Читать книгу Белый эскимос - Кнут Расмуссен - Страница 6

В центре большого озера стояла старая эскимоска и ловила форель. Хотя было еще только начало зимы, лед достиг уже такой толщины, что ей лишь с большим трудом удалось проделать в нем лунку, чтобы забросить удочку. Время от времени она бралась за большую лопату и выбрасывала осколки льда из проруби. Затем она поудобнее ложилась на живот и склонялась к проруби верхней частью корпуса так низко, что нам была видна только пара одетых в меха согнутых ног, болтавшихся в воздухе среди снежных сугробов.

Неожиданно из снежного тумана выскочил щенок и дико залаял. Сбитая с толку старуха испуганно выбралась из проруби и увидела нас с Лодочником совсем рядом. Наши собаки, давно заметившие и ее, и щенка, бросились их окружать. Издав пронзительный вопль, старуха закинула перепуганного щенка себе за плечи и со всей мочи бросилась домой. Однако это паническое бегство только раззадорило собак, и, успев вдобавок почуять запах жилья, они понесли нас так, что я еле успел вовремя схватить беглянку за шиворот и не совсем деликатно швырнуть на свою поклажу. Старуха смотрела на меня с таким ужасом, что я не мог удержаться от смеха. Но едва я засмеялся, как ее глаза наполнились слезами; она была так удивлена, так счастлива, что вдруг оказалась в окружении друзей.

Это была старуха Такорнаок («Дикарка»); как же часто мы потом хохотали, вспоминая наше знакомство! Она сидела, обхватив руками крошечного щенка, продолжавшего лаять без передышки, пока мы мчались вперед. И вдруг, посреди этого тявканья, я неожиданно расслышал новый, обескураживший меня звук. Наклонившись, я осторожно приподнял капюшон ее шубы и увидел, как под мехом, крепко цепляясь за ее шею и явно не желая отставать от приемной матери и сводного брата, рыдает младенец.

Вскоре в поле зрения появился поселок из трех снежных хижин. Жители выскочили наружу, не зная толком, стоит ли нас привечать или лучше убежать. Однако заметив радостную, улыбающуюся Такорнаок, они побежали нам навстречу и окружили нас с радостным недоумением. Как оказалось, имя Дикарка ей не слишком-то соответствовало. Очевидно, болтовня действовала на нее успокоительно, потому что она тут же выпалила все новости, какие успела узнать от нас по дороге, чем вызвала немалое любопытство жителей стойбища. Она поведала, что мы и в самом деле живые люди, но явились сюда из далекой-далекой земли, что по ту сторону великого моря.

Чувствуя себя уверенно среди соплеменников, Такорнаок по-матерински представила меня всем своим. Здесь был Инернерунассуак («Слишком проворный») – старый шаман, пришедший сюда из края неподалеку от Северного магнитного полюса. Когда нас знакомили, его глаза сузились в тонкие полоски, и он не преминул привлечь мое внимание к своему шаманскому поясу, гремевшему поверх мехов всевозможными талисманами, сделанными из костей животных. Его жена, Жалобщица, была доверчивой толстушкой, как и полагается женщине, связавшей свою судьбу со специалистом по тайным знаниям. У них была куча ребятишек, теперь крутившихся вокруг нас; ни один из них пока не достиг возраста, когда называют по имени, и родители, чтобы им пригрозить, просто указывали на них пальцами.

А еще был Талерорталик («Человек в варежках»), женатый на дочери шамана Увтукитсок («Тесное лоно»). Вид у них был ничем не примечательный, но позже выяснилось, что именно они поддерживали жизнь шамана и его семьи. Наконец, там был еще Пекингассок («Крошка»), калека. Такорнаок поведала, что он был таким заправским ловцом форели, что мех на передней части его шубы всегда был покрыт льдом от постоянного лежания на животе перед лункой. Когда она произносила эти слова, тот посмотрел на меня умным, проницательным взглядом, свойственным всем калекам. Здесь были и другие, но они были упомянуты вскользь, ибо теперь Дикарка хотела повести меня к себе домой. Ее хижина было довольно ухоженной, но внутри было все же прохладно, пока мы не зажгли плошку-жирник.

Как только мы с Лодочником взобрались на лежанку, на теплые оленьи шкуры и мясо было положено в котел, хозяйка, усевшись между нами, поразила нас новостью, что теперь она жена нам обоим, поскольку ее любимый супруг в данный момент находится в отъезде. Затем, вытащив младенца из спинного мешка, она, исполненная материнской гордости, переложила его в мешок из заячьего меха и сообщила, что его зовут Каситсок («Пискун»), в честь горного духа. Он был одним из сыновей-близнецов какого-то Нагсука («Рога») и обошелся ей в цену собаки и сковородки. Это была слишком большая плата за такое крошечное существо, и она то и дело жаловалась, что Рог ее обманул, оставив себе самого пухленького из близнецов.

Дикарка болтала без умолку, и довольно скоро нам удалось узнать о ней все. Она гордилась своим происхождением, потому что принадлежала к знаменитому племени Иглулик, живущему у берегов пролива Фьюри-энд-Хекла.

– У моих отца и матери часто рождались дети и умирали, – рассказывала она. – Мой отец был великим шаманом и очень хотел иметь детей. Поэтому он отправился далеко в глубь страны к одиноко живущей шаманке по имени Полярная Гагара и попросил у нее помощи. Вот так, с помощью Полярной Гагары я и появилась на свет. Это была очень странная гагара, умевшая оборачиваться то птицей, то человеком. Вот я и выжила.

Когда мясо вынули и в котле закипела вода для чая, радость Дикарки по поводу нашего неожиданного приезда достигла таких пределов, что помимо рассказов она решила спеть небольшую песню, тут же сложив ее устроившись на лежанке между мной и Лодочником. Ее голос покрывала патина по меньшей мере шестидесяти зим, но трогательная в своей наивности песня от этого звучала только лучше: