателем и автором позволительно, ведь я писатель – то есть, раз это мой рассказ, я делаю все, что заблагорассудится, – но это действие полностью игнорирует интересы читателя, а потому неприемлемо. Правило номер один для любого писателя гласит: рассказчик не стоит и пердежа по сравнению со слушателем. Так что оставим эту тему, если позволите. Я вторгаюсь по той же причине, по которой испражняется папа римский: мы оба не можем этого не делать.

Вам следует знать, что Джеральд Нейтли так и не попал на скамью подсудимых, его преступление не было раскрыто. Но он все равно заплатил. Написав четыре запутанных, монументальных, непонятых романа, он отрубил себе голову гильотиной из слоновой кости, которую купил в Коулуне[7].

Я придумал его во время скучной лекции в классе Кэрролла Ф. Террелла, преподавателя английского в университете штата Мэн. Доктор Террелл в восемь утра рассказывал об Эдгаре А. По, а я думал

гильотина из слоновой кости Коулун

чокнутая женщина из теней, свиноподобная

какой-то большой дом

Синий компрессор пока еще не появился.

* * *

Он показал ей кое-что из своих работ. Не самое важное – не рассказ, который писал о ней, – а отрывки стихов, хребет романа, который уже год ныл у него в голове, будто застрявшая шрапнель, четыре наброска. Она была проницательным критиком и любила делать мелкие пометки черным фломастером. А поскольку она иногда заглядывала к нему, когда он уезжал в деревню, он прятал рассказ в чулане.

Сентябрь перетек в прохладный октябрь, и рассказ был завершен, отправлен почтой другу, возвращен с предложениями (плохими) и переписан. Ему казалось, что он хорош, но не совсем. Чего-то – чего именно, он затруднялся определить – не хватало. Фокус был слегка размыт. Он подумывал о том, чтобы обратиться к ней за советом, отбросил эту мысль, вернулся к ней снова. Все-таки история – это она; он ничуть не сомневался, что она сможет задать окончательный вектор.

Его отношение к ней становилось все более нездоровым; его очаровывала ее огромная анималистичная туша, медленный, черепаший шаг, которым она преодолевала расстояние между домом и коттеджем,

* * *

образ: «громадная тень разложения, колышущаяся на лишенном теней песке, трость в скрюченной руке, ноги в огромных парусиновых туфлях, что попирают и давят грубые песчинки, лицо как большое блюдо, пухлые руки из теста, груди-друмлины[8], сама она как отдельный мир, горы и слои ткани»

* * *

ее пронзительный пресный голос; но в то же время он не мог ее терпеть, не выносил ее прикосновений. Он ощущал себя молодым человеком из «Сердца-обличителя» Эдгара А. По. Чувствовал, что может стоять под дверью ее спальни бесконечными ночами, светя одним лучом в ее спящий глаз, готовый наброситься и разорвать его в тот самый миг, когда он откроется.

Желание показать ей рассказ свербело, сводило с ума. К первому дню декабря он решил, что сделает это. Принятое решение не принесло облегчения, как обычно бывает в романах, но сработало как антисептик. Все так и должно было быть – альфа и омега, начало и конец. Пришла очередь омеги – он собирался выехать из коттеджа пятого декабря. Только что он вернулся из «Стоу», туристического агентства в Портленде, где заказал путевку в Азию. Это произошло почти спонтанно: решение уехать и решение показать рукопись миссис Лейтон пришли вместе, будто его вела незримая рука.

* * *

Его и вправду вела незримая рука – моя.

* * *

Небо было затянуто белыми облаками, обещание снегопада держало день за горло. Дюны, казалось, уже дышали зимой, когда Джеральд пересекал их между ее владением, домом со сланцевой крышей, и своим низким каменным коттеджем. Угрюмое серое море курчавилось на галечном пляже. Чайки качались на волнах, как буи.

Он пересек верхушку последней дюны и понял, что она там: ее трость с белым велосипедным грипсом[9] внизу стояла сбоку от двери. Из игрушечной трубы валил дым.

Джеральд поднялся по дощатым ступенькам, стряхнул песок с высоких ботинок, чтобы она его услышала, и вошел.

– Здрасьте, миссис Лейтон!

Однако и крошечная гостиная, и кухня оказались пусты. Корабельные часы на каминной полке тикали лишь для самих себя и для Джеральда. Гигантская меховая шуба миссис Лейтон лежала на кресле-качалке, будто парус из шкуры какого-то животного. В камине слабо горел огонь, вспыхивая и деловито потрескивая. В кухне на газовой плите стоял чайник, а на столешнице единственная чашка ждала, когда ее наполнят водой. Он выглянул в узкий коридор, который вел в спальню.

– Миссис Лейтон?

Ни в коридоре, ни в спальне никого не было.

Он уже хотел вернуться на кухню, когда раздалось громкое хихиканье. Мощный, лихорадочный смех, который нельзя сдержать, из тех, что стоят закупоренными на протяжении лет и веков, как вино. (У Эдгара А. По есть рассказ и о вине[10].)

Хихиканье переросло в раскаты хохота. Они доносились из-за последней двери, которая находилась справа от кровати Джеральда. Из чулана для инструментов.

* * *

по яйцам побежали мурашки как в старшей школе старая сука она смеется она нашла его старая жирная сучища чтоб ее чтоб ее чтоб ее старая ты шлюха ты делаешь это потому что я отошел ты старая сучища шлюха кусок дерьма

* * *

Он одним шагом достиг двери и распахнул ее. Она сидела в чулане рядом с маленьким обогревателем, задрав платье над коленями, похожими на дубовые пни, – чтобы можно было скрестить ноги. И держала его рукопись, казавшуюся совсем крошечной в ее обрюзгших руках.

Кругом ревел и грохотал ее смех. Джеральд Нейтли увидел перед глазами разноцветный взрыв. Она была слизняком, червем, гигантской ползучей тварью, которая эволюционировала в подвале тенистого домика у моря, темным жуком, принявшим гротескную человеческую форму.

В тусклом свете из окна, затянутого паутиной, ее лицо превратилось в луну, висящую над кладбищем, изрытую бесплодными кратерами глаз, с рваным разломом от землетрясения на месте рта.

– Не смейся, – скованно сказал Джеральд.

– О Джеральд, – проговорила она, не унимаясь. – Это такой плохой рассказ. Понимаю, почему у тебя псевдоним. Это… – Она утерла выступившие от смеха слезы. – Это омерзительно!

Он скованно двинулся к ней.

– Я у тебя вышла недостаточно большой, Джеральд. И это проблема. Я слишком велика для тебя. Может быть, По, или Достоевский, или Мелвилл… но не ты, Джеральд. Не ты. Не ты.

Она рассмеялась снова – огромными, невыносимыми взрывами звука.

– Прекрати смеяться, – скованно сказал Джеральд.

* * *

Чулан для инструментов, в стиле Золя:

Деревянные стены, сквозь которые пробивались редкие лучи света, окружали кроличьи ловушки, развешенные по углам; пару пыльных снегоступов с развязанными ремешками; ржавый обогреватель, мерцающий желтыми огоньками, похожими на кошачьи глаза; грабли; лопату; садовые ножницы; старый зеленый шланг, свернувшийся, как уж; четыре лысые покрышки, сложенные, будто пончики; ржавый винчестер без затвора; двуручную пилу; пыльный верстак с гвоздями, шурупами, болтами, шайбами, двумя молотками, рубанком, сломанным уровнем, разобранным карбюратором, когда-то сидевшем в кабриолете «Паккард» 1949 года; воздушный компрессор в четыре лошадиные силы, выкрашенный в синий электрик, воткнутый в удлинитель, тянущийся в дом.

* * *

– Прекрати смеяться, – снова сказал Джеральд, но она продолжала раскачиваться, держась за живот, и рукопись трепыхалась от ее хриплого дыхания, будто белая птичка.

Его рука нашарила ржавый винчестер, и он рубанул ее им, будто топором.

* * *

Большинство рассказов в жанре хоррор имеют сексуальный подтекст.

Простите, что врываюсь с этой информацией, но чувствую, что должен расчистить путь для ужасного завершения этого произведения, которое (по крайней мере с точки зрения психологии) представляет собой ясную метафору моей боязни импотенции. Большой рот миссис Лейтон символизирует вагину, а шланг компрессора – пенис. Ее женская туша, огромная и подавляющая, – это мифическое воплощение сексуального страха, в той или иной степени живущего в каждом мужчине, – страха, что женщина поглотит его своей полостью.

