Читать книгу Год теней - Клэр Легран - Страница 8

В ту ночь я почти не спала. Наутро нужно было идти в школу, и я не знала, что пугает меня больше – школа или привидения.

Каждый раз, когда за приоткрытой дверью в мою комнату что-то шуршало или нонни крутилась в кровати, я вскакивала и прислушивалась. Перед глазами так и стояли призрачные пальцы, выползающие из-под двери подвала. Всю ночь я не могла избавиться от ощущения, что серые мглистые фигуры проходят сквозь меня. Я дрожала и всё время думала о маме – что бы она сказала на это, чем бы утешила меня.

Да ещё я всё время неосознанно тыкала пальцем в пятно на руке.

Через некоторое время я устала ворочаться в постели и, сделав глубокий вдох, направилась на кухню и при флуоресцентном свете осмотрела пятно.

Да, оно снова блестело, как будто в мою кожу вросли миллионы бриллиантов.

– Как красиво, – прошептала я. – Невероятно.

– Оливия?

Я подпрыгнула, ударившись пальцем ноги об угол шкафчика.

На пороге стоял Маэстро и тёр глаза.

– Чего тебе? – спросила я.

– Что ты здесь делаешь ночью?

– Ничего. – Я спрятала руку за спину. – Пришла попить.

– Тебе… – Он кашлянул и провёл рукой по волосам. – Тебе приснился дурной сон?

– Вся моя жизнь – дурной сон. – И я промчалась мимо него в свою комнату.

Он за мной не пошёл.

Я вытащила из-под кровати зонтик и засунула его под одеяло. Если привидения явятся за мной, он вряд ли поможет, но так мне было спокойнее. Я крепко сжала его в руке, стараясь поверить, что он меня защищает.

Иногда, чтобы пережить тяжёлые времена, приходится обманывать себя.

Проснувшись на следующий день, я обнаружила, что кот вернулся.

Он умывался, взгромоздившись на металлическую перекладину в ногах моей кровати с удивительной для такого толстяка грацией. Я смотрела на него, боясь пошевелиться, чтобы он снова не исчез. Сердце стучало после ночных кошмаров с серыми фигурами, чёрными тенями и душераздирающими криками.

После снов о привидениях.

«Не думай, будто это что-то значит, – сказало мне скучающее выражение кошачьей морды. – Я навещаю тебя исключительно из любопытства, девочка. Тут нет никакой романтики».

– Не уходи. – Я очень осторожно протянула к нему руки. – Останься со мной, странный котик. Пожалуйста.

Кот подёрнул усами. «Разумеется, я никуда не уйду. С чего бы мне тогда приходить? – Он утоптал себе место и улёгся, моргая мне. – Вот дурочка».

Я улыбнулась.

– Какое чудное имя – Странный Котик, – раздался из другого конца комнаты голос нонни. Она села в кровати, раскачиваясь, словно кто-то специально для неё играл вальс. – Его так зовут? Gatto[7], gatto.

– Надень платок, нонни. – Мне не нравилось смотреть на её лысую голову.

– Какой?

– Жёлтый в синий горошек.

– О, я его люблю, Оливия!

– Я знаю.

– Так что же, Омбралина, его так и зовут – Странный Кот?

Собравшись в туалет, я обулась. Я всегда ходила в потёртых чёрных ботинках в армейском стиле, а сантехнике в этом здании доверять было нельзя.

– Вряд ли. Он действительно странный, но эта кличка ему не подходит.

– Игорь.

– Что?

Нонни улыбнулась мне, и её глаза почти утонули в морщинах.

– Назовём его Игорь.

– Почему?

– Как Стравинского!

Я скорчила рожицу.

– Не буду я называть его в честь композитора, нонни.

Она сцепила руки под подбородком.

– Обожаю Стравинского! Molte bene![8] – И нонни начала напевать соло для трубы из балета «Петрушка».

Я нахмурилась. Трудно было спорить с нонни, когда она выглядела такой счастливой. К тому же Стравинский – не худший вариант. Он писал своеобразную и тревожную музыку. Интересно, не был ли он в детстве «маленькой тенью»?

– Ладно. – Я вздохнула. – Раз ты так хочешь…

Кот спрыгнул с кровати и ткнулся головой мне в ботинок. «Ну что? Пойдём вместе проверять сантехнику или как?»

– Игорь, Игорь! – воскликнула нонни, вскидывая руки.

Итак, кота звали Игорь.

На уроки я пошла одна, с каждым шагом всё больше чувствуя тошноту.

В школу я не всегда ходила как на каторгу. Раньше это было просто место учёбы, с домашними заданиями, беготнёй на переменах и передачей записок в классе. Я украшала свои послания подружкам аккуратными рисунками и складывала в виде разных фигурок, как научила меня мама. Однажды мистер Фитч перехватил мою записку и попросил зайти к нему после уроков.

«Если я ещё раз поймаю тебя за этим занятием, Оливия, будешь наказана, – пригрозил он. – Нужно внимательно слушать на уроках и писать конспект. Шестой класс – очень важный учебный год. Ты понимаешь это?»

Послушать учителей, так каждый год исключительно важен. Через некоторое время это становится утомительным. «Да, понимаю. Извините», – ответила я.

Мистер Фитч вздохнул и стал вертеть в руках мою записку, сложенную в виде лебедя. Она была сплошь разрисована завитушками, звёздами и деревьями. «Однако это очень красиво, Оливия. – Учитель отдал мне лебедя и улыбнулся. – Тебе нужно серьёзно заниматься рисованием. Обязательно».

Но теперь, после маминого ухода, я стала тенью, и в школе это ощущалось сильнее, чем в любом другом месте.

Меня просто никто не понимал, и это вполне меня устраивало. Собственно, я даже за это боролась. Мне было стыдно, что мама ушла, даже не попрощавшись, и я сделала всё возможное, чтобы стать невидимкой. Словно я вовсе не я, а всего лишь моё изображение с зашитым нитками ртом и смазанными чертами лица. Я сама создала этот образ. Не позволяла себе выплёскивать бурлящие внутри чувства, выбалтывать по случайности позорные семейные секреты, впадать в истерику. Мне ужасно хотелось закинуть голову к небу и испустить дикий крик, но люди обычно не одобряют такого поведения, будь оно хоть сто раз оправданно.

Я даже выглядела как тень: маленькая щуплая полуитальянка с длинными чёрными волосами, в одежде блёклых цветов (все яркие вещи я выбросила, оставив только тёмное и чёрное), купленной в секонд-хенде, в своих любимых полосатых носках (которые надевала ко всему подряд) и ботинках (аналогично). Потёртая старая куртка. Волосы падают на глаза. Всегда уткнувшийся в альбом для рисования нос.

А теперь ещё моя рука обёрнута одним из платков нонни, чтобы скрыть ожог.

Раньше у меня были подруги. Думаю, не настоящие – просто девочки, сидящие с тобой в столовой за обедом, к которым ходишь на вечеринки с ночёвкой или которым передаёшь записки на уроках.

Но подруги не останутся надолго, если с ними не разговаривать. Даже приятельницы. Первое время некоторые пытались наладить отношения: «Привет, Оливия. Как ты решила задачи из контрольной?», «Оливия, можешь нарисовать мне татушку на руке?», «Оливия, как дела? Я слышала про твою маму».

Сначала я хоть и односложно, но отвечала им, а потом перестала. Совсем.

Вскоре я уже сидела за обедом одна. И в классе тоже была одна, даже в окружении двадцати других учеников. Я везде была сама по себе. Так легче.

Мой альбом стал мне лучшим другом, и, сворачивая с Гейбл-стрит во двор школы, я крепко прижимала его к себе. Как щит.

Несколько дней всё шло как ожидалось. Я ходила в школу. Уроки. Обед. Завидев ярко-рыжие волосы Генри, я тут же поворачивала и шла другой дорогой. Не поднимала головы от тетрадей и делала заметки, чтобы учителя ничего не заподозрили. После школы шла в «Счастливый уголок» и убирала со столов, мыла посуду. А всё остальное время рисовала.

В основном привидений.

Каждую ночь я искала их повсюду: в туалетах, в комнатах за сценой, под рядами кресел в зале.

Ничего. Ни призрачных пальцев, ни серых конечностей.

В памяти моей остались довольно туманные представления о призраках, и я рисовала их снова и снова, стараясь зафиксировать их образ на листах бумаги. Это не очень-то помогало: точно отобразить в рисунке прозрачное парящее существо сложнее, чем может показаться. И мне всё никак не удавалось сделать достаточно чёрными их глаза.

Но, чем бы ни был этот мираж, тёмное мерцающее пятно на руке не проходило.

Генри не пытался заговорить со мной целую неделю, хотя я чувствовала, что он всё время наблюдает за мной своим задумчивым взглядом, словно я задача из домашней работы и он пытается вычислить ответ. Маэстро и сотрудники филармонии позволяли ему находиться в здании, даже когда он не работал. Он устраивался в середине зрительного зала, как на своём диване, и решал задачки по алгебре.

Ботаник.

В четверг на второй неделе учёбы Марк Эверетт, видимо, решил, что хватит мне наслаждаться одиночеством, и начал орать мне через всю столовую. Он был одним из тех, кто не следует пословице «не буди лихо, пока оно тихо», и любил приставать к людям.

– Эй, что за дела, Оливия? – Он сидел через несколько столиков от меня, там же, где Генри. – Почему ты такая кислая? О чём тоскуешь?

Мальчики за его столом засмеялись – все, кроме Генри, который продолжал жевать сэндвич. Все головы в столовой повернулись посмотреть, что происходит.

– Собралась на похороны, Оливия? Чего это ты всё время в чёрном, Хмуроливия? Дошло? – И Марк заржал как жеребец.

Я начала рисовать. Есть расхотелось.

Напротив меня что-то зашуршало. Это была Джоан Доусон. Мы вместе ходили в детский сад, а потом в начальную школу, но никогда толком не общались. Я знала только, что Джоан из богатой семьи и что она любит делать плакаты и устраивать на школьном дворе одиночные пикеты против войны или против фашизма. Учителя называли её акселераткой, а когда думали, что никто не слышит, нахальной девицей.

Как и я, Джоан обычно была сама по себе, но её это не беспокоило. Я тоже пыталась не придавать этому значения, но порой на меня накатывало и сжимало сердце ужасное одиночество.

– Не слушай ты их, – сказала Джоан и отбросила назад блестящие каштановые волосы, как делают женщины в кинофильмах. Джоан, наверное, могла бы быть популярной, если бы такие вещи её заботили. – Они просто плебеи.

Я нахмурилась.

– А что это значит?

Вот мистер Генри Безупречный наверняка знает значение этого слова.

– Неотёсанные вульгарные людишки. – Джоан фыркнула. – В любом случае не обращай на них внимания, ладно? Ты выше этого. Ты художник.

– Без разницы. – Я вернулась к своим рисункам.

Джоан молча ела салат.

Это был самый длинный разговор, который состоялся у меня в школе за всю неделю.