Читать книгу Прелесть - Клиффорд Саймак - Страница 18

Мысль была сумасбродная – должно быть, первый признак старческого слабоумия. Обычно люди шестидесяти восьми лет, люди с каким-никаким достатком и устоявшимися привычками не ищут приключений. Даже если им только что всю жизнь испортили.

Он пробовал подумать о чем-нибудь другом, но не сумел. Не мог выкинуть эту мысль из головы, когда готовил ужин, когда ел и даже когда мыл посуду.

Покончив с тарелками, он прихватил кухонную лампу и перешел в гостиную. Поставил лампу на стол, где стояла еще одна такая же. Зажег обе. «Когда для чтения нужна не одна лампа, а две, – подумал он, – это верный признак, что у тебя садится зрение». Но керосиновые лампы – неважный источник света. С электричеством не сравнить.

Он взял из шкафа книгу и уселся за стол, но читать не смог – никак не получалось сосредоточиться. Поэтому вскоре сдался.

Взял лампу, подошел к камину. Поднял лампу повыше, чтобы свет падал на портрет, и подумал: интересно, улыбнется ли она сегодня? Он был почти уверен, что улыбнется, ведь она всегда готова была одарить его едва заметной улыбкой – в те моменты, когда он нуждался в этом больше всего.

Поначалу он не понял, улыбается ли она или нет. А потом убедился, что улыбается. Стоял и смотрел на ее улыбку.

В последнее время он часто с ней разговаривал, поскольку помнил, что она всегда готова была выслушать, помнил, как рассказывал ей о своих победах и поражениях… Хотя, если призадуматься, побед насчитывалось совсем немного.

Но сегодня вечером он не мог с ней поговорить. Ведь этот чокнутый мир, в котором он остался без нее, выходил за рамки ее понимания. Если все же завести разговор, ей станет неприятно, она разволнуется, а такое недопустимо.

«Возьмись за ум, – отчитывал он себя, – твоя жизнь тебя вполне устраивает, ведь есть где укрыться, есть где скоротать остаток дней в безопасности и комфорте». Он всей душой желал в это поверить.

Но его донимал назойливый голос: «Ты не справился со своей задачей, причем преднамеренно; ты зажмурился и провалил дело своей жизни, потому что вечно оглядывался назад. Настоящий историк живет не только прошлым. Настоящий историк обязан пользоваться знаниями о прошлом, чтобы понимать настоящее; обязан разбираться и в прошлом, и в настоящем, чтобы предвидеть будущее».

«Но я не хочу предвидеть будущее», – упрямился доктор наук Амброуз Уилсон.

И назойливый голос сердито спрашивал: «А что еще стоит предвидеть, если не будущее?»

Эмби молча стоял с лампой над головой и смотрел на портрет, почти ожидая, что тот заговорит с ним, что подаст какой-нибудь знак.

Но знака не было. Ясное дело, никакого знака и быть не может, ибо перед ним всего лишь изображение женщины, умершей тридцать лет назад. Кажущаяся близость, яркие воспоминания, улыбка на ее губах существуют только в его воображении, но не в прямоугольнике полотна, покрытого умелыми мазками, – старинного полотна с иллюзией любимого лица.

Он опустил лампу и вернулся в кресло.

«Столько всего надо сказать, – думал он, – а сказать-то и некому – хотя дом, наверное, выслушает, если заговорить с ним, как со старым другом. Дом и правда мне друг, – думал Эмби. – С тех пор как ее не стало, здесь бывало одиноко, но и вполовину не так одиноко, как за пределами этих стен, так как в доме осталась частица ее души».

Здесь ему ничего не грозит, в этом стареньком доме он в безопасности – как и в покинутом городе с опустевшими зданиями; ему уютно в этом городе, что превращается в пустыню; в городе, где резвятся белки и кролики; в городе пестром и ароматном в пору цветения одичавшей сирени и отбившихся от рук нарциссов; в городе, где бродят скваттеры, где они добывают дичь на запущенных лужайках и обшаривают ветхие строения, в надежде найти барахло на продажу.

Какая же они странные, думал он, эти понятия, на которых зиждется культура; какие же причудливые стандарты социального одобрения порождает всякое общество!

Лет сорок назад начался культурный раскол. Все произошло не сразу, но достаточно быстро, чтобы историки сочли это событие не постепенным, а внезапным.

Дело было в Год кризиса, вспоминал он, – в год, когда сама земля пульсировала от страха, а люди без сна лежали в своих постелях, напряженно прислушиваясь, не взорвется ли бомба, и понимая при этом, что если она взорвется, то никто ничего не услышит.

Все началось со страха, думал он. И когда же – и чем – все это закончится?

Он съежился в кресле, словно пытался укрыться от варварства, что бушевало за пределами города. Старик, застывший между будущим и прошлым.