В произведениях Эдгара А. По, Стивена Кинга, Джеральда Нейтли и других, кто прибегает именно к этой литературной форме, мы находим запертые комнаты, подземелья, пустые особняки (все – символы утробы); сцены погребения заживо (сексуальная импотенция); мертвых, восставших из могил (некрофилия); гротескных чудовищ или людей (выраженный страх полового акта); пытки и/или убийства (полноценная альтернатива полового акта).

Эти метафоры не всегда применимы, но постфрейдистскому читателю и автору следует принимать их во внимание, обращаясь к этому жанру.

Психопатология стала частью человеческого опыта.

* * *

Она издавала хриплые, бессмысленные звуки, пока он бешено озирался, ища инструмент; ее голова понуро повисла на толстом стебле шеи.

Он схватил шланг компрессора.

– Ладно, – сказал он хрипло. – Теперь ладно. Ладно.

* * *

сука жирная старая сука вот тебе недостаточно велик теперь довольна будешь больше будешь больше все равно

* * *

Он откинул ее голову за волосы и воткнул шланг в рот, в самую глотку. Она закричала, звук получился кошачьим.

* * *

Этот рассказ отчасти вдохновлен старым хоррор-комиксом издательства EC[11], который я купил в магазине в Лисбон-Фоллз[12]. В одной истории муж и жена убили друг друга во взаимно ироничной (и блестящей) манере. Он был очень жирным, она – очень худой. Он засунул шланг компрессора ей в горло и надул до размеров дирижабля. А когда спускался по лестнице, на него упала ловушка, которую она соорудила, и расплющила его, сделав плоским как тень.

Любой писатель, который скажет вам, что никогда не занимался плагиатом, – лжец. Хороший писатель начинает с плохих, неправдоподобных идей и превращает их в комментарии к человеческой природе.

В хоррор-рассказе просто необходимо, чтобы гротеск был возведен в степень патологии.

* * *

Компрессор, включившись, засвистел и запыхтел. Шланг вылетел изо рта миссис Лейтон. Хихикая и бормоча, Джеральд запихал его обратно. Ее ноги барабанили и тарабанили по полу. Ее щеки и диафрагма стали ритмично набухать. Глаза выпучились и превратились в стеклянные шарики. Туловище начало раздаваться.

* * *

вот тебе вот тебе ты грязная гнида достаточно велика да достаточно велика

* * *

Компрессор пыхтел и грохотал. Миссис Лейтон надувалась, как пляжный мяч. Ее легкие превратились в раздувшуюся иглобрюхую рыбу.

* * *

Изверги! Черти! Хватит притворяться! Вот! Вот! Это бьется его ужасное сердце!

* * *

Она взорвалась – вся, разом.

* * *

Сидя в жарком гостиничном номере в Бомбее, Джеральд переписывал рассказ, который начал в коттедже на другом конце света. Сначала он назвал его «Свинья». После некоторых раздумий переименовал в «Синий компрессор».

Он закончил его так, как ему хотелось. В финальной сцене, где жирную старуху убивают, у героя был не очень убедительный мотив, но он не считал это недостатком. В «Сердце-обличителе», самом изящном рассказе Эдгара А. По, вообще нет реального мотива для убийства старика, и так оно и должно быть. Дело не в мотиве.

* * *

Ближе к концу она стала совсем огромной; даже ее ноги раздулись вдвое больше обычного. А уже в самом конце язык высунулся изо рта, как свисток из фольги.

* * *

Покинув Бомбей, Джеральд Нейтли отправился в Гонконг, затем в Коулун. Гильотина из слоновой кости сразу привлекла его внимание.

* * *

Как автор, я вижу лишь одну правильную омегу этой истории – рассказать вам о том, как Джеральд Нейтли избавился от тела. Он вырвал половицы чулана, расчленил миссис Лейтон и закопал куски в песок.

Когда он сообщил в полицию, что ее нет уже неделю, тут же приехали местный пристав и представитель полиции штата. Джеральд спокойно принял их, даже предложил кофе. Он не слышал биения сердца, но ведь и беседовали они в большом доме.

На следующий день он улетел в сторону Бомбея, Гонконга и Коулуна